 |
          |
|
 | ||
«Я с Родиной молитвой говорю…» |
Русь моя, сердобольная сказка
Малахитовых елей макушки Окунулись в небесную твердь, – Отчего в деревенских избушках Сердцу русскому хочется петь? Покатилась луна на салазках, Разрумянилась как каравай, –
Русь моя, сердобольная сказка, Песнопеньями предков жива! Славься, общество верных пиитов, – Охраняй красоту языка. Ой, ты, Русь моя, – в небо калитка, Маков цвет да студёна река.
Умчу на электричке с Павелецкого
Умчу на электричке с Павелецкого*, Умчу в деревню, в ласковую глушь, Туда, где спят воспоминанья детские В тени сливо́во – яблоневых кущ.
Туда, где цвет благоуханный липовый Бабуля бережно заваривает в чай. Калитка покосившаяся скрипнула, – И я бегу родителей встречать.
Бегу, бегу махровыми лужайками, – Порхают семицветики у ног. Так изобильно счастье, что не жалко мне Вплетать его в ромашковый венок.
Умчу на электричке с Павелецкого В смородино – крыжовниковый рай, Туда, где жизнь божественно простецкая, Как дедов накренившийся сарай.
А электричка полотнищем стелется, Горчит судьбины вересковый мёд. – И бабушка вздохнула: «Перемелется...». И буркнул дед: «До свадьбы заживёт».
* Павелецкий вокзал – ж/д вокзал в Москве.
Знаешь, осень, я тебе не рада
Знаешь, осень, я тебе не рада,
Я родилась в далеком октябре
Я родилась в далеком октябре,
Черновик (из цикла «От мужского лица»)
Казалось мне, что черновик пишу,
О Родине писать я не умею
О Родине писать я не умею,
Как на погосте хлюпенькая верба
Кликушествуют вещие метели,
Казалось бы, шагнув через столетье,
О Родине писать я не умею,–
Весна пробуждается
Часами песочными сыплются терриконы.
Весна пробуждается, приоткрывает веки, ̶
Капелью трезвонит, ручьями бежит по миру.
В огонь поддает дровишек, в воде полощет.
Его воскрешают люди в армейских берцах.
Как же светло, Серёга
Это всего лишь солнце. Ласковое большое. Если оно в зените, значит не быть беде. Так размышляли парни, в плавательных шортах, И устремлялись в реку, шествовать по воде,
По золотым барашкам, по бирюзовой глади,– Знамо, апостол Пётр им помахал ключом. – Как же светло, Серёга! Не отставай приятель! – Вот чудеса, – не ноет раненое плечо.
Пули умолкли – дуры. Зарубцевались раны. Берег Донца садами райскими воспылал. А в отраженье неба, на голубом экране – Ровным шагают строем – души, а не тела.
Воротился ветер
Воротился ветер с чужой земли, –
Души твоей иконостас
Поэт, поэт! Мы – кроны две, Из одного растём ствола, – И ветви наши сплетены В попытках истину объять. Тонуть и кануть в естестве, Взнуздать поэзу. Удила́ От строк кровавых солоны́. Как это больно – сочинять.
Как это больно – проникать Ангиной рифмы в Божий глас. Быть каждой клеточкой живым, Быть ретранслятором псалмов. Схоронит мудрости река Души твоей иконостас. Взрастёт на месте головы Соцветье молодых умов.
Родится тот, чей светел ум, Чей лёгок стан – потомок твой, – Его нетленка, твой лубок – Библейский потревожат сплин. Случится планетарный бум, И станут мертвый, и живой Единой плотью. Выдал Бог Поэтам «души–корабли».
Они плывут, они летят, – На крыльях, или же без крыл. Без парусов, на парусах, – По стро́кам, словно по волнам. Венцы их кудри золотят, Их лик серебряный застыл, Забронзовели голоса, Вещая истинное нам.
Погладь кота, сидящего на стуле
В том, что живу, ни есть моя вина. Поругана? А вдруг отомщена? Как страшно в трепетании предсердий! Спит тихий дом, а в доме ручеёк Струится он небесным мумиё, Злобле́ние сердец умилосердив.
Брюзжат ветра, терзая окоём, В оконный забиваются проём, Хозяйничают в старомодном тюле. Ветшает дом, а в доме бродит кот, – Как уголь чёрен, мрачен точно гот. Погладь кота, сидящего на стуле.
