Кузнец и разбойник / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

То ли сразу после Октябрьской революции, то ли в первые годы Гражданской, когда во многих отдалённых уголках бывшей империи царили анархия и безвластие, у паромной переправы через Иртыш, ведущей к волостному поселению Иртышск Павлодарского уезда, разбойничал некий несознательный элемент по кличке Угрюмушка. Кличка его, по всей вероятности, происходила от фамилии Угрюмов, и носители её, кстати, живут в Иртышске по сей день.

Угрюмушка тот обладал недюжинной физической силой, когда-то был каторжанином и, как принято говорить в наши дни, на путь исправления не встал, а предпочёл честному труду разбойный промысел.

В Иртышске, с тогдашним населением в пару тысяч человек, имелся большой базар, куда свозили на продажу плоды своего непосильного труда обитатели казахских аулов, жители переселенческих поселений, возникавших по всей Сибири и на территории нынешнего Казахстана в ходе столыпинской земельной реформы, ну и казаки из ближайших станиц и укреплений казачьей прииртышской линии.

Угрюмушка всегда действовал один. Вместе со своим верным конём он прятался в прибрежных кустах ракитника на правом берегу неподалёку от паромной переправы, выжидая свою добычу – тех, кто, расторговавшись на базаре и выручив какую-то денежку, возвращались из Иртышска домой, на высокое правобережье.

Паром тогда, понятное дело, был не таким, как сегодня – вместительным и на дизельной тяге. Это была платформа-плашкоут, на которую одновременно могли загрузиться максимум три-четыре подводы и с десяток пеших людей или тройка-четвёрка верховых. Угрюмушка, выждав момент, пускал коня в намёт, нагонял тарахтящую по просёлочной дороге выбранную им телегу, сходу бил дубиной хозяина по голове и, угрожая остальным его спутникам, если таковые были, своим былинным страшным оружием, забирал выручку и всё ценное, что находил в телеге.

Если же добыча казалась ему мала, он выпрягал ещё и лошадь, брал её под уздцы, садился на своего коня и был таков. Грабил Угрюмушка нечасто, на промысел шёл только тогда, когда начинал чувствовать себя материально стеснённым. Он обладал поистине звериным чутьём, и когда на него устраивались засады, на «дело» не шёл.

Длился этот беспредел, говорят, года два. На счету Угрюмушки были уже не просто рядовые ограбления, но и несколько «мокрух» – двое или трое его жертв не выжили после страшных ударов тяжелой дубиной. Так что по нему уже давно плакала не просто каторга, а петля висельника. Угрюмушка это понимал и был предельно осторожен.

И всё же однажды он попался, причём вовсе не тогдашним стражам правопорядка. Но всё по порядку. В один из тихих предосенних дней, когда в пойме Иртыша начинающая желтеть листва тополей и верб не шелохнется, а воздух прозрачен и чист, Угрюмушка привычно сидел в засаде на полпути между паромной переправой и подъёмом луговой дороги на высокий песчаный берег.

Он пропустил громыхающую подводу с горланящей компанией из нескольких мужиков и баб – с такой оравой ему было бы трудно управиться. Не обратил внимания и на двоих верховых казаков – с теми вообще шутки были плохи, так как они не расставались с оружием.

А вот когда спустя ещё полчаса увидел из-за кустов ракитника неторопливо катящуюся подрессоренную бричку всего с двумя седоками – крупным мужиком и ярко разодетой бабой, в глазах его мелькнул азартный блеск: «С этими-то справляюсь на раз!».

Он вскочил на коня, перехватил поудобнее дубину и с места взял в галоп. До брички оставались уже считанные метры, когда попутчица мужика обернулась на топот копыт и испуганно закричала:

– Ваня-я!

Ваня оглянулся вовремя – в голову ему уже летела дубина. Но он как-то умудрился перехватить её огромными ручищами и дёрнуть на себя.

