Продолжение. Начало здесь.

 

Честь

 

Чета Горневасоевацкой бригады входила в центр города. Должны были встретиться с Топлицким полком сербского войска, форсировавшим реку Крену и вошедшим в Джаковицу со стороны Призрена.

Особенно трогательной была встреча закалённых бойцов двух братских армий, боровшихся вместе за общее дело. После радостных возгласов и объятий, они направились в сторону сербской улицы. Перед церковью Успения Пресвятой Богородицы – ликовала толпа растроганных сербов. Все вышли на улицу, чтобы приветствовать освободителей. Старики плакали от счастья, а женщины и дети использовали любую возможность, чтобы одарить воинов хоть чем-то.

 –  Да здравствуют освободители! Да здравствует черногорское войско! Да здравствует сербское войско! – разносилось по всей Сербской улице.

Остальная часть Джаковицы безмолвствовала.

Албанцы сидели по домам. С тревогой и страхом думая о том, что принесет им новая власть. Поп Илия и кмет (староста) Савва приветствовали освободителей хлебом-солью. Командиры и офицеры спешились с коней. Первым к ним подошёл Гавро, командир Чакорской четы. Высокий широкоплечий черногорец, опытный боец. Подошёл к отцу Илие и поцеловал ему руку.

После взял хлеб и обмакнул его в соль, перекрестился, вкусил и поприветствовал старосту Савву. То же самое сделал офицер сербского войска полковник Драгич, а затем и все остальные. Староста принял офицеров в своем доме. После здравицы в честь освободителей, завязался разговор.

– Бог мой, Гавро, я слышал, что у Чабрата был большой бой? – спросил полковник Драгич.

 – Да, у нас было много потерь. Но в основном из-за того, что каждый хотел показать удаль. Арбанасы тоже держались геройски. Оборонялись люто. Пока мы не перебросили три батареи и не всыпали им. После целого дня артобстрела по их позициям арнауты понесли большие потери и только потом отступили в горы через перевал Морина, – с гордостью сказал Гавро.

– У ходжи хватило ума посоветовать шиптарским вожакам не оказывать отпора и встретить войско спокойно… Йок! Нет же! Они послушали ватиканских фратаров, которые настроили их против армии, – добавил черногорец.

– Сколько их было? – спросил полковник.

Гавро обратился к своему офицеру и уточнил у него, и тот ответил:

 – Около двух тысяч. Вооружены до зубов. Правда, только лёгким пехотным оружием.

– Ох, много. Мы-то прошли без сопротивления. От Призрена не было ни одной живой души. Все куда-то укрылись, когда увидели сильное войско. Айда, выпьем! Будь здрав, Гавро, живи сто лет! Да здравствуют герои! – выкрикнул полковник и поднял чашу.

Через некоторое время был составлен список хозяев, у которых будут размещены офицеры. Зачитали его у церковных ворот.

Капитан Янкович должен был разместиться в доме покойного Благоя Зарича. Перестроенный дом находился посреди махалы[i]. Крста привёл офицера в дом, позвал мать и сказал:

 – Мама, это капитан Янкович. Его отправили ночевать у нас.

Капитан поприветствовал Ванку и представил своего адъютанта. Разместили их наверху, и через некоторое время Крста пригласил их спуститься на ужин. Расселись за столом. Крсте не понравились частые похвалы и комплименты капитана в адрес его матери.

– У вас такая пройя[ii], госпожа, пальчики оближешь, – начал капитан.

– Это ничто, по сравнению с тем, что вы делаете для сербского народа, – ответила Ванка, не глядя на него.

Крста был удивлён реакцией матери. Ему было неприятно.

Капитан продолжил:

 – Но я не вижу хозяина. Что с ним?

– Наш отец умер год назад. Теперь я хозяин этого дома, – мало-помалу закипая, ответил Крста.

Не нравилось, что капитан расспрашивает об этом.

– Жаль. Такая красивая хозяйка, и одна, – развязно продолжал капитан.

Ванка молчала, продолжая подавать на стол и убирать пустые тарелки. 

– А ты, молодой человек, чем занимаешься? Ты мог бы присоединиться к сербскому войску, – с набитым ртом продолжил капитан.

– Я строитель. Нам, насельникам этой махалы, не свойственно воевать. Мы занимаемся толькоо торговлей. Мы жили здесь веками и хорошо ладили с соседями. Власть, как любая власть, требовала своё, и мы всегда вовремя выполняли все свои обязательства. Мы не за войну, господин капитан, – спокойно сказал Крста.

