 |
          |
|
 | ||
«Им песня о рождении Христа воспета…» |
Напиши, поэт…
А в глазах твоих ореол огня и зелёный лайм! Между строчек плен, а в стихах до дна для любви прайм-тайм… В них тонуть тепло до мурашек рук и до ватных ног, До в моей груди твоего тук-тук как обратный ток.
Свет вселенной всей не заменит лун и созвездий флёр Из твоих стихов, колдовских лагун и туманных гор, Из бегущих строк за земную ось, за пределы сфер… Напиши про дождь, про песчаный плёс, напиши про снег…
Я хочу как пить вновь читать тебя с рафинадом слов, Я саванна чувств, я стихий маяк в королевстве снов… Пустоты бокал разлетелся в крик, в сплин унылый в грудь… Напиши про дождь, про желанный миг, хоть про что-нибудь…
Крем-брюле закат, голубая даль, корабли в порту… Между строчек плен, я твою печаль со своей кладу В закрома души, в коробок для нот, в оригами цвет… Напиши про дождь, про хрустальный лёд, напиши, поэт!
И в глазах моих ореол огня и зелёный лайм! Между строчек плен, а в стихах до дна для любви прайм-тайм… В них тонуть тепло до мурашек рук и до ватных ног, До в твоей груди моего тук-тук как обратный ток.
Мой край
Никаких «Прощай», мой разбитый в твердь огневой рубеж. И без окон дом, и без дома дверь — всё в тумане беж. В световых лучах православный храм с золотым крестом… Колокольный звон беспокойных гамм… Ты и я фантом.
Отгремели в нас ураганы зла в неизбежный час. Отгремела ночь — тишина легла белым снегом в грязь. Не слышны шаги, я иду и нет — я лечу как стриж Над сырой золой, сорванных в кювет, обгоревших крыш.
Порастут травой кирпичи, стекло, чернота руин… Мой разбитый в хлам, белым набело расцветёт жасмин. Будет ясный день, будет ясной ночь, будет цвет кружить, И в твоих полях золотым зерном корни пустит жизнь.
С чистого листа, с фермерских широт ты начнёшь расти! Над тобой рассвет новый день зажжёт с божьей высоты. Пусть же смоет дождь черноту и смрад с каменных равнин… Чтоб построить дом, посадить здесь сад, чтоб играл в нём сын.
Не в войну, а в мяч! По росе босым! И с нас хватит войн. Всё пройдёт, мой край, словно с яблонь дым, всё пройдёт как сон. Не прощусь с тобой, как бы ни был плох и потрёпан в пыль. Здесь моя земля! Здесь родной порог и в слезах ковыль.
Свет очей моих…
Свет очей моих, что мне оттепель, если сердце сильней колотится, если руки теплы и скованы поцелуями мягких губ? Что зима мне, что снег в проталинах? Я устала Тебя вымаливать всякий миг, всякий час от сумерек до потёмок, и не могу
отпустить, отойти, опомниться — Ты мой сон и моя бессонница, Ты мой дом и чужая улица лунных яблонь и райских птиц. Я Тобой, будто небо звёздами, зажигаюсь и жаром пользуюсь так невинно и так осознанно, что попробуй не отзовись
на аккорды капели медленной, и нечаянно, и намеренно спровоцируй меня на лирику с водопадом ванильных строк… Выдох, вдох, и опять симфония, а глаза до того бездонные, что тонуть и тонуть в них хочется вдоль сомнений и поперёк.
Наизусть ночь читает истины — я от ласки Твоей зависима. Что мне оттепель, что метелица, если Ты свет моих очей? Если Ты всё моё до чёртиков, если я без Тебя как чёрствая, и тоска по Твоим объятиям чёрной ветоши туч мрачней.
Простое чудо
На осколках пристрастий души и сердца Я растила с любовью простое чудо, И когда по ночам звёзды страхи будят, Обнимает меня мой духовный лес.
Шелестящий иголками тонких сосен И окованный сплином ночной сонаты, Он мечтами о чём-то большом богатый И не верит словам тишины всерьёз.
Он мне дарит луну на рыбацкой леске, А снимая с крючка золотую рыбку, Отпускает волшебным рассветом брызгать На всё самое чёрное, что ни есть.
