«Припомнив Советский свой рай…» / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

Мешковскому дому

О, этот сказочный и страстный

Большой дородный пермский дом!

Он был воздвигнут не напрасно,

Жизнь не напрасно билась в нём.

Балы, собранья и расстрелы,

Кадеты и большевики –

Он был всегда загружен делом,

Он не испытывал тоски.

И став теперь большим музеем,

И просвещая наш народ,

Он ни о чём не сожалеет,

Вперяясь взором в лоно вод.

***

Не надо про Гамлета бредни,

Когда кислорода в крови

Хватает на самый последний

Мне в сторону шаг от любви.

Не надо, не надо, не надо

Про ваших поэтов в соплях.

Я снайпер из заградотряда,

На вас нагоняющий страх.

***

За Лениным вслед повторяю –

Слагаю для Родины дом.

Кто будет в нём счастлив – не знаю,

Но дело поэта в другом:

Чтоб пряничный домик средь чащи

По-прежнему русских манил,

Чтоб самый голодный, пропащий,

Как пряник, в нём смерть находил.

***

Большие звёзды небосклона

Господни ангелы зажгли.

России белые знамёна

Пройдут, как красные прошли.

И будет осень. Будет слякоть.

И всё пройдёт, и Русь пройдёт.

Остатки русских будут плакать

Под небосводом несвобод.

***

Старый набитый дурак,

Что же ты сделал с собою!

Русь твоя выглядит так –

Страшно бывает порою.

Ты всё равно сочиняй

Строчку от вздоха до вздоха,

Всё ж и тебя, негодяй,

Ногтем раздавит эпоха.

***

Отныне Русь исполнена чудес

Из недоступных иностранцам знаков.

Поэт и мент несут в ней равный крест,

Их путь по жизни прост и одинаков.

Они творят, не ведая преград:

Один из слов, другой из междометий.

Они употребляют даже мат

И радуются утру, словно дети.

Их не Устав, ни гений не спасут,

Им от судьбы начертанной не скрыться.

Они не лечатся, они в свой срок умрут,

Но с ними вновь Россия народится.

***

Никола. Царица. Княжны.

Ипатьевский дом среди города.

Мы каяться вечно должны,

Носить допетровские бороды.

А я говорю: «Всё не так!»

А я говорю: «На-ка выкуси!»

Нет, русский мужик не дурак,

Что поросль дворянскую выкосил.

Иосиф. Гулаг. Красный стяг.

Летит паровоз сквозь пожарища.

Нет, русский мужик не дурак,

Что взял комиссаров в товарищи.

Русь-тройка летит сквозь века!

В сторонку, Европа и Азия!

И радостны песнь ямщика

И мат его до безобразия.

***

Сквозь мрак,

сквозь свет,

сквозь снег,

сквозь гром

Окрестностью родного края

Шагает русский, как закон,

И ничего не понимая.

Как беспощаден русский путь!

Как кремний под ногой блистает!

Побудешь русским хоть чуть-чуть,

Что ничего не понимает?!

Я б тему развивать не стал,

В ней ничего не понимая,

Шагает с русским либерал

Окрестностью родного края.

***

Дождь резвится с прогнившею рамой.

Ветр берёт фонари на прицел.

Своей жизни прекраснейшей самой

Прокурору открылся предел.

Мир предстал ему в истинном свете,

Но гордыню смирить не дано.

И сидит он в своём кабинете,

И глядит он на осень в окно.

Там, за рамой, свет истины вечной,

Но попробуй туда преступить!

Прокурор он хороший, конечно,

И ему надо с кем-то дружить.

Страх и Книппер

Я лежал в тяжёлом гриппе.

Я забылся тяжким сном.

Вдруг увидел – Чехов. Книппер.

Ялта. Горы. Белый дом.

Чехов с Книппер был любезен.

Чехов водкой угощал.

Благодушно – бесполезен

Разговор его звучал.

Книппер Чехова пилила.

Повторяла: «Ты устал».

Вопрошала: «Где же сила?

Где великий идеал?»

Чехов Книппер не перечил.

Чехов водочку допил.

Обнял Оленьку за плечи.

Встал. По дому заходил.

Разговор их продолжался

С половиной два часа.

Вдруг цензуры гром раздался

И разверзлись небеса.

Делать нечего. Умолкла.

Постояла пред окном.

Дождик горько стукал в стёкла,

Словно Горький босяком.

Я очнулся в страшном гриппе...

Дождик плакался в окно.

Чехов был с милейшей Книппер

В Ялте, но… давным-давно.

***

Один столичный господин,

Рождённый в русской колыбели,

Жил средь дворцов, проспектов, льдин,

Средь петроградских злых метелей.

О, Ленинград! О, Петербург!

О, фонари, проспекты, зданья!

Он воспарял, как демиург

Средь ледяного мирозданья.