И сразу дом покажется теплей, – Домов таких мильоны на земле, Усатый кот довольно выгнет спину. Ах, как приятно временем журчать, Но памяти сургучная печать, Скрепляет быль и небыль воедино, – А милый кот давно почил в люпинах.
Не плачется, а выплакаться бы́, Покачиваясь в люлечке судьбы. Меж сосен трёх утеряна дорога. Всё кануло – и дом, и старый кот, Мы брошены за шиворот воро́т, Чтоб вымолить прощение у Бога.
Там, где льётся церковной лампадки и мёд, и свет
Там, где льётся церковной лампадки и мёд, и свет, Богоматерь бредёт в мелколесье поросших бурьяном душ. И пока не сыграл ты в ящик – оркестр сыграет туш, Коли, всё ж, перед Господом Богом намерен держать ответ.
Коли ты раскаешься в том, что убил, оболгал, украл, Сотворил прелю́бы, у лучшего друга увёл жену, Лебезил с врагом, самому себе объявил войну, Уголочек души, где святые тебя берегли, во грехе марал.
Всё короче день, всё ненастней погода, дряхлее стан, Это старость крадется на цыпочках, словно багдадский вор, Надевай рубаху почище, погладь штаны – выходи во двор, Возопи́ к небесам, хоть молва и трезвонит, что нет на тебе креста.
Ты вроде бы живой
Ты вроде бы живой, но ты один. Алтарник - май стенает меж гардин, О том, что Господа не поминают всуе. Тасует время, боль твою тасует, Стараясь от греха отгородить.
В надежде, что усо́вестишься ты, Приходят похоронные приветы. Мол, тот усоп вчера, сегодня – этот. Кладбищенские множатся цветы. Друг обилечен, и твоим билетом Кондуктор машет с горней высоты.
Ты вроде бы согласен заплатить, Достал кошель, монетку вверх подбросил,– Но жизнь сладка́, черешня плодоносит. Лошадушку спешишь поворотить, Пришпориваешь, тело прочь уносишь. За маловерье, Господи, прости.
Из русла вышла времени река, На ось Земли накручены столетья, Но не стареет резвый мальчуган С рогаткой, из квартиры сорок третьей. Бежит среди таких же сорванцов, Сандалии о лестницу сбивая. – А с фотографий мамино лицо – Смеётся и глазами обнимает.
Мне нравится писать о янтаре
Мне нравится писать о янтаре, – Его смолистой солнечной природе, В нём рыжие веснушки колобродят, Балтийских сосен хвойное амбре, – И мы с тобой хмельны не по погоде.
И мы с тобой. И мы, и мы, и мы Ступаем в завихренчатые дюны, По щиколотку аж. Momento uno, – От вожделенья плавятся умы, От радости мгновенья семиструнны.
Взмыл над Палангой неба палантин, Раскинулся в барашках беспризорных. На звуковых дорожках плачет Стинг, А нам с тобой смеяться не зазорно, – Как скоротечен молодости миг!
Судёнышко качается ли, бриг В лазурной блюмариновой нирване? И всякий, кто любовью оболванен, Хватает с неба звёзды-янтари, Не ведая смертей и расставаний, Не ощущая времени вериг.
С воздушностью лебяжьего пера Порхают над балтийским побережьем Былая юность, трепетность и нежность. И кофе свежесваренный с утра, Из рук любимых, также неизбежен, Как неизбежны завтра и вчера.
Сначала было Слово
А я ни петь, ни рисовать В своих намереньях лубочных. Садовой стала голова, Почти Садовой – Самотёчной.* Пустила жизнь на самотёк, Течёт она, не зная меры, Порог, еще один порог. Веслом шарашат гондольеры. Венеция? О, если бы! — Мечты разбитые о быт.
А я ни петь... Зато стихи Отбелены черёмух цветом, Воссоздаются из трухи, Отмолены и обогреты. Из тех стихов, неровен час, Венки рождаются сонетов. А я предупреждала вас, Что у меня таланта нету К маханью кистью по холсту. Но рифму чую за версту.
Хоть голова моя трещит, От соловьиных песнотрелей, О, Муза, строго не взыщи С меня, лобзающей апрели, — Построчно впрыгиваю в май. Как хочешь, так и понимай, Телодвижений рифмопляски.
Сижу в прогулочной коляске Младенчиком с беззубым ртом, Из звуков складывая слово. А не́кто, Богом поцелован, Проходит мимо. И потом, Под стать Коровину с Брюлловым Рисует дерево и дом, Красотку в теле налито́м, И кандилябр у изголовья. — Но нет. Сначала было слово.
