Знайте, поэзия везде… / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

Непростая задача встаёт перед автором, намеренным поведать читателю о сокровенных тайнах души или о загадках мироздания, захватить увлекательной историей или поразить лаконичной строфой. Ему придётся прибегнуть к словам. Казалось бы, чего проще, известно, мысль рождается на кончике языка или пера, стоит лишь открыть рот или взяться за письмо…

Мысли всё же редко удаётся в полной мере выразить в слове то, что она хотела бы сообщить, несмотря на её находки, кажущиеся нам яркими, на её неожиданную образность. Слово, даже самое «честное» может обернуться ненадёжным материалом, а то и обнаружить в себе полярные смыслы. Значение слова меняется со временем, его способна изменить или затемнить интонация… Хотя, как ни напиши – «В начале» или «Вначале» – Слово, действительно, остаётся при этом. Но вот вопрос: было ли Оно Началом – которое Безначально? Апостол Иоанн назвал Словом творческое начало в движении Божием, но что само по себе есть Начало? То есть, что такое Бог?..

На этом вопросе круг замыкается – философский, составленный из несовершенных слов?

Возможно, наше спасение в том, что есть и другой круг – Поэзия, – и он, похоже, не замкнутый.

А разве поэзия пользуется не теми же словами, в которые мы пытаемся облечь наши скромные мысли? В том-то и дело, что она состоит из слов, но из преображённых. Сами по себе слова не более, чем пустые оболочки. Без интонации, без ритма речь есть просто шум, набор звуков. О чём этот шум?

Поэт не просто говорит, он поднимает волну, и она подхватывает отзывчивые души и переносит их в мир Поэзии. Подхватывает и возносит туда, откуда сквозь быт прозревается бытие, где слово наполняется образом, возможно, дотоле нам неведомым. Это волнение, поднятое поэтом, этот импульс несёт в себе, разумеется, и смысл, внятный рассудку, но он лишь один из элементов, составляющих поэтический смысл, которым поэт наделяет преображённое слово.

И всё же странно. Странно, что о тайнах поэтического слова так много сказано, а Поэзия до сих пор не в чести у публики. При этом не иссякает поток самых фантастических материалов о Пушкине, Лермонтове, Маяковском, Есенине…

Почему это происходит? Отчасти ответ содержится в письме Артюра Рембо Полю Демени (15.05. 1871): «Ясновидцем поэт становится путём продуманного расстройства всех своих чувств. <…> Он становится между людьми великим больным, великим преступником, великим отверженным, – и обладателем величайшего Знания! Ибо он достигает неведомого!»

Приходится признать, что, если бы не воспринимаемые публикой приключенческими, трагические судьбы поэтов, кто бы стал интересоваться их жизнью в первую очередь, и только вдобавок – стихами, и то лишь хрестоматийной их частью.

«Я поэт и тем интересен!» – утверждал Маяковский. Очевидно, он заблуждался, полагая, что публике он интересен как носитель особой поэтической чувствительности, которую выражал в стихах. Судя по продолжающимся множиться биографическим опусам о поэте, оказалось, интересен он не тем, а совсем иным. На него пристальней всего хотят смотреть, как раз не в час, когда он приносил священную жертву Аполлону. Нет, его желают видеть прежде всего «великим больным», наблюдают его, пуская слюни, припавшим к порогу Лили Брик, куда загонял его Приап.

«Если б не был я поэтом, стал, наверно, мошенник и вор» – публике приятно, что Есенин понимал, что от него ждут. «Москва кабацкая», «Барышня и хулиган»…

Публика легко воспринимает поэзию в рифме: поэт – пистолет. Жизнь Пушкина, Лермонтова, Маяковского, да, может быть, и Есенина была прервана выстрелом. Мы привыкли к картинам, которые показывают поэта наиболее красочно в те мгновения, когда «меж детей ничтожных мира, / Быть может, всех ничтожней он».

Для поэта же «познать себя», значит, безжалостно рассечь себя, разделиться в себе, увидеть себя со стороны и оценить. С того времени, как Адам отведал плода с древа познания, началось бесконечное томление разделённого в себе человека: «сотворён по образу Божию» и вдруг – наг, немощен, смертен… Правда, с пониманием человеком своей двойственности родилась Поэзия.

Опасное состояние – поэт. В таинственном гуле слышится ему мировой звук. Что на самом деле слышит он? Действительно ли звуки мира или их отзвуки в его сердце? Поэту дано создавать настроение – особый строй души, созвучный состоянию природы, событию, мечте и молитве. Там, где философу требуется тысячи и тысячи слов, поэт гармонией десятка их добьётся удивительного и убедительного впечатления, найдя всего лишь – образ – отзвук описываемого философом явления. Не случайно первые мыслители и пророки прибегали к поэтическому языку, оформляя умозаключения в более свободные и более интуитивные средства – в напевный говор, да, по сути, в стихи. Сами древние мудрецы говорили, что философское рассуждение хоть и способно в достаточной степени открыть вещи божественные и человеческие, но совсем не имеет собственных выразительных средств для описания божественного величия. Иное дело метры, мелодии и ритмы, они-то лучше всего достигают истины созерцания божественных вещей.

Поэтов достойных довольно много. Людей, расположенных внимать и понимать их совершенство, меньше, чем хотелось бы. Публика соблазняется именно греховными проявлениями творческого человека. Оно и понятно. Их легче распознать, чем подумать о благодати, снизошедшей на поэта и о его доброй воле, о добросовестности и необычайной природной силе, об уме и опыте, которыми он отвечает на данный ему свыше дар.

И ещё среди публики, определённо, возникает соблазн: достаточно-де заняться – а что, не о том ли писал Рембо? – «продуманным расстройством всех своих чувств», и тогда чем мы хуже «хулигана Есенина», – накропать бы только что-нибудь. А уж заинтересованные люди найдут, как «сделать биографию нашему рыжему». Благо, рецепт известен, одно из двух: «рыжему» надо быть клоуном либо гражданином. Помните, у Некрасова гражданин взывает к поэту: «Проснись: громи пороки смело…» Что же, может быть, и таким способом для кого-то откроется путь в Поэзию. Пожелаем им счастливого пути и напомним: «Знайте, поэзия везде, где только нет дурацкой и глумливой ухмылки человека, его утиной рожи» (Лотреамон. Песни Мальдорора (VI), пер. Н. Мавлевич).