Слово, летящее белой птицей / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

Слово, летящее белой птицей Вступление

О-о-о… Вы не знаете, где этот край. Он лежит за синими горами, прячется за сугробами белых облаков, превращающихся то в снежный лес, то в ледяные торосы. И только по розовым дорогам солнечных лучей можно добраться туда, но кто различит эти дороги в бушующем солнечном море? И всё же, если вам удастся нащупать путь и, тихонько ступая по тающей розовой ленте, пройти сквозь холод и стужу и горные цепи, и сияющие миражи звёздных пустынь не заманят вас в свои обжигающие объятья, вы увидите этот край. Полетите над ним, как я сейчас, свободно и легко…

Смотрите, смотрите – вон! – где изломчатые белые горы расступаются вширь. Там! В зелёной чаше долины – три города. Три раскрашенные льдинки. Льдинки тают – рождается река, звенит, пенится белыми бурунами по лесам, по лугам!..

Я, наверное, путано говорю. Но флеи… Флеи сами сравнивают свои города с цветными льдинками, ибо они тоже умеют летать во сне, и не хуже, чем мы с вами. А сверху их городки – точь-в-точь затейливо наколотые особенными – сказочными – щипчиками кусочки льда. Насыпанные горкой в изумрудное блюдечко, их положат сейчас в фужеры с каким-нибудь фруктовым флипом или с крюшоном из персиков. Впрочем, нет. Флеи не пьют крюшонов и флипов. Самый уважаемый ими напиток – яблочный квас с добавлением каких-то душистых травок. Я, признаться, не любитель кваса. Но квас, который готовит этот славный народец, пью с удовольствием. Вы меня поймёте, ежели вам самим когда-нибудь доведётся попробовать его.

Первый город флеев называется – Снежтич. Его окружают дремучие леса, простирающиеся до самых белых гор. В лесах обитают всякие диковинные звери, причём, бывает, и недружелюбные. Поэтому Снежтич опоясан высокой толстой стеной с круглыми кряжистыми башнями-богатырями. Издалече видно богатырей: шатровые крыши-шлемы их покрыты белыми плитками из материала, похожего, думается, на фарфор, только гораздо более твёрдого. Флеи называют его – эльтос. В хорошую погоду плитки из эльтоса так блестят, что кажется порой – Солнце собственной персоной пожаловало в гости к флеям, вот уже спускается с небес, бросает на ледяной город огненные взгляды… Нет, нет. Флеи уверяют, что ничего подобного никогда не произойдёт. Ведь Солнце – доброе, оно понимает, что в этом случае их чудо-городочек сгорит дотла. И они безусловно правы. Да, я, кажется, ещё не сказал? Дома в Снежтиче вовсе не ледяные и не снежные, а деревянные. Но какие это дома! Узорчатые, расписные, с маковками, с коньками, с затейливыми резными перильцами… Не дома – раскрасавцы-теремки! Флеи вообще искусные мастера и рукодельники. А ещё они пишут стихи и сочиняют сказки. По вечерам, как стемнеет, флеи собираются у камельков и вот начинается: невиданные звери, невиданные птицы, волшебные путешествия по таинственным мирам Запределья, в которых никто никогда не бывал… Рассказчики флеи замечательные. И посмеёшься за вечер, и погрустишь, и хоть раз, но обязательно напугает тебя какой-нибудь ночной шорох или пляшущая тень на стене. Кстати, страшилки у флеев в особом почёте. Наиболее частый гость в них – лесной гад Горун. Похож он по описаниям на нашего Змея-Горыныча, только без крыльев. И огнём не пыхает. Зато все три головы его имеют длиннющие хамелеоньи языки, захлёстывающие жертву, как арканом. Днём сие ужасное чудище спит в глубокой норе, а ночью вылезает из своей берлоги и слоняется всюду по окрестностям, в надежде слопать какого-нибудь простофилю, который не спит, и у камелька сказки не рассказывает, а ходит-бродит где-то за спасительной стеной города… Впрочем, если уж быть откровенным, Горуна пока ещё никто не видел. И пострадавших от него тоже пока вроде бы ещё не было. Но нет! Нет! Ночью из города ни в коем случае выходить нельзя. А коли всё-таки вышел, будь добр, не сворачивай, пожалуйста, с голубой дорожки, ведущей в Юрюзань. Её мостили, заговаривали от напастей в пути ещё предки флеев. Она путников хранит. Милые мои флеи Снежтича, да конечно не сверну, но ведь день на дворе, да и Горуна я вовсе не боюсь. Вот флеи Юрюзани его тоже не боятся, хотя, может быть, потому, что он тут просто не водится? – вокруг города лесов нет, одни луга. Зелёные, цветущие луга, разрисованные весёлыми серебряными ручейками и синими кругляшами озёр – небесинками, как говорят флеи. Причём самую большую небесинку сотворили тут бобры. Да не какие-нибудь – говорящие. Хотя по поводу последнего… Ну как вам сказать… Пытался я с ними раз побеседовать… Они разом сиганули в воду, недовольно буравили меня оттуда своими маленькими глазёнками на усатых чванливых физиономиях, ладно слово, речь связную, хоть бы кто звук нечленораздельный издал. Так что хотите верьте, хотите нет. По мне так хоть поющие.

Юрюзань отличается от Снежтича. Городские стены тонкие, хрупкие. Зубчатые. Белые. Сахарные. Дома из камня. Некие витушечные пирамидки с башенками, гнутыми балкончиками. Украшенные мозаикой из голубого стекла и с обязательным фонтанчиком во дворике, за живой изгородью актинидий и дикого винограда. Сами же флеи Юрюзани такие же, как и флеи Снежтича: забавные, гостеприимные. И так же любят квас. Любят квас и жители третьего города флеев – Кивежа. Но про Кивеж мне хотелось бы рассказать особо.

Стоит этот чудный город на высоком холме на обрывистом живописном берегу реки Днеа. За рекой – глухие леса. Но Горун, похоже, в здешних местах тоже не появляется. Во всяком случае, флеев Кивежа, как и флеев Юрюзани, слово это в робость не вгоняет. Внешне – Кивеж походит на своих соседей. В чём-то – на Снежтич. В чём-то – на Юрюзань. Те же узорные теремки, те же улицы, та же голубоватая мозаика на стенах, те же фонтанчики и фруктовые деревца в уютных двориках… Но есть у города два отличия. Первое – большой белый храм у ворот с синим луковичным куполом и золотым крестом – точь-в-точь древнерусская церковь. Правда, в отличие от настоящей церкви, храм возле Кивежа – пуст. Высокие белые стены, голубой потолок – и больше ничего. Заходят в него флеи редко. Они, собственно, и не знают для чего предназначено это необычное сооружение. Построили его в далёкие времена их предки, пришедшие когда-то в долину, а зачем построили – давно надёжно забыто. Храм – память о них. Вот и всё. Ну а второе отличие Кивежа – камни. Да-да, именно камни – из которых он весь сложен. Называются эти камни – самоцветами. Сразу поясню: самоцветами – не в нашем понимании. А потому что они светятся сами по себе. Днём камушки-то обычные в общем на вид – матовые, тускло-сине-фиолетовые. Но вот когда стемнеет – словно оживают. Трепетное зеленовато-голубое сияние начинает исходить от них. Нежное, тонкое, очень красивое. Сказочное. Но даже не мечтайте раздобыть их для своих дач, коттеджей и офисов. Такие самоцветы существуют только в долине флеев. И больше нигде.

Впервые увидел я Кивеж ночью.

Теперь представьте. Тишина. Вокруг черно и немного страшно. Все чувства обострены до предела. Дороги почти не видно. А над головой – звёзды. Огромные, бесконечные… Подними руку – и ты смешаешься в этих звёздных потоках… И вдруг впереди, на холмах, возникает мерцающий синий город – ночное видение, призрак; млечный путь, коснувшийся земли краешком своего небесного русла, приют для путника, уставшего странствовать по Вселенной…

… Я вошёл в город через незапертые ворота. И долго бродил по его спящим сказочным улочкам… И всё вокруг, везде было необычным. Странным… И на душе нахлынуло – не то грусть, не то радость, – я и сам не мог разобраться… И слёзы. И звёздный ход над головой…

С тех пор прошло немало времени, но я всё так же свежо помню это ночное ощущение Кивежа. И всё так же ясно и отчётливо помню я тот домик со светлыми окнами, на который наткнулся в своём ночном блуждании по городу и в котором встретился впервые со своими будущими друзьями – моими незабвенными Иваньюшкой, Аркадьюшкой и Дингвисом…

… Помню, мне стало совсем тяжело тогда. Сердце моё вдруг прыгнуло в груди и замерло. Я шагнул к дому, раздвигая яблоневые ветви, разбуженное деревце сердито царапнуло мне локоть, – я хотел ухватиться за него, чтоб не упасть от навалившегося холода… И вдруг всё исчезло. И только белое окно впереди, словно убегающая мысль, которую я изо всех сил пытался удержать в памяти…

Глава 1. Встреча в кивеже.

– Когда ты проснёшься, увидишь,

Что сна больше нет.

И синие волны, вскипая

Сверкающей пеной,

Тебя поднимают

В волшебное таинство слов

Господней Вселенной.

И ты осознаешь, что сон,

Как смерть – продолжение жизни:

Мы любим, грустим и живём,

Но только неслышно… Неслышней.

Взлетая к небесной земле

И крыльями света коснувшись,

Мы вдруг вспоминаем во сне

О том, что забыли, проснувшись…

О том, что забыли, проснувшись,

Проснувшись, ты вспомнишь во сне.

Ночь. Тонкие свечи тихо потрескивают в старом в каплях воска бронзовом подсвечнике. Тянутся кверху огневейные нити. Тени на потолке задрожали. Яблоня заглядывает в окно, прижала к стеклу ушки листьев – тоже слушает его.

– Это я ещё не про свой сон рассказываю, – сказал Дингвис.

Всё-таки забавно смотрятся его друзья рядом друг с другом. Иваньюшка тонкий, Аркадьюшка широкий, один длиннющий, как жердь, другой роста среднего. У первого пакля на голове, у второго волосы аккуратно подстрижены. Но оба некрасивые.

Дингвис тряхнул своими каштановыми кудрями. А он красивый.

– Вот. Это я ещё не про свой сон.

– А про кого же? – нерешительно поинтересовался Иваньюшка.

– Про кого же, про кого же! (вопрос был, безусловно, дурацкий). Это же стихи, музыка! Музыка приходит неожиданно, она налетает, охватывает… Как я могу объяснить музыку?!...

Дингвис раздражённо постучал костяшками пальцев по столу.

– Ну, ты нас извини, – виновато попросил его Аркадьюшка.

– Извини…

Отхлебнул квасу из деревянной пузатенькой кружки – яблоко и пряные травы, – изумительный квас! И, успокаиваясь, обвёл взглядом комнату, в которой они сидели. Да, у Аркадьюшки дома всё-таки здорово. Резные скамеечки, резные стульчики, резные полочки. На полочках – каких чудесинок только нет. Вон, слева, у окна – Горун, трёхголовый змей из кореньев. Пасти клыкастые, из каждого свисают длинные языки – нанизанные на ниточки жёлуди. А напротив, на стене – кругленькое, ножки кривые, нос пуговкой, хвостик – тонюська, спиралькой. Говорят, такие существа вправду живут где-то в Запределье, зовутся – свини. Но самое главное – стол, вот этот самый стол, за которым они сидят. Дингвис бережно поставил кружку на блестящий жёлто-розовый кругляш с концентрическими тёмно-коричневыми разводами. В сущности, это и не стол вовсе, а огромный пень от великанова дерева. Великановы деревья росли по преданиям тут. Да все куда-то перевелись. Вот остался один пень, на который Аркадьюшка случайно наткнулся в лесу у самых белых гор. Кто, кстати, спилил дерево – непонятно-с. Воистину железную древесину его ни топоры, ни пилы не берут. Возможно, это дело рук древнейших племён, живших когда-то в долине задолго до того, как сюда пришли предки флеев? Так вот. Аркадьюшка пень выкорчевал, здоровый он, упрямый. Сплавил по Днеа до Кивежа. Вычистил, отполировал, покрыл отвердевающей защитной пастой. Чудо, а не стол!

Э-эх! Дингвис щёлкнул пальцами. Так было дело. Жил-был великан. Он срубил великаново дерево, сделал из него чашку, налил в чашку яблочный квас, и вдруг ему стало жалко загубленное дерево. Он заплакал, слеза упала в чашку, пошли разводы – и тут всё окаменело.

Дингвис вздохнул с силой, перебарывая волнение, аж голова закружилась.

– А вот теперь мой сон.

Сцепил перед собой ладони и, собираясь с мыслями, некоторое время смотрел на подрагивающие, бело-оранжевые язычки свечей.

– Этот сон мне приснился вчера. Я плыл на лодке. По Дальнему озеру. Небо было голубым. А вода тихой. Спящей. И лёгкий туман стелился над ней. Там, где озеро заламывается галочкой, лодка вдруг остановилась. Разве мы плывём не к целительнице Болгер? Нет! – лодка моя развернулась сама и без всяких моих усилий заскользила под нависающими сосновыми ветвями вдоль берега, вплыла в крошечную бухточку, заросшую каким-то кустарником с маслянистыми листьями и блестящими сизыми ягодами. И внутри меня вдруг сказал кто-то: «Иди». И я, не раздумывая, послушно; словно бестелесный я – пронёсся в мгновение ока сквозь кустарник, сквозь лес и очутился у подножия горы. И я вспомнил: да, тут начинаются белые горы, их ведь не видно с озера из-за облаков, которые всегда висят здесь очень низко. И сейчас я с вершины горы не видел: прямо над верхушками деревьев – белая мгла. Но внизу видимость была нормальной, и я увидел огромный плоский камень, приваленный к самой горе. И вновь кто-то сказал внутри меня: «Отодвинь его». – «Я не могу, он слишком большой». – «Сможешь». И рука моя против моей воли поднялась, ладонью прикоснулся я к камню – и вся эта махина вдруг легко, бесшумно отъехала в сторону, и – и открыла ход в горе. Да, ход в горе! И снова голос: «Иди, иди»! Я шагнул в ход, и очутился в неописуемо красивом коридоре. Изломчатые неровные стены, пол, потолок сияли, переливались зелёными, синими красками с невообразимым количеством оттенков разной глубины, разной цветовой насыщенности; такого богатства, такого буйства красок не видел я никогда в нашей долине. «Иди, иди». И я пошёл в этом волшебном сиянии, и вот вдруг ярко вспыхнуло у меня перед глазами, я ослеп на миг, а потом – увидел на фоне голубого неба, усыпанного золотыми звёздами, – белую гору и белый храм на её вершине, как возле нашего Кивежа! Со сверкающим золотым куполом и золотым крестом. И в груди моей возникло ощущение, что кто-то ждёт меня в храме, ярким и светлым вдруг наполнилась моя грудь. Голову повело. И где-то внутри себя, а может – перед глазами – возникли люди с золотыми волосами, в длинных белых одеждах, с лицами просветлёнными, светящимися, словно изнутри, небесным светом. И голос, тот же голос: «Мы, стоики, ждём тебя, Дингвис. Ибо знаете: когда полетит слово белой птицей, и золотой звездой, и чудной мелодией, преодолевающей пространства, даст росток золотое зерно и вновь расцветёт Земля на берегу Млечной реки древом жизни»…

Но дальше он ничего не успел сказать. Всё вдруг грохнуло, полыхнуло багряно, и я почувствовал, что несусь или падаю с какой-то бешеной скоростью вниз, и голос бился и затихал внутри меня: «Поспешай, поспешай».

И я проснулся.

Дингвис замолчал. Налил квасу, залпом выпил, на сей раз со стуком брякнул кружку на стол. Прищурившись, посмотрел на друзей:

– Ну?

– Необычный сон, – изрёк задумчиво Иваньюшка. – Ты был в Запредельных мирах.

Дингвис, состроив недовольную гримасу, резко встал, прошёлся взад-вперёд по комнате, остановился у окна, постучал нервно костяшками пальцев по подоконнику.

– Да, это было Запределье, – согласился Аркадьюшка. – У нас никто, по-моему, не был ещё во сне у стоиков. Что думаешь делать?

Дингвис подскочил к столу, отчеканивая каждое слово:

– Завтра я поплыву в то место на Дальнем озере и отправлюсь в Запределье к стоикам. Меня ждут. Я решил.

– А поэтический турнир? – робко спросил Иваньюшка.

– Да, сначала я выиграю поэтический турнир, а потом поеду.

И Дингвис почему-то сразу успокоился. Сел, развалился на стуле.

– Конечно, и речи быть не может – сначала я выиграю поэтический турнир. А там – посмотрим.

В комнате вдруг возникло какое-то неловкое молчание.

– Я знаю ту бухточку, – сказал Аркадьюшка. – Никто из флеев в яви ещё не путешествовал за пределами нашей долины. Никто не знает, что там – за белыми горами.

Воздух синий. Он весь пронизан тайной. И от этого жутковато и необычно. Сердце забилось тревожно-сладко: что-то произойдёт сейчас. Вот дёрнулись язычки свечей, а все трое сидят неподвижно. Тени на стенах и потолке задрожали. Качнулся желудёвый язык Горуна… Да, да, именно сейчас должно что-то произойти – Дингвис почти знал это!

И вдруг – шорох. Явный шорох за окном. Флеи застыли, прислушиваясь. Снова шорох. Ветви яблони кивнули, ударились в стекло. И глухой звук – как будто кто-то упал в саду, возле крыльца. Аркадьюшка вскинулся из-за стола. Хлопнув дверью, сбежал с крыльца. Дингвис метнулся к окну.

– Что там? – спросил Иваньюшка, вытягивая шею.

– Не знаю, не видно… Яблоня мешает!

На крыльце раздались шаги. Тяжёлые шаги. Дверь распахнулась и в комнату ввалился Аркадьюшка. На руках он держал безжизненно обвисшую фигуру – мужчина, тёмная блестящая одежда, плащ свисает до пола.

– Осторожно, – Аркадьюшка пнул скамейку на дороге, приблизился к кровати у стены и тихонечко, аккуратно опустил в неё незнакомца. Дингвис выдернул из подсвечника свечу, и все трое склонились над ночным гостем.

Тонкое красивое лицо. Очень бледное. Глаза закрыты. Длинные белые волосы разметались на подушке. А одежда – чёрно-фиолетовые латы. На груди светлый диск – солнце всходит и распускает лучики.

– Вот почему он такой холодный и жёсткий, – сказал Аркадьюшка, – я и не понял в темноте, что он весь в железе. Он прямо возле крыльца лежал.

– Он бледненький, – заметил Иваньюшка. Потрогал незнакомца за тонкое запястье. – Но сердце бьётся, значит живой. Смекается, надо бы вот эту клёпку, – он показал на выступающую на ключице неровную пластинку, – расстегнуть.

Все трое потянулись к застёжке, но тут незнакомец глубоко вздохнул:

– Деис…

Флеи даже слегка отпрянули от неожиданности. Свеча в руке Дингвиса болтанулась, и капли воска расшиблись на груди фиолетового воина, прямо на восходящем солнышке. Незнакомец открыл глаза и спросил тихо, но твёрдо:

– Кто вы?

– Мы флеи, – ответил за всех Иваньюшка, снимая с головы свою высокую остроконечную шапку (когда успел нахлобучить её? вроде, всё без шапки сидел). – Это город Кивеж. А есть ещё Юрюзань и Снежтич.

– Флеи… Я рад.

Веки незнакомца сомкнулись. Но в следующий момент он уже сидел, а не лежал. Да, он очень бледен. Но лицо его посуровело, потвердело, а взгляд глубоко посаженных тёмных глаз стал ясным и строгим.

– Я рад приветствовать вас, флеи. Меня зовут – Уголь. Я светлый воин и не принесу вам никакого зла.

Помедлил.

– Я пролетал над этой чудесной долиной и вдруг увидел храм возле вашего города.

Вновь запнулся, словно раздумывая, продолжать или нет.

– Что это за храм?

– Наши предки построили его, – объяснил Аркадьюшка, – когда пришли в эту долину.

Уголь задумчиво посмотрел на него.

– А почему он пуст?

– А разве там что-то должно быть?

– Там никогда ничего не было, – дополнил друга Иваньюшка, взволнованно прижимая шапку к груди, – храм – это память о наших предках.

Уголь опустил голову, он как будто думал об одном, а говорил совсем другое:

– И вот я оставил моего крылатого коня отдыхать за воротами, а сам вошёл в город. Я долго бродил по спящим улицам… И вдруг увидел светлое окно. И пошёл к нему. И вот сердце моё вдруг прыгнуло – и я потерял сознание…

Вскинул глаза на флеев. -

– Простите меня за столь поздний и столь неудачный визит. Спасибо, что вы подобрали меня и принесли сюда.

– Пустяки, – Аркадьюшка махнул рукой. – Вы, наверное, проголодались с дороги, – торопливо пододвинул к столу опрокинутую скамейку, стул, – у нас тут мёд, квас…

– Нет, я сыт.

Уголь прислонился к стене и опять закрыл глаза. Поднял руку, как-то хитро, с нажимом повернул застёжку на ключице – латы лопнули, освободив шею и грудь, ворот белой рубашки вырвался из-под разъехавшихся металлических пластин.

– Ничего не надо. Сейчас я приду в себя.

– Вам надо лечиться, – наставительно изрёк Иваньюшка, всё так же тиская шапку на груди. – У нас на Дальнем озере живёт мудрая целительница Болгер, хотите, мы вас к ней проводим?

Уголь покачал головой.

– Храм… Такой же храм… Судьба? Нет, нет.

Он оттолкнулся от стены и открыл глаза. Улыбнулся. Бледность уходила с его лица.

– Мы уже столько разговариваем, а я ещё не знаю, как вас зовут.

– Дингвис! – вздёрнув голову, гордо объявил Дингвис, томившийся до этой минуты в молчании.

Уголь внимательно взглянул на него, и флею отчего-то сделалось неловко от его взгляда.

– Аркадьюшка, – поклонившись, представился вслед за ним Аркадьюшка. – А это Иваньюшка.

Уголь вновь улыбнулся. Улыбка у него всё-таки немного грустная.

– Ну вот, теперь я знаю вас по именам.

Все четверо помолчали.

– А вы путешествуете в Запределье? – немножко стесняясь, поинтересовался Аркадьюшка.

– Да, я был во многих мирах. Мой крылатый конь, мой Пегас, умеет преодолевать пространство и время… Он очень умный и добрый. Когда вы его увидите, он вам обязательно понравится.

– А в мире стоиков вы тоже были?

– Я был в стране стоиков! – выпалил Дингвис. – Я лучший поэт долины флеев! Стоики вчера во сне пригласили меня к себе в гости!

Уголь даже не посмотрел, а, скорее, покосился на флея.

– Путь к стоикам опасен и труден. Никогда нельзя доверять полностью снам. Если стоики ждут в гости, они дадут знак не во сне, а наяву.

На Дингвиса словно вылили ушат холодной воды. А Уголь уже обращался к его друзьям:

– А вы ведь тоже поэты. Я слышал, флеи все пишут стихи.

– Я плохо пишу, – сказал Аркадьюшка.

– Я… тоже, – смущённо поддакнул Иваньюшка, – я на тему покушать пишу… Вот, Дингвис…

– А я как раз люблю стихи на тему покушать, – не дал договорить ему Уголь. – Вот скачешь порой, так есть захочется, что готов поэмы о еде писать.

– Да? – обрадовался Иваньюшка. – Так оставайтесь у нас погостить. У нас завтра как раз поэтический турнир будет. Я на нём тоже стихи читать буду.

– Правильно, оставайтесь, – подхватил Аркадьюшка и сел на кровати рядом с гостем. – Знаете, как мы вам рады… Или вы – спешите?

– Спешу, но… – Уголь улыбнулся. – Не сильно. И если я вам не обременителен, хорошо, я останусь на поэтический турнир.

– Здорово! – Аркадьюшка даже прихлопнул в ладоши. – Вы увидите, вам у нас понравится. Вам все, все будут рады. Может, и вашего Пегаса сюда привести? Я ему место в доме найду, а если хочет, может в садике погулять.

– Ему за городом и боязно одному, – поддержал его Иваньюшка. – У нас вот флеи из Снежтича Горуна – опасаются. Но мы, правда, не боимся, он у нас не водится, – добавил он неуверенно.

Уголь внезапно посерьёзнел. Пристально посмотрел на флея.

– Какого Горуна?

– А вон, – оробев от его взгляда, ткнул пальцем на деревянную игрушку Иваньюшка.

В комнате повисла напряжённая тишина. Уголь некоторое время разглядывал языкастое трёхголовое чудо из кореньев на настенной полочке.

– Это Горун?

– Горун.

И вдруг фиолетовый воин весело рассмеялся. Всё, напряжение исчезло, растворилось без следа.

– Нет, пусть Пегас отдыхает за городом – он любит простор. В ваших краях Горун, точно, не водится.

«А в каких краях, интересно, Горун водится?» – хотел съязвить Дингвис, обида которого на гостя сменилась ужасным раздражением. Но свечка, которую он всё ещё держал в руке, неожиданно фыркнула колечком дыма, плюнула – и раскалённый воск брызнул ему на ладонь. Флей ойкнул и уронил свечу на пол.

– Ой, поздно уж как, – вскочил, заохал, засуетился Аркадьюшка, – а вы с дороги, устали…

– Давно уже пора спать,– проговаривая каждую буквочку, холодно произнёс Дингвис, подобрал с пола размякшую свечку и с хлёстом припечатал её к столу. – А мы тут сидим, разговариваем непонятно о чём.

– Да-да-да, я сейчас, – Аркадьюшка отпихнул в очередной раз скамейку с дороги, присел возле красно-коричневого шкафчика в углу – там лежали у него подушки и одеяла.

– Спокойной ночи, – подчёркнуто вежливо, ни к кому не обращаясь, глядя в потолок, присовокупил Дингвис. – Завтра трудный день.

И с достоинством, не спеша прошествовал по витой лестничке с гнутыми перильцами на второй этаж дома. Плюхнулся на широкий диван с толстым тряпичным матрацем. Он всегда спал здесь, когда гостевал у Аркадьюшки.

Довольно долго снизу доносились шум передвигаемой мебели, скрип, ходьба, хлопанье дверей, громкий голос хозяина дома… Какого хозяина? – хозяйчика. А потом всё как-то сразу стихло.

Дингвис продолжал лежать и, сжав губы, ожесточённо сверлить потолок глазами. Неутихающее раздражение гнало прочь сон.

Как он обошёлся с ним! Как он безразлично отворачивался! Как будто не он, Дингвис, первый поэт долины флеев, которого стоики даже приглашают в гости, а Иваньюшка с Аркадьюшкой… «Люблю стихи на тему покушать»… Да он ничего не смыслит в поэзии!... А как сон, сон-то его Уголь принизил: мол так, доверять не надо – чепуха!... Это его, Дингвисов сон, чепуха! Его – Дингвисов – сон!

Флей яростно колотнул по матрацу кулаками, взвился пружиной… И вот тут что-то необычное произошло с ним: словно невидимая волна нахлынула на него, обдала с ног до головы прохладой и свежестью, прояснила мысли; раздражение на гостя растворилось в ней! И флею ни с того ни с сего – ну прям сил нет! – захотелось посмотреть на ночное звёздное небо. Но в доме Аркадьюшки на втором этаже окон нет. Дингвис, стараясь не шуметь, спустился по лестнице обратно вниз, ступенька, вторая от пола, тоненько скрипнула. Он замер на мгновение – нет, никто не проснулся. В углу похрапывает Аркадьюшка, в другой комнате через перегородку Иваньюшка сопит, подсвистывает ему… Как пахнет воском. Уголь спал тихо, в кровати, куда бесчувственного ещё положил его Аркадьюшка вначале. Он был в свободной светлой рубашке до пояса, чёрных брюках. Рядом на скамейке тускло блестели его фиолетовые доспехи.

«Странный визит. Странный человек. И имя у него странное, совсем не подходящее к его внешности – Уголь»…

Флей толкнул створки окна – яблоневые ветви и свежий воздух ворвались в душную комнату. Он вздохнул всей грудью – голова слегка закружилась…

Темно… Таинственно… Поют цикады. А там, наверху – звёзды. Звёзды без конца и края, – подними руку – и ты смешаешься, полетишь в их потоках… Деис!

Дингвис вздрогнул. Какая Деис? Он ли это сказал? Флей обернулся к фиолетовому витязю – спит. Когда Аркадьюшка принёс его сюда, первым словом Угля было – Деис… А может быть, Деис, Деис – прекрасная золотоволосая женщина, которую их таинственный гость любит и тоскует о ней?.. Конечно, вот он скачет во сне на своём крылатом Пегасе где-то там, в чудных звёздных мирах, и зовёт, и думает о ней – Деис… А он, Дингвис, просто слышит его мысли. Ведь мысли – птицы, они не рождаются в нас и не принадлежат нам…

Дзиньк! Ночной жук врезался с налёта в деревянную раму прямо возле Дингвиса, фиолетовой искрой отлетел в темноту. И что-то опять случилось с флеем. В голове щёлкнуло, уши заложило, словно ватой, и он услышал где-то внутри себя и в то же время извне – приглушённый нарастающий гул тысяч копыт и крики, и рёв… Всё задрожало перед глазами Дингвиса. Он зажмурился, стиснул голову ладонями… Всё. Всё прошло.

Ночь. Тишина. Звёзды. Кажется, небо на горизонте за яблоневыми ветвями начинает светлеть.

«Я переутомился».

Зуб на зуб не попадал у Дингвиса. Он закрыл окно. И сразу в комнате успокаивающей своей обыденностью обозначился храп Аркадьюшки.

«Я просто очень сильно переутомился».

Флей на цыпочках протрусил к лестнице, перепрыгнул через скрипучую ступеньку, вторую от пола, взбежал наверх…

Вскоре в доме Аркадьюшки все спали.

Глава 2. Поэтический турнир.

… Брызги солнца! Янтарь и смех! И стихи.

Чудо-конь. Белоснежный. Крылья – две волны, пенные и сверкающие, глаза-звёзды, золотая грива, и серебряные искорки из-под копыт.

Уголь снял с Пегаса тоненькую девушку в розово-голубом платье, с вышитым букетом ромашек на груди, и передал её в руки флеям.

– Смелая девушка! Кто следующий?

И ловко выхватил из окружившей его толпы Аркадьюшку. Конечно, его, Дингвиса, он ни за что не возьмёт.

– Я ведь тяжёлый, – смущённо сопротивлялся Аркадьюшка.

– Выдержим.

Конь опустился на колени, чтоб Аркадьюшке легче было залезть ему на спину. И вдруг – посмотрел на Дингвиса умными смеющимися глазами. Как человек!

Взмах крыльев!

– Ох!...

Пегас с двумя всадниками стремительно взмыл к небу.

– Как там хорошо! – восторженно воскликнула пришедшая в себя девушка-ромашка, прижав ладони к груди. Из янтарного ободочка на её запястье в глаза Дингвису прыгнул солнечный зайчик.

«Пробка, – зажмуриваясь, подумал Дингвис, – пробка».

А вслух:

– Готовьтесь! Скоро начинается главный турнир!

И двинулся напролом, яростно работая локтями, сквозь плотные ряды флеев.

– Готовьтесь! Готовьтесь!

Ведь стихи – у них тоже есть крылья. Они тоже могут поднимать нас ввысь!

Стихи, янтарь и смех!

И алмазные брызги – это Пегас разбивал крыльями встречные солнечные потоки.

Оп!

Солнце оказалось где-то позади и сбоку. А впереди, и вокруг – только небо. Голубое свободное небо!

– Я не думал, что так здорово летать! – выдохнул Аркадьюшка, голова у него шла кругом. – Но как бы мне не выпасть.

– Не выпадешь. Я же поддерживаю тебя. Крепче держись за гриву. Ему не больно.

– Ага, – Аркадьюшка ещё сильней сжал в кулаках длинные золотые пряди на шее скакуна – мягкие, шелковистые, но в то же время толстые и очень прочные, и глянул вниз.

Прямо под ними сверкала сахарная Юрюзань. Оранжевый шатёр – солнышко – раскинулся возле её ворот. А вокруг шатра – на дорогах, ведущих в Кивеж и Снежтич, на зелёных лужайках возле стен города, множество, множество малюсеньких пёстрых козявочек. Это флеи, флеи! Какие крохотные! И нежно-зелёные поля во все стороны, усыпанные слюдяными чешуйками озёр и кипучими серебристыми ручейками, а ещё дальше – изумрудная полоска леса и цепи белых гор. Вершины их золотом сверкают на солнце!

– Лечу! Лечу! – крикнул Аркадьюшка изо всех сил.

«Лечу», – подумал Дингвис.

Воздух звенел. Воздух полон был волшебными звуками. И флей знал: ещё немного – и всё вспыхнет, засверкает радужными огнями-переливами, ибо прочитанные стихи не исчезают: они поют, кружатся, танцуют незримыми разноцветными вихрями энергий, и врываются в тебя, и опьяняют, и отрывают от земли! Почему – они – нарядные и смеющиеся, в красивых красных, синих, жёлтых, зелёных курточках и платьях, в янтаре солнечном – бусы, броши. И на сапожках янтарь, и на изящных дамских башмачках. Почему – они – не видят, не чувствуют всего того, что видит и чувствует – он?!..

Предварительные состязания между тем закончились, и флеи подтягивались с лужаек к огромному оранжевому шатру, где и должен был состояться главный поэтический турнир. Однако внутрь пока никто заходить не спешил. Все следили за белой точкой на небе.

Дингвис подскочил к трубачу возле входа в шатёр – тот тоже пялился на небо! – и дёрнул его за рукав праздничного зелёного кафтанчика так, что едва не свалил с ног.

– Почему не трубишь?!

– А? – тот испуганно взглянул на Дингвиса, затем на маленькую медную трубу, пристёгнутую на серебряной цепочке к поясу, одёрнул кафтанчик, – не все собрались, вот и не играю.

– Я собрался, я! – Дингвис ткнул себя пальцем в грудь. – Первый поэт долины флеев! А вот он, – рука у него чуть не вырвалась из плеча, – в облаках – нам праздник срывает.

– На небе нет облаков, – ответил трубач.

Дингвис метнулся прочь от него.

«У стихов тоже есть крылья, стихи тоже поднимают нас к небу!»

Бросился в самую гущу флеев – нарядных, весёлых, глупых!

– Всем на главный турнир! Главный турнир начинается! Сейчас заиграет тру-а!

Он налетел на маленького круглого человечка в сиреневой бархатной куртке, сплошь расшитой золотой нитью – колечки, кружочки, опрокинул его на землю и сам едва не упал. Пунцовый от раздражения, человечек неловко поднялся, поправляя курточку и большие янтарные браслеты на руках – это был Букль! Главный соперник Дингвиса в поэтических состязаниях!

– Дингвис, что ты всё носишься, как сумасшедший? Глаз у тебя нет?

Дингвис хотел обругать Букля, но все вокруг посмотрели на них, и Дингвис, внутренне довольный что наконец привлёк к себе общее внимание, сдержался и выпалил первое, что пришло ему в голову:

– Где Иваньюшка?

– Да откуда я знаю, где Иваньюшка? – возмущённо всплеснул Букль руками, вновь поднимая голову вверх. – Слежу я, что ли, за твоим Иваньюшкой?

– Тебе к турниру надо готовиться, а не на небо глазеть! – гаркнул Дингвис.

– Иваньюшка разговаривает с бобрами, – робко подала голос тоненькая, как цветок, девушка в платье с вышитыми ромашками на груди. И Дингвис вспомнил, что именно её Уголь катал на Пегасе перед Аркадьюшкой, и разозлился ещё больше, и уже собрался разразиться какой-нибудь гневной тирадой, но внезапный шум крыльев сверху не дал ему ничего сказать. Его сдавили, отнесли в сторону.

– Не толкайся! – заорал он.

Пегас, расстелив на освобождённом пятачке сверкающие белые крылья, ох, огромные всё-таки крылья! – опустился на колени, и Аркадьюшка, ступая на них, неуклюже полез с его спины. Уголь, ловко спрыгнувший с коня, едва тот коснулся копытами земли, подал ему руку. Блестящие фиолетовые латы. Белые волосы до плеч. Красивый. На поясе в синих ножнах меч с такой же синей рукояткой. Аркадьюшка, пошатываясь, обвёл окружающих ошалело-счастливым взглядом:

– Хорошо!

Дингвис больше не смотрел, не слушал, не присутствовал… Он выдрался из зачарованной толпы и побежал мимо оранжевого шатра, мимо трубача-ротозея, мимо нарядных, весёлых, глупых! Прочь! По лужайке. По полю – в траве по пояс, в цветах-разноцветах…

– Эх!

Дингвис с отчаянной силой перепрыгнул через широкий ручей. Снова лужайка. Пушистые кустики ивы.

Перед небольшой запрудой, прижав к груди свою неизменную остроконечную шапку, сидел, подогнув под себя колени, Иваньюшка, а далее, в воде, здоровенный бобёр грыз гладкий, похожий на крысиный хвост, корешок.

– Что ты тут сидишь?! – замахал на товарища руками Дингвис. – Турнир начинается, а он тут сидит!

Иваньюшка испуганно вскочил на ноги, нахлобучил шапку – криво, дурачок.

– Дингвис, – сокрушённо произнёс он, – если б ты знал, как я трудно и долго писал эти свои стишочки. Я их не смогу прочитать перед всеми. И Букль… Разве я сравнюсь с ним?

Шапка съехала совсем ему на ухо. Он поправил её дрожащими руками.

– Сравнишься, победишь, пойдём! – Дингвис потянул друга за собой.

– Неизвестно.

– Мне известно, мне!

– Постой, – Иваньюшка кивнул на бобра, продолжавшего обгладывать корень и подозрительно поглядывать на флеев хитрыми маленькими глазёнками. – Я его спросил, понравятся ли мои стихи флеям?.. Мне-то ведь не надо Букля побеждать, я не хочу… Мне б, главное, чтобы стишочки мои флеям понравились… Он сейчас докушает деревяшинку и скажет.

– Ничего он не скажет, – Дингвис обеими руками упёрся в спину Иваньюшки, – иди!

– А ты?

– Я сейчас. Иди.

Сгорбившись, Иваньюшка обречённо побрёл по лужайкам к оранжевому куполу шатра.

Дингвис покосился на бобра. Подошёл поближе. Опустился на корточки. Бобёр отступил поглубже в воду.

– Уголь специально хочет сорвать турнир, да?

Бобёр молчал.

– Я выиграю соревнование как всегда?

Бобёр перекусил корень пополам, бросил его и, отвернувшись от флея, с плеском нырнул под воду.

– Тьфу, пробка! – выругался Дингвис, поднимаясь и досадливо стряхивая брызги с брючин.

И тут, тут! – чистый звонкий голос трубы пропел призывно у ворот Юрюзани. Турнир начинался. Начинался вопреки всем его опасениям! Дингвис хлопнул в ладоши и вприпрыжку помчался вслед за Иваньюшкой.

Шатры на поэтических состязаниях всегда сооружались разные. На прошлом турнире, в Кивеже, шатёр, например, был в виде синей треугольной пирамиды, расшитой золотыми звёздами. В позапрошлый, в Снежтиче, походил на белый теремок, увитый плющом. В этот раз флеи Юрюзани, не мудрствуя лукаво, поставили простой оранжевый купол-солнышко, без всяких фитюлек и украшений.

Когда Дингвис зашёл внутрь, потеряв в сутолоке у входа Иваньюшку, всё было готово к соревнованию. На круглом дощатом помосте в центре стояли гигантские бронзовые весы, раза в три выше самого высокого флея, с подвешенными на цепях массивными позолоченными чашами. На потолочных балках раскачивались на специальных рычажках огромные опахала – плетёнки из лозы, обтянутые плотной фиолетовой материей: по залу гулял ветерок, и было совсем не душно. Ну а зрительские скамейки, концентрическими разводами поднимающиеся от помоста к самому потолку, быстро заполнялись оживлёнными смеющимися флеями. Между рядами скользили вверх-вниз служители праздника в зелёных кафтанчиках, с широкими блюдцами в руках, и раздавали тем, кто ещё не взял, оценочные кубики. Порядок был такой. Пара поэтов читала свои стихи. А слушатели (зрители) после их выступления отдавали кубики в пользу одного или другого. Читавшему первым – белые, второму – жёлтые. Кубики ссыпались в чаши весов и так определялся победитель. Многим, в том числе и Дингвису, такой вот способ определения победителя по весу не очень нравился. Но это была давняя традиция. А флеи всегда старались следовать традициям.

– Разрешите пройти.

В который раз сегодня это была девушка в платье с вышитыми ромашками! Дингвис недовольно посторонился, пропуская её, и она села на свободное место неподалёку.

«А ведь мне, пожалуй, тоже надо примоститься где-нибудь, – подумал Дингвис, оглядывая зал. – Где же Иваньюшка?»

И вдруг справа от себя в первом ряду увидел сидящих вместе Угля и Аркадьюшку. Последний, размахивая руками, что-то увлечённо рассказывал фиолетовому витязю.

Дингвис стремительно отвернулся и плюхнулся на скамейку рядом с ромашковой девушкой, нечаянно толкнув её локтем.

– Извините, – огорчённо произнесла она.

Дингвис не обратил на неё внимания, краешком глаза продолжая следить за этой умилительной парочкой. Аркадьюшка всё так же махал руками и что-то горячо объяснял гостю, тот молча слушал. Несколько раз к ним подходили флеи, мужчины и женщины, и, кажется, за что-то благодарили Угля. Тот улыбался, говорил что-то в ответ…

«Наглец! – вновь закипело в Дингвисе. – Вот пришёл и сидит, как ни в чём не бывало, хотя чуть праздник не сорвал. И кивает. И этот, рядом, хорош: прокатили разок на крылатом коне, и обалдел от счастья. А сейчас, между прочим, поэтический турнир. И не к Углю, ни шиша не смыслящему в поэзии, а к нему, к Дингвису, к первому поэту долины флеев надо всем подходить. Благодарить за стихи, поддерживать всячески перед выступлением, делать приятные комплименты… Тьфу!»

Дингвис решил больше не смотреть на них.

Где же, где же, где же Иваньюшка?!

Да вон! Прямо у входа – характерная долговязая фигура в шапке-колпаке.

«Иваньюшка!» – хотел было крикнуть Дингвис, но в этот момент вновь победно, призывно запела труба с внешней стороны шатра, и на деревянный помост с весами взбежал главный служитель праздника с янтарным солнышком на груди.

«Не успел, – подумал Дингвис, с досадой откидываясь на спинку скамьи. – Плевать».

Служитель праздника начал традиционную приветственную речь. Дингвис не слушал его. Он внимательно изучал группу поэтов, собравшихся у самой сцены, к ним присоединился и Иваньюшка. Все они почти были знакомы Дингвису и неопасны. Несколько новичков, затесавшихся в их ряды – Дингвису подсказывало это какое-то шестое чувство – тоже не составят ему достойной конкуренции. А значит, соперником его в очередной раз будет Букль. И это успокаивало и тревожило Дингвиса одновременно. Успокаивало, потому что Букль был, конечно, творчески слабее его. Тревожило – ибо при своём небольшом, в общем-то, даровании, Букль мог неожиданно сочинить стихотворение восхитительное, на голову выше всех своих обычных рифмоплёток. Такие стихи он обычно приберегал для главных поэтических сражений. Дважды Дингвис побеждал своего вечного оппонента лишь с перевесом в несколько кубиков. Что будет на этот раз?

Тем временем служитель праздника закончил свою речь. Все зааплодировали. Дингвис покосился направо – и Уголь хлопает. Флей мрачно скрестил руки на груди.

– Вы в первый раз на празднике? – весело спросила его девушка-ромашка.

Дингвис только поморщился.

– А я в первый раз, – добавила она виновато.

«Это тебя извиняет» – подумал Дингвис и процедил сквозь зубы:

– Дай Бог не последний.

И тут же вспомнил: она сказала ему, что Иваньюшка разговаривает с бобрами. Откуда она знает его? Может она из Снежтича, Иваньюшка жил там раньше… Размышления Дингвиса прервал голос служителя праздника:

– Поэт из Кивежа – Иваньюшка!

Вновь рукоплескания. Дингвис подался вперёд. Служитель покинул сцену. Теперь на помост неуверенно, спотыкаясь о ступеньки, поднимался его друг. Раздражение мгновенно улетучилось из Дингвиса. Ему стало жалко товарища. Весь какой-то пришибленный, неловкий, Иваньюшка, едва не задев весы, остановился посередине сцены. Оробело глянул на зрительские трибуны и тут же опустил глаза. Было видно, как он волнуется.

«Не надо было оставлять его, надо было ободрить его перед самым началом» – укоризненно ковырнуло Дингвиса.

Иваньюшка покачнулся. Кашлянул. Ещё раз кашлянул, поднеся ко рту кулачок… На зрительских скамьях стало тихо-тихо… И доброжелательность, только доброжелательность шла отовсюду. И Иваньюшка почувствовал это. Он поднял голову, лицо у него просветлело:

– О ты, Луна, всегда, везде

Прекрасная такая!

Ты – как омлет в сковороде

Иль блинчик со сметаной…

И сразу стихотворение Иваньюшки всем понравилось. И Дингвису понравилось. И чем дальше читал его друг, тем прелестней и милей становилась его поэтическая фантазия на тему – покушать. Когда Иваньюшка закончил и поклонился, зал захлопал дружно и от души. И фиолетовые опахала на потолке тоже как будто аплодировали ему. Счастливый Иваньюшка, едва не расплакавшись от переполнивших его эмоций, сошёл с помоста.

Служитель праздника объявил выступление Букля.

Букль, маленький, но важный, держался куда уверенней своего предшественника. Спокойно оглядывая трибуны, дождался, пока стихнут последние хлопки. Выждал ещё секунд десять, вскинул вверх руки, отчего объёмистые янтарные браслеты на руках съехали чуть не до локтей («Колобок с усиками») и…

Конечно, стихотворение Букля было более мастеровитым, более отточенным по форме, да и читал Букль лучше. Но вот воздуха, души его виршам не хватало. И флеи, тонкие ценители поэзии, это сразу почувствовали.

Выступление Букля закончилось. По рядам заскользили служители праздника с большими медными блюдцами.

– Иваньюшка, – чуть свысока сказал Дингвис, бросая в блюдо белый кубик.

– Иваньюшка, – повторила вслед за ним ромашковая девушка.

Дингвис одобрительно кивнул и с интересом покосился на соседку. А она, похоже, не так глупа, как показалось ему поначалу. И ещё, между прочим, она симпатичная.

Служители праздника ссыпали оценочные кубики в чаши весов. Мнения флеев разделились почти поровну. Весы колебались то в одну, то в другую сторону… И всё-таки жёлтых кубиков оказалось в конце концов на десяток-полтора больше. Букль всё же побеждал и выходил в следующий круг турнира.

Дингвис поморщился и покачал головой. И вдруг – почти физически ощутил на себе пристальный взгляд. Он обернулся… Уголь в упор смотрел на него… И всё сразу отошло для Дингвиса на второй план: сцена, аплодисменты, лепет девушки-ромашки, – всё стало какой-то другой далёкой реальностью, а тут, сейчас – лишь тёмные пронзительные глаза Угля… И невыносимая еле слышная мелодия, возникшая в глубине души… Оба одновременно отвели взгляд…

…На Дингвиса дул свежий ветер. Это фиолетовые крылья опахал поднимали шатёр к небу.

Несколько несмешивающихся разнонаправленных потоков заструились в воздухе, размыв какие-то невидимые грани и барьеры, и время изменило свой ход.

Выходили поэты, читали стихи, зрители хлопали им. Но всё это сновидением промелькнуло перед Дингвисом. Он прикоснулся ко лбу рукой – и Букль, поднимающийся снова на сцену, уже спускался с неё… И он, Дингвис, и одновременно как будто кто-то другой вместо него, бросил в блюдо белый камешек…

«Туэра… Туэра»… Это свет дальней звезды несётся к нему сияющей волной из чёрных глубин Вселенной, и вместе с её приближением нарастает страшная мелодия в сердце, и он не может вместить её в себе!

«Туэра… Туэра»… Что это за голос… Что это за звуки волшебные наполнили мир?...

– Динг-вис! Динг-вис!

Дингвис встал и пошёл к сцене

«Это ты, Дингвис?»

«Я, но мне нечего сказать тебе, фиолетовый витязь, ибо я двигаюсь уже навстречу звезде. И мелодия Бога уже овладела мной. И я не принадлежу теперь этому миру – вам, тебе, звёздам… Потому что стихи тоже умеют летать, потому что они тоже могут поднимать нас к небу, как твой летучий конь, как фиолетовые крылья опахал. Я не принадлежу вам, ибо музыка сфер уже вспыхнула! Взорвалась во мне миллионом солнц!

… И я – белая птица, лечу сквозь хрустальные стены мирозданий, в огне и хаосе, где вздуваются виноградными гроздьями пузыри галактик, где гирлянды огненных лоз, вен лопаются, сбрасывают в светящееся небо мохнатые плоды огнеродных комет…

Я не смогу, Уголь… Мне не выразить этого… Потому что океан расплавленных звуков поглотил и сжёг меня. И только белая птица – летит, расправляя крылья, летит сквозь грохот и ад, навстречу звезде Туэре, навстречу северному ветру, в края обетованные, в таинство воды, в обитель белых гор, к храму Господнему, где ждут её уже сонмы ангелов и воинов света…

«Кольцо замкнётся. Это слёзы радости на лице твоём, брат наш. Мы все плачем, когда Бог заглядывает нам в глаза. Ибо мы понимаем всё в этот миг. Возвращайся».

Словно наваждение слетело с Дингвиса.

– Динг-вис! Динг-вис!

Зал гремел. Ромашковая девушка подбежала к самой сцене и метнула под ноги ему белый цветок. Уж не из букета на платье она его выдернула?

– Динг-вис! Динг-вис!

Флея бил озноб, но он уже приходил в себя.

– Динг-вис! Динг-вис!

Все срывались с мест, бежали к помосту. И оценочных кубиков было не нужно – он, он, Дингвис, вновь выиграл поэтический турнир!

Но первый поэт флеев не чувствовал обычной радости от победы. Он отстранял руки. Он шёл к Углю. Он видел, как бледнеет и сползает со скамейки фиолетовый витязь… Вот Аркадьюшка подхватил его… И снова, как прошлой ночью, земля колыхнулась под ногами флея, и приглушённый нарастающий рёв, топот тысяч копыт услышал он. Дингвис вырвался, спрыгнул с помоста.

– Уголь!

– Это сказано мне было Богом на Аверите… Где светит белая звезда – Туэра…

Кажется, силы уходили из Угля с каждым сказанным словом. Дингвис склонился ухом к самым его губам.

– Сказано Богом: «Когда увидите Слово, летящее белой птицей и золотой звездой, и чудной мелодией, преодолевающей пространства, даст росток золотое зерно и вновь расцветёт Земля на берегу Млечной реки Древом жизни, и даст Древо яблоки золотые. Только пусть, передавший Слово, поспешает: силы зла начнут в этот миг последний поход. И горе всем, если он не успеет»…