– Значит, вы, молодой человек, хотели бы, чтобы другие за вас сражались. Пусть другие истекают кровью за вас, а вы – постукивайте молотком и лепи´те горшки из глины. Так дело не пойдёт! Когда страна в опасности, тогда все воины, мой молодой человек, – проревел прямо в лицо Крсте капитан.

– Каждый из нас, жителей этой улицы, в первую очередь серб, родолюб[iii]. А потом всё остальное. Если бы Родина позвала… Можете не сомневаться, давно бы откликнулся. Но не просите нас стрелять в соседей. В тех, с кем нам тут оставаться.

– Дорогой мой молодой человек, все они когда-то были сербами[iv]. Теперь мы здесь, чтобы вернуть их туда, где они были когда-то. Это сербская земля с многовековой историей. И она останется таковой если не по милости, то по силе. Однако, для простого строителя глинобитных мазанок ты слишком умный?

– Вы правы, давайте оставим спор. Эти резкие слова ни к чему. Поднимем чаши. Мы рады видеть вас в нашем скромном доме! – сказал Крста и поднял стопочку.

На следующий день, пока Крста готовил доски для работы, капитан представил его одному черногорскому офицеру.

– Это наш хозяин Крста, – представил капитан, – а это мой коллега Шчепан.

 – Добро пожаловать, – Крста жестом пригласил их пройти на кухню.

Гости поздоровались с Ванкой, которая готовила обед, и сели за стол. Крста подал им ракию и попросил мать принести что-нибудь из закусок.

– Ну, здравия добрым людям! Добро пожаловать, и желаю вам как можно скорее вернутся к своим близким, – произнёс Крста и поднял чашу.

– Э… если бы это могло быть так. Мы должны ударить на Скадар, –  сказал Шчепан. –  Но это хорошо, что не останемся здесь надолго. Я слышал, что мы достигли соглашения с предводителями шиптарей об управлении городом. Как мы и надеялись, всё обошлось, ведь этот городок всегда был их логовом.

– Да, правильно, и у турок были с ними сильные проблемы, – сказал капитан.

– Мудро, беки знают, что делать, когда могут потерять кошелёк, – сказал Крста.

 – Это не мудрость, дорогой хозяин, а они просто обделались от страха! – громогласно расхохотался Шчепан.

– Их главари бежали в горы, а эти все наложили полные штаны! Они увидели, какое тут сильное войско, потому сейчас согласны на всё. Они думают, что их здесь много, но мало православных братьев, поэтому, когда армия уйдет, всё будет по-прежнему. Э! Как они жестоко ошибаются! Мы поселим здесь наших братьев. Здесь плодородная земля, и она принадлежала нам веками! –  высказался капитан и опрокинул рюмку.

 – Да простит Бог его душу! – Шчепан, налил ракийи и перекрестился. –  Эту чашу пью за упокой души моего племянника Драго, убитого сербским предателем несколько дней назад в Пече.

Все перекрестились, и Шчепан продолжал:

– Он ехал в деревню Горне Ругово с двумя своими друзьями, и когда они захватили дом арбанаса, появился сербский выродок. Побратим того арбанаса. Он и застрелил моего Драго.

– Знаешь ли ты, что это за урод? – спросил капитан.

– Какой-то Стоян Йованович, купец из Печа, говорят, трудолюбивый, ни разу и на муравья не наступил. Кто его знает… Я был у него в доме. Богатый дом, там только жена. Говорят, жена его из какой-то героической семьи. И такой мужик у неё! Когда она узнала об этом, выругалась знатно. Мы реквизировали имущество и раздали солдатам и беднякам. Сейчас и он сам, и этот его арнаутин прячутся где-то в горах. Но они попадутся мне! Поклялся, отомщу за Драго! Иначе я буду не я! Не Шчепан Шчепанович!

Крста вздрогнул, рука, держащая чашу, слегка затряслась. Глянув на Шчепана и на капитана, быстро собрался и откланялся:

– Извините, но мне сегодня нужно закончить строгать доски. Оставайтесь, сейчас мать накормит вас.

– Давай, хозяин, спасибо. Да и нам пора идти. Если мы не увидимся, дай Бог тебе здоровья и радости, – сказал Шчепан и встал.

