«Ей-богу, уже надоело рассказывать!.. Право, скучно… Ну, извольте,  я расскажу, только, ей-ей, в последний раз».

 Н.В. Гоголь

 

– Кто тут врёт, что оборотней нет? – Григорий, завсегдатай нашей районной пивной, оторвал опухшее лицо от кружки и с вызовом оглядел собравшуюся за столиком аудиторию: Инженера, Араратыча и меня. – Уж мне про них всё известно.

– Брэхун, – скривился Араратыч.

– Брехун у тебя в штанах, – обиделся Григорий. – А я, чтоб ты знал, с теми оборотнями в «дурака» играл.

– Ну-ка, дядь Гриш, расскажи, – заинтересовался Инженер, подмигивая остальным.

– Да, любопытно послушать, – поддержал я Инженера. – Люблю картёжные истории. Давай, Григорий, аудитория у твоих ног.

– В горле пересохло, – пожаловался Григорий.

Инженер сделал знак бармену, и перед рассказчиком возникла кружка свежего пенного напитка.

– Иной расклад, – сделав изрядный глоток, резюмировал Григорий. – Ладно, слушайте. Случилось это в 95-м году… Или позже? Не суть! Короче, работал я тогда в «ПРУ-Банке», специалистом кредитного отдела. И вот, как сейчас помню, однажды тёплым июльским деньком в понедельник вдруг вызывает меня Председатель Правления, сам Артём Тарасыч. Я, понятно, напрягся, потому как и не предполагал, что тот знает о моём существовании. Ладно. Захожу, короче, к нему в кабинет, а Председатель усаживает меня в кресло, велит секретарше принести кофе и душевно так говорит: «Вы, Григорий Сергеич, сотрудник молодой, однако мы успели по достоинству оценить ваши деловые качества: незаурядный интеллект, компетентность и похвальную лояльность. А потому хотим поручить несложное, но ответственейшее задание. Вы должны прямо сейчас передать вот этот портфель с деловыми бумагами Генеральному директору фирмы «Фэкс-пэкс Лтд», Аслану Гейдаровичу Дагонову, причём, лично в руки, а он уж знает, что дальше».

Затем утирает с лица пот, хотя кондиционер пашет в полную силу, и продолжает: «Фирма эта находится в Северном Чертаново, адрес такой-то… У вас же есть своя машина?» «Да, «Жигули», – отвечаю, – «Девятка». «На ней и езжайте. И кстати, прихватите все свои вещи, чтобы в офис уже не возвращаться». Я глаза вылупил. А он: «Мы вынуждены срочно урезать штаты – ничего не попишешь, решение акционеров – и вы попали в число сокращенных. Но не переживайте! Не надо. Вот, получите. – И сует мне пухлый конверт. – Это ваше выходное пособие, здесь десять тысяч долларов». Я аж зажмурился, чтобы глаза ненароком на пол не выпрыгнули. Шутка ли, за два года столько не заработаешь! «Ну, езжайте с Богом, – говорит Председатель. – Правление в вас верит». После обнял меня, прижал к широкой груди и даже вроде как прослезился. «Езжайте, – повторяет, – и помните, только лично в руки! Документы архиважные. Составляют коммерческую тайну. Потому, осторожность – прежде всего… Впрочем, Бог не выдаст, свинья не съест».

Что ж, взял я портфель, конверт затолкал поглубже за пазуху, быстренько сгрёб манатки, сел в «Жигуль» – и в путь… Поначалу всё шло гладко, я уже и с Балаклавки повернул, только там, в этом Чертаново, сыскать нужный дом – целая проблема, сам чёрт не разберёт! И кто так строит?! Кружил, кружил… Тут ещё, как назло, мотор у моей старушки закашлял. Припарковался с грехом пополам у какого-то пруда с жирными утками, и движок сдох окончательно. Ладно, дай, думаю, аборигенов спрошу, как мне пройти к «Фэкс-пэксу».

Смотрю, у входа в торговое заведение стоит эдакий пижон-брюнет в белоснежном костюме. Я – к нему, интересуюсь: где здесь «Фэкс-пэкс Лтд»? Плечами пожимает. Тьфу, чёрт! А белоснежный брюнет и говорит, что вышел-де из здешнего ресторана освежиться, пойдём, мол, заглянем на минутку, там и выясним, как найти твою контору. Ага. Заводит меня вглубь этого торгового комплекса, и впрямь, на первом этаже – ресторан. Ну, как ресторан – кабак. Даже название помню: «Каспий». Я, значит, закурил, а Белоснежный давай официанта про мой «Фэкс-пэкс» пытать. Халдей лишь руками разводит – знать не знаю, ведать не ведаю; фирм этих нынче как тараканов – одну раздавят, три появятся, не упомнишь. Тогда Белоснежный мне: ты садись, говорит, передохни чуток, коньячку за мой счёт хлопни, закуси без стеснения, а я сейчас справлюсь у бармена – он-то наверняка в курсах. А когда нет, у других вызнаю. Я упираться не стал – порядком проголодался, да и свалилось на меня разом столько – аж башка вспухла. И, веришь, ни к чему мне, в мозг даже не вступило, зачем этому ферту о первом встречном заботу проявлять? Я ж ему не сват, не брат… Но пока его ждал, успел и выпить, и закусить изрядно. От переживаний.

