«На большую печаль мне Отчизна ответит печалью…»

***

На большую печаль

                           мне Отчизна ответит печалью,

На рыданье ответит стократным рыданьем она…

Что-то тихо сверкнет

                           над промозглой, измученной далью,

Дальний гром прогремит…

И опять тишина, тишина…

Вскрикнет робкий кулик

                           над своим безымянным болотом,

Скрипнет ржавая дичка в холодном, забытом саду…

И листву подгребет

                           ветер к старым, забитым воротам,

Где замок побуревший

                           с висящим ключом не в ладу.

Кто-то мимо пройдет,

                           но сюда не свернет с первопутка,

Где-то вспыхнет фонарик, чтоб снова погаснуть в ночи.

Да над черной запрудой

                           вспорхнет одинокая утка,

И о чем-то далеком,

                            о чем-то своем прокричит.

И стоишь посреди

                           позабытого Богом простора,

И гадаешь – когда же Всевышний припомнит о нас?

Может, скоро?.. Но небо

                            опять повторяет: «Не скоро…»,

И не можешь заплакать,

                           хоть катятся слезы из глаз…

***

Еще не стемнело…

                           И можно немного пройтись

Вдоль влажной лощины

                           по серо-зеленому полю.

Недоля струится отсюда

                           в небесную высь,

А высь переходит

В безбрежную эту недолю.

И чтоб надышаться,

                           здесь нужно дышать и дышать,

Стараясь запомнить,

                           как стонут забытые травы.

И чуять – струится

                           в безмерную даль благодать,

А в той благодати –

Безмерная доля отравы.

Есть только мгновенье…

А суток и вечности нет…

Мгновенье к мгновению –

                           вот и дорога к прозренью.

О свет мой вечерний,

                           туманный бледнеющий свет,

Для белого света ты тоже

Подобен мгновенью.

Ведь скоро над полем

                           неярко засветит звезда.

Пора возвращаться…

Невидною стала дорога.

Пусть что-то осталось…

                           Но что-то ушло навсегда…

И так же далёко

До истины…

                           Сути…

                                   И Бога…

*** 

Женщины, которых разлюбил,

Мне порою грезятся ночами,

С робкими и верными очами –

Женщины, которых разлюбил.

Я их всех оставил… Но они

Никогда меня не оставляли,

Появляясь в дни моей печали

И в другие горестные дни.

Женщины, которых разлюбил,

Мне зачем-то изредка звонили,

Никогда вернуться не молили

Женщины, которых разлюбил.

С расстоянья ближе становясь,

Все мои терзанья разделяя…

Появлялась женщина другая,

Обрывала вспомненную связь.

Женщины, которых разлюбил,

Мне и это, кажется, прощали.

До смерти разлюбятся едва ли

Женщины, которых разлюбил.

***

Я начинаю забывать,

Как багрецом пылают клены,

А ты стоишь средь них, влюбленный,

В зрачки вбирая благодать.

Я начинаю забывать

Парчи небесное шуршанье

И робкой девочки дыханье,

Что не посмел поцеловать.

Я начинаю забывать,

Как в душу проникают звуки,

Как умирая от разлуки,

Не можешь даже зарыдать.

Я начинаю… Только вновь

Найдешь себя в теснине комнат,

Печаль с влюбленностью не помня,

А помня горе и любовь.

***

…Так зачем говорить про напрасное чудо прозренья,

Про осколки созвездий, застрявшие в тающем льду,

Если нету прощенья… Я знаю – мне нету прощенья,

И под зыбкие кроны я больше уже не приду?

Что копилось в душе, то осталось в снегах ноздреватых,

Что забылось – забыто, что просто ушло в никуда…

И – распят на ветру – среди тысяч невинно распятых,

Ты кропишься водой, и не знаешь, что это вода.

Заскорузлой душе даже этого кажется много,

Что ей серое небо и долгий грачиный галдеж,

Коль ответили все – от убогой гадалки до Бога,

Что под зыбкие кроны ты больше уже не придешь?