Крста спустился в подвал. Его дедушка, человек, который ненавидел оружие больше всего на свете, застрелил кого-то. Нет-нет, этого не может быть! Шчепан, должно быть, ошибся. Но как, если он говорит, что был в его доме. У него всё отобрали. И всё совпадает. Идриз — побратим дедушки из Горного Ругово. Должно быть, произошло что-то ужасное. Стоян Йованович не смог бы просто взять винтовку и застрелить человека.

Той ночью Крста не мог заснуть, всё ворочался на кровати. Потом встал и вышел во двор. Чувствовался холод приближающейся зимы. Пошёл снег. парен свернул лист табака, закурил, и погрузился в воспоминания.

 

* * *

 

Дедушка Стоян приехал к ним тогда в гости и остался на несколько дней.

Было воскресенье. Его отец, Благое, предложил им втроем пойти искупаться в реке Эреник и навестить своего кумбара-побратима Зеку Садик Аге из села Зид. Жаркий августовский день. Они уселись в повозку и по дороге в Призрен направились к реке. Проехали мимо баштанов, усеянных арбузами.

Через полчаса езды они добрались до села и вошли в окружённый толстыми стенами дом с башней наверху, построенный из тесаного камня. В нем имелись треугольные бойницы. Каменные ступени вели к тяжелым, деревянным дверям. Другая такая же дверь, расположенная рядом с лестницей, была у помещения для скота.

Их ждал хозяин дома, кумбар Зека, плечистый, крупный мужчина. Встречал гостей дружелюбно улыбаясь. Одет в белую рубашку и белую шапочку-кече на голове. На нём были чакширы из белой ткани, перевязанные петлей, к которой можно было крепить рукоять оружия. На ногах у него были опанки, легкие, переплетённые овечьими ремнями.

Зека был албанцем-католиком – из тех, чьи предки-сербы приняли чужую веру. Вся его деревня была католической и не очень-то жаловала сербов.

Он обнял Благоя, затем Стояна и похлопал Крста по спине. Он привёл их в большую комнату, где усадил за низенький столик и предложил перекусить. Разговор вёлся на албанском, и в гостях было принято говорить на языке хозяина. Хотя Зека иногда пытался рассуждать на забавно исковерканном сербском языке, вплетая как албанские, так и турецкие слова и выражения.

– Ну, как вы? Всё ли хорошо? – начал разговор Зека.

– У нас все хорошо, а как у тебя? – спросил Благое.

Сыновья хозяина вошли втроем и поприветствовали гостей.

– Зеко, мы пришли к тебе повидаться, а Крсто собрался искупаться в реке. Что скажешь: может быть отпустишь своих сыновей с ним? – предложил Благое.

– Пусть идут. Только сыновья у меня плохо плавают, так что толку от них ему будет мало.

 – Не нужна Крсти помощь, он ловит рыбу руками и часто на Дриме рыбачит на угрей. Как будто он родился в реке, – хвалил сына Благое.

Итак, Крста и трое сыновей Зеки, старший из которых был его ровесником, пошли купаться.

Река Эреник впадала в Белый Дрим, и в той части, где Крста любил купаться, глубина достигала двух-трёх метров.

В воду он входил с каменистого берега, другая же сторона, крутая, скользкая и глинистая, выглядела неприступным замком. Над ним возвышалась большая ива с ветвями, склонёнными к воде. Оттуда часто прыгали в воду особенно смелые мальчишки, смело совершая рискованные прыжки. Крста любил нырять и засовывал руки в ямы на берегу реки в поисках рыбы, обычно голавля. Ему частенько удавалось вернуться домой с рыбинами, нанизанными на тонкий ивовый прут. И вот, наконец, с третьего раза, ему удалось поймать голавля средних размеров, которого он выбросил на берег, где сидели два младших сына Зеки и внимательно наблюдали за чудесным умением, которое показывал Крста.

Туна, старший, упросил Крста дать ему тоже попробовать. Они оба глубоко вдохнули, набрав полные лёгкие воздуха, и исчезли под водой. Меньше чем через минуту вынырнул Крста. Он огляделся в поисках Туна, но его нигде не было. Испугавшись, он снова нырнул в мутную воду и едва нащупал Туна, который слабо упирался ногами об илистое дно, а руки при этом застряли в щели большого ивового пня.

Крста мгновенно понял, что Туна не может вытащить руки, которые запутались в переплетении корней ближайшей ивы.

