Горе / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

Молчаливые, без боя, часы с ярким циферблатом высвечивали начало шестого утра. Сергей Иванович, лёжа в кровати на высокой подушке, смотрел на бегущие по табло циферки и дышал по своей методе, которую выработал за годы постинфарктной жизни. Вдох носом, на пять счётов, пауза, потом плавный, медленный выдох через рот. Итак – двадцать восемь раз, не останавливаясь. Верхнее давление удавалось сбить, минимум, на двадцать, часто и больше, единиц. Дело нехитрое, но абсолютно надёжное, кардиологом проверенное и одобренное. Просыпаясь чуть свет, Сергей Иванович не раз задумывался, что для него важнее в жизни: сам факт случившегося когда-то инфаркта миокарда, почти забытого за давностью лет, или нынешняя аритмия с мерцательностью и другими пакостями в слабеющем сердце. Впрочем, тот давний эпизод с госпитализацией он не забудет никогда.

Двое санитаров с носилками зашли в кабинет дежурного военврача, один из них, не глядя на больного, спросил:

– Кому тут нужны носилки? – И только после этого посмотрел на почти стокилограммового пациента, сидящего на кушетке в белой нижней рубашке. – Выйди в коридор, там и уложим. Иначе в дверь не пролезем...

– С дуба рухнул? – Оборвал санитара больной. – Я сам дойду до выхода...

Так и пошли по коридору: он впереди, за ним поплелись санитары с носилками подмышками. Кроме начотделения кардиологии никто в госпитале, похоже, не был готов подписаться под диагнозом: интрамуральный инфаркт миокарда. Но начальник, недавно вернувшийся из Афганистана, нервный, шебутной, был непоколебим, на него не смог повлиять даже лечащий врач больного, который сказал:

– С таким диагнозом человеку невозможно удержаться в войсках. Да и в обычной жизни – будет нелегко...

Когда в отделении поняли, что с диагнозом переборщили, отступать было поздно, все стали отстаивать честь мундира. Врачам, правда, пришлось удлинить время нахождения больного на стационаре, вводить какие-то дополнительные исследования и процедуры. Но факт остался фактом: пациенту пришлось уходить по состоянии здоровья с должности замначальника по воспитательной работе военного училища. Остались в прошлом военно-политический вуз, Афганистан, служба в гарнизонах то Севера, то Юга страны.

«Вот и ответь на простой, казалось бы, вопрос? – Думал в который уже раз Сергей Иванович. – Ясно, что от инфаркта не убежишь... Хотя тот же Шеварднадзе жил с пятью инфарктами, работал до самой смерти, такое умудрился натворить и в перестройку, и особенно в последние годы своей тбилисской жизни, что до сих пор многим икается». Но нынешний пенсионер, Сергей Иванович, конечно, знал, чем закончатся его рассуждения: «Сердце есть сердце. Миллионы людей уходят в год, вот так, просто... А я ещё больше трёх десятков лет живу, до гражданской пенсии дотянул, хотя тогда, в полное моё горе, ни стажа военной службы, ни пенсии, ни профессии, как таковой, ничего у меня не было...»

Да ещё при трудоустройстве на работу, увидев в графе его личного дела воинское звание «майор», в кадрах почти всегда спрашивали:

– Вас уволили в связи с чем? Что-то случилось? Или по болезни...

Он зверел, но тихим голосом отвечал:

– По идейным соображениям. Боролся за демократию...

Ему не верили, говорили, что доложат о нём по инстанции и обязательно «отзвонят». Не звонили. А его семья уже жила только на зарплату жены, корректора издательства. Он, конечно, подрабатывал: на рынке, гигантской барахолке, был грузчиком, помощником продавца на «Стройдворе», имея, хоть и военное, но гуманитарное образование, котировался как хороший сортировщик книг на торговой базе. И много пил, понимая, что после пережитого инфаркта, водка – не помощник, но остановиться не мог, по таким законам жил тот самый якобы свободный рынок, поглотивший всю страну. Других вариантов у него и не было. Старший сын только поступил в вуз, всё видел, переживал, предлагал год-другой поработать, помочь семье, а потом уже вернуться в институт. Но мать запретила ему даже говорить об этом вслух. Тот замкнулся, молчал неделями, стараясь не пересекаться с отцом на совместной жилой площади. После каникул трое его сокурсников, включая и сына, заработали на организации и проведении экскурсий для интуристов кучу денег, сняли квартиру в «хрущобе», стали жить на «свободной территории». Видеться с семьёй он стал не чаще одного раза в месяц.

Младший сын неплохо учился в седьмом классе, школа – окраинная в городе, своеобразная, учились в ней дети гастарбайтеров и железнодорожников, поскольку рядом с микрорайоном располагалось депо подвижного состава. В конце осени Сергей Иванович узнал от жены, что младший сын не обедает в школе, а ещё та просила обратить внимание на ссадины и синяки на его лице и особенно на теле. Короче, отец выяснил, что подростки из параллельных классов, в основном, кавказцы, отбирают у сына всю наличность и требуют приносить деньги ежедневно. За неисполнение – наказание, «тёмная» в туалете или в углу большого школьного двора, возле спортплощадки.

Утром бывший майор надел парадную форму, она преобразила его, он стал мужественным, представительным, видно было, что это – точно его наряд, к которому он привык за десять с лишним лет воинской службы. Вместе с сыном они пришли в школу, где «шестёрки» прямо в раздевалке уже собирали дань с учеников. На входе стояли двое пенсионеров, охранники, поведение подростков их не волновало, они вообще не смотрели, чем те занимаются в вестибюле. К майору отнеслись с уважением, сказав, что кабинет директора – на втором этаже.

– У меня урок... Не хватает учителей, – говорил на ходу директор. – Вот бегу на урок химии, пристраивайтесь ко мне, по дороге успеем познакомиться... А ребятам летом поступать в вуз и химию, как предмет, никто не отменял, ха-ха-хе-е-е, – засмеялся он тихим, доверчивым смехом.

Сергей Иванович успел по-военному доложить тому суть проблемы но, похоже, не удивил, а только ещё больше огорчил его. Он знал о поборах и вымогательстве, но беда, как выяснилось, не в семиклассниках: тех закабалили старшие парни, это им несут деньги, отобранные у подростков.

– У вас есть час времени? – Спросил директор. – Пройдите ко мне в канцелярию, там почитаете книжки, в шкафах есть весьма приличные авторы. Я вернусь, и мы закончим разговор о нашей беде...

***

Итогом их встречи, где Сергей Иванович признался директору школы, что с армией пришлось расстаться из-за проблемы со здоровьем, стало неожиданное предложение:

– Хотите с будущей недели приступить к работе военруком? Детали в РОНО (районный отдел народного образования) и военкомате я утрясу. Деться им некуда, ставка пустует третий год. И даже скажу почему: на такие деньги бывшие офицеры не идут.

Самую тяжёлую, третью учебную четверть, новый военрук, директор школы и местный участковый встретили без шума и суеты, но им удалось, наконец, прекратить даже попытки вымогательства денег у подростков, нескольких учеников поставили на учёт в полиции. Фамилии их громогласно объявили на воспитательных часах в каждом классе. Работ по наведению порядка было невпроворот, а военрук всё время был на виду, поэтому его признали в школе, особенно среди самой трудной категории учеников в пятых – седьмых классах. Он принципиально ходил на уроки в военной форме, хотя военкомат попытался кочевряжиться, мол, нужна полная выслуга лет для ношения формы одежды. Тогда заведующий РОНО сказал военкому: «Приходи сам на уроки, у меня в школах не хватает больше десятка военруков». Так был решён и вопрос по ношению формы, тоже тихо, без шума и суеты.

– Сергей Иваныч, как тебе удаётся так спокойно и ровно вести себя с любыми учениками? – Несколько раз в разговоре один на один спрашивал военрука директор школы.

– На мне офицерская форма. Считайте, что нас уже двое... – Шутил военрук. Но все видели, как в спортгородке он легко подтягивается на турнике, красиво выполняет трудные упражнения на брусьях, на спор больше всех выжимает пудовую гирю. И эти факты не нуждается в рекламе, мальчишки видят и поминают, кто есть кто в этом мире.

Перед уходом директора на повышение, в министерство, у Сергея Ивановича состоялся с ним мужской разговор:

– Первое, что сделаю в команде нового министра просвещения, это восстановлю должность замдиректора школы по воспитательной работе. Я знаю, кто и зачем ликвидировал эту должность... И что удивительно: живы – здоровы те просветители в кавычках, на денежных должностях продолжают свою гнусную работёнку. Ходят, гордо выставив груди... Как у Маяковского, честное слово. Один наш «друг» – академиком вдруг сразу стал, в университете подвизался, до сих пор даёт советы по развалу просвещения. Эх, жаль, Серёга, ты не предметник, не могу рекомендовать тебя на должность директора школы. Но замом директора, на новую должность, точно поставлю...

Так и случилось, но всё – в неполные два года: и новая должность в школе, и первая госпитализация после давнишнего инфаркта, правда, плановая, без «скорой помощи». Итоги обследования – неутешительные: аритмия, снова упомянут левый желудочек (сердце с надрывом). А новая директриса школы – довольно молодая особа с двумя иностранными языками, пришедшая сюда явно для записи в послужном списке, спросила его, без обиняков:

– Как думаете, с работой моего зама справитесь? Не слишком сильны нагрузки для вас?

– Двадцать лет я в школе, справлялся с любой работой, нареканий не было, – сказал заместитель и почувствовал, как забилось сердце, пытаясь выскочить из левой части груди.

Наверное, у него был вид потерянного человека, похоже, он сам испугался такого сильного и неконтролируемого биения сердца, да и по лицу директрисы понял: надо сворачивать трудовую деятельность. Благо, учительский стаж был наработан полностью, даже чуточку с избытком. Сергей Иванович созвонился с бывшим директором школы, они встретились, несмотря на запреты, выпили коньяку, и тот сказал, что у него уже был разговор с новой директрисой.

– У той дамочки – поддержка, – Резюмировал он. – Причём не в нашей конторе, бери много выше. Хотят постепенно сделать профильную школу с иностранными языками, чуть ли не интернат, чтобы он стал базовым для нескольких элитарных вузов. Ты понимаешь, о чём я говорю? Что тут скажешь: веление времени, не поспоришь. Так что я даже рад, что ты спокойно смотришь на свою отставку. До конца года я тебя продержу, оформление на пенсию пройдёт со всеми регалиями и наградами. Не обижу, Сергей Иваныч, друг ты мой верный... А ты вот что: береги и ещё раз береги себя. Твоя должность позволяет тебе быть и хорошим, и даже требовательным на-блю-да-телем. Вот и смотри, требуй исполнения всех планов нашей бурной общественной жизни.

***

Сергей Иванович включал лампу на прикроватной тумбочке, брал в руки книгу, читал, ожидая, когда проснётся жена. Она была моложе его, совсем недавно пополнила ряды пенсионеров, хорошо спала, много гуляла по окрестностям парковой зоны, окружавшей их жилой микрорайон. Она категорически запрещала мужу разводить сантименты, копаться в своей прошлой жизни, анализировать те или иные поступки, которые, по её словам, утратили меру ответственности за них. Он всё чаще вставал раньше супруги, принимал лекарства и пил чай на кухне, глядя в окно на новостройку. И днём, и ночью строители сооружали несколько домов для переселенцев из «хрущоб», а между их мрачноватыми корпусами яркими огнями светился почти достроенный приземистый водный стадион с тремя бассейнами, куда вошёл и «лягушатник», предназначенный для самых маленьких жителей микрорайона.

Ему сегодня предстояло гулять одному: жена договорилась о встрече со старой знакомой – Есфирь, одинокой женщиной, живущей напротив них в престижном доме сталинской постройки. Её муж больше двадцати лет работал торгпредом в странах Индийского океана. Сергей Иванович догадывался, что тот был разведчиком наших служб, но Петюня, так звала его жена, ни разу не прокололся ни в разговорах, ни даже за столом, хотя мог выпить, наверное, ведро водки. А скончался, при этом, от сердечной недостаточности, прямо на прогулке с собакой, у пруда. Есфирь пережила тогда сильнейший стресс, растерялась, поскольку в своей жизни и года не работала, пособие у неё было минимальное, а переоформление пенсии мужа заняло очень много времени и нервов. И случилось самое страшное: к концу этого сумасшедшего года она попала к онкологам, выдержав за короткое время несколько тяжелейших процедур химиотерапии.

Совсем недавно Сергей Иванович не узнал её, когда встретил на прогулке в парке, и понял, что с ним поздоровалась Есфирь, лишь, когда ушёл по тропинке на полсотни метров. Он, видимо, настолько растерялся, что дома ничего не мог толком объяснить жене. Говорил одно: она жёлтая, щёки сморщились и обвисли, парик то ли от невнимания, то ли от похудения лица сполз на одно ухо. И что самое неприятное: она будто ждала, что он её не узнает. Бросила на него секундный взгляд, тут же отвернулась в сторону, но не сказать «здравствуй», видимо, уже не могла. Он несколько раз повторил жене:

– Надо встретиться с ней, поговорить, поддержать... Может, ей что-то надо. Сын у неё, как и отец когда-то, мотается с семьёй по заграницам. А она неделями и месяцами – одна...

– Она – врач-стоматолог, правда, работать по специальности ей не пришлось. Всё знает, понимает лучше нас с тобой, что произошло в её жизни. Ты, вижу, переживаешь... Не надо так близко принимать всё к своему сердцу. И помни о супруге её, Петре: само радушие, сама энергия, а сердце не выдержало. Конечно, я позвоню ей, всё узнаю, договоримся о встрече, может, даже в кафе зайдём, посплетничаем, как в былые времена...

К обеду Сергей Иванович возвращался домой из аптеки, куда заскочил после прогулки, потратив на лекарства почти треть месячной пенсии. Чего только не было в пакете, и всё предназначалось его сердцу. Он думал о нём: «Как, бедное, выдерживает столько лекарств? Всю жизнь, семьдесят лет, качает кровь, даёт мне жизнь...» И вдруг вспомнил стихи друга, тоже пережившего Афганистан:

Неприкаянные

Оно давно скончалось, не стучит,

Одни шлепки и вдохи в стетоскопе...

И к алтарю, хоть приговор кричит,

Я знаю, не придёт братва из роты.

Я не солдат, но и – не пацифист,

Попал в пески из камеры хранения,

Встречал гробы, безмозглый атеист,

Для сердца потеряв кольцо спасения.

Стирают чётки годы на пути,

Без рук, без ног – они моё смятение,

Ушёл бы я... Куда и как уйти,

А кто помянет в день поминовения?

Я – рядовой, ты – генерал, живём вот так:

Сам дышишь – в том уже спасение,

Как тот цветок, кроваво-красный мак,

Который оказался откровением...

«Война. Вот где настоящее горе. – Думал Сергей Иванович. – Тысячи неприкаянных. Целое поколение...»

Художник: В. Шульженко (из открытых источников).