* Садовая-Самотечная – улица в Москве.
Сказ о женских руках
Мой старый друг, забытый друг, Ты повидал немало рук, – Прекрасных женских, без перстне́й, В перстня́х, в изяществе камней. Браслетами обрамлены Запястья преданной жены. Её руками ты согрет, Накормлен, выглажен, одет. Но сколько волка не корми,– Он смотрит в лес, а там жасмин Невинной девою расцвёл,–
Блудливый волк, как тот козел, Своей косматой бородой Уткнётся в де́вичью ладонь. И из ее нежнейших рук Вкуси́т чурчхелу и урюк. При тусклом свете ночника Заснут они – в руке рука. Луна забрызжет янтарём, Прольётся утренней зарёй, Кряхтит скрипучая тахта – Её механика проста. Вмещает литр вина кувшин, Но, вот, каков объем души В себя вмещающий любовь?
Смешать репей, болиголов, Чертополох и прочью сныть, Кореньями приправить сны, – И вновь, в твоей руке – рука, Паучьей хитростью цепка. Кричи, бессовестный, кричи, Спелёнут сонмом паучих.
Есть женщины – их рук цветы Уви́ли тропку в монастырь. Вьюн стелется, бежит тропа, А на устах твоих – тропарь, Псалмы возносишь в небеса, Ступаешь робко в райский сад. Ты голоден, как зверь с утра,– И Ева есть, и нет ребра,– Фертильна, чувственна, нага, Змий ластится к ее ногам, Щекочет голые ступни́, О, как же яблочко мани́т!
Звенит будильник – сатана, Ныряет в тапочки жена, Просторы спальни бороздит, Кота накормленного бдит, Поёт, заваривает чай. Вдруг, понимаешь, невзначай, Что рвётся сердце пополам,– Жена пять лет как умерла... Что из ее заветных рук Ты принял сына, дочь. И внук Звонит в неделю пару раз. Всё хрупче день, короче час. Молчит дремучая тахта, – Её механика проста.
Иосифу Бродскому
Как будто жизнь качнется вправо, качнувшись влево... Иосиф Бродский.
Исакий спит. Его как будто нет, Нева, брыкаясь водами, лютует. Судья спросила: Кто ты? ̶ Я – поэт. Она яри́тся: Кто ты?! ̶ Я – поэт. ̶ Профессии такой не существует.
И смехом разродился зал суда, Исторгнув прах из дьявольского чрева, Но он так верил в Божью благодать, И он так ждал, блаженнейший, когда, Качнувшись вправо, жизнь качнется влево.
О, как далек любимый Ленинград! Не взять билет в его родные кущи, Пропитан Воскресением слову́щим Исакий. Достаёт небесных врат Александрийский столп, живой и сущий.
Прости меня! О, Родина, прости! Твоё лицо как выщербленный камень, Любовь к тебе не уместить в горсти́, Она щедра пшеничными хлебами, Моя любовь студёный ключ и пламень. Прости меня! О, Родина, прости!
Я вынужден, подобно пилигримам, Скитаться по нелю́бым уголкам. Они красивы, да, но Божий храм, Сокрыт на землях Родины любимой, Всё прочее – и тлен, и скорбь. Незримо К твоим припал я, Родина, рукам.
Страдаю ли? Тебе ль не знать о том, Как страшно там, где нету переправы, Как страшно тем, кто не увидит дом. Но погибая в море, за бортом, Я верую, пусть не сейчас – потом, Качнувшись влево, жизнь качнется вправо.
Февраль. Чернил не достаю (Б. Пастернаку)
Борис Пастернак
Февраль. Чернил не достаю. Не причитаю и не плачу. В душе – согласье и уют, А милостыня – на удачу.
Поэзы старая тетрадь, Страниц застираны лохмотья. Не собираюсь умирать, Однако на́ сердце дремотно.
И что? Отдаться февралю? Негоднику в овечьей шкуре? Он градус устремил к нулю, Порошей лёд заштукатурив.
Февраль готовит снегопад, А может жижу или падаль? И от такого снегопада Ложатся строки невпопад.
Февраль. А классик был неправ, Хоть и люблю я Пастернака. Рядком сажаю буквы на́ кол, Портняжкой засучив рукав.
Измерив в миллимоль на литр Своё блошиное искусство, Февраль вытравливаю дустом. – А он – чернилами разлит.
О том, как здорово быть людьми
– Здравствуй, здравствуй, Hello, it's me. Вспомни, мы были с тобой людьми, Мы очень хорошими были людьми, вобравшими дух свободы.