Туна всё слабее и слабее дёргал ногами и начинал терять сознание.

Крста вынырнул, вдохнул воздуха и снова нырнул. Он схватил Туну под мышки и начал тянуть к себе.

Высвобождение рук товарища, казалось, заняло вечность.

Наконец, хватка корней ослабла, Крсто схватил Туну за волосы и, наконец, вытащил на поверхность воды. Когда он всплывал, казалось, лёгкие вот-вот лопнут.

С трудом дотащил утопающего до берега. Когда до братьев Туны дошло: что происходит, они бросились помогать вытаскивать бездыханного брата на берег. Крста, не думая об усталости, быстро перевернул Туну на спину и начал делать ему искусственное дыхание, постоянно нажимая на грудь.

Время опять остановилось. Казалось, будто он надавливал грудь уже тысячу раз. И всё это –  под аккомпанемент истерического рёва младших братьев…

Наконец, Туно выплюнул струйку воды из легких, закашлялся и открыл глаза.

Крста просто рухнул рядом, совершенно обессиленный, но счастливый.

Когда они вернулись в дом Зеки и рассказали о случившемся, Зека обнял Крста и, едва сдерживая слёзы, торжественно сказал:

– Благойе, что скажешь, если мой сын Туна и твой Крста станут побратимами? Видишь, Божья воля.

– Знаешь, я сразу согласился, когда ты спрашивал: буду ли я твоим побратимом. Мне твоя семья очень дорога, но это должен решить Крста, – ответил Благое, а в его глазах читалась искорка удовлетворения и гордости.

Крста почувствовал, что все ждут его ответа, и сказал:

– Да ничего особенного. Каждый на моём месте поступил бы так. Но если это честь Вам и вашей семье, я, конечно, соглашаюсь.

– Стоян, как самый старший и совершит акт братания, – не мешкая распорядился Зека.

Он позвал жену, чтобы принесла кусочек сахара. Из пестрой коробочки он достал небольшую, инкрустированную серебром и очень острую бритву с заостренным кончиком, специально сделанную для этой цели, и подал её Стояну.

Тот сидел между Крсто и Туно. Он взял пальцы обоих и уколол, кровь капнула на подставленные кусочки сахара, которые потом были съедены обоими. Затем побратимы обнялись –  и тем был завершён чин братания. Началась раздача подарков, Крста получил бритву в шкатулочке, а Благое и Стоян по рубашке.

Вечером они вернулись домой. Крста не мог дождаться, чтобы рассказать обо всём маме, но вскоре счастье его схлынуло, когда понял, что мать будет недовольна братанием с албанцем.

– Вы двое просто портите моего ребенка! Если вы сами кумовья и побратимы с арнаутами, это ваше дело и я ничего не могу с этим поделать. Но своего ребенка воспитываю я сама! – разошлась Ванка.

– Да ладно, Ванка, говоришь быстрее, чем думаешь. Видела бы ты как горели глаза Крсты. Он хотел побрататься, никто его не заставлял. – Сказал Благое.

Рассерженная Ванка выскочила в другую комнату. Муж пошёл было за ней, но Стоян остановил его.

– Оставь её, Благое. Она ничего не может поделать с Крсто, от того всё это. Он уже сложил в своей голове –  как всё и что. С моральными ценностями и без фанатизма. Ванка же закоренела в своей ненависти к шиптарям, и тут уж ничего не попишешь. Рад, что Крста не такой. Но боюсь, им будет трудно ладить меж собой.

– Э, мой Стояне! Я и сам страдаю от неё. Кумбар Зека раньше приходил каждый понедельник, а теперь из-за неё всё реже и реже. Она даже не пытается скрыть недовольство его приездами.

На следующий день Стоян вернулся в Печ. Встретив его, Крста заметил в его глазах печаль, а лучше сказать – страх от того, что подсказывал ему его жизненный опыт и от предчувствий сердца. И он был прав. Отец умер. Вскоре после –  Доста.

А теперь это со Стояном…

 

* * *

 

Ночной холод, казалось, просочился под кожу, и Крста вернулся в дом. Лёг и попытался заснуть, но сон к нему никак не приходил. Он не знал, как скрыть от матери ту беду, что произошла с дедом.

