Находясь за границей, человек быстро привыкает к тому, что окружающие не понимают того, что он говорит на родном языке, поэтому не следит за своей речью. Может выдать интонация, выражение лица, но только в том случае, когда он говорит эмоционально и взволнованно.
Завтрак в отеле, где мы живём, с семи часов. На первом этаже, где находятся столики, стулья и витрины с предлагаемым к завтраку ассортиментом блюд: варёными яйцами, сливочным маслом в маленьких коробочках, йогуртом в стаканчиках, круассанами и штруделями в полиэтиленовых упаковках, – многолюдно. Обычно я сажусь в самом углу, спиной к присутствующим, не люблю, когда глядят, как я ем.
Преобладают корейцы, прибывшие в Сеул на экскурсии из провинции, есть несколько немцев и парочка пожилых англичан, муж с женой. Русских я не встречал до той поры, пока однажды утром не услышал знакомую речь. Говорила женщина:
– Павел, ты напрасно меня сюда привёз, это выброшенные на ветер деньги. Я не верю, что меня вылечат.
Мужчина молчал, и она продолжила.
– Мне пятьдесят лет, бороться за полгода жизни не имеет смысла. Ничего хорошего за это время не произойдёт, состояние моё будет ухудшаться, я измучаюсь сама и измучаю тебя. Ты истратил на моё лечение все деньги, как ты будешь жить?
Мужчина продолжал молчать, хотя на эти слова стоило что-то ответить, с такой искренней прямотой они прозвучали. Мне стало не по себе: получается, что я подслушиваю. Зачем мне знать чужие проблемы? Муж привёз тяжелобольную жену на лечение, моё сочувствие значения не имеет, кроме того, в любом сочувствии есть червоточина: ты жив и здоров, а человек, которому ты сострадаешь, скоро умрёт.
Чтобы не раскрыть себя, я стал ждать, пока русская пара закончит завтрак и уйдёт. Но они сидели долго, женщина больше ничего не говорила, и мужчина молчал, но я чувствовал, как тягостно им обоим.
Наконец, они поднялись, я видел в окно, как они вышли из отеля: женщина – маленькая, прямая, – шла напряжённо; мужчина, – огромный в высоту и ширину, – вразвалку, словно испытывая боль при ходьбе.
Из-за этой встречи я опоздал в тот день на работу, в офис компании, которая наняла нас, трёх российских инженеров, для того чтобы проверить готовность документации по оборудованию, предназначенному для нефтяного объекта, строящегося в России.
Эта история имела продолжение: вечером, когда я вернулся в отель, в холле меня остановил Павел. Он смущённо спросил:
– Вы случайно не знаете, где тут можно купить порядочной картошки?
Он был в полной уверенности, что я русский. Русских людей за границей видно сразу же.
– Зачем вам картошка? – удивился я.
– Хочу сделать пюре для Нади.
– Купите батат, я видел на рынке.
– Батат – не то, – отмахнулся Павел огромной ладонью, размером с ракетку для тенниса, – батат сладкий и противный, Наде он не понравится.
Фигурой Павел напоминал знаменитого штангиста Жаботинского, и лицом был немного похож на него.
– Надя, это моя жена, она больна, – объяснил он, – у неё плохой аппетит, хочу её чем-нибудь удивить, картофельное пюре будет в самый раз.
Мне случалось подолгу жить в Южной Корее, своеобразное меню корейцев утомляло, поэтому, когда я летал на побывку домой, обязательно привозил чёрного хлеба, селёдки и солёного свиного сала. К сожалению, все эти деликатесы уже закончились. Удивить Надю мне было нечем.
Мы присели за столик, и Павел долго разъяснял подробности приготовления картофельного пюре, словно готовить его предстояло не ему, а мне. Что нужно не скупиться на сливочное масло, выбрать его высокой жирности, найти высококачественное молоко. Что после варки картофеля нужно обязательно слить всю воду. Что для пикантности вкуса можно добавить протёртый сыр горгонзола и немного измельчённых грибов.
Говорил Павел так убедительно, словно речь шла о чём-то жизненно важном. Но меня не заинтересовали эти кулинарные подробности, извинившись, я поднялся к себе в номер, на третий этаж.