На той свободе взросла трава, Хищна́, кровожадна как пасть у льва, Она стекала ручьем лаванд И вереска горьким медом.
Взлетает латунной калимбы звон, В горнилах плавится саксофон, Ныряю во времени таксофон, Словно в пещерную келью.
Протяжным воем: "Hello, it's me" – К тебе взываю – трубу возьми! О том, как здорово быть людьми, Крова́вит мой крест нательный.
Отвиснув, разверзся небесный чат, И ангелов сонмы строча́т, строча́т Посланья, что был непорочно зачат Вознесшийся лидер мнений.
А люди? Что люди? Осатанев, Как будто забыли о Судном дне. Купаются в море, шелках, вине, Блуждают по Вене, Парижу.
Взбираются в горы – Эльбрус, Памир, И катится к чёрту – то шар, то мир. Мы очень хорошими были людьми... – А голос в пустыне – Hello, it's me – Он всё - таки будет услышан.
Любовь, я уезжаю, до свиданья
Любовь, я уезжаю, до свиданья. Моих иллюзий жухлая листва, В муку перемололась в жерновах, На мельнице, где звуки и слова Просеялись сквозь сито мирозданья.
Отчаливаю, город крепко спит. Окаменели сомкнутые веки. Скамейки скверов, фонари, аптеки Скорбят, и закрутились человеки в Санса́ре искупительных планид.
Мой чемодан сегодня без колёс, И опоздал на ярд веков возничий, – Безбожно стар, угрюм и безъязычен, Он мчит без разделительных полос, Исполнясь неотвратности величьем,– Как инфернален лик его античный. О, Хронос! О незыблемый колосс!
А в голове пустотности провал, Как будто бы Господь поцеловал В уста синюшные, и затянул на шее Оттикавшего времени петлю. – И вот вишу в петле, не разумея – Я умираю или же люблю?
Вагон любви и радости тележка
Звенел апрель, и мы звенели в нём Бокалами с игристым безрассудным. Был каждый день непокая́нно судным,– Вернём ли ночь? Ужели не вернём?
Ты говорил, ты много говорил – Бахвалился своим эпикурейством. Апрель безбожно головы дурил, На алтаре суде́б священнодействуя.
Две тыщи пятый – сумасброд, нахал, Он падал навзничь то орлом, то решкой. А на рассвете века громыхал Вагон любви и радости тележка.
Бурлила жизнь, и мы бурлили в ней,– Актеры погорелого бурлеска. И не было прекрасней ахиней Чем те, что приходили в эсэмесках.
– Люблю тебя! И я тебя люблю! – От Пятницкой катилось до Ордынки. Одну вставляли голову в петлю – Люблю тебя! И я тебя люблю! Мы – две неразделимых половинки.
Утихла поцелуев кутерьма, Рассыпанная в залах Третьяковки, Где две фигуры сгинули впотьмах, Где снегом нахлобучены дома, И пейзажист не пожалел грунтовки. – Апрель звенит. Вот только я – нема.
Фонарщик Шалва (из цикла «Фонарщики мира»)
Золотом расшитый Тифлис, – Страждущих пиитов приют, Жизни обретается смысл В этом благодатном краю.
Только лишь небесный овал Стянет предзакатная мгла, – Старенький фонарщик Шалва Приступает к важным делам.
За день, умерев от тоски, – Облачась в штаны и жилет, Утлые надев башмаки, Мотыльком взмывает на свет.
Родственников нет у Шалвы, Одинок на свете, как перст, Он уже как будто привык Волочить предсмертия крест.
Но когда нисходит закат, Улочки топя в темноте, – В сердце у Шалвы – виноград, Золота волхвов золотей!
Нет его светлей и мудрей, – Бедного того старика, Сотни фитильков – фонарей Оживают в добрых руках.
А в ночи́, вернувшись в альков, Где его и кров, и душа, – Юную узрит Сулико, – И Земли завертится шар.
Художник: О. Молчанов (из открытых источников).
|
||||||||||||||||||||||
|
СЕТЕВАЯ ВЕРСИЯ
/ АРХИВ НОМЕРОВ
/ АВТОРЫ
/ РУБРИКИ
/ ПЕЧАТНАЯ ВЕРСИЯ
/ О ЖУРНАЛЕ
/ КНИГИ
/ ПАРТНЁРЫ
/ АКТУАЛЬНО
/ КАРТА САЙТА
|
|