Он прекрасен до хвойных своих ладоней, До корней, огибающих боль и слёзы. Мой причудливый лес за меня дерётся С тем, с чем справиться в общем-то не дано.
Ни влюблённости, ни романтизму стати. Я сама будто пень рассыпаюсь тленом, И сама от себя никуда не денусь, А мой лес продолжает меня спасать.
И рисует на окнах морские волны, Шум прибоя и крики безликой птицы, Золотистый песок и как день садится В покидающий пристань рыбацкий чёлн.
Всё проходит. Туманы, печали, страхи… Сосны смотрят моими глазами в оба. Одиночество — это почти свобода От того, что держало ещё вчера.
Кот пишущей ямбом грусть
Там за дверью, залитой теплом, свет. Солнце жмётся щеками в квадрат окна. Пыльный стол в ожерельях стихов сед. Ты с бумагой как с богом опять честна.
Не мешать, не скользить чернотой лап По плывущим лучам янтарём сверкнуть Призывает то чувство, когда стал Покровителем пишущей ямбом грусть.
Добровольно прикован зарёй в пол. Шерсть взъерошила где-то под грудью блажь. До того романтизм твой с ума свёл, Что боюсь в твою сторону и дышать.
Подбираешь ли рифму в узор чувств И к стене обращаешь прямую речь, Поэтический плач торжеству чужд, Но твой плач я готов у двери стеречь.
Допиши до конца череду драм — и в колени уткнусь фанатичным лбом, Буду пальцам на чёрной копне рад, И приму на себя твоих строчек боль.
Ты варишь борщ
Осенних листьев в мокрых стёклах Горит садовая вуаль. Ты режешь кубиками свёклу — тебя на кубики печаль.
В немом упрямстве тесной кухни Кипит былой привычкой борщ, А взгляд, в пустое место рухнув, Как небо чёрное точь-в-точь.
Пустые дни, пустые ночи Опали золотом с берёз. Ты варишь борщ, а есть не хочешь, И целый мир ни то, ни сё.
Сера и скатерть, и салфетки, И сжатый воздух в доме сер. И я здесь появляюсь редко… У взрослых много всяких дел.
А борщ твой, правда, самый вкусный… И я приеду как-нибудь — в свекольной памяти погрузнуть И душу в детство окунуть.
«Оливье» с макинтошевым яблоком
Приготовь «Оливье» с макинтошевым яблоком, куколка, Потеряйся в заснеженном ельнике прежних времён, Закрывая глаза и вдыхая январские сумерки Той волшебной зимы, где в тебя был по-детски влюблён Наш румяный сосед в чёрно-бурой ушанке и в валенках, В угловатом пальто, что не знало ни сносу ни дыр… Приготовь «Оливье», и хотя бы на миг снова маленькой Удивлённо посмотришь, как снег за окном закружил. Снегопад. Жизнь чужая тобой проживается в городе, А твою, будто крошки, склевали синицы судьбы… Минус двадцать, и грустному сердцу и любо, и дорого Сквозь метель расстояний привязанным к светлому быть. Приготовь «Оливье» с макинтошевым яблоком, с брокколи. Городская зима — это время опасных простуд. Помнишь, в снежном саду боязливая пальцами робкими Собирала калину в судок, что из веток плетут. Помнишь, мёрзлые ягоды таяли, помнишь, духмяные? Кто б провёл в захудалый посёлок дорогу и газ? Знаешь, милая куколка, милая внученька, ранами Старый сад без тебя кровоточит зиме напоказ. Только ты не тревожься. Порадуйся снежной мелодии. И с теплом вспоминай деревенский трескучий очаг… «Оливье» на столе, и коль Богу так было угоднее, Городская моя, с Новым Годом, и всех человеческих благ.
Волны души
Бьются метели о тихую гавань окна. Звёзды на спинах китов распускаются мальвой. Кухня — ковчег, и мне с палубы сонной видна Синяя вечность над замком надежды хрустальной.
Лунные зайчики в снежную ночь пишут стих На ледяных куполах недостроенных башен. Стих там и здесь, здесь и там между строчек немых Шёпот рояля порывом тоски взбудоражен.