Ведь он понимал, что бабушка вот-вот придёт и всё равно всё ей расскажет. Хоть Ванка и любила своего отца, теперь будет «на коне». Дело в том, что дед Стоян был последним шансом Крсто. Только он мог убедить свою дочь принять Косу, девушку Крста.

При мысли о ней юношу охватил жар. Щёки раскраснелись, и он даже откинул одеяло, хотя в комнате было прохладно. Крста твёрдо решил сделать Косе предложение, несмотря на недовольство матери. Он собирался даже уйти из дома, если мать не разрешит жениться, и хотел поговорить с дедом, заручиться его поддержкой.

Долго ворочался, переживал. Лишь перед рассветом сон, наконец, одолел его.

Напряжение в Джаковице постепенно утихало. Войско продолжило марш на юг. Главой среза (уезда), был назначен капитан запаса Воя Ковачевич. Открылись лавки, и оживилась торговля. Значительное количество солдат осталось поддерживать порядок. Власть была составлена из представителей всех народов, с благословения их духовных глав. Люди продолжали свою обычную жизнь, а потому сегодняшний понедельник, как и все предыдущие базарные дни в Джаковице, выдался особенно оживлённым.

Крста как раз собирался пойти на чаршию и купить кое-какие инструменты. Он вошёл на кухню и спросил:

– Мама, я иду на рынок. Тебе что-нибудь нужно?

 – Просто иди, сама схожу позже, – ответила она и тут же остановила его.

– Погоди, сынок, хочу кое-что у тебя спросить. Садись! Сегодня утром капитан приходил попрощаться. Он и этот его… ушли. Было рано, ты ещё спал. Мы выпили кофе и немного поговорили.

– О чём тебе с ними говорить! – возмутился Крста.

– Подожди, сынок. Он не отнял у меня чести, если мы и поговорили. Положено людей проводить как подобает. Не на гулянку идут. На войну. Он спросил меня: откуда я? И когда я ответила, что из Печа и из какой семьи… он пролил кофе на колени. Он сразу же встал и ушёл. «Господи, да что же такое!» закричала я. А он, на ходу бросил мне через плечо так: «Спроси своего сына, он тебе всё скажет».

Крста молчал.

– Ты что-то от меня скрываешь, сынок?

Скрипнули ворота, и Крста, чтобы уклониться от ответа на вопрос матери, вскочил посмотреть кто идёт. В дверном проёме появилась бабушка Цвета. Обняла внука, затем дочь.

– Мама, я ухожу. Ужасно спешу! – и выскочил за ворота.

– Садись, мама. Почему ты одна, без отца? Что случилось?

– Дай мне, доченька, сладкого и воды, немного отдышусь, – ответила Цвета.

Цвета взяла ложечку варенья, запила холодной водой и, вытерев губы, начала свой рассказ.

– Горе, дочь моя. Я знала, что дружба с арнаутами будет стоить нам головы. Твой сумасшедший отец уничтожил репутацию семьи. Он убил молодого солдата, пришедшего освободить нас от многовековых душегубов.

Ванка так и села.

– Теперь я понимаю, что имел в виду этот капитан, – пробормотала она. – Откуда ж Крста это узнал?

– Вот куда привели нас его моральные законы, общечеловеческие ценности и все эти глупости, которыми напичкал ему голову его отец Петар. Из-за этих вот идей он разрушил свою семью, запятнал всех нас, ещё и даже Крста умудрился отравить.

Повисла тишина. Наконец, Цвета начала говорить всё громче и громче:

– Я не хочу о нём слышать.

И сорвалась в крик:

– Если узнаю, где он, то лично донесу на него жандармам!

 

* * *

 

Крста долго тянул с возвращением домой. Он знал, что его ждет мучительный разговор с матерью. Чувствовал, что произошедшее с дедом станет последней каплей, которая переполнит и без того полную чашу разногласий и желчи, скопившихся за всё это время. Но ещё он знал, что ему придется побороться. Дедушка Стоян был для него образцом для подражания, человеком, которого он очень любил, у которого он многому научился. И он не позволит, чтобы на него было брошено пятно.

Вернулся домой как раз в тот момент, когда его мать накрывала стол к ужину.

Поцеловал бабушку и сел за стол.

Лишь слабый плеск разливаемой по тарелкам чорбы нарушил тишину.

Ели в полной тишине, лишь время от времени можно было слышать прихлёбывание чорбы.