Каждое утро я видел, как эта странная пара направляется к проспекту, проходившему неподалёку: такси неудобно подъезжать к отелю, на узкой, тупиковой улице, которая вела к нему, было трудно развернуться.
Надя принимала сильнодействующие процедуры, после возвращения из клиники, она сразу же надолго засыпала. Павлу было скучно. Вычислив, когда я возвращаюсь с работы, он стал ждать меня вечерами в холле и рассказывать о своих печалях. Он не понимал, что когда делишься ими, невольно взваливаешь часть груза на того, с кем делишься. Извиниться и уйти я считал жестоким, поэтому терпел, подолгу слушая Павла.
Он рассказал мне свою жизнь, она выглядела вполне обычной, и была нелёгкой, как любая жизнь.
Он женился сразу же после армии, как говорится, «рано созрел», терпеть без женщины было невмоготу. Если б он, не торопясь, разобрался в какую семью идёт, был бы осмотрительнее, но разбираться было некогда, его избранница забеременела до свадьбы. Она с ужасом сообщила об этом Павлу, и он не сразу понял, в чём причина столь сильного испуга. Оказалось, что она боялась того момента, когда о случившемся узнает мать.
Мать Ирины, Евдокию Прокопьевну, которую за глаза звали Дусей, Павел видел до свадьбы два или три раза, и определённого мнения о ней составить не успел. Оно не казалось ему слишком важным, ведь он женится не на Дусе, а на Ирине. В дальнейшем он поплатился за эту неосмотрительность.
Дусе было сорок шесть лет, но выглядела она устало и поношенно, без всякой натяжки можно было накинуть ещё лет пятнадцать, а то и больше. Редкие волосы неопределённого, сероватого цвета были небрежно сжаты на затылке пластмассовой заколкой, кожа под подбородком провисала и морщинилась, глаза с замершем в них укоризненным выражением, казались намного крупнее под мощными стёклами очков в коричневой роговой оправе. Дуся была исключительно худа и давно утратила женскую привлекательность, если, конечно, когда-то её имела. Когда она нервничала, а нервничала она постоянно, на шее угрожающе вздувалась толстая вена. Семья висела на Дусе тяжким ярмом, она тащила этот груз, ненавидя и любя его.
Её муж, – Николай Матвеевич, – не играл в семье решающей роли, когда Дуся принималась его ругать, безнадёжно махал рукой и уходил курить на балкон. Он был худ, как и Дуся, выглядел измождённо, словно от непосильного труда, хотя уже много лет работал в военкомате, и чересчур там не напрягался.
Павел подолгу курил с ним на балконе, ожидая услышать откровения и жалобы, но Николай Матвеевич не был к ним склонен, возможно, из страха перед женой, он любил повторять, как главную свою заслугу: «Семью я обеспечиваю полностью».
В квартире жила ещё старшая дочь Ирины, – Людмила с мужем Витьком. Они копили на квартиру, экономили, все их разговоры были только об этом. Настоящая жизнь, в том числе рождение детей, мыслилась ими только после приобретения собственного жилья. С Людмилой Дуся иногда советовалась по хозяйственным вопросам, Витька – почти не замечала.
Молодожёнов поселили в проходной комнате, Павлу это не понравилось, но спорить с Дусей было бессмысленно. Тонкости быта ей были известны доподлинно:
– Двери плотней закрывайте, если стесняетесь, никто вас подслушивать не собирается.
Ложилась она позже всех, вставала рано, Павел сквозь сон слышал её утренний стремительный проход через комнату в кухню, потом на лоджию, где стояли холодильники. Первый – был в прихожей, на лоджии – ещё два, все они были забиты продуктами до отказа, к дверце того, что в прихожей, приставлялся тяжёлый табурет, чтобы она не открывалась. Мясо при этом семья ела не часто, нажимали на грибы, сбор которых Дуся организовывала в лесу, неподалёку от дачи, в промышленных масштабах. Павел занимался тяжёлой атлетикой, ему требовалось много энергии на тренировках, он не мог довольствоваться одними грибами. Ирина втихомолку подкармливала его отдельно, Дуся корила этим Ирину, излишние расходы её раздражали. Ирина, с раннего детства подавленная матерью, не возражала. Ситуация время от времени накалялась, завязывались скандалы, становиться таким же покорным и бессловесным, как Витёк, Павел не хотел.