Город, как сказочный порт, атакован и сдан. Всё что прошло, то прошло, но на белой пастели В ярких мазках оживает ночной караван Девичьих грёз и страстей, что своё откипели.
Синюю вечность назад белый снег также мёл, Только свеча нежных чувств не чадила огарком. Поздно ли, рано ли мальвами выстелить стол, Так чтобы волны души вновь сомкнулись на ярком…
Грустное
Боярышник в заснеженных бинтах притих, Раздав нехитрый ужин снегирям и белкам. Бездонная тоска сокрыта в снеге мелком. Двор замкнут на засов немилостью святых.
И только птицы вне беды навеселе. Выводят двор из леденящего молебна Невинной трелью, и неистово хвалебна Их ода миру на поруганной земле.
К разбитым окнам жмётся гадкий персонаж. Он точка боли. Он скала. Его не сдвину. А души павших в облака мне смотрят в спину, И снегом засыпают двор безлюдный наш.
Испуганная белка скачет по седым, Ладони возводящим к господу, фигурам Израненных кустов, и ночь во взгляде хмуром Пугает чернотой, которой не хотим.
Боярышник в снегу как светлое пятно. На тонкий месяц эпизод из снов наколот. Сковал в отравленном колодце воду холод. И я боюсь, что тоже умерла давно.
Кружевная пропасть
Всё рано или поздно станет кружевным. Всё на своих местах от столбика до шага. В узорной монотонности сплетённых зим С кислинкой талых на ладонях винных ягод.
Всё полотно. Всё душный кокон глупых драм. Пусть сокрушение души совсем некстати, Но я тебя до полуслова воссоздам Из правды сердца и надуманных объятий.
В просвете ёлок звёзды разливают грусть. И любо-дорого смотреть на искры снега, И помнить то ли смутно, то ли наизусть, Как растекалась под покровом дрожи нега.
Глаза две бездны из богемского стекла, И снег такой же, как сейчас, неторопливый, Любовь, а может не любовь, но истекла Полётом бабочек над жалящей крапивой.
Всё рано или поздно станет кружевным. Твои слова давно овиты колосками. Связала мне судьба тебя, да жаль, чужим, И кружевная пропасть встала между нами.
Межсезонье
Не осень. Межсезонье прорастает из тоски И требует внимания к бессолнечному небу, И где бы в ноябре туманном робкий след твой не был, Я слышу в ворохе листвы знакомые шаги.
Привет… Оберегаемый дождями вздрогнул сквер. На мокрых фонарях пропитан серый глянец грустью. И поделилась бы с тобой своей печалью, Хьюстон, Но неделимой нотой блюз разлуки льётся вверх.
Под траурным зонтом старуха кормит голубей. За кружевными шторами из синих ягод тёрна Колючим снегом за живое каждый голубь тронут, А я не снегом, а ладонью бережной твоей.
И не зима, не осень мимолётным взглядом в высь Толкает в лужи, в чьей нелепой власти целый город… И снег, как тысячи дождей назад, о прошлом вторит, А я с тобой хочу по лужам в никуда пройтись.
Словами тают хлопья в межсезонный час пути, И ты почти со мной идёшь по городскому скверу, Как белый снег, как много снега в полумраке сером, И так же таешь, не успев дослушать до «прости».
Надень пальто
Господня милость, Ханна, что с тобой не так? Зима зиме и рознь, зима зиме и схожесть. На письменном столе растёт гора бумаг. Ты без стихов уже и дня прожить не можешь.
Волшба плетённых слов из винной тишины Пылает коконом в закрытой свету спальне. А между прочим, светом звёзд оживленны Снежинок стаи за твоим окном хрустальным.
Морозность щиплет бульденежу кисти рук. Он ловит тонкий иней, думая согреться. Надень пальто, и выходи, — я посмотрю Как ты откроешь блюзу бульденежа сердце.
В сей добрый вечер он бульварный пианист. Им песня о рождении Христа воспета. Надень пальто, и по ступеням вниз спустись Коснуться краешком души большого света.
В сей добрый вечер звёзды, как твои стихи, Вписались в черноту сиянием и блеском. Надень пальто, Господня милость, и глухих Прости за то, что любоваться небом не с кем.
Ты только мне скажи
В ненастный вечер с грустью неземной Ты зябнешь босоногими дождями В асфальтовых воронках, и в окно То постучишь, то краем глаз заглянешь, Особая, печальная до слёз, И льётся блюз каскадами печали. А я молюсь на золото берёз О том, чтоб спящий мир в ветвях качали.
Меня услышь сквозь хриплый крик совы, Рассерженной на слякоть и туманы. И пусть мои прошенья не новы, Тебя просить о мире не устану. Оденься в платье цвета «рыжий лес», Не прячь глаза Мадонны за вуалью, И мы с тобой станцуем полонез В краю, где порох воробьи клевали.
А хочешь, пустимся с тобой в фокстрот, И растанцуем ночь безлюдных улиц… Ты только мне скажи, что оживёт И сад, и дом, и город, где столкнулись Добро со злом, а может быть, беда Не по лесу ходила, а по людям… Ах, осень, осень, если б я могла, Я просто б огласила мир повсюду.
Калиновая горечь
Говорят, двери в церковь открыты для всех, и вот я иду за тобой по пятам к алтарю в свечах. Как калиновый чай на губах, по тебе горчат неотпетой души мысли в тон беспокойных нот,
мысли в тон неприкрытой досады, что растерял, будто ясень в дождливую осень скупую медь, отражением право в зеркальных зрачках чернеть, быть не призраком, а человеком больших начал,
у которого в планах семья, палисад и дом… и кружить на руках тебя в платье белее вьюг… Свет покровской свечи на ладонях вконец потух — ты просила найти моё тело в бреду немом.
Я не там, и не здесь, как рукой к сердцу не тянись… От потерь до потерь во мне вера крепчала в нас. До чего же калиновым чаем горчит рассказ неотпетого сына Отчизны с крестами ввысь.
Я иду за тобой круг за кругом, из зала в зал. Может где-то в какой-то больнице ни жив, ни мёртв? Ты выходишь такой же из церкви в просторный двор, а там холод венки на солдатских гробах сковал.
И ты плачешь по мне, будто в каждом я. Если смог бы, и сам бы завыл как побитый волк. Боже правый, неужто и правда я в битве слёг? Почему ты не дал мне за мать и отца стоять?
Снова горько до жути губам и горит в груди. Будто рвётся душа и болит всё сильней спина. Открываю глаза! Ты со мной, как во сне, бледна, и огарок покровской свечи на столе чадит.
А сказать не могу ни полслова, ни ах, ни ох. Только пристальным взглядом кричу тебе: «Хватит слёз. Я живой! Я к своим вопреки всем и вся дополз... И я встану, не плачь! Ибо встать мне велел сам Бог».
Выстой
Здесь закат над полями духмяный. Здесь полынью горчит горизонт. Здесь художник, в стихийной сутане, Будто пишет мой красочный сон Золотистым лучом сквозь молитвы, Золотистым лучом сквозь войну, — Просто мир, просто даль, просто «Выстой», И я сердцем в надеждах тону.
С терриконов спускаются трели, С колокольни — обрывистый звон. Милый загород точно свирельным Волшебством допьяна опоён. Степь донецкая вспыхнула гладью, Ковылями натянутых струн. И на танки в окопах не глядя, Я в тебе окунуться иду.
Растворяюсь душой без остатка В благодати некошеных трав. Я в объятиях солнечно-сладких От всех бед и страстей спасена. Золотистым лучом сквозь молитвы, Сквозь ветра, что привычно скорбят. Просто мир, просто даль, просто «Выстой» … Я стихами рисую тебя.
|
||||||||||||||||||||||
|
СЕТЕВАЯ ВЕРСИЯ
/ АРХИВ НОМЕРОВ
/ АВТОРЫ
/ РУБРИКИ
/ ПЕЧАТНАЯ ВЕРСИЯ
/ О ЖУРНАЛЕ
/ КНИГИ
/ ПАРТНЁРЫ
/ АКТУАЛЬНО
/ КАРТА САЙТА
|
|