Как только Крста доел, Ванка взяла тарелку и спросила:

– Почему Крсто не рассказал мне, что это несчастье произошло из-за моего отца?

По тону речи Ванки и по тому, что она называла его не «сынок», как обычно, но по имени, он понял, что сейчас начнётся…

– Я тебе не рассказал, мама, потому что собирался найти дедушку и лично убедиться в правдивости той истории, но ждал отъезда капитана. Я не мог оставить тебя одну, – спокойно ответил Крста.

– Кто тебе дал право решать вопрос о моём отце? Кто ты такой, самопровозглашённый хозяин?

– Пожалуйста, мама, не надо... И так в нашей семье много боли и страданий. Сейчас не время Потом поругаешь меня, если хочешь. Я взрослый человек и не позволю оскорблять дедушку Стояна. Называешь ты меня и так, и эдак. Я искренне верю, что здесь что-то не то, какая-то ошибка. Завтра поеду в Печ. Поспрашиваю. Постараюсь найти его. Не может быть, чтобы он убил своего, серба. Когда я вернусь, вот тогда и поговорим, мама. Это какое-то недоразумение, а может клевета...

– Никуда ты не поедешь. Он для меня мёртв. Не хватало ещё потерять и тебя.

– Мама, у нас нет выхода! Надо спасать честь, нам не дадут жить, мы будем покрыты позором! Ты, мама, уже потеряла меня. Потому я должен его найти. Только дедушка может вернуть меня обратно.

– Мне не нужна честь! Мне нужен муж, отец, сыновья. Они моя жизнь. Я потеряла мужа, дочь, а теперь и отца. Эээ, сын, не пущу! Чего стоит для нас его честь, когда она довела нас до того, что наш собственный народ будет нас проклинать. Как жить с этим клеймом? Вот, что оставил нам Стоян. Не лезь в этот хоровод сынок, не принесёт это счастья!

– Мама, я не смогу жить дальше, если не поеду к дедушке. Он даст мне ответы на вопросы, которые всё в моей голове спутали. Не бери грех на душу. Проводи меня завтра как мать, чтобы с Божьей помощью и твоим благословением я мог двинуться своим путём.

 

Хиландар

 

Судно медленно приближалось к пристани Хиландара. Трое пассажиров, включая меня, быстро сошли на берег.

Когда я коснулся земли на Святой Горе, то преклонил колени и поцеловал первый камень, оказавшийся передо мной. Трижды осенил себя крестным знамением.

Сделал это из уважения к сербской святыне, а также к великим людям моего народа, которые ступали по той самой земле, по которой прохожу сейчас я. К монастырю вела широкая пыльная тропа. Мы прошли башню короля Милютина и оливковое дерево, посаженное великим царём Душаном. Слева и справа были тщательно возделанные огороды, а у самых стен монастыря раскинулся большой сад, где монахи усердно трудились, дабы пропитать себя.

Монастырь был окружён высокими стенами. Всё говорило о том, что на протяжении веков он подвергался нападениям различных захватчиков, которые пытались завладеть сокровищами и драгоценными реликвиями, хранившимися в этом монастыре. Я вошел через массивную деревянную дверь во внутренний дворик и увидел столетний кипарис –  красивый и стройный. Он олицетворял собой долголетие, постоянство и вечность. У видящих его появлялось ощущение спокойствия и безмятежности –  такое редкое в наши дни, но знакомое всем, переступающим порог монастыря.

Молодой монах поприветствовал нас и отвел в трапезную.

Он угостил нас кофе и монастырской ракией. Вскоре к нам присоединился гостиник* монастыря, который рассказал нам о правилах поведения здесь и провёл в гостевую комнату на шесть кроватей. Мы могли выбрать кому на какой кровати спать.

Мне было всё равно, поэтому, дождавшись решения своих спутников, я выбрал кровать, стоявшую рядом с дверью. Я ничего не знал о тех, с кем прибыл сюда на одном судне. Несколько раз я умело уходил от ответа на обычные вопросы: откуда я, чем занимаюсь и тому подобное. Вскоре они поняли, что я не желаю вступать ни в какой разговор, и оставили меня в покое.

Через несколько дней я стал одним из самых ревностных паломников. Придерживался всех соблюдавшихся веками строгих правил, касающихся поведения каждого человека во время его пребывания в этом святом месте. Присутствовал на всех службах, которые начинались около двух часов ночи и заканчивались литургией, длившейся до шести часов утра. Гости в моей комнате всё время менялись. Обычно они оставались на два или три дня и возвращались домой.

Для многих вставать в два часа ночи было утомительно, поэтому они как правило ходили только на литургию. Около двух часов ночи монах всё равно будил стуком в дверь нашей комнаты. Он сообщал, что пора начинать службу. Мне подъём давался легко. Умывшись, я шёл в церковь. Около пяти часов инок возвращался снова и, трижды постучав в дверь, давал понять гостям, что настало время литургии. Гости зевали и ворчали, что приходится так рано вставать.

Я сам не понимал: что так привлекало меня часами слушать молитвы и монашеское песнопение, которое до тех пор было мне более или менее чуждо. С каждой службой мне становилось легче на душе.

Из ночи в ночь, во сне, мне стали являться многие подробности моей жизни –  совершенно мною забытые. Услышав стук монаха в дверь, я буквально подскакивал с постели, и желая побыстрее быть в храме, и вернуться, к своим переживаниям.

И тем ранним утром я направился в сторону церкви. Хотя небо уже посветлело, на нем всё ещё виднелась россыпь звезд. Воздух был наполнен ароматом сосновой хвои, смешанным с запахами моря и свежестью, спускавшейся с окрестных гор. В тот момент, когда я вошёл в храм, одна за другой в сознании появились картины.

 

Взыскание правды

 

Декабрь, 1912 год. Прекрасное солнечное утро. Снег перестал падать. Сквозь ясное утреннее небо светило солнце, своим теплом дополняя зимнюю идиллию.

«День, подходящий для дороги», – подумал Крста.

Затем он оседлал лошадь и приготовился к путешествию. На нём был чёрный плащ-капут отца на волчьем меху. Также на всякий случай взял отцовское ружьё. Как только он повёл коня к воротам, отворилась дверь дома и показалась мать.

– Счастливой дороги, сынок, и храни тебя Бог!

Она протянула ему сумку, в которой собрала на дорогу еду и немного ракийи, обняла его и вернулась в дом.

Крста даже не успел поблагодарить мать, но почувствовал тепло в сердце, и на глаза навернулись слёзы. Повёл лошадь, и, закрывая ворота, услышали во дворе какой-то плеск.

Он знал, что это мать пролила за ним воду. Он получил её благословение.

Сумерки уже начали сгущаться, когда он прибыл в Печ. Сначала он пришёл к дому деда и увидел на воротах объявление с сургучной печатью о том, что Стоян Йованович – враг государства и о конфискации дома, переданного в государственную собственность. Всё было опечатано. Крста решил пойти к дяде своего деда Йову, жившего неподалёку.

Это был старик лет восьмидесяти, у которого было двое сыновей и куча внуков. Своё ремесло кузнеца он оставил сыновьям, которые держали лавку в чаршии, но управление хозяйством сохранил за собой, так что его слово по-прежнему было в семье решающим.

Он был рад видеть Крсту, сердечно поцеловал его и, прежде чем они вошли в дом, отвёл его в сторону, сказав:

– Слушай, сынок, не удивляйся, что мои домочадцы не будут рады твоему приезду. Но знай, что бы тебе ни понадобилось, я здесь. Не обращай на них внимания. Они как флюгер на дымоходе вертятся –  куда ветер подует. Если бы я знал, что у моих сыновей есть хоть немного чести как у Стояна, я бы с лёгкостью оставил этот свет. Однако ты приехал искать своего деда. Ничего не могу тебе сказать. Но говорят, что ему помог его сосед-шиптар Исмет. Отдохни сегодня, выспись, а завтра сходи к нему, может, он тебе расскажет.

– Ты уверен в дедушке? –  спросил Крста.

– Я знаю, что Исмета задержали и допросили, но его сразу отпустили. Знаешь, он же ладит с этим Беголием, который сейчас председатель в суде.

На следующее утро Крста попрощался со всеми и поцеловал дедушку Йову, который ткнул ему что-то в руку.

«А дед ещё крепкий», –  подумал Крста и разжал кулак.

Там было три золотых дуката. Положил их в карман и направился к лавке Исмета.

В чаршии было так, будто ничего не произошло. Лавки открыты, народ толпится. Хватает как тех, кто пришёл за покупками, так и тех, кто просто вышел пройтись по базару. Были там сербы, черногорцы, шиптары, цинцары, евреи…

Вот только не было турок.