Тут Белоснежный вернулся и говорит: как ни странно, в этом шалмане никто про «Фээкс-пэкс» слыхом не слыхивал. Но, типа, не беда, с минуту на минуту сюда подвалит его кореш – он здешний, он точно в теме. А пока давай, предлагает, дёрнем за знакомство... Как отказать? Дёрнули, конечно. А потом ещё. И ещё. Под шашлычок. Короче, часа через два я уже с большим напрягом соображал, как здесь оказался и чего делаю.

Но вот, помню, в какой-то момент Белоснежный, опрокинув очередную рюмку, пригорюнился эдак и вдруг, ни с того, ни с сего, спрашивает: «А веришь ли ты, Григорий, в бессмертие души?» Конечно, отвечаю, теперь все верят. «Эх, Гриша, конченный я человек. Как есть, конченный! Совсем пропащий… Ведь я, слышь, душу свою бессмертную продал. Дьяволу». Вот те раз, удивляюсь, прямо самому дьяволу? Не меньше? И как это возможно? «А по договору, – отвечает, – нотариально заверенному». Брось, говорю, какой нотариус заверит такой договор? Это ж курам на смех. А он: «Так договор по-хитрому составлен, как моё согласие на посмертное изъятие органов под трансплантацию». И много, любопытствую, наварил? «Прилично, – говорит, – грех жаловаться. Только, вот, тоскую я по ней, по душе-то, оттого и пью без просыху. Благо, хрустов у меня теперь несчётно… Да, ко всем делам, жуть последнее время стала накатывать».

Я, понятно, заинтересовался, – не каждый день про такое услышишь, – стал выпытывать подробности, что да как, и отчего ему жутко? И не поздновато ли спохватился? «Да ведь вот беда, – поясняет Белоснежный, – срок мой почти на исходе. А дьявол-то за должниками всегда в полнолуние приходит. Не в курсах, что ли? Факт! Стоит только кому из нас, из тех, кто душу-то ему сторговал, в такую ночь закемарить, он его сейчас – цап за сопатку и в пекло!» Я смеюсь: это что же, как Фредди Крюгер из «Кошмара на улице Вязов»? Но приятелю моему, видно, не до шуток: «Сегодня как раз луна полная, сечёшь? Вот я и мандражирую. Ну как, это последняя моя ночь? Слушай, братан… не в службу, а в дружбу, ты уж поглядывай, чтобы меня ненароком не сморило, а то я, кажись, перебрал, а дружок мой, сам видишь, так и не пришёл, гнида». Ладно, говорю, какие проблемы. Посторожу, раз такое дело.

 

Между тем чую, меня самого уже колбасит не по-детски, того и гляди скопычусь. Голову, словно гирю пудовую, тянет к столу, перед глазами всё брейк-данс выплясывает, и мерещится мне, что вокруг какие-то кабаньи рыла вместо лиц – хрюкают, чавкают, клыки скалят да свинячьими глазками подмаргивают. Чистый содом!

Закурил я, чтобы сонную одурь развеять, но после первой же затяжки на меня такой безотвязный чих напал, просто беда – чихаю и чихаю. Тут подсунулось ко мне одно из свиных рыл, – вот, прям, к самому лицу! – да как рявкнет: «Чтоб тебя разорвало!» «Спасибо», – отвечаю машинально, но опомнившись, хватаю хамскую рожу за поросячий пятак и… просыпаюсь.

Очухался, глядь: отдыхаю я фейсом в тарелке с колбасной нарезкой и при этом крепко держу официанта за нос. Тот, само собой, гундит, головой мотает… Наконец, шнобель из моих пальцев выдернул, салфеткой утёр и недовольно так замечает: «Ресторан закрывается, прошу освободить помещение». Смотрю, а приятеля-то Белоснежного нигде нет; за столиком – я один; потянулся за портфелем – и того нет! Ведь, кажись, только сейчас к ножке стола его прислонил. Вот те раз… Сунул руку за пазуху – конверт с пособием вроде на месте, и то, слава богу… Но как теперь быть с поручением Председателя?!