Угрюмушка с выпученными от изумления глазами полетел с коня наземь. А на него с повозки грузно спрыгнул тот, кого перепуганная баба назвала Ваней.

Оставшийся без хозяина конь Угрюмушки дальше не поскакал, а остался стоять рядом с барахтающимися обочь дороги хрипящими мужиками. Бричка же, потерявшая управление, катила себе дальше, а без конца оглядывающаяся назад баба с белым от испуга лицом суматошно и неумело тянула на себя вожжи, пытаясь остановить меланхолично ёкающую селезёнкой лошадь.

Оседлавший Угрюмушку мужик оказался кузнецом, живущим в ближайшем казачьем поселении. Он время от времени ездил торговать в Иртышск всякими коваными изделиями, которые на базаре уходили просто влёт, потому что сюда, на окраину громадной империи, заводские и фабричные товары с началом великой смуты поступали всё хуже и хуже.

Если бы замысел разбойника удался, он бы неплохо поживился – Иван распродал всё своё железо и вёз домой хороший куш. Но, как всякий кузнец, Иван обладал большой физической силой, и потому хоть и не сразу, но смог скрутить разбойника и связать ему руки за спиной ремнём.

– Так ты, поди, и есть тот самый Угрюмушка? – отдышавшись и отирая пот с красного лица картузом, спросил поверженного супостата кузнец.

Он подобрал с земли дубину и с интересом вертел её в руках. Разбойничье оружие весило не меньше полупуда, рукоять была отполирована за долгий срок использования до блеска, на утолщённом конце темнели следы засохшей крови с прилипшими волосками.

Если бы жена Евдокия вовремя не заметила опасности, на этой жуткой дубине появилась бы и его кровь. Вон Евдокия, кстати, и сама едет к ним – сумела остановить и развернуть бричку.

– Ну, хотя бы и он! – мрачно ответил разбойник. – Ты бы лучше отпустил меня, мужик.

– А то что? – насмешливо прогудел кузнец.

– Ванюшка, ну его, поехали домой, а? – проныла с остановившейся рядом брички Евдокия.

– Да подожди ты! – цыкнул на неё Иван. – Так что мне будет, ежели не отпущу тебя, а?

– А то! – с угрозой дёрнул чёрными с проседью усами Угрюмушка – Ну, отвезёшь ты меня к исправнику или сдашь казакам. А я сбегу и потом найду тебя…

– Ой, как страшно! – захохотал кузнец, показывая из бороды крепкие желтоватые зубы. И тут же посерьёзнел.

– Никуда я тебя сдавать не буду – нужда была такое говно на своей бричке возить. А вот наказать тебя за твоё душегубство накажу. Как наши деды делывали.

– Ты чего это удумал, Ванюшка? – испуганно пролепетала баба из брички. – Не бери грех на душу!

– Да какой там грех, – отмахнулся от неё кузнец. – Вот на ём грехов – не перечесть. Ладно, баба, ты пока побудь здесь. А я щас…

Иван крепко взял беспокойно зыркавшего по сторонам глубоко посаженными тёмными глазами Угрюмушку за шиворот и волоком потащил его в придорожные кусты.

– Ты чего, а? Ты куда это меня, а? – не скрывая испуга, забормотал тот, пытаясь поймать опору своими волокущимися по высокой траве ногами в тяжёлых сапогах, чтобы привстать. Но Иван тут же развернулся и с размаху ударил его кулаком по лысеющему затылку. Угрюмушка обмяк.

– Только не убивай его! – опять заголосила с дороги Евдокия.

– Вот дура баба! – сплюнул кузнец.

Он бросил разбойника под шарообразным кустом ракиты, порылся в карманах поношенного пиджака, достал моток бечёвки и связал ею ноги всё ещё остающегося без чувств Угрюмушки. Затем подошёл к кусту ракиты и стал внимательно осматривать её упругие ветви, одну за одной подтягивая к себе.

– Вот, вроде, ничё, – пробормотал он и, вынув из кармана небольшой складень, раскрыл его и срезал нагнутую верхушку выбранного прута с несколькими ответвлениями.

Затем он стесал эти веточки и в итоге получил палочку сантиметров в двадцать-пять – тридцать длиной с небольшими зазубринами на месте сучков, всего этих заусениц было три или четыре. Один конец палочки кузнец заострил. И сказав: «Ну, Господи, прости!», он шагнул к лежащему на траве Угрюмушке.

Тот уже пришёл в себя и враждебно следил за действиями кузнеца.

– Жить хочешь? – сочувственно спросил Иван. Разбойник промолчал, в то же время обеспокоенно пытаясь понять, чего же удумал сотворить с ним этот бородатый увалень.

– Тогда не дёргайся!

Кузнец перевернул Угрюмушку на спину и, взяв за плечи, посадил. Потом расстегнул на нём ворот рубахи, легко порвал её, обнажая крепкие волосатые плечи, потянул трещавшую в его крепких руках ткань на спину.

– Ты чего, ты чего, а?

Не на шутку перепуганный разбойник ворочал белками выпученных глаз, нижняя губа у него дрожала.

– Сиди смирно, ушкуйник! – рыкнул на него кузнец. И поразмыслив секунду, снова оглушил Угрюмушку ударом кулака по голове и опустил его на землю.

– Так-то вернее будет.

И, присев на корточки перед лежащим на боку разбойником, он оттянул у него на спине кожу меж лопаток и быстрым движением прорезал её лезвием складня. Угрюмушка глухо застонал. Кузнец, не теряя времени, взял приготовленную перед этим ивовую палочку и засунул ее заостренный конец в кровоточащий надрез.

Убедившись, что попал куда надо, он тут же резким движением затолкал под кожу всю палочку. Спина у позвоночника тут же взбугрилась от остатков сучков.

– А-а-а! – отчаянно и сипло закричал от чудовищной боли окончательно пришедший в себя разбойник и, перевернувшись на живот, заскрёб сапогами по траве, задёргал связанными руками, замотал кудлатой головой. – Ой, сука, ты что сдела-а-л!

– Что заслужил, то и сделал, – почти равнодушно сказал кузнец. Присев в ногах Угрумюшки, он разрезал опутавшую их бечёвку. Руки же оставил связанными.

– Вот теперь иди куда хошь, – хмыкнул он. – Хошь на разбой, хошь к фершалу. И запомни: ещё раз попадёшься, я тебе твоей же дубиной все кости переломаю!

И он вернулся к покорно ожидающей его в повозке жене. Подобрал и закинул в бричку увесистое орудие разбойничьего промысла, следом залез сам, забрал из рук Евдокии вожжи и, пошевелив ими, бодро скомандовал лошади: «Н-но!».

Кобылка дёрнула хвостом и, уверенно управляемая хозяином, круто, почти на месте, развернула бричку и зарысила по накатанной дороге к подъёму с луговины. Кузнец и Евдокия сидели в повозке, покачиваясь плечом к плечу, молча, почти торжественно и ни разу не оглянулись назад. А там Угрюмушка, матерясь и стеная, с трудом встал на ноги и, выбравшись из-под куста на дорогу и очень прямо держа спину, ходко, почти бегом зашагал в сторону паромной переправы.

Он хоть и был разбойным человеком, но, как и все, очень хотел жить и, как все, очень плохо относился к физической боли, которую ему сейчас причиняла засевшая в спине между лопаток и ниже небольшая зазубренная палочка.

А за ним, пофыркивая, покорно тупал копытами его верный конь, не понимая, почему хозяин всё время мычит и идёт пешком, а не хочет оседлать его и помчаться за какой-нибудь телегой…

Что было дальше с Угрюмушкой – я не знаю, как не знал этого и поведавший эту легенду мой газетный наставник Леонид Павлович. А ему эту историю, в свою очередь, рассказал внук того самого кузнеца. И он же поведал, что с той поры у паромной переправы больше никто не безобразничал…