Как-то поздним вечером, когда Ирина и Павел готовились ко сну и размышляли, не заняться ли интимной жизнью, вдруг распахнулась дверь, и вспыхнул свет. Дуся, с искажённым от гнева лицом, потрясала пустой стеклянной банкой из-под свиной тушенки. Тушенку тайно съел после ужина Павел, а пустую банку опрометчиво выбросил в мусорное ведро. Дусю возмутил не только факт дополнительного питания зятя, но и то, что он выбросил банку. Банки являлись для Дуси огромной ценностью, потому что использовались для консервирования овощей и фруктов.
Дальнейшая жизнь в квартире с Дусей стала после этого немыслимой, Павел предложил уйти на съёмную квартиру, но Ирина не хотела расставаться с мамой, а о разводе Павел даже не помышлял.
Павел работал водителем-дальнобойщиком, возил грузы на огромной машине-длинномере. В промежутках между рейсами ходил в спортзал, поднимать штангу. Участвовал в соревнованиях и добился успехов. Дуся одобряла его профессию дальнобойщика, доход получался ощутимый, что касается штанги, то этого увлечения она не понимала и возмущённо фыркала, когда Ирина сообщала ей о новых спортивных достижениях мужа:
– Если б ему сдельно, с поднятого килограмма платили, тогда другое дело, а какой резон задарма железо тягать? Одна глупость. Надорвёт себе жилы, потом возись с ним.
Дуся была житейски мудра и умела мыслить на перспективу.
Рассказывая, Павел иногда прерывался, поднимался на лифте в свой номер на пятый этаж, возвратившись, сообщал шёпотом: «Спит», словно Надя находилась где-то рядом.
Я не спрашивал, чем болеет его жена, если б болезнь была не слишком опасна, он не привёз бы её сюда.
Павлу хотелось оправдать внимание, которое я ему уделяю, он боялся, что мне станет скучно, и он потеряет слушателя, поэтому говорил он, не умолкая, обо всём подряд, и однажды рассказал мне зачем-то о технике рывка штанги.
– Ноги на ширине плеч, руки на грифе – широко, носки раздвинуты чуть в стороны, центр тяжести – на пятках, это очень важно. Спина – прямая, естественный прогиб в пояснице. Плечи отведены назад, взгляд – строго вперед. Нужно сосредоточиться. Штанга отрывается от пола усилием ног и спины. Поднимаем штангу выше колен, гриф максимально приближен к голени.
Лишь работой, да занятиями штангой Павел тогда жил, в штанге было отдохновение от рабовладельчества, узаконенного в семье Дусей.
– Когда штанга выше колен, разгибаем ноги, выпрямляем корпус, привстаем на носки, не сгибая при этом рук. Как только штанга стала «взлетать», необходим подсед, главное при этом – не опоздать. Штанга должна взлететь вертикально на прямых руках. Медленно встаём, не забывая про прямую спину, в этот момент важно контролировать штангу, чтобы не повело назад и не перевесило вперёд.
Павел испытывал нескрываемое наслаждение от этого рассказа, словно видел себя на помосте.
– Когда встаёшь из подседа, главное держать. Держать, держать, держать, застыть со штангой неподвижно.
Столько боли было в глазах Павла, когда он повторял слово «держать», так держал он когда-то штангу над головой, через силу, сжав зубы, мутнея взором.
Я понимал, что для поездки в Корею и лечения Нади потребовались немалые деньги, где мог взять такие деньги Павел, я не представлял, а спрашивать было неловко, несмотря на готовность Павла рассказать о себе всё, что угодно, лишь бы я слушал и не сбежал к себе в номер на третий этаж.