Тут-то и припомнились мне откровения Белоснежного. Неужто, думаю, его и впрямь дьявол уволок? А портфель мой, что, тоже прихватил? В качестве трофея? Огляделся я, чтобы спросить, не видал ли кто, какая сволочь у меня портфель тиснула? А в ресторане, как назло, кроме официанта с прищемленным носом и толстого бармена за стойкой, никогошеньки. Я – к бармену: так, мол, и так, не брал ли кто моего имущества, покуда я спал, и где кадр в белом костюме, что со мной столик делил? Тот: сотрапезник твой ещё с час назад, когда не раньше, слинял, да так шустро, будто его языком слизнуло; никто и заметить не успел. «А портфель? – спрашиваю. – Чёрный такой, кожаный?» По всему, говорит, он вместе с портфелем стёрся… Что делать? Беда!

Стал я у бармена выпытывать, как бы мне, значит, сыскать этого Белоснежного с моим портфелем? Ведь он, по всему, не впервые сюда захаживает. Но толстяк только брюхо чешет и зенки пучит. Вытянул я тогда из конверта стобаксовую купюру, и на стойку перед ним – шлёп! Он ее помял, понюхал, хрюкнул, да и говорит: «Ладно, вижу я, ты человек серьёзный, с понятиями. Слушай сюда: ступай сейчас на запад по Проектируемому проезду, пока не увидишь справа приметную дорожку, ведущую в Битцевский парк; в начале дорожки будет такой пятачок, на нём всегда в этот час «бомбилы» кучкуются; что они там делают, про то тебе лучше не знать. Но коли глянешься им, да подмаслишь, может и кинут наводку, где твой приятель с портфелем. Личность его им известная. Ну, а когда не глянешься, не взыщи…

 

Что ж, думаю, чем чёрт не шутит. Выбора-то всё одно нет. Пошёл. Действительно, в конце Проектируемого, как раз перед заходом в Битцевский парк, где дорога к тоннелю поворачивает – пятачок асфальтированный, а на пятачке том сгрудилось с полдюжины машин; и таксисты-бомбилы стоят кружком, что-то промеж собой вполголоса перетирают. Все, как на подбор, чернявые, цыганистые, а рожи – уголовные. Вожака их я враз вычислил – эдакий реальный кабан с висячими мадьярскими усами, рубаха алого шёлка и золотая цепь до пуза. Цыганский барон в натуре.

Я к нему, значит, подваливаю, раскрываю веером триста зелёных и интересуюсь культурно, не видал ли он здесь недавно субъекта пижонистой наружности, в белом прикиде и с портфелем, а если да, то где мне его сыскать.

Глазом моргнуть не успел, как этот кабан мадьярский сграбастал мои денюжки, сунул в карман да и отчалил прочь. Я, понятно, за ним, но не тут-то было – кодла его враз на пути выросла, ножики в руках засверкали. Эге, думаю, дело «швах». Но всё ж таки кричу ему вслед: «Как так-то, уважаемый?! Мне вас верный человек из «Каспия» отрекомендовал. Обнадёжил, что поможете». Он замер, башку поворотил, смерил меня с ног до головы заплывшими гляделками. «Какой ещё «верный человек»? – спрашивает. – Не Шинкарь ли?» «Ага, Шинкарь», – отвечаю, хотя сам это погоняло впервые слышу. Барон свите своей мигнул, те расступились и перья попрятали. А он подваливает ко мне обратно, любопытствует, чего я сразу не сказал, что от Шинкаря? Это, мол, иной расклад. И тычет ручищей куда-то в самую лесную глубь: там, типа, ищи. Да где ж, спрашиваю, «там»? Лес-то, он, до самого Ясенева тянется и даже дальше, за Кольцевую. Это мне, пожалуй, до пенсии искать, не сыскать. Зыркнул он на меня с кривой ухмылкой и уточняет: видишь, говорит, луна висит над деревьями? Ступай прямо на неё, вот по этой тропинке, никуда не сворачивая. Станет тебе, говорит, всякая дрянь в пути мерещиться, разные коряги да овраги путь заграждать, а ты не обращай – знай, жми вперёд. И вот как выйдешь к речке Чертановке – увидишь мосток, переберёшься по нему на другой берег и там, по левую руку, будет теремок приметный – это родник; вот рядом с тем родником найдёшь того, кто тебе нужен. А не найдёшь – значит, не судьба.

Пока я до той проклятой Чертановки через парк брёл, страху натерпелся – не поверите! Во-первых, темно. Фонарей-то там и в помине нет – натуральный лес, чащоба. Впрочем, полная луна худо-бедно тропинку освещала. Но тропка – то в овраг нырнёт, то петлять примется. А по сторонам… может, казалось, а может… нет, нет, неохота и вспоминать! Короче, вышел к речке, перешёл по мостику на другой берег, а там – и родник под резным навесом. Не обманул цыганский барон. Только вот рядом – ни единой души. Потом присмотрелся: чуть выше, на пригорке, из-за кустов будто бы огонь мерцает.