Влекомый русскою судьбой,

Влекомый притчами кварталов,

Он брёл часами сам не свой

Средь исторических кошмаров.

Что оставалось за спиной,

Когда, пленялась градом тёмным,

Его имперскою судьбой,

Был человек потусторонним?...

Советским прошлым жил земли...

Их скоро будет меньше сотни...

Его так дворники нашли

Лежащим в мёртвой подворотне...

***

День вызывающе хорош,

Как будто Пушкин кучерявый,

И сразу даже не поймёшь,

Что некому накрыть поляну.

Глядишь на облачную тень,

Скользящую ячменной нивой,

И просто мыслишь дребедень,

И просто думаешь о пиве.

О самогоне, о вине,

О том, что пьют сейчас другие –

И вот уж счастливы оне!

А дни есть всякие в России.

***

Закончился вечер весенний,

Закат перестал полыхать –

Уставшее царство растений

Решает немножко поспать.

А ты, как Раневская прежде,

С потоками правильных слов,

В подчёркнуто-скромной одежде

Всё бродишь средь белых цветов.

Всё бродишь средь бедных растений,

Пытаешься им втолковать,

Что садик цветущий, весенний

И домик решила продать.

Ты им говоришь – будет скверно,

Хозяин прижимист и крут,

Ты им говоришь, что наверно

Сад срубят и домик снесут.

Молчат все четырнадцать вишен,

Лишь гравия слушают хруст,

Молчит, невниманьем обижен,

Смородины маленький куст.

Пусть пьесы они не смотрели,

Пусть их неширок кругозор,

Но в зимние злые метели

Увидит их внутренний взор –

Раневская склонится ниже

И канет в холодную тьму,

Она нужна смерти в Париже,

Они без неё – никому.

***

Мир постсоветский печален и сер,

Есть лишь окошко, есть вечер осенний,

Чахленький скверик из СССР,

Сильно помятые жизнью растенья.

Сядь у окошка, с тоской наблюдай

За незатейливой этой картиной,

Пусть это всё непохоже на рай,

Вспомни – здесь жизни прошла половина.

Вспомни прекрасные эти года,

Вспомни счастливые эти мгновенья,

Вспомни, как клялся ты, что никогда

Социализм не подвергнешь сомненью.

Чем наградили сомненья тебя?

Только разрушили мир совершенный.

Долго сидишь у окошка, скорбя,

Долго грустишь о советской вселенной.

Солнце садится. Спокойно вокруг.

Благостен мир обречённый, осенний.

Социализм – твой единственный друг,

Твой и раздавленных жизнью растений.

***

Мир буржуйский

предо мной бездушный.

И, наверно, это потому

Я с моим народом простодушным

В нём иду стремительно ко дну.

Мир буржуйский

предо мной бездушный.

И, в смятеньи вглядываясь в тьму,

Я веду о нём дневник ненужный,

Прежде чем отправиться ко сну.

Во дворе –

моральные уроды

С девками садятся в кадиллак.

Надо мною мир смыкает годы.

Я – никто,

И звать меня – никак…

***

Пусто поле. Злобен ветер.

Затуманен лунный лик.

Позабыв про всё на свете

Ходит пьяненький мужик.

Что он бродит? Что он ищет?

Непонятно самому.

Над Россией ветер свищет.

Блещет звёздочка ему.

Русской тройкой мчит столетье.

Блещет красная звезда.

Кулаком грозит планете

Он без всякого стыда.

Погрозивши, прекращает,

Начинает пить опять.

Он по Сталину скучает,

И не может перестать.

***

Когда печальнейшая сила

Русь уносила в мир иной,

Душа советская просила

О доле мирной и простой.

Но доли мирной и прекрасной

Премудрый бог душе не дал.

Взамен поэзии опасный

Смертельный дар в уста влагал.

И жизнь моя переменилась,

Балкон Кшесинской стал моим,

И пролетарии толпились,

Подвластные речам простым.

И олигархов тьма рыдала –

Мне это было по плечу,

И револьвера мне хватало,

Чтоб жизни их прибить свечу.

Я забивал их многократно

За их сгубивший Русь обман,

Я порицал неоднократно

Контрреволюции дурман.

Тяжка поэта злая доля –

В печальный для России миг

Я бил буржуев поневоле.

Бил. И насаживал на штык.

Баллада о Первомае

Начало питерского дня,

Как первомайский стяг, блистало.

Начало мучило меня,

Но ничего не предвещало.

И град громаднейший блистал

Флотилией, заводом, храмом…

О прошлом град напоминал

Своим блистанием упрямым!

А солнце с седеньких небес

О ярких русских днях блистало!

А Православье всё окрест

Гудящим звоном занимало!

И строй колонн наискосок

Пересекла толпа девичья,

Как будто юности намёк

На пролетарское величье!