Павел сам рассказал, откуда взялись деньги. Речь зашла о том, что произошло в нашей стране в 1991 году. Я высказался об этих событиях категорично: революция была антинародной и ничего, кроме страданий, людям не принесла. Я сразу же понял, что попал в больное место. В голубоватых глазах Павла мелькнуло несогласие. Сдержавшись, стараясь сохранять спокойный тон, он возразил:
– Чем вам не по душе девяностые годы? Лично мне наплевать на Ельцина и прочих политиков, мне всё равно, почему они разрушили Советский Союз. Но они дали мне возможность жить так, как я хочу, самому распоряжаться своей жизнью. При советской власти как было? Изготовишь ты за смену, к примеру, сто гаек, – вот тебе зарплата. Изготовишь сто десять – завтра срежут расценки, и зарплата останется прежней. Ноги связывают, но требуют бежать быстрее. Что такое собственный бизнес? Это риск. Жизнь на износ. Если берёшься открыть собственное дело, уже не остаётся времени на что-то другое. Не имеешь права даже заболеть, потому что бизнес требует постоянного контроля, пока ты будешь болеть, он может принести убытки. Но мне нравится иметь собственное дело, нравится, что удача зависит от меня самого. Меня это заводит, это тоже спорт. Что касается денег, то они важны не только сами по себе, но и потому, что дают независимость, уважение к себе.
Девяносто первый и девяносто второй годы я застал в заполярном посёлке, где работал в геологоразведочной экспедиции глубокого бурения. Финансирование геологоразведки значительно урезали и нам перестали платить зарплату. Главный бухгалтер Анна Васильевна уверяла, что деньги уже вышли из Москвы и через неделю, и даже раньше, придут в банк, но проходила неделя, месяц и ещё месяц, но деньги не приходили. В столовой стали кормить бесплатно, но ехать домой было не на что и не с чем. При этом на водку деньги откуда-то брались, пили с каким-то безумным отчаяньем, словно перед концом света. Участились случаи «белой горячки», но это никого не останавливало. Люди потеряли ориентиры, они не знали, можно ли теперь кому-то верить. Геология полностью зависела от государства. Государство поручило этим людям найти в безлюдной, суровой тундре нефть и газ, пообещав финансово скомпенсировать риск и неудобства жизни. Люди согласились с такой постановкой вопроса и не жалели себя. Теперь государство ушло в сторону, забыв об обещаниях, и предложив людям самим выходить из создавшейся ситуации. Это было предательство, но как-то объяснять его, тем более, оправдываться, государство не собиралось.
Павел сберёг от Дуси, часть заработанных денег, – доходы дальнобойщика трудно учесть, – таким образом, начальный капитал для открытия собственного дела у него имелся. У Павла возникло несколько вариантов выгодных сделок, даже дух захватывало от того, какие прибыли он сможет иметь, если сделки окажутся успешными. Павел никогда не играл в карты, но азарт казался ему схожим. Он почувствовал вкус к новой жизни.
У тяжелоатлетов, имевших известность и существенные успехи в спорте, сложилось своего рода братство, они относились друг к другу с полным доверием. Товарищ Павла, мастер спорта международного класса, жил в Краснодаре, другой, тоже известный штангист, – в Нефтеюганске; Павел купил партию яблок и груш в Краснодарском крае, отвёз её в Сургут и Нефтеюганск. Прибыль поделил по-честному, никого не обижая. Коллеги по спорту находились в самых разных уголках страны, и никто из них не отказал Павлу в партнёрстве. Павел бросил профессию дальнобойщика и вскоре открыл в своём городе продуктовый магазин, а через год – ещё один.
Он снял большую трёхкомнатную квартиру, они с Ириной в неё переехали, но сын оставался с тёщей, мальчик был к ней привязан. Павла эта привязанность озадачивала и возмущала: отчего жена и сын так льнут к Дусе, ведь она ведёт себя с ними грубо, высокомерно, кричит на них, оскорбляет. Но они её отчего-то любили.
В съёмной квартире Ирина прожила с Павлом недолго. Накануне того, как появилась возможность приобрести собственную квартиру, Ирина окончательно вернулась к матери. Павел был в ярости, он предупредил: подам на развод. Но Ирина так и не вернулась. Дуся уверяла её, что у Павла есть другая женщина, но это было неправдой, о Наде, или о ком-то другом, речи ещё не шло, Павел хотел жить с женой.
Он развёлся, как и обещал, очень при этом переживал, мучился, но возвратиться в Дусин зоопарк не мог. Он почувствовал вкус свободы, и хотя, из-за потери семьи, вкус этот был с горчинкой, свобода пересилила.
Дуся звонила несколько раз, убеждала вернуться, намекала, что теперь всё будет по-другому, но Павел ей не верил: всё будет по-прежнему, только методы хитрей, изощрённей.
Дела у Павла шли отлично, бизнес стремительно расширялся, но жить одному было тяжело, девочки по сто долларов за ночь только растравляли душу.
У Дуси случился инфаркт. Она всей душой желала своим домашним счастья, только представляла его по-своему. Но осчастливить насильственно, невозможно. Она вскоре умерла.
…Прервав Павла на полуслове, зазвонил мобильный телефон, даже не взглянув, кто звонит, Павел ринулся к лифту. Вернулся успокоенный: всё нормально, проснулась, улыбается. Извинившись, вернулся к себе в номер.
После разрыва с семьёй, Павел целиком ушёл в бизнес: деньги – товар – деньги, всё шло удивительно гладко, даже с «бандитами», которые попытались обложить его данью «за охрану», однако удалось договориться. Со стороны жизнь его выглядела комфортной, но она его не устраивала, потому что человеку надо, чтобы его любили. Появлялись различные дамы с серьёзными намерениями, но они, либо сами исчезали, поняв свою неуместность, либо Павел их выпроваживал, объяснив, что они его не устраивают. Ситуация сложилась более, чем странная: в середине девяностых годов, когда страна пребывала в хаосе, когда царил раздрай и безработица, когда пенсионерам задерживали пенсии и они кормились на помойках, сорокавосьмилетний, абсолютно здоровый физически мужчина, возглавлявший перспективную компанию, не спал ночами от тоски и был готов к тому, чтобы расстаться с жизнью.
– Вот, посмотрите, какой была Надя, когда я впервые её встретил, – Павел достал из портмоне фотографию и протянул мне. – Правда, красавица?
Женщина на фотографии выглядела значительно моложе той, которая принимала теперь процедуры в одной из лучших клиник Сеула, но красавицей не была. Обыкновенная миловидная женщина с печальными, тёмно-карими глазами. Но говорить о своём впечатлении было нельзя, и я подтвердил:
– Да, конечно.
– Понимаете, – сказал Павел, – когда встретил её, меня будто волшебное чувство озарило, мы живём вместе шестой год, и всё это время я счастлив.
Мне странно было слышать такие слова от этого великана, почему-то считается, что великаны добры, прямодушны, но ума небольшого, что глубокие чувства им не свойственны. Мне казалось, что человек, который только и делал, что воевал с тёщей, возил грузы на длинномерной машине и поднимал штангу, не мог изъясняться такими высокими словами.
Каждый мнит в себе тонкую чувствительность, допустить что-то подобное у других, он не может. Мне стало стыдно перед Павлом: он каждый день распахивает передо мной душу, а я слушаю так снисходительно, будто имею на это право. Он ведь не просит у меня помощи, хочет всего лишь, чтобы я его выслушал, но это выглядит для меня услугой, которую следует оплатить превосходством.
Процедуры не помогли, Наде стало хуже, её положили в стационар, Павел пропадал там целыми днями, появлялся лишь к вечеру. Он, всё же, раздобыл где-то настоящей картошки, приготовил на электроплитке в гостиничном номере пюре по всем правилам, отвёз кастрюльку в клинику, завернув в одеяло, чтобы пюре не остыло. Но в клинике с подозрением отнеслись к экзотическому блюду для тяжелобольной, передать кастрюльку Наде не разрешили. Павел очень горевал по этому поводу. Говорить он стал мало, сидел напротив меня, тяжело вздыхал, положив огромные руки на стол. Я молчал вместе с ним, ни о чём не спрашивая. Так мы общались допоздна, потом Павел молча подавал мне руку, прощаясь, и уходил курить на улицу, а я поднимался к себе в номер.
Мне дали отпуск, я улетел в Россию, вернувшись через месяц, узнал, что Надя умерла, Павел погрузил её тело на корабль, следовавший из Пусана во Владивосток, а сам полетел туда самолётом.
Я прожил в отеле ещё три месяца, утром, за завтраком, забывшись, взглядывал иногда в окно, не выходит ли из отеля женщина – маленькая и прямая, и мужчина, – огромный в высоту и ширину, но ни Павла, ни Нади не было.