Стал подниматься, а склон, как нарочно, сплошь порос какой-то колючей дрянью – шиповник не шиповник, боярышник не боярышник, едва глаз не лишился. А уж исцарапался, будто с кошками воевал… Но забрался-таки и на пригорок. Гляжу – правда, костёр, а вокруг люди сидят в шезлонгах. Человек десять, может, больше. Очень странные люди. Прикиньте сами: ночь, глушь, костерок тлеет, а подле него – не бомжи какие в рванине и обносках и не мангальщики припозднившиеся, а самые настоящие господа и дамы; одеты так, что хоть сейчас на приём в британское посольство: мужики – в смокингах, бабы – в вечерних платьях. Поневоле оторопь возьмёт. В такой ситуации, думаю, любого взяла бы. Вот и я застыл поначалу, как столб соляной, стою, варежку раззявил, а сказать ничего не могу… И эта компания хоть бы слово, ни один и головы не повернул. Ладно. Вынул из кармана пачку «Camel», спрашиваю, не будет ли у кого прикурить; эти в шезлонгах опять ноль внимания, фунт презрения. Один только – тощий как мумия, с моноклем в глазу – молча сплюнул в костёр. Дескать, слепой что ли? Достань головню, да прикуривай.

Вижу – время идёт, а дело стоит; выкладываю, значит, всё как есть – кого и зачем ищу. Компания в шезлонгах враз уши навострила, а тощий с моноклем руку поднял и пальцами эдак трёт – что ж, жест понятный. Делать нечего, отслюнил на ощупь из конверта ещё пару сотен, протягиваю… Как оно так вышло, не знаю, только смотрю – деньги уже в кулаке у Монокля, а он вроде и задницы от шезлонга не отрывал. И вот, едва этот хмырь баксы себе за манжету сунул, в тот же миг всё передо мной перемешалось, земля задрожала, ветер завыл, и, каким образом, даже рассказать не умею, – очутился я совсем в другом месте.

Что за байда? Где я? Куда это меня зашвырнуло? Озираюсь вокруг, не могу понять: блики да сполохи цветные пляшут перед глазами. Вроде стою на вершине холма, со всех сторон лес чернеет; под ногами туман стелется, над головой – звёздное небо, луна светит сквозь сизую дымку… Глаза протёр, присмотрелся: эге, место-то, кажись, знакомое! Вроде как даже и бывал здесь раньше… Ну да, так и есть: вон позади, шагах в пятнадцати, четыре столба торчат; рядом – валуны, изгородь полуразваленная… Бывал, ясный перец. Это же не просто столбы с валунами, не просто какая-то там поляна, это же, типа, языческое капище. Лысая гора, как её называют местные. И столбы – не столбы, а языческие идолы. Вона куда занесло! В самую, что ни на есть глушь.

Сразу и вспомнилось, когда я тут бывал: год или два назад. Меня сюда приводила одна знакомая, аспирантка РГГУ Леночка. Она, типа, из этих, из неоязычников – родноверов или, может, толкиенистов. Хрен их разберёшь… В общем, из тех, что никак в эльфов с гномами не наиграются. Ага, ладно. Подошёл я к тем истуканам поближе, запрыгнул на один из валунов, который повыше; стал по сторонам озираться. Куда же, думаю, хмыри в винтажных нарядах сдриснули? Деньги-то я отдал – и чё?..

Только так подумал – снова зашумело в округе, заухало, ветер откуда ни возьмись налетел, закружил пыльным вихрем возле идолов, и вдруг стихло всё… А как пыль улеглась, гляжу: да вот же они, торчат перед самым носом! Выстроились в две шеренги, ровно гвардейцы на смотре; стоят, понимаешь, и пялятся на меня… И у каждого, даже у баб, – вот, ей богу! – вилы трезубые на плече…

 

Признаюсь, стало мне совсем жутко, хмель-то почти выветрился, а с ним и храбрости поубавилось. Чую, злоумышляют. На кой ляд им трезубы-то? Хотел уж деру дать, – да куда! – не могу ни рукой, ни ногой шевельнуть, будто сковало меня. Стою да дрожу, точно телок на бойне. Короче, дела хуже некуда.

Однако собрал, как мог, оставшееся мужество в кулак, – чего терять-то? – да и гаркнул со всей дури:

– Что вылупились, фраера ряженые? Или не знаете, от кого я пришёл?! Не доводите до греха, колитесь, где ваш кореш с моим портфелем! Думаете, управы не найду? Да я из вас, фуфлыжников, дуршлаги понаделаю!

Поначалу решил – вроде как сработала моя угроза: стало их не в шутку корёжить – затряслись, задёргались, словно ужи на сковородке. Потом, смотрю: руки и ноги у них выросли, вытянулись, аж из рукавов да штанин повылазили, головы будто сплющились, лица вперёд подались на манер звериных морд; а после и одежды лопнули и лохмотьями на землю осыпались… И вот уж передо мной не господа и дамы в шикарных прикидах, а реальные монстряки: в бурой шерсти снизу до верху, вместо рук да ног – лапы когтистые, а там, где человечьи головы прежде были, – волчьи хари скалятся, пасти раззявили, зубищами щёлкают, с клыков слюна тягучая капает…

Тут уж я враз просёк: да то ж оборотни! Ё-пэ-рэ-сэ-тэ… Вот влип, вот попал, как кур в ощип… Эти сожрут и не подавятся, схарчат за милую душу. А жить-то охота... Как быть? Что делать? Проняло меня холодом аж до самого ливера. А память, как нарочно, подсовывает всякую полузабытую чертовщину. Побасенки, которые в детстве слышал от бабки.

