Робот / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

Робот Какой день пройдёт мимо? Тот, что наполнен событиями или тот, что свободен для размышлений? И какой из них я запомню, а какой будет таким же как все предыдущие?

Когда зимой проклинаешь холод и мечтаешь скинуть тяжёлую пуховую куртку, ещё не осознаёшь, что летом, задыхаясь от пыли и жары, не раз вспомнишь морозец на окнах и уютное одеяло, согревающее от носа до пят. Буду ли я когда-нибудь доволен?

Когда она была рядом, я помню, всё время жаловался. В основном, про себя, но бывало, что и говорил прямо в лицо. Мне не нравились многие вещи, и, в глубине души, я хотел бы избавиться от неё, исключить этот раздражитель из своей стройной системы и остаться в одиноком, но организованном мире. Я ненавидел её за споры, за постоянные недомолвки, глуповатые шутки, не мог терпеть передачи, что она находила в нашем телевизоре, оскорблялся, когда она не прыгала от восторга после просмотра фильма, что мне полюбился. Я уходил в себя и отмалчивался в ответ на любые её слова. Наверно, это цепляло её, но не так сильно как когда я действительно срывался. Время от времени мне почему-то требовалось устроить сцену. И это действительно напоминало театр.

– Я не вижу тут никакого смысла, – я убеждал её в том, что сейчас мы опаздываем на сеанс именно из-за неё, – мы выходили из дома двадцать минут назад. Ты не могла сразу надеть всё, что тебе хотелось? Ты готовилась не меньше часа и вот начинаешь по новой, – хотел бы я, чтобы там стояло зеркало, и я мог разглядеть себя в апогее монолога, – другие туфли, новое платье, даже косметика! Неужели она так отличается от предыдущей?!

Я не слышал себя и не понимал, что обижаю её. Сам я стоял в прекрасном костюме, и она отчаянно пыталась соответствовать, а я не помогал, лишь критиковал, критиковал, критиковал... И пусть иногда я бывал прав, теперь это уже не имеет значения. Я не раз ловил себя на мысли, насколько было бы лучше без неё, и не раз сознательно провоцировал её на разрыв отношений. Но именно в те моменты она сдерживалась и предпочитала переждать.

Струнки лопнули совершенно неожиданно. Даже не помню, как я провёл тот день, что делал, и какие мысли посещали мою голову. Не происходило ровным счётом ничего, заслуживающего упоминания, и казалось, что дню предназначалось безнадёжно кануть в череду похожих серых и стёртых из памяти периодов, когда она ворвалась в этот мирок и заставила меня запомнить первое воскресение марта.

Кто бы мог подумать? Она собралась и быстро отдалялась от дома, чересчур быстро. Я даже ничего не сказал, не попытался её удержать. Что-то подсказывало мне, что это поможет. И только отсутствие с моей стороны интереса к происходящему окончательно утвердит её в мысли о правильности своих действий. «Он даже не заметил» – крутилось у неё в голове.

Она действительно поступила верно, и что ещё интереснее, она поступила так, как я того хотел. Пыталась ли она снова дать мне то, чего я так жаждал или ушла по собственному желанию и нетерпению?

Странно, но мне не захотелось тут же залезть на потолок от радости, созвать всех друзей и показать им, что я настолько свободен, что и гравитация мне нипочём. Даже простого вздоха облегчения не сорвалось в тишину. Нет, я продолжал сидеть, как сидел. Тот камень, что так долго висел у меня на сердце, никуда не делся, и я готов был поклясться, что он только прибавил в весе: впитал мои ошибки, мою слепоту и глупость и тяжелел от их последствий.

Дни пошли быстрее. Оставшись в квартире один, я был поглощён работой и рутинными занятиями. Сутки превращались в недели, а недели складывались в месяцы. Система заработала, наконец всё было как в моих мечтах. Но создав настолько идеальную в своём представлении систему, я не мог не стать её частью, причём не самой главной. Я придумал себе работу и для сохранения того, что я про себя называл «жизнью», мне приходилось убивать немало часов. Спустя два года я забыл, что такое отступление, импровизация, творчество.

«Жизнь» стала чем-то вроде немецкой стиральной машины. Каждый день был равен обороту барабана, и многочисленные сложные операции заставляли «стирку» продолжаться. Строго установленная последовательность действий, реакций и взаимосвязей повторялись день ото дня. Ничего не ломалось: немецкое качество.

Единственной слабостью, которую я себе позволял, были воспоминания о ней. Впервые задумавшись о нашем разрыве серьёзно, я почувствовал отторжение мыслей собственным сознанием: я не мог сосредоточиться, – наверно, собственная защита, непробиваемость, «гарантия». Но раз за разом становилось легче, а после – это стало необходимо. Я ещё не понимал, почему возвращаюсь к нашей жизни, но почему-то, представляя её лицо, я ощущал теплоту. Приятная дрожь взбудораживала всё тело, когда я снова заглядывал в её серые глаза.

Оставив внешность, я стал двигаться дальше. Я купил кофемолку, вспоминая о её пристрастии к кофе. Каждое утро она будила меня этим звуком и запахом. Я не останавливался: затем я нашёптывал наши диалоги и вновь испытывал всё то приятное, что оставалось после её ласковых слов. Я не заметил, как из воспоминания она превратилась в нечто большее. Я полюбил её.

Каким же я был идиотом. Прошло немало времени, и я не смел просить её вернуться. Она стала идеалом, и как когда-то было довольно легко её заполучить, сейчас она воплотилась в недостижимую звезду, богиню, созданную мной самим, мифом, чьи черты лишь частично совпадали с оригиналом. Остальное я воссоздал сам не на основе воспоминаний или представлений, а опираясь на собственное одиночество, заполняя его всем, чего не хватает в душные дни, и олицетворяя это в ней.

Прожив два года без мечты, я снова обрёл её. Открыл заново и раскаялся.

Каждую свободную секунду теперь я тратил, жалея себя и восхваляя её. Среди бескрайних и пустых минут она, пусть это и обыденно, стала лучиком счастья, далёким его отголоском. Наконец она стала человеком, ради которого я жил.

Я рад, что у меня не сохранилось её фотографий. Ведь мне неизвестно, что взглянув на то лицо, я не увижу красоты, о которой скучаю, а вспомню лишь ту, что мне надоедала.