Будет просто гонять шалый ветер траву перекатом,

Будет в омуте черном обманчиво булькать вода,

Будет давняя боль ночевать на диване несмятом,

Будет черная кровь запекаться у впалого рта…

И услышит в ночи только старый бобыль одичалый,

Что не спит и всё шепчет молитвы всю ночь напролет,

Как с котомкой бродил непонятный, расхристанный малый,

И всё мямлил под нос, что он больше сюда не придет…

***

Писать стихи,

                       пить водку,

                                   верить в Бога…

И Родиной измученной болеть…

Одна поэту русскому дорога –

Чуток сверкнуть

                            и рано отгореть.

А отгоришь,

                   не понят и не признан,

Останутся худые башмаки,

Пустой стакан,

                          забытая Отчизна,

Божественность

                           нечитанной строки…

***

Снова мокрый декабрь… Очертанья не резки…

Тьма во тьму переходит, что хуже всего.

Я не знаю, курил или нет Достоевский,

Но вон тот, с сигаретой, похож на него.

Так же худ… И замызганный плащ долгополый,

Не к сезону одетый, изрядно помят.

Он в трамвай дребезжащий шагнет возле школы,

На прохожих метнув с сумасшедшинкой взгляд.

Что с того? Те же тени на стеклах оконных,

Та же морось… И те же шаги за спиной.

Но теперь на «униженных» и «оскорбленных»*

Все прохожие делятся в дымке сквозной…

*«Униженные и оскорбленные» – роман Ф.М.Достоевского

***

Обычные дела – работа есть работа…

Привычные звонки, привычный в горле ком.

Пока не озарит немыслимое что-то,

Пока не оглушит тревожным шепотком.

Скомкаются дела… И съежится дыханье.

И палец на стекле неясное чертит.

Всё светлое в душе попросит воздаянья,

И хлынет свет в зрачки, тревожен и сердит.

Напрасно говорят о том, что время лечит –

Припомнится… Прижмет предательский порыв…

И речи для тебя совсем уже не речи, –

Себе бы все сказать, себя оговорив.

Но это отойдет… Как всплеск, как дуновенье…

Помучит, поболит… А через полчаса

Останутся в душе лишь «чудное мгновенье»,

Да женщин дорогих чужие голоса.

***

И предо мною люди в белом

Поставят бледную свечу.

Александр Блок

Снега или снеги? Теней вереницы…

Неузнанной птицы медлительный лёт…

В такие часы – лишь рыдать да молиться,

Но губы не шепчут, слеза не течет.

Неровная стёжка… То кочка, то яма.

И томик под мышкою… В бренности дней

Я тоже придумал Прекрасную Даму –

Еще не известно, какая чудней.

Как долго до этого строчки молчали,

Душа обмелела до самого дна…

Я тоже послал бы ей розу в бокале,

Но роза моя ей совсем не нужна.

Бокал разобью… Отложу полотенце,

Не помня – родился какого числа?..

Я тоже бы принял чужого младенца,

Когда бы младенца она принесла.

А приняв бы – понял, что время не лечит,

Изранит, а после – кричи не кричи,

Хоть кто-то всё носит мне бледные свечи,

А после до хрипа рыдает в ночи…

***

День солнечно светел, но есть увяданья печать

В чуть никнущих кронах, где в гнезда свилась укоризна.

Неужто Отчизна дана, чтоб над нею стонать,

Неужто без стонов Отчизна – уже не Отчизна?

Зеленые вспышки пронзают полночную хмарь,

В моей Беларуси о них говорят «бліскавіцы».

И что-то тревожит, как предка тревожило встарь,

И выглядит дивно, хоть нечему, вроде, дивиться.

Всё спутало время… У времени странный отсчет –

Его понимают лишь старцы да малые дети:

Грачи прилетели… А им уже скоро в отлет…

Ребенок родился, чтоб юность свою не заметить.

Вот так и ведется… Так истинно… Так испокон.

Я тихую тайну в душе заскорузлой лелею,

Чтоб голос Отчизны услышать сквозь сумрак времен,

И, охнув, уйти навсегда, незамеченным ею…