Конец 1983-го. Навсегда покидаю Армавир, обескровив эмоции ёмким и тяжёлым понятием «надо». И только тогда, когда пройдёт более двадцати лет, он станет напоминать о себе во снах: меня разжаловали, отправили в Армавир, и надо вернуть всё то, чего добился, а времени в обрез... А пока меня одного встретил Даугавпилс, наш старый русский Двинск, и его Крепость.

 

Недели три прошло, даже больше, как занят поисками частной квартиры. В выходные, каждый вечер в будни, иногда днём мотаюсь по городу, читаю объявления, ищу с кем поговорить во дворах, у подъездов. Прихожу утром на службу, если появляется свободное время, начальник напоминает:

– Можешь идти искать жильё – это сейчас главное.

Вот и сегодня иду и, не перебивая, слушаю монолог своей спутницы:

– Приехали мы с мужем в Даугавпилс после войны. Он был офицером НКВД. Умер рано... И всё это время я одна, нет никого, так вот осталась и живу в этой квартире, что нам дали.

Рассказ прерывается паузой, а минуты через две переходит на другую тему:

– Вы думаете, они со всем смирились? Нет, они затаились, ждут своего часа.

Тогда эта оценка мне показалась необоснованной: сказывалась память о красных латышских стрелках. Но позже, побывав в окрестностях города на местах массовых казней евреев, привозимых со всей Европы, военнопленных, партизан, советских граждан, к уничтожению около двух сотен тысяч которых здесь приложили угодливую руку айзсарги и прочая местная мразь, стал понимать, что их идеи не могли просто так исчезнуть. А с началом «перестройки» по каналам СМИ стала просачиваться неприязнь к нам, например: «Русским не обязательно знать латышский, им достаточно уметь произносить просьбы об оказании услуги». Или: «Наша беда в том, что Латвию оккупировало отсталое государство». Но это после, а сейчас, не спеша, разговаривая, идём мы с одинокой немолодой женщиной по улице Вентспилс, я и не заметил, как мы завернули во дворик одноэтажного дома...

 

Летнее утро года за два до «парада суверенитетов». Мы с Юрой Пресновым, как обычно, выбежали из Крепости через Западные (Константиновские) ворота, свернули в сторону Французского вала, миновали неприметное болотце, где в годы войны в лагере для советских военнопленных томился Мусса Джалиль, повернули на Межциемс и от него лесом справа от Рижского шоссе потрусили к озеру Светлое. Там нас ожидает желанная короткая передышка в середине тринадцатикилометрового кросса. Бежим, вдыхая аромат хвои, молчим, думаем каждый о своём, иногда, быстро наклонившись, подхватываем вызывающе алые ягоды земляники. Скоро на бегу снимаем футболки и вытираем пот со лба...

Мелькает в просветах сонная гладь озера в тени окружающих его деревьев. Прыжками, взбивая белый песок, спускаемся из-под сосен к берегу на солнечной стороне, одежду с себя сбрасываем и ныряем сквозь лёгкий туман в тёмные прозрачные воды. Чувствую прикосновение прохладных ласковых струй, глотаю чистую сладковатую воду. Разворачиваюсь и, погружая лицо, расслабившись, плыву к берегу. Остановился, начинаю медленно опускаться, не отрывая глаз от освещённых утренним солнцем берёз, и вот уже смотрю на них из-под воды... красота какая!

На песке Юра, отдышавшись, произносит, глядя на облака:

– Меня не покидает ощущение, что я оккупант... особенно сейчас, когда мне хорошо... Наверное, потому что не наше, чужое всё то, от чего так хорошо... Есть предчувствие – добром это не закончится...

 

Союза больше нет. Командировки в Москву не запрещены. Возвращаюсь, как правило, ночным Калининградским с Белорусского вокзала. И каждый раз оказываюсь свидетелем печальной картины. Мороз за двадцать. Кучками там и сям расположились, ждут неизвестно чего беженцы из Средней Азии: старцы, женщины и дети. Они ещё не успели одеться в псевдоевропейский ширпотреб: на них пёстрые халаты, тюбетейки, часто – тапочки. Они бегут от войн, они приехали за защитой, за спасением к «старшему брату», которого защищали когда-то, проливая свою кровь.

 

Девятое мая 92-го. Последний парад. Сбор в сквере Славы. Построились, сформировали парадный расчёт, двинулись через весь город по Красноармейской улице в район площади Ленина. Иду в первой колонне. На тротуарах наши соотечественники: слёзы, цветы. На площади громко:

– К торжественному маршу… Равнение направо!.. Шагом марш!

Проходим трибуну, и тут же перед нами опускаются флаги независимой Латвии с траурными лентами…

 

Октябрь 92-го. Из Латвии русских просто выдавливают. «Россия, собирай своё разбросанное серое дерьмо!» – это о нас, военных. Плакат на все случаи: «Чемодан – вокзал – Россия!»

 

Бросаю квартиру и на КамАЗе перевожу вещи и жену в Россию к новому месту службы. Ночью на шоссе авария: разрушилась цилиндровая группа. Мне надо вернуться. Остановил МАЗ. В кабине два молодых литовца. Посадили и всё время в пути даже между собой говорят только по-русски. В городе перед мостом выхожу, протягиваю деньги, в ответ:

– Что ты, друг, ты же в беде, счастливо!

Ускоряя время, где-то бегом, добрался до части, для которой успел стать чужим. Помочь не могут или не хотят, находят причины для отказа:

– Аварийка сухая. Ну, не заправлена. А заправить – так водитель не обучен. И, вообще, неисправна.

Рад был, что дали машину вернуться в соседний полк. В полку помог прапорщик, так и не увидев под лётной кожаной курткой мои погоны, взял дежурную машину для заправки самолётов кислородом, и мы до рассвета поставили КамАЗ в Крепости у наших мастерских.

Утром возникают новые проблемы: в автослужбе нет таких запчастей. Подсказывают:

– На дальних чужих складах работает московская комиссия с высокими полномочиями, можешь воспользоваться случаем.

Сделал круг и вернулся с промасленным свёртком. Механики-отставники удивились и с юношеским задором: «Витёк!» пообещали к пятнадцати ноль-ноль машину подготовить. В назначенное время, радуя слух бодрым урчанием, из гаража выкатил выздоровевший КамАЗ, мы распрощались с соотечественниками, даже не пытавшимися скрыть в своих глазах грусть и зависть, бросили последний взгляд на нашу русскую Крепость, на наш советский боевой Т-34 и выехали в новую Россию.

 

События ГКЧП ушли в прошлое. У мусорных контейнеров бледные лица, залепленные пищевыми отбросами. Страна оделась в камуфляж: торговцы, пенсионеры, дачники, бомжи… И военные, не получавшие в срок ни денежного, ни вещевого довольствия, растворились в этой толпе и стали более походить на строителей-молдаван. Вспоминается анекдот того времени: «Армии НАТО без войны оккупировали Россию. Что делать с военными? Спросили у замполита, тот предложил отрезать воротники и зашить карманы – сами вымрут».

 

В «Известиях» обширная статья «Последний диссидент», в ней интервью и, кроме прочего, соучастие:

– Теперь, после освобождения, Вы сможете, наконец, выехать из России?

На что «Последний» отвечает:

– А как тогда я посмотрю в глаза бабушке у колодца?

 

В известном шоу Вили Токарев с чувством исполняет послевоенную песню «Летят перелётные птицы». Прослушав, судьи дают оценку: заказная, отвратительный марш, лживая, все мечтали выехать за рубеж. Токарев задет за живое, он парирует:

– А вам такой патриотизм и не снился!

 

Последнее воскресенье сентября 1993-го. С понедельника командировка.

– Пойду, попрошу у Александра Владимировича пулемёт. – С этой неудачной шуткой провожаю обеспокоенную жену с Ленинградского вокзала домой.

Спускаюсь в метро, но на станции «Улица 1905-го года» выхожу вслед за двумя бойкими старушками, догадываясь, куда они меня приведут: они несут одеяла защитникам Белого Дома, одна из них рассказывает другой, какие им вкусные блинчики напекла. Перед входом в парк имени Павлика Морозова – шеренга дзержинцев в шинелях, каски у ремней, оружия нет. Справа на баррикаде – сухой и сморщенный пожилой мужчина в штатском, на голове стальной шлем, в руках чёрно-желто-белый флаг. Не удержался, поднимаюсь, спрашиваю, почему «это» у него в руках. Говорит, что под этими знамёнами Суворов и Кутузов вели полки к победам. Хочу поправить, но, заметив фотовспышки, спускаюсь и свободно прохожу в парк. В парке броуновское движение, но беспокойства нет. Кругами ходит, ссутулившись, мужчина с мегафоном и монотонно повторяет:

– Запись добровольцев производится у восьмого подъезда.

Не успела сложиться картинка, как начинается сутолока, передо мной появляется кольцо парней в чёрной униформе, кто-то произносит:

– Приднестровский ОМОН!

В центре Руцкой с мегафоном, рядом мужчины в штатском. Всё очень близко, запоминаются пышные усы Руцкого цвета светлого хаки, и что курит он непрерывно. Становится тесно, стихийно формируются шеренги, я оказываюсь в центре третьей от кольца, все сцеплены локтями, мне уже не выбраться. Руцкой начинает говорить. Коротко – он русский генерал, просит солдат не совершать ошибку и пропустить колонну. Начинается марш, я – то в полутора метрах от ОМОН, то в пяти. Впереди меня молодой донской казак, на нём белая пожелтевшая баранья папаха, защитная гимнастёрка, синие шаровары, стоптанные сапоги, шашки, ногайки нет. Перед казаком священник в бедном чёрном, ниже мелькают такие же сапоги. Обращения в шеренгах – «братишка», и так бережно, доверительно. Скандируются лозунги: «Банду Ельцина – под суд!», «Руцкой – президент!». Смотрю влево – по тротуару колонну сопровождает в плащ-пальто майор ВВС, с виноватой улыбкой он заглядывает нам в лица. На подходе к американскому посольству колонна загудела, оглянулся – много как нас. По набережной обошли Белый Дом и вернулись в парк, где должны выступить лидеры. Через пять минут ожидания выбрался из толпы и побрёл к метро, сзади донеслось, что запись производится у 8-го подъезда.

 

Через неделю утром, проходя по коридору, слышу возбуждённые голоса, захожу, идёт прямой репортаж CNN: Белый Дом, мэрия, набережная, мост, танки, генералы, штатские. У Белого Дома и мэрии многочисленные толпы сторонников Верховного Совета. Вереница БРДМД проезжает по набережной, дула их скорострельных пушек направлены на Парламент и они начинают стрелять! Начинают стрельбу танки с моста, приседая и покачиваясь после каждого выстрела. Всё это сопровождается далёким сплошным «горохом» автоматных очередей. Толпа заметалась... Так же как при обрушении в прямом эфире башен Близнецов, возникает ощущение нереальности, но рассудок подсказывает, что на твоих глазах с чёрным дымом души уходят в небо. В кадре врачи у мэрии, они оказывают первую помощь и нервно, с болью говорят, что поражения, в основном, в шею и в голову, по-видимому, ведётся снайперская стрельба, что среди убитых много казаков. Вскоре всё заканчивается. Из Белого Дома выходят люди и среди них тот самый майор ВВС и с той же улыбкой.

В первые дни в прессе можно было увидеть фотографии – свидетельства событий того дня: на одной у остановки – тела пяти-шести молодых людей в джинсах, кроссовках, курточках; вот снайпер на чердаке дома напротив, нога поставлена на низкий подоконник, в руках СВД, его цели где-то внизу, за рекой. Можно было прочитать и о жёсткой фильтрации в московских двориках.

 

Через неделю опять командировка. Когда завершили работу, офицеры предлагают проводить их к Белому Дому. Холодные сумерки, тишина, гарь на стенах, битое стекло, мусор, пустота. Поднимаю девичью туфельку на шпильке, подержав немного и не найдя разумного решения, ставлю на крышу чёрной иномарки.

 

На стене дома появляется граффити: «Таманцы – поганцы». В гордом интервью президента ключевая фраза: «С советской властью покончено!..» Невольно вспоминаешь, что за пять лет до этого в «Комсомольской Правде» была напечатана карикатура с картины Перова «Охотники на привале», где бывалый произносит:

– Уверяю вас, перестройку начала КПСС!

 

Проходят дни. На совещании командир предлагает всем тем, кто не согласен, подать рапорта на увольнение, но я не в школе, когда легко и свободно реагировал на провокацию классного руководителя: «Кому не нравится, может выйти из класса!»

 

На Ленинском проспекте на нашем пути останавливается хорошо одетая дама преклонных лет:

– Молодые люди, дайте, пожалуйста, немного денег.

Нам жутко неудобно, мы отводим взгляды: у нас нет свободных денег!

 

Узнали, что некий агроном разрешил на пройденных комбайнами полях подбирать картофель. Сели на последний катер, приплыли, бегом наверх, набрали и быстро назад: с высокого берега виден идущий к нам от конечной пристани катер. Разместились, отдышались, товарищ толкает меня в плечо:

– Смотрите, а на борту только военные и бомжи!

 

Босой бегу по набережной за двумя балбесами, ограбившими в зелёной зоне у пляжа женщину. Догоню, а что делать буду, не знаю! Догнал… задержали. Спустился к Волге смыть кровь. Начинаю ощущать появление признаков самоуважения за то, что не смалодушничал, заставил себя всё сделать правильно.

Вернулся. Незнакомая женщина спрашивает супругу:

– Ваш муж, наверное, военный?.. А-а... Ну, тогда понятно. Гражданский подумал бы, а эти все – ненормальные...

 

***

 

«Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые...» Если следовать логике этого привлекательного высказывания, мы должны быть благодарны судьбе за то, что она опустила нас на эту красную планету в период расцвета и упадка её цивилизации.

 

Да, перед нами были открыты двери всех ВУЗов, мы могли заниматься любыми видами спорта, нам были доступны природные богатства нашей земли, мы были равны и никогда более не испытывали таких чувств братства, бескорыстия, пусть ограниченной, но свободы. Мы гордились Историей своей Родины, Армией, мы были патриотами. Мы верили, что всё образуется и состоится... должен состояться Новый Человек!

 

Но случилось так, что наша планета потеряла свой цвет и уменьшилась в размерах. Спираль, по которой она вращается, изменила своё направление, сама же планета смиренно удаляется в холодную пустоту... Поверхность её сжимается, покрывается пустынями и кратерами, не оставляя никаких шансов осколкам былой цивилизации. Навстречу ей, к звезде, начала движение новая красная планета невероятного размера. Нет других альтернатив последствиям их неизбежного сближения: либо столкновение остывающего амбициозного карлика с гигантом, либо превращение в его сателлита.

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование