«Перед нами советские дали…» / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

***

Весна. Холодный мелкий дождик.

Парк. Клумба. Белые цветы.

Напьюсь сегодня, как сапожник,

Из-за вот этой красоты.

Ведь можно только очень пьяным

Хоть как-то разумом объять

Весну, холодный дождик странный

И лепестков нарциссов гладь.

***

Удивительно синее небо,

Удивительно красный закат,

Даже волны реки на потребу

Праздной публике ярко блестят.

Перед нами советские дали,

И несёт нас всё дальше с тобой

В красный мир, без тоски, без печали,

Пароходик советский, смешной.

***

Сиянье солнечного света.

Сакральный парк родной земли.

Два русских пьяненьких поэта

К России-матушке пришли.

И миновавши карусели,

И миновавши ряд ларьков,

Скамейку выбрали и сели

У ряда чахленьких кустов.

Гремели песенки простые.

Прохладный в спины дул борей.

Прохладно матушка Россия

Своих встречала сыновей.

Им стало ясно: их не ждали.

Они поднялись и пошли.

Практически их обсмеяли

Со всех концов родной земли.

***

Бредёт старик на рыбный рынок

Георгий Иванов

Выхожу в буржуазный свой город,

Покидаю советский свой дом,

Да, ребята, я очень не молод,

Но ведь раньше я молод был в нём!

Мне Советский Союз не вернуть.

Жизнь прошла, как в советском романсе.

Но я принял сто граммов на грудь

И иду, как в советском Провансе.

И как будто в советском году

(Как я счастлив был! Как я был молод!)

В магазин за добавкой иду,

А буржуи покинули город.

***

Скорбная сказка лесов,

Грустная повесть небес

Словно явились из снов,

Чтобы воскреснуть окрест.

Сколько до них ни бреди,

Ты всё равно не дойдёшь.

Эта печаль впереди

Так же, как зимняя дрожь.

Меркнет родимый мой край,

Строго его не суди.

Только родных ожидай.

Только родимую жди.

***

Жил попугайчик в дому у меня –

Умер от старости третьего дня.

Скоро придётся и мне помирать –

Оком таращить, соплю вытирать.

Было грядущее мне невдомёк,

Но попугай преподал мне урок.

И перед тем, как ложиться в кровать,

Оком таращить, соплю вытирать,

Вижу я меркнущий птичий глазок,

Лапки поджатые, пёрышек клок.

***

Печальная пони больших городов

Катает мальчишку в пылающем парке.

Мальчишка смеётся. Мальчишка здоров.

И пони здорова. На улице жарко.

Но мальчик, волнуясь, уже прочитал

Про Щорса, про Фрунзе, про славные годы.

Он больше не мальчик. Ведь он возмужал,

Услышав раскаты грядущей свободы.

И вновь революцией русской полны

И парк новорусский, и мальчик, и пони,

И кружатся листья Гражданской войны,

И просится шашка мальчишке в ладони.

И чудится новое в ярких штрихах,

Оно сквозь листву пробивается густо.

Всё то, что являлось мальчишке во снах,

Разбросано правды рукой безыскусной.

И парк на глазах изменяется вдруг,

Становится правда реальной до дрожи,

И пони – единственный преданный друг

Мгновенья грядущего чувствует тоже.

Повсюду разбросаны щедро они,

Танцуют у пони прыгучие ноги,

Как будто бы пони сквозь мирные дни

Копытцами бьёт фронтовые дороги.

Происшествие в городском парке

Щегол кричал тревожно, сиро

В пространстве дерева большого,

А дерево казалось миром,

Единственным надёжным кровом.

А я просил его остаться,

Не рваться бешено наружу,

Ведь глупо было так стараться,

Снаружи было только хуже.

И он умолк, и он остался

В пространстве дерева осеннем,

Не пел, не плакал, не смеялся,

А просто проживал мгновенья.

Сидел на длинной чёрной ветке,

Косился на меня упорно,

И я товарищу по клетке

Купил ведёрочко попкорна.

***

Сразу за полночь в спальне моей,

Растревожив всю душу мне начисто,

Кто-то крутит былых моих дней

Киноленту без звука и качества.

И опять мне одиннадцать лет,

И иду по Кремлю я с мамашею,

И во что-то смешное одет,

Неопрятное, виды видавшее.

Нестерпимы столицы черты –

Чудо-колокол, пушка и прочее,

Мавзолей неземной красоты,

Иностранцы до шуток охочие.

И исчезнуть бы напрочь, совсем,

От постыдной одёжки не маяться,

Стать воробушком, щепкой, ничем,

И рвануться, от боли избавиться.

А рванусь – надо мной потолок

Гробовою доскою некрашеной,

И рисунок на фоне досок –

Кремль – беззвёздный уже и безбашенный.

***

Воспитанный мамою властной,

Ноктюрны Шопена играл,

Но как-то зимою ненастной

Работать в литейку попал.

Попал... Поглядел... Изумился

Рабочим, печам, проходной,

Пить быстренько спирт научился,

Проточной разбавив водой.

Но сколько ни пил – было мало,

Ведь с каждым палящим глотком

Рапсодия Маркса звучала

И крепла в сознанье моём.

Ведь понял, что я – пролетарий,

Что мне невозможно никак

В сегодняшнем русском кошмаре

Не веровать в мощный кулак.

Ведь стиснул кулак тот нещадно,

Ведь что-то кричал невпопад,

Ведь ненавистью беспощадной

К врагам полыхал гневный взгляд.

Ведь так же, как парни другие,

Среди заводских этих стен,

Я понял, что Маркс для России –

Карл Маркс, а не Фридрих Шопен.

***

Шестым каким-то чувством,

Мне распиравшим грудь,

Я постигал искусство,

Я пролагал свой путь.

Пикассо эпатажи

Понятны стали мне,

Поленова пейзажи

Понятнее вдвойне.

Но прошептало чувство

В победный краткий миг:

Вся жизнь вокруг – искусство,

Его ты не постиг.

И я постиг Россию,

Ведь чувствовал вокруг

Я русскую стихию

Веселия и мук.

И стало мне понятно,

Я русский почему.

За это, вероятно,

И попаду в тюрьму.

***

И снова чёрная аллея

Покорно ждёт зимы приход,

И снова мучаясь, робея,

Брожу я ночи напролёт.

Душа предчувствием объята

Печальных близких перемен,

Темна аллея и горбата,

И сладок страшных мыслей плен.

Пора уже угомониться,

Пора со страхом не играть,

Но наважденье длится, длится,

И с ним я не могу порвать

И облетевшею аллеей

До снега первого брожу,

Прощаюсь с осенью своею,

Которой я не дорожу.

***

Озадаченный вопросом,

Я по комнате хожу,

Воздух втягиваю носом,

В книжку детскую гляжу.

Не любовь, не чертовщина,

Не коньяк, чёрт побери,

Озадачила картина

В сказке Сент-Экзюпери.

С виду просто – мальчик, роза,

И ещё чего-то там,

А взглянул, и сразу – слёзы,

А в душе – сплошной бедлам.

Зря я в детстве эту книжку

Сотню раз перечитал,

Представлял себя мальчишкой,

Розу рядом представлял.

Лишь увидел вновь случайно

Эту розу – сам не рад, –

Сказки маленькая тайна

Озадачила стократ.

И с бедой такой поделать

Ничего я не могу,

Эта роза – просто мелочь,

Что я в сердце берегу.

***

Я был любознательным малым:

Я рос средь дворов и синиц,

В советские верил кварталы

И в притчи причудливых лиц.

Мне город дарил настроенье,

Мне город дарил идеал,

Заводы его и строенья

Я домом вторым называл.

Я с видом слегка удивлённым

Вступал в этот правильный дом,

Был каждым соседским балконом

И каждым лицом окрылён.

И это России начало,

И это России тепло

Зерном в мою душу запало,

А словом потом уж взошло.

Исход

Буржуйским дням потерян счёт!

Какое скорбное начало!

Какой пророческий исход

России небо в дар послало!

Бредёт советский караван

Ниспосланной с небес дорогой.

Бредёт поэт, немного пьян.

И весело ему немного.

Спасает душу алкоголь!

Сознание спасенья ищет.

Ему патруль доставит боль

И к размышленьям много пищи.

Вещи

Когда в час последний в смертельную замять

Летит человечья уставшая память,

То видит дороги, заводы, плотины,

То видит дома, гаражи, магазины.

Всё то, где работали, то, что создали,

Всё то, чему имя привычное дали.

Ведь даже та кофта, что бабушку греет,

Напомнить ей много в час смертный сумеет.

Бок о бок живём мы – и люди, и вещи –

Со связью таинственной, древней и вещей.

Мы связаны вместе мильонами нитей,

Сквозь вещи вокруг проступают событья.

Свой путь прозреваем сквозь них осторожно,

Ведь вещи для нас – это просто возможность,

Чтоб дома иль в космоса чёрной дали

Себя человеком назвать мы смогли.

***

А дождь всё лил и лил,

И был весьма зануден,

Но я себе твердил,

Что он прекрасен, чуден.

Ведь в звоне той воды

По заоконной жести

Не чуял я беды,

Он был правдив, божествен.

Ведь дождика рассказ

О том, о сём, об этом

Подобен был сейчас

Господнему Завету.

Ведь выпала мне честь

В тех каплях, что звучали,

По-своему учесть

Создателя скрижали.

И замереть, и вдруг

Проснувшимся сознаньем

Почувствовать вокруг

Основы мирозданья.

***

Люблю бродить я по бульвару,

Когда он сумраком объят,

И слушать песни под гитару

Слегка подвыпивших ребят.

Но в бедной юности ни разу

Я не бродил здесь допоздна,

Боялся песен тех, как сглазу,

Боялся сладкого вина.

Скучал над книгой в уголочке,

Ложился рано почивать,

Считал – важней, важней, и точка,

О смысле жизни размышлять.

Но жизни смысл мне не открылся,

И юность сгинула давно,

И, как в печаль, я погрузился

В грузино-крепкое вино.

Теперь брожу я по бульвару,

Когда он сумраком объят,

И песни юных под гитару

Со мной о прошлом говорят.

***

Всё рождество на мой порог

И на крыльцо моё простое

Летел проказливый снежок,

А я сметал его рукою.

А из экранных новостей,

А со страниц газеток пошлых

Людишки подленьких мастей

Плели о нехорошем прошлом.

А то была моя же Русь,

Родная и зимой и летом,

Она есенинскую грусть

Звала к перчаткам и штиблетам.

Померкнул ясный божий свет,

Замедлил снег своё паденье,

Я на крылечке без штиблет

Сметаю это же мгновенье.

***

Вот образ печальный и смутный –

Сгорающий клён на ветру

Октябрьским томительным утром,

Как красная смерть на миру.

С поникнувших веток не листья –

Стихи обречённо летят,

Неделя, другая – речистый

Закончится вдруг листопад.

Закончится он непременно,

И скоро средь белых равнин

Останется клён во Вселенной

Со смертью один на один.

***

Вот птицы кричат в низком небе родном,

Кричат так, как мне и не снилось,

И стало так горестно над городком,

Как будто беда приключилась.

Вот птицы сбираются к югу лететь,

И, глядя на них, рассуждаю:

Мне так, как они, закричать не суметь,

Хоть с Родины я отъезжаю.

Мне так, как они, никогда не взлететь,

А после земли не коснуться,

Мне в чуждом краю суждено умереть,

И лишь после смерти вернуться.

***

Всё полно иным содержаньем:

И грустно редеющий лес,

И дачки убогое зданье,

И скорбное пламя небес.

Его ухватить бы, робея,

Его удержать бы на миг,

Но нет – не могу, не умею,

Я к этому, правда, привык.

Могу лишь бродить, наблюдая,

Почти что до самой до тьмы,

Как горбится крыша сарая

В предчувствии близкой зимы.

***

Прекрасные русские дали,

Печальные чуть облака

В вагонном окошке сияли

И мне улыбались слегка.

И я, прислонившись к окошку

Большой электрички пустой,

Мечтал, что лечу понемножку

Над ставшею раем землёй.

И знать не хотел, что прибудет

Состав на привычный вокзал,

Что грешный рассудок забудет,

Как в светлом раю побывал.

Но выйду я в хмурое утро

На грязный и пошлый перрон

Суров и спокоен, как будто

Живёт во мне божий закон.

***

Над стареньким грустным прудом,

Над старенькой грустной скворешней

Взмахнул разноцветным крылом

Закат невозможный, нездешний.

Ему было вовсе не лень

Ярчайших цветов переливами

Заставить обычнейший день

Сиять над поникшими ивами.

И я, на него поглядев,

Поверив его обещаниям,

Пошёл побродить средь дерев,

Томимый неясным желанием.

Сгущалась вечерняя мгла,

Природа со мной говорила,

И сердце мне разорвала

Осенняя грустная сила.

***

Холодный скучный дождь, размеренный, понурый,

Над рощею висит который уже час,

Он красит весь Кавказ в любимый цвет свой бурый,

Рекомендуя жизнь без всяческих прикрас.

Он с лиственных кустов смывает яркий глянец,

И мир вдруг предстаёт в тоскливой наготе,

И седенький рассвет, утративший румянец,

Уже не говорит о вечной красоте.

Пускай о чём-то мнит кавказская натура,

Но разом всё прозрев, я прячу на груди

Кавказ, как красный лист, и вдаль шагаю хмуро,

Кавказ на сердце лёг и манит впереди.

***

Моей юности

Печальный дом.

Печальных комнат мгла.

Старинный сад причудливый и странный.

Здесь юность моя буйно процвела

Под чудной липой щедрою и пряной.

Чрез столько лет!

Чрез столько долгих дней!

Презревши века нынешнего плоскость,

Я вижу вновь сад юности моей,

Дворянский дом и сталинскую косность…

…Струится липы мягкий аромат

В закат краснознамённый надо мною.

Каким-то общим местом стал мой сад!

С неуловимой в забытье душою.

***

Однажды мы пили в Союзе

Обычное наше вино,

И вдруг постучала к нам муза

В открытое наше окно.

Оставив вино, из Союза

Смотрели мы в наше окно.

Стучала, действительно, муза,

Хотя уже было темно.

Стучала, действительно, муза,

Её мы узнали тотчас,

Потом на пирушку Союза

Её пригласили, смеясь.

В ответ она долго махала

Красивой своею рукой,

А после стояла, молчала,

Ведь час был порочный, ночной.

А после в глаза нам глядела,

Как будто хотела сказать –

Зачем о России несмело

Пытаемся что-то писать?

А после она повернулась,

Исчезла в ночной темноте,

А после в нас что-то проснулось,

А после мы стали не те.

А после сидели в Союзе

И полировали вином

Стихи о сомнительной музе

За нашим дурацким окном.

***

В сорок был в символистов влюблённым,

И писал, как не пишет никто.

В пятьдесят – старомодным и томным,

И носил дорогое пальто.

В шестьдесят вспомнил вновь о стишатах,

Вновь пытался свой дар воскрешать.

Бодрым старцем, презревшим утраты,

Вдоль Парнаса картинно шагать...

...Впрочем, было в одном из творений

Две иль три (может, более) строк.

Он и сам их читать без волненья

В одиночестве гордом не мог.

Он и впрямь их читал. Поражался.

Что-то страшное в них находил.

До беспамятства вновь напивался,

Вспомнив трепет божественных крыл.

Утром тяга к вину проходила.

Та же жизнь. Та же грусть. И кровать.

Но по-прежнему что-то томило.

Но ведь к этому не привыкать.

Другие

Пишу. Стараюсь. Сочиняю.

Другую правду прозреваю.

Ведь на меня сквозь строчек ряд

Детишки русские глядят.

Другие русские. Другие

Сейчас живут средь бела дня.

К ним дни приходят роковые,

Кровавый бред в себе тая.

К ним дни приходят роковые.

А мой, скажу, не блещет стих.

Но русский стих – кусок России.

Сейчас такой России штрих.

Печальный штрих. Кому он нужен?

А пристаёт ко мне и к ним...

И слаб, и грязен, и недужен,

А дорог именно таким...

***

На картину Василия Сурикова

«Взятие снежного городка».

Холод. Ветер. Пустынные дали.

Беспощадный безжизненный свет.

Умерев, мы узнаем едва ли,

Что на свете нас более нет.

Что за русское наше страданье,

За мгновенья любви и стыда

Мы получим вот это мерцанье

Страшных звёзд из небесного льда.

Холод. Ветер. Пространства пустые.

Снег по пояс. Теперь навсегда.

И всё та же родная Россия!

Вся из света, из снега и льда.

***

Скорбь скамеек. Безмолвие парка.

Стайка школьниц. Звезда. Небосвод.

Скверной водки десятая чарка

Либерала домой поведёт.

Он напился опять до упада,

Проклиная Советский Союз,

И свалился который раз кряду

Он в объятья отеческих муз.

***

Звезда сияет. Шепчет муза.

Жизнь продолжается опять.

И на развалинах Союза

Поэт не может не писать.

Он сочиняет о равнинах,

Снежком присыпанных слегка,

Мечтательный, как Буратино,

И нет ведь спроса с дурака.

***

Бомжова желанья истома

Рассудок гнетёт иногда –

Убресть потихоньку из дома,

Сокрыться от всех навсегда.

И в рубище диком, убогом,

Презрев и жену, и друзей,

Подолгу беседовать с Богом

Без очень приличных людей.

***

Среди ниспосланного дня,

Среди картин его прекрасных

Вдруг Слово выудит меня

Каким-то образом ужасным.

Да где же мой надёжный дом,

Где б я укрылся от напасти?

Я – рыбка в небе голубом,

Литературная отчасти.

***

Пустой осенний лес.

Промокшее пространство.

Дырявый край небес.

Златых берёз жеманство.

Какой ещё тебе

Провинциальной жути

Для именин в судьбе,

Для обретенья сути

Того, что жизнь прошла

Нелепо и напрасно,

Что скорбные дела

Смерть пресечёт всевластно,

Что путь, что ты влачишь

Сквозь мирный день осенний,

Сквозь дождь,

сквозь лес,

сквозь тишь

Ведёт лишь к отрезвленью.

***

Всю ночь сидел задумчив Фет

И гладил бороду ладонью,

Он был в нарядный фрак одет,

Как призрак мне не посторонний.

Он постоянно вопрошал

Меня про новые предметы.

Вниманья я не обращал,

Он странно хмурился при этом.

Да что мне Афанасий Фет,

Помещик, скупердяй, зараза.

Да он был вычурный поэт!

Как дома из Китая ваза.

Сейчас пройдёт ночная жуть!

Она томит перед рассветом.

Как дальше жить? Да как-нибудь

Переживу всех рядом с Фетом…

***

Последний лист под сильною ногой.

Пустого сквера римское бессилье.

И мысль про безнадёжность (Боже мой!)

Не затмевают ласточкины крылья,

Не заглушает тёмный разговор

О ветре, о деревьях, о просторе.

Всё это вздор. Всё это просто вздор

Со злобою у нищего во взоре.

Пусть даже так. Пусть наша жизнь – пустяк,

Как палый лист под сильною ногою.

Мы любим жизнь! Мы знаем, кто наш враг!

За горлышко берём его рукою.

***

Брёл и брёл по Руси бесноватой.

Брёл по сталинской мёртвой стране.

Брёл и брёл. И поэтовы латы

Донкихотски блистали на мне.

Ночь тиха. Месяц реял зловещий.

Брёл Россией. «Двенадцать» читал.

Путь мой, тот, что был Блоком завещан,

Петроградской брусчаткой блистал.

И крутились, как мельницы, зданья.

И прохожие – как упыри.

И шептало печально сознанье

Про печальные годы мои.

Брёл и брёл по Руси бесноватой.

Брёл сквозь строй вражьих мельниц чужих.

И поэтовы битые латы

Не скрывали ранений моих.

***

Восторг написанных страниц

Вначале был неописуем,

Я даже вроде падал ниц,

Как будто женщиной целуем.

Но вот очнулся – я один,

Есть у меня диван и кошка,

Есть тапки, вилка, миска, ложка…

Для одиноких именин.

***

Идей марксистских мишура

Сгорела в мировом пожаре.

Россия та ж, что до Петра –

Купцы, холопы и бояре.

Нас никому не изменить.

Всё это вбили в нас навечно.

Мы будем пьянствовать и ныть,

Что наша Русь бесчеловечна.

***

Обречённый прозреть и сказать,

Я сказал лишь про зло мировое.

Обречённый навек замолчать,

Я навеки лишился покоя.

И с тех пор, как Ильюша, сижу

На печи посредине России.

На Россию безмолвно гляжу,

И на скорби её мировые.

***

Был Царьград, а стал Стамбул,

Были греки да пропали.

Был на кухне венский стул,

А потом его украли.

Если я исчезну вдруг

Так же осенью дождливой,

Обыватели вокруг

Станут чуточку счастливей.

***

Комната, ночь и четыре поэта.

Стол и бутылка вина.

Злые потоки холодного света.

Яркая, злая луна.

Вот Передреев, склонённый над книгой,

Чуть захмелевший Рубцов,

Праведный Прасолов с думою тихой,

А во главе Кузнецов.

Скорбно и тихо. Ни слова, ни вздоха.

Блещет луны циферблат.

Плохо России, и им в раю плохо.

Молча поэты сидят.

Комната, ночь и четыре поэта.

Стол и бутылка вина.

Не о чем им говорить с того света,

Если на этом страна.

***

На облачке, прямо над рощей,

Рубцов, свесив ножки, сидит.

Читает из книжечки тощей,

Приняв поучительный вид.

Поэзии друг настоящий,

На старого дуба сучок

И я сажусь, ножки поджавши,

И слушаю грустный стишок.

И мне хорошо с милым другом,

И с милой Россией моей.

Бутылка гуляет по кругу,

И речи мои всё смелей.

И весело мне до упада,

И мне веселей уж не стать.

Нам, Коля, смеяться не надо,

Так можно на землю упасть.

***

Небосвод прекрасен, чист,

Осень празднична, прекрасна,

Но летит железный лист,

Громыхающий ужасно.

Пролетел, а я за ним,

Сквозь кустов и трав сплетенье,

Озадаченный таким

Непонятным поведеньем.

Через несколько минут

Наш беспаспортный бродяга,

Обнаружив старый пруд

В самой глубине оврага,

Вдруг спикировал с высот

И упал, волну вздымая,

Прямо в сердце сонных вод,

Как диковинка какая.

Что ж, подумал я, ты прав,

Ты обрёл себя отныне,

Чем скучать средь жухлых трав,

Лучше в этой котловине,

В царстве диких, тёмных вод

Стать внушительным и гордым

И в прекрасный небосвод

Ухмыляться ржавой мордой.

***

Проспект блестит на шее града

Простонародной красотой.

Уже и улица не рада,

Какой он русский и большой.

И под трамваев перестуки,

И под немолчный гул колёс

Проспект взял улицу на руки

И в номера к себе понёс.

И настежь распахнув окошко,

И формулируя ответ,

И вспомнив молодость немножко,

Смотрел я парочке вослед.

***

Пить простое и крепкое пиво,

Изъясняться простым языком,

Стать печальным, похмельным, ленивым,

Позабыться обломовским сном.

И всю жизнь пропахав на заводе,

Большинство из дарованных дней,

Раствориться в великом народе

Средь великих его сыновей.

Только так, только так, не иначе,

И о том нету силы молчать –

Может быть, ничего мы не значим,

Просто так будем существовать.

***

Пусть стёрлась из памяти красная дата,

Пусть я позабыл, что в Москве был когда-то,

Но… ноги запомнили ГУМа ступени,

А лёгкие – воздух весёлый весенний,

А руки – метро золотые перила,

Вся сущность моя свой денёк не забыла.

Как шёл по Кремлю, как жевал пирожок,

Простой русской мамы советский сынок.

И пусть мне людишки известной породы

Кричат про советские страшные годы,

Но… ноги высокие помнят ступени,

А лёгкие – воздух весёлый весенний,

А руки – ведущие в небо перила…

Зачем моя память Союз не забыла?!

…Я каждую ночь тот жую пирожок –

Без папы, без мамы советский сынок.

***

Размечтавшись о днях, что хотел воскресить,

Захватив Диогенов светильник,

Средь чердачного мрака сумел различить

Запылённый советский будильник.

Был он ржавчиной тронут. И корпус помят.

Но имперской кириллицей гордой

Пролетарский напомнил его циферблат

Про железного века когорты.

От толчка он пошёл. Оставался завод

В ржавом сыне железного века.

И открылся мне красного времени ход,

Взрыв снаряда и стон человека.

Три минуты, не более. И – тишина.

Сквозь черёмухи в битом оконце

Тянет пальцы ко мне, как вампирша, луна

В моём пыльном советском загонце.

Советский дворник

Загаженный маленький дворик.

Заснеженный сталинский дом.

Беру поутру я топорик,

Метлу, и лопату, и лом.

Собачье дерьмо, «Мерседесы»,

Раздавленной кошки рагу,

Призывы продажные прессы –

Повсюду в печальном снегу.

И я час за часом, покорно

Всё это скребу и мету,

Трудом возрождая упорным

Советской России мечту.

Загаженный дворик советский

Скребу и мету дотемна.

«Не нужен мне берег турецкий,

И Африка мне не нужна!»

***

Снова осень. Грачи улетели.

Облетевший за окнами клён.

Утомляя вторую неделю,

Дует ветер с различных сторон.

И становится чуточку зябко

Истомившимся душам двоим.

Я ведь раньше летал, как оляпка,

По местам потаённым твоим.

Что мне делать? Куда мне податься?

Что, родная, купить тебе к чаю?

Я вернусь, а тебя, может статься,

Я, родная, уже не узнаю.

И сюжеты такие не редки,

Я не клён, я не так закалён,

Мне останутся только соседки,

Что готовят отличный бульон.

***

Нежданно-негаданно выпал

Густой отвратительный снег,

Деревья в саду все засыпал

И птиц разогнал на ночлег.

И я посреди снегопада

Стою и печален, и строг,

И думаю – так мне и надо,

Не нужен другой мне итог.

И думаю – с силой нездешней,

Пославшей безжалостный снег,

Поспорить не в силах, конечно,

Обычный простой человек.

Ведь всей этой злой круговерти

Он нужен лишь только затем,

Чтоб стать только знаком, поверьте

В одной из её теорем.

Лишь только начертанным знаком,

Сейчас уже стёртым на треть,

Как тряпкой, сгустившимся мраком,

Который всё может стереть.

***

Лист падал медленно, прекрасно

В прохладной леса тишине,

И понял я, что смерть всевластна,

Что осень близится ко мне.

И разом прошлого мгновенья

Ожили вдруг. Я видел мать.

И снова школьные волненья

Мешали свежестью дышать.

И снова горестно влюблялся,

И снова пламенно мечтал,

А лист тихонечко вращался,

И всё, что надо возвращал.

...Держал я долго на ладошке

Багряный памяти листок.

Зачем мне память понемножку?

За что мне это на денёк?

Страх и трепет

Выходишь на прогулку.

Три четверти второго.

Бредёшь по переулку.

И вдруг встречаешь Слово.

Всего одно лишь Слово,

И этот скучный город,

И понимаешь снова,

Что ты уже не молод.

И понимаешь снова,

Привычно стиснув зубы,

Подвластный силе Слова,

Что жизнь пошла на убыль.

(Как будто бы скрижали

Из ветхого из цикла,

Из иудейской дали

Перед тобой возникли).

Всего лишь скучный город,

Всего одно лишь Слово,

А в сердце – страх и холод

И трепет нездоровый.

***

Перебрал я, наверное, слишком,

Потому и узрел – под окном

Пляшет, пляшет весь вечер мальчишка,

Напевая о чём-то своём.

Пляшет, скинув картуз свой старинный,

Растрепав свой блондинистый чуб,

Каблуком по раскиснувшей глине

Бьёт в сердцах, то печален, то груб.

И вдруг свыше меня осенило,

Вдруг открылось мне в сердце хмельном –

Сам Есенин молоденький, милый

Пляшет, пляшет сейчас под окном.

Пляшет, пляшет под низким окошком,

Пляшет, видно, в последний свой раз,

Пропадая во тьме понемножку,

Уходя от непляшущих нас...

***

О Дельвиге писал наш Александр,

О черепе выласкивал он строки.

Его стиха роскошный палисандр

Пылал узором праведным и строгим.

И я теперь о Родине пишу.

Бумагу пролетарские жгут строки.

Россию я вручил карандашу,

Подобранному на большой дороге.

О, карандаш советских палестин!

Ты пережил советский час державы!

Тебя использовал советский господин

И применил для собственной забавы.

***

Чуть ночь – предстают мне в печальном во сне

Обломки державы на страшном на дне –

Тень Сталина, бюст мавзолея –

Гляжу на них, сердцем робея.

Очнуться от снов мне уже не дано,

Глаза закрываю и камнем на дно

Несусь, чтоб узреть пред собою,

Что стало с великой страною.

За каждый хватаюсь советский предмет,

Но нет мне спасенья и роздыха нет!

Всплываю – и тянет обратно

Безжалостно и многократно…

***

Я забыл, чем пахнет женщина:

Может, тальком и тавотом.

Может, детством деревенщины.

Может, всем подводным флотом…

И прошу: «Моё Величество,

Ты займись простым вопросом –

Как погаснет электричество,

Наклонись ты над матросом.

Наклонись, Моё Величество,

Обнажённой на диване,

Утопив минут количество

В ночь блаженства в океане».

***

Когда из последних из сил

Сирень под окном отцветала,

В сирени я сей находил

Томительной грусти начало.

Как в мае бушует сирень!

Мой сад в лепестках небывалых!

Здесь тень от сирени весь день

Сиреневою оставалась.

И было душе тяжело

Примерить венец неизбежный.

Поверить в грядущее зло.

Пролиться слезой безутешной.

Какой замечательный день!

Как маленький Пушкин, пригожий.

В саду отцветает сирень,

Любуется ею прохожий…

***

Не хочу ни пить, ни плакать,

Не хочу ни петь, ни спать,

Только русской жизни мякоть

На зубах перетирать.

Пусть и камни, и орехи

Попадаются порой –

Это грустные огрехи

Нашей жизни непростой.