И было нечто от богинь

В младых сияющих девицах!

Раз в их глазах сияла синь,

Привычная на русских лицах!

И это было, как урок,

Противоядие от фальши!

Как комсомольский их намёк

На то, что с Русью будет дальше.

И долго я смотрел вокруг

На русских дев такую стаю,

Что даже испытал испуг,

Перекрестясь от Первомая!

Пролетарский певец

Восстанья нет, ведь нет поэта,

Который бы сумел воспеть

Знамёна пламенного цвета,

Литавр блистающую медь.

Вдруг из аллеи, где темнеют

Сплетенья буржуазных пар,

Бомж, что на солнце срам свой греет,

Взрывает «Разиным» бульвар.

Так, не дождавшись дирижёра,

Скрипач, вдруг ставший сам собой,

Не побоявшийся позора,

Сражает зал своей игрой.

И пусть фальшивит пролетарий,

И пусть привстал настороже,

Но вы же слушаете, твари,

Певца в печальном неглиже.

Ведь нет поэта – и орёт он,

Буржуям правду за него,

Бесправием своим измотан,

И беспощаден оттого.

***

Гордо над банькою реет

Старый замызганный флаг:

Ткани кусочек краснеет,

Как независимый знак.

Из полинявшей рубахи

Я его выкроил сам,

Я его радостным взмахом

Поднял к родным небесам.

Нет на нём грешных отметин,

Нет в нём измены стране,

Миру всему был известен,

Дорог теперь только мне.

Ветер встречая жестокий,

Реет над банькой простой,

В чём-то, как я, одинокий,

В чём-то, как я, он смешной.

Это мой знак сокровенный

В том, что я сам по себе

Снова в Советской Вселенной

В проклятой Богом судьбе.

***

Завод наш оборонный

Который год закрыт.

Внутри одни вороны

Да я, советский жид.

В цехах не видно света,

Пустынно в проходной,

В котельных до рассвета

Вороний грай глухой.

И, чтоб унять кошмары,

Советский строй вернуть,

Мы примем, кочегары –

Товарищи, на грудь.

***

Мы долго бродим средь потёмок,

Прекрасен старый сад вокруг;

И голос твой высок и звонок,

Мой школьный, мой старинный друг.

И наша молодость нетленна,

И Блока вновь читаешь ты,

И возвращаются мгновенно

Революцьонные мечты.

Но грустно как перед рассветом!

Вновь оборваться должен сон:

Я на советском свете этом

Живу – проснусь уже на том.

***

Весь февраль хозяйский старый,

Повидавший виды пёс

Доводил нас до кошмаров,

Доводил до горьких слёз.

Лаял, лаял на окрестность

В темноту, за часом час,

Словно чуял – неизвестность

Опечалит скоро нас.

В конуру вбежав родную,

Укрепив солдатский дух,

Занимал передовую

И терзал наш тонкий слух.

И трещал, трещал над нами,

Прогоняя вражий строй,

До утра очередями

Лай отрывистый, глухой.

***

Ночь, улица, фонарь, аптека,

Бессмысленный и тусклый свет.

Александр Блок

Улица. Город. Рассвет.

Зрелище, полное скуки.

Пиво в бутылке. Пакет.

Существования муки.

Нету вокруг никого,

Кто бы почувствовал остро

Созданный для одного

Существования остров.

Скорбно плетёшься сквозь свой

Свыше ниспосланный город,

Всей отвергая душой

Существования холод.

***

Обычный серенький рассвет,

Последняя звезда.

Ночь без особенных примет

Уходит в никуда,

И день обычный настаёт,

Заботы и дела...

Вот так и жизнь моя пройдёт...

Да нет – уже прошла...

***

Дождь бился в окна закрытые,

С клёнов летели листы,

Что-то большое, безликое

Приобретало черты.

Вслед за листами усталыми

Снег повалил не спеша,

И, не справляясь с печалями,

Похолодела душа.

***

Неопрятен, нечёсан, небрит,

Пьян, как правило, полумертвецки

Тырит всё пролетарский пиит,

Чтобы выпить потом по-советски.

Что Союз не воротится вдруг,

Что Россия с Голгофою схожа,

Это всё понимает мой друг.

Понимает и пьёт. Ну так что же.

***

Проникнет солнце в белый ад,

В снегов холодное пространство,

Изменит морга постоянство,

Даст смерти новое убранство:

Достойный дорогой наряд.

И вспыхнут вдруг и заблестят

Сияньем радостным и дерзким

Поля, дороги, перелески –

И жизни мёртвые отрезки

Со мною вдруг заговорят.

***

Нет правды на земле,

Но правды нет – и выше…

Александр Пушкин

Друзья-поэты помирают.

Вчера – писал. Сегодня – помер.

Вергилий братьев принимает,

Порядковый присвоив номер.

Проводит по промзоне ада

Колонну братьев окрылённых,

Среди костров, бараков, чада –

В ромашку и в звезду влюблённых.

Повсюду черти, черти, черти,

Костры, безумие, проклятья…

Как замечательно – поверьте –

Мы жили раньше, други-братья!

Как замечательно мы жили

В раю ромашек и созвездий,

Пером мгновения ловили,

Не помышляли о возмездье.

И вот пришло оно – возмездье

За нашу детскую гордыню.

Гордись оказанною честью

Согласно премиям и чину!

Наш мир теперь – барак и вечность,

Костры, безумие, проклятья…

Лишь редко-редко Путь наш Млечный

Блеснёт во снах, о други-братья…

***

Во снах отрочества недаром

Терзаем тысячью забот

Бродил я с Блоком по бульварам,

Иль Блок со мной (наоборот).

Под нашим скорбным небосводом

(Средь черни были мы одни).

(То были горестные годы).

Тянулись горестные дни.

И вот вчера он мне приснился –

Седой взлохмаченный старик,

Он на погоду долго злился,

На наш загадочный язык.

Он попенял мне на разлуку,

На то, что я его забыл,

Перечислял Россию, скуку,

Чреду отеческих могил…

Мне быстро надоело это –

Потоки слёз, потоки слов…

Я выставил за дверь поэта,

Я отряхнул пыль ото снов.

И гордо в зеркало воззрился –

Там тот же юноша–старик

Походу на погоду злился

И на загадочный язык.

***

Чёрный вечер.

Белый снег.

Ветер, ветер!

На ногах не стоит человек.

Александр Блок

Ночь Рождества двухтысячного года.

Россия. Вьётся ветром белый снег

Скорбит о Боге русская природа.

Ругает Бога русский человек.

В душе его жестокая мечта

Свирепого семнадцатого года:

Русь написать бы с чистого листа,

Чтоб вся она была в руках народа!

Подходит русский медленно к окну

В смертельной и пленительной истоме,

И смотрит на печальную страну

И на огни в соседнем ночью доме.

И смотрит, как идёт пушистый снег,

Как он заносит бывшую Россию.

На всё способен русский человек,

Когда в нём есть мечтания пустые.

Ко дню ФСБ

Под пламенным клёном печальным

Средь русских печальнейших дней

Сидит КаГэБэшник брутальный

На старой скамейке своей.

Сидит. На Отчизну взирает

Со старой скамейки своей

И службу свою вспоминает

В течение дней и ночей.

Сидит он на старой скамейке,

Глядит он на сквера уют.

Нарядные, как канарейки,

Буржуйки по скверу идут.

Их много! Их целая сотня!

И каждая – модный типаж!

Ему не удастся сегодня

Зарыть их в любимый пейзаж!

Советской империи думы

Покоя ему не дают.

Сидит КаГэБэшник угрюмый,

Буржуйки вальяжно идут.

***

Ленин битый средь Родины спит.

Успокоился ветер-проказник.

Прикорнувший на лавке пиит

Погружается в собственный праздник.

Ах, какой замечательный сон!

Ах, как славно в прекрасном подпитии

Представлять, что в Инессу влюблён,

Что свершил новой жизни открытие,

Что пред грозным царём не робел,

Что, став первым рабочим мессией,

Принял подлую пулю в удел

И прекрасную смерть за Россию.

...Вплоть до солнечных первых лучей

Он венец бунтаря примеряет,

И бетонною дланью своей

Ленин пьяницу благословляет.

***

Я горестным фактом в лицо не гляжу,

В военной фуражке отцовской,

Как в детстве, Советский Союз сторожу

С большой деревянной винтовкой.

Пусть спросит меня любовь жизни моей

Заботливо и с состраданьем,

С игрушкой зачем я стою у дверей

И в поле гляжу со вниманьем.

Отвечу, что снова Союз за спиной,

Всё та же шестая часть света,

Что руки сжимают приклад боевой

С заката опять до рассвета.

Что места сомнениям тягостным нет

В воспрянувшем чудом сознаньи,

Что снова сияет над Родиной свет

Кремлёвской рубиновой гранью.

Пусть дети играют на нашем лугу,

Пусть бабы сажают морковку,

Я твёрдо уверен – Союз сберегу,

И крепко сжимаю винтовку

***

Никто никого не услышал!

Никто не усвоил урок…

А выпал на русские крыши

Прекраснейший русский снежок!

И стало на улицах чисто,

И всё повторилось с утра:

Предателей кончив, чекисты

Ведут на допрос буржуа.

***

В перевёрнутой чаше небес

Рдеют СССР облака.

Недвижима округа окрест,

Недвижима большая река.

И припомнив Советский свой рай,

И забыв этот тягостный век,

Улыбается вдруг невзначай

Несоветский уже человек.