«Третьего дня Ваську Гущина в лесу, на Гнилом болоте нашли… Да токмо не всего целиком – мослы одни и остались от парня. Он, слышь-ка, у кума на именинах допоздна загостился, а как домой в Аносино пошёл, догоняет его на большаке телега с тремя мужиками. Тпру, родимые! Садись, Васька, подвезём! В ногах правды нету, мигом доставим. Так что ж, ребята вроде даже знакомые, слободские – Васька, возьми да сядь. В компании, дескать, всё веселее… Это кум после рассказывал, он Ваську до большака и провожал… Так, грит, как рванули они, как понеслись – только пыль столбом! Опамятоваться не успел – ан пустой большак-то… Кум уж после, когда Васькины косточки нашлись, догадался – то ведь оборотни были, волкулаки. Вот они его, сердешного, в лес завезли, а там уж и сгрызли, обглодали до мослов детинушку… Жаль парня. Токмо, вить, сам виноват: не пей к ночи-то, не шлындай по темну, на то утро да день дадены… »

От таких мыслей меня и вовсе пот прошиб холодный – понятное дело, все мы смертны и все там будем, да кому охота чтоб им отужинали? Не-ет, думаю, не пройдет у вас, живоглотов, этот номер. Не на того напали! Попробовал шевельнуть пальцами – вроде двигаются, отошёл столбняк; вот я правую руку поднял и, картинно так, сую за пазуху: сейчас, кричу, достану волыну и перешмаляю вас, дьяволов, к чертовой матери! Ну, кто первый желает отведать тела ответственного банковского работника?! Шаг вперед!

 – Вишь какой серьезный, – прорычал один из оборотней, горбатый да седой. – Стоим боимся. Но ты сперва предъяви свою пуколку. Вдруг гонишь.

По счастью, у меня, и правда, имелся пистолет. Только газовый. Вовсе без всякой осторожности в те времена ходить было стрёмно. Вот я его и вытащил; а там, впотьмах, поди разбери – боевое это оружие или так, видимость одна.

Тот же оборотень – видать, главарь, – опять с вопросом:

– А что, может, и пули у тебя серебряные?

– А ты подойди, да проверь, – отвечаю.

Волкулак зубами клацнул, но с места не сдвинулся – стоит, истекает слюной ядовитой, скалится.

Я приободрился маленько, говорю:

– Как же так, граждане дорогие? Как же так, господа вервольфы? Деньги вы взяли, а пустяковой просьбы исполнить не желаете? Даже, вон, сожрать меня хотели… Нехорошо это, не по совести.

– Да больно ты сдался кому, жрать тебя, – прогавкал горбатый оборотень. – Но сам рассуди: как предъявить ферта, что у тебя кейс покрал, коли он, может статься, уж давно не человек вовсе, а люля-кебаб? Истекает, поди, курдючным салом на мангале у Хозяина. А нашему брату идти против хозяйской воли – никакого резону.

Я объясняю, что мне, собственно, нет дела до этого их кореша, до Белоснежного то есть, – человек он, там, или шашлык, без разницы, – а волнует меня только портфель. Верните, дескать, портфель и дело с концом.

– Будь по-твоему, – хрипит горбатый, – отдадим тебе портфель, только не прежде, чем ты сам его отыграешь у нас в карты.

– Вот те раз, – говорю. – Мы не так договаривались!

– А мы с тобой, ушлёпок, никак не договаривались. Скажи спасибо, что живой ещё. Короче, сыграешь с нами три раза кряду в «подкидного», и хотя бы раз твоя возьмёт – бери портфель; когда же все три раза останешься «дурнем», не взыщи – не только портфеля – может, и света белого более не увидишь.

Что прикажешь делать? Вот и стол, откуда ни возьмись, взялся. Поднос принесли с картёжными колодами. Я выбрал одну наугад; горбатый целлофановую упаковку содрал, колоду распечатал, перетасовал и мне протягивает – сними, мол. Снял. Роздали карты. Потянулся за своими, а горбатый вожак руку мою прижал к столешнице и любопытствует:

– Постой-ка, что на кон ставишь? Играем на интерес. Наш кейс – твои баксы.

Плюнул, вытащил конверт из-за пазухи, хотел было опять сотню-другую зелени отслюнить. Не успел. Горбатый рявкнул: «Кейс против пяти штук!»

– А не жирно вам будет? – спрашиваю.

– На базаре торгуйся, – отвечает. – Ставки сделаны!

Прочие оборотни в это время запалили неподалеку костёр; да такой, что пламя метра на три вверх шваркнуло. Копошатся, из вил что-то вроде жаровни сооружают… Ладно. Взял в руки карты – экая дрянь пришла! Хоть бы на смех один козырь, ни одной картинки, пар – и тех нет. Пришлось принимать, собрал чуть не всю колоду, да и остался в дураках. Заржали, загавкали, зарычали со всех сторон поганые бестии: «Дурень! Дурень! Дурень!», хоть затыкай уши.

Горбатый опять: «Ставки те же». Делать нечего – достал из конверта всё, что осталось, швырнул в сердцах на стол. Такая, веришь, злость взяла… На! Бери! Ешь! Вот они, кровно заработанные! Давай, бери!

Оборотень пересчитал, хмыкнул, но не сказал ничего.

Ну, думаю, подтасовал в первом коне, шельма! Как-нибудь да передёрнул. Ничего! Теперь мне сдавать! Сдал. Засветил козыря. Поглядел на карты: неплохой расклад, масть хоть куда, козыри тоже в наличии. Повоюем! И правда, поначалу шло неплохо – отбой за отбоем. Под конец поровну карт осталось; горбатый заходит с трёх восьмерок: «Патронташ!» А у меня на руках одни козыри – подфартило! – крою, не глядя.

– Гы! Какой шустрый! Плутовать вздумал? Кого обмануть хотел, дурилка картонная?

– Кто плутует? – я аж рассвирепел от такой обиды. – Ты меня, что, за руку ловил, волчина позорный?!

– Не кипешуй! Сам смотри, зёма, чем кроешь.

            – Как чем? Козырями!

– Ага, козырями… Глаза разуй!

Глянул – в самом деле, простая масть. Что за дьявольщина! Быть того не может… Да, думаю, это я конкретно попал. А волкулаки снова давай драть горло: «Дурень! Дурень!»

«Ну, что теперь ставить будешь? – скалится горбатый. – Учти, фраерок, расписок не принимаем».

А у меня на запястье «Rolex», подделка китайская. Я это добро на Митинском развале прикупил, для форсу. Снял, кладу на стол. Горбатый сгрёб их когтистой лапой, к морде поднёс, принялся рассматривать да обнюхивать. «Знатные котлы… – хрипит. – Не фальшак?» «Обижаешь! – отвечаю. – Родные. Вон, написано же: маде ин Швейцария. Презент от руководства». «Гляди, мил человек, с нами шутки шутить – себе дороже. Если, конечно, не хочешь принять смерть жуткую, лютую».

– Не пугай, – отвечаю, – пуганые. Меняем колоду.

Принесли другую колоду, я проверил внимательно, распечатал, принялся тасовать. Тут среди оборотней шум внезапно поднялся: загомонили, забрехали сволочи. Смотрю, волокут чего-то к костру, будто бы куль некий, к вилам прикрученный. Что ж такое это может быть, думаю? Куль-то вроде живой – извивается, дёргается, пытается вырваться… Пригляделся – ба! да то ж мой знакомец! Белоснежный! Волкулаки, между тем, знай себе, тащат его к кострищу. И вдруг, с этаким глумливым улюлюканьем, водружают прямиком на пару других вил, воткнутым по бокам костра, да и давай его, бедолагу, всем скопом над огнем вертеть! Будто окорок… Уж как он корчился, да вопил и ругался – передать не могу! Слов, впрочем, разобрать нельзя было – одно мычание нечленораздельное… Вдруг – хлоп! – брюхо у него лопнуло, кишки вывалились в костёр, зашипели там на угольях, а он всё одно визжит, не унимается. Мне от такого натурализма прямо поплохело, аж дар речи потерял. Но всё же спустя время шепчу горбатому:

– Что за спектакль? Вы же говорили, он давно в пекле. Дескать, готовится стать любимым лакомством для вашего Хозяина. И всё такое...

– Теперь и сготовим! – хохочет. – Желаешь снять пробу?

Только сказал, тащат к столу серебряное блюдо, а на нём – дымится язык человечий, в кровавой подливе! Поверх ветками укропа и листьями сельдерея украшен…

 

Меня чуть наизнанку не вывернуло. Мерзость какая! Оттолкнул от себя миску, из-за стола вскочил; трясёт всего, как в лихорадке. Горбатый, знай себе, гыгычет да скалится:

– Сядь, – говорит. – Сядь, не мельтеши. Не хочешь кушать, сдавай карты. Пора кончать. Не ровен час, светать начнет.

У меня, слышь, руки-то дрожат, как с похмелья; сам окоченел весь точно цуцик. Но переборол себя, сдаю. Пики козыри...

Сперва снова шло гладко, из колоды всё больше козыри таскал да тузы с королями; ни одной взятки. Под конец вообще повезло – на руках три старших козыря и три семерки. Пошёл с пиковой дамы. А оборотень, не говоря ни слова, кроет её девяткой пик. Я в крик: «Чем бьешь, волчара?!» Он карту поднимает, а под нею, вместо козырной дамы, простая шестёрка. «Да что ж такое? – думаю. – Откуда тут взялась шестёрка?» Обморочил совсем, проклятый оборотень!

Хорошо, что и у клыкастого партнёра – масть не ахти; отбился, бросаю три семёрки – хоть в «розыгрыш» выйти. Что за чудо? Принял пёс смердячий! Верно, что-нибудь да не так… Ну, я карты потихоньку под стол – и перекрестил на удачу.

 – Вот тебе король козырей! Что, принял, а? Волчье отродье!.. А туза не хочешь? Моя партия!..

И тут же низкий гул, оглушительное хлопанье крыльев, пронзительный птичий клёкот наполнили всю округу. Потемнело так, что не только звёзд, и луны не видать. Языческий кумиры вспыхнули ядовитым жёлто-голубым пламенем, на оборотней напали корчи, и откуда ни возьмись, председателев портфель бухается прямёхонько мне на колени!

Ухватился я за него обеими руками, и давай потихоньку пятиться; загостился, думаю, пора и честь знать. Куда там! Зыркнул горбатый вервольф на меня жёлтыми глазищами, да как скакнёт на стол, как зарычит дурным голосом: «Куда намылился, сердешный?! Мы твою просьбу выполнили, теперь и ты нас уважь!» Задрал вверх морду, пасть раззявил и давай выть: «Ко мне, упыри! Ко мне, вурдалаки!»

Святые угодники! Зажмуриться не успел – натуральный ливень из самых разных страхолюдных чудищ обрушился на гору. Ведьмы, упыри, бесы и всякая прочая нечисть, не знаю, как она и прозывается. А рожи! Подобных рож, наверное, и в мордовских лагерях не встретишь. Налетели, закружились… Да что рассказывать! Нечего и рассказывать. Понял я, очень даже ясно понял: если сей же миг не дам дёру, пиши пропало – не только тело, но и душу свою бессмертную потеряю.

Схватил скорей портфель и дал такого стрекача – любой спринтер позавидовал бы! Бегу, а сам чую – вся бесовская орда, все чудища и монстры устремились за мной по пятам, того и гляди догонят, сцапают! Не знаю, страх придал мне сил или что иное, но будто и у меня за спиной крылья выросли. Наверное, никакая дичь так не улепётывала от охотника, как я тогда – от вурдалачьей стаи.

Короче, домчал до кромки леса, нырнул в бурьян, а дальше, всё как в тумане: помню, продираюсь сквозь кустарник, запинаюсь о корни, ветки по лицу хлещут, колючки цепляются за одежду, в ямы да рытвины оступаюсь… Вокруг темнота, хоть глаз выколи, а я бегу как лунатик, деревья лбом бодаю, но остановиться – и в мыслях нет! Такой меня панический ужас обуял…

Ну и, понятное дело, не заметил оврага. Охнуть не успел, как кувырнулся. Там ведь оврагов этих – на каждом шагу. Чувствую только – лечу кубарем куда-то в пустоту, в пропасть бездонную. Заорал благим матом, руки вперёд выставил, чтобы голову уберечь, сгруппировался, как сумел, и… очнулся.

Ага. Очнулся, значит, глаза продрал – глядь, сижу я в том же кабаке, в «Каспии». Чудеса, да и только!.. В зале ни души, бармена и того нет; кругом полумрак, только по углам тусклые светильники мерцают. Проверил карманы – конверта с моим «золотым парашютом» нема, часов тоже; оно, впрочем, и понятно. Зато портфель председательский – вот он, на полу возле столика. Зашёл в сортир, глянул на себя в зеркало – ёксель-моксель! – рожа вся ободрана, руки в кровище… Хоть сейчас пакуй и в ментовку.

Ну, умылся, привел кое-как себя в порядок, подхватился и к выходу. Возле двери охранник спит, фуражку на глаза надвинул, а ноги, подлец, вытянул чуть не через весь коридор. Я осторожненько через ходули его переступаю, отомкнул защёлку на дверях, и на крыльцо. Мимо люди к метро тянутся, но не толпы, а так, отдельные группы. По всему, утро уже, но не раннее, а ближе часам к девяти – прохлада ушла и солнышко пригревает.

 Полез в карман за сигаретами – в пачке только одна, да и та смятая и раскисшая. А курить смерть как охота, и пивка бы холодненького… Стою, ларёк в округе высматриваю. И тут меня, веришь, точно обухом по башке! Прямо через дорогу – этот самый «Фэкс-пэкс Лтд»! Вот он, голубчик, совсем рядом. И вывеска такая приметная, аршинными буквами… Как, думаю, я вчера-то его пропустил? Стоило шляться по лесам да капищам! Вот уж правда, бешеной собаке семь вёрст – не крюк. Не иначе, нечистый глаза отвёл.

Я, конечно, руки в ноги, и туда. Забегаю, отыскал приёмную Генерального и сразу к секретарше. Но, вижу, что-то не так: цыпа эта сидит вся зарёванная, слёзы глотает, тушь по щекам размазывает и (от нервов, что ли?) шоколадные конфеты кушает. Прикинь, прям целыми горстями запихивает в рот. Интересуюсь, на месте ли шеф? Она всхлипывает и только рукой машет на дверь: дескать, у себя. Хорошо, постучал, захожу… Матерь Божья! В кабинете – ментов, что саранчи в Африке, не протолкнешься, яблоку упасть негде! Сам Генеральный – Аслан Гейдарович – ссутулился в кресле, пришибленный какой-то, точно в прострации. А над ним навис некий длинный тип в штатском, чисто удав над кроликом, и знай суёт тому под нос разные бумажки.

 

Ну, думаю, чего у них тут происходит – то не моё дело, однако надо быстренько выполнить, что поручено, да и сматываться от греха. Положил я портфель на стол и говорю: вот, мол, доставил документы от Артема Тарасовича, из «ПРУ-Банка». Дагонов лицо руками прикрыл и стал с кресла медленно эдак сползать. А тип в штатском, напротив, аж подпрыгнул от радости: ну-ка, ну-ка, говорит, давайте посмотрим, что у нас там такое! Замок подёргал – закрыто; он ко мне: у вас, гражданин, ключик? Я руками развожу – нету, мол. Он к Дагонову поворачивается, но Аслан Гейдарович голову опустил и молчит как партизан. Тогда этот деятель достал ножичек из кармана, в замке поковырялся и, готово, – вытряхивает на стол содержимое. Я ближе подошёл, тоже ведь любопытно, из-за чего весь сыр-бор. Присмотрелся, а это незаполненные бланки кредитовых авизо; толстенные такие пачки, канцелярскими резинками перетянуты… Тип в штатском давай верещать: «Ба! Да вот же они! Вот они, фальшивые-то авизовки! Вот они, родненькие! А вы, гражданин Дагонов, упирались. Нехорошо… Понятые! Зовите понятых!..»

Стали меня терзать смутные сомнения – всё ли так сделал, не форшманулся ли ненароком? В душу проникло какое-то гадкое предчувствие. И недаром...

Короче говоря, арестовали меня, продержали в «Матросской тишине» больше месяца. Ну, я следователю всё как на духу, как на исповеди – и про то, как Белоснежный душу дьяволу продал, а потом его черти вместе с портфелем утащили, и про то, как я этот портфель у оборотней в «дурака» отыграл… Ничего не скрыл, всё-всё рассказал, в подробностях.

А дальше? Дальше, как и положено: поначалу долго проверяли, допытывались, не вру ли со страху, не замешан ли каким боком в афере? По врачам зачем-то таскали – в Кащенко, в институт Сербского; подключали к детектору какому-то, пытали дурацкими вопросами, картинки идиотские показывали – что, дескать, тут видишь? Орхидею или дерьма кусок?.. Даже вывозили в Битцевский парк, для проверки показаний на месте. Только капища там не оказалось – одно пепелище. Потом всё ж таки отпустили – поняли, видно, что не вру и себя не выгораживаю. Следователь так мне и сказал: прекращаю в отношении вас дело ввиду того, что не можете вы, Григорий Сергеевич, отдавать отчёт в своих действиях и руководить ими. По причине перенесённого стресса. Нельзя, говорит, привлекать вас к уголовной ответственности. То бишь безвинен и неподсуден. Вот так вот!

 А остальные? Председатель Правления Артём Тарасович – этот сразу, ещё в тот же день, как передал мне портфель, свинтил в Лондон. А с Лондо́на, как с Дона – выдачи нет. Слышал, до сих пор там и обретается. Говорят, замок прикупил и ещё какой-то спортивный клуб – не то футбольный, не то крикетный. О судьбе директора «Фэкс-пэкс Лтд», Аслана Гейдаровича, ничего не знаю, врать не буду. А для меня, как видите, история закончилась вполне благополучно. Выходного пособия, правда, жалко. Всё ж таки, десять кусков, не кот начихал. Но хоть душу свою уберёг, и на вертел не угодил, как бедолага Белоснежный.

Закончил Григорий свою горестную повесть; помолчали мы немного, потом Араратыч и говорит:

– Брэхун!

– Сам ты брехун, – огрызнулся Григорий. – Заладил, понимаешь, как попка…

– Верно, – поддержал я рассказчика. – Не хочешь, не слушай, а врать не мешай.

– Всякое на свете бывает, – резюмировал Инженер, важно подняв перст. – Не нам решать, где ложь, а где истина. На то есть соответствующие органы.

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование