К столетию Юлии Друниной / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

Сквозная, трепещущая, обнажённая интонация: соединённая со своеобразным провИдением:

Я порою себя ощущаю связной
Между теми, кто жив
И кто отнят войной.
И хотя пятилетки бегут
Торопясь,
Все тесней эта связь,
Все прочней эта связь.

Я – связная.
Пусть грохот сражения стих:
Донесеньем из боя
Остался мой стих…

Горят и туго пульсируют жизнью строки Друниной, переполненные огнями ощущений: но имя будущей её личной трагедии сложно ощущается в недрах стихов.

Ушло желание творить.

Ушла страна.

А столько жизни было в поэзии Друниной, так густо и плотно плескала плазма оной: разнообразной, пусть… с ресторанным отголоском: всякой, в ней любое бывает – в жизни:

Пусть певичка смешна и жеманна,
Пусть манерны у песни слова, –
В полуночном чаду ресторана
Так блаженно плывет голова.
Винограда тяжелые гроздья
Превратились в густое вино,
И теперь по артериям бродит,
Колобродит, бунтует оно.

Сухо-страшные – слоились строки о войне, рукопашная возникала тотально – и страхом пронзающим; и строки, мускулисто сжатые, опаляли сознания, показывая наждачную, шероховатую правду войны:

Я только раз видала рукопашный,
Раз наяву. И тысячу – во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.

Страх преодолим: в том числе: и страх смерти, жуткий финал Друниной доказывает это, увы.

…так взахлёб писала о любви: так безоглядно, с такой мерой ощущения правильности судьбы, что никакая трагедия кажется невозможной:

Ты – рядом, и все прекрасно:
И дождь, и холодный ветер.
Спасибо тебе, мой ясный,
За то, что ты есть на свете.

Спасибо за эти губы,
Спасибо за руки эти.
Спасибо тебе, мой любый,
За то, что ты есть на свете.

Её поэтическое дыхание совершенно свободно, стих лёгок – внешне: сколь бы ни был нагружен многообразием жизненной фактуры…

Она писала о доброте, воспевая столь естественное в человеке, что не верится в многочисленные и очевидные победы зла:

Стираются лица и даты,
Но все ж до последнего дня
Мне помнить о тех, что когда-то
Хоть чем-то согрели меня.

Согрели своей плащ-палаткой,
Иль тихим шутливым словцом,
Иль чаем на столике шатком,
Иль попросту добрым лицом.

Она была красива: от неё, казалось, шёл ровный тихий свет; свет внутренний…

Разве может такой погаснуть?

Остаётся в стихах, чей сад благородно и красиво разбила Друниной: и здесь уже дыхание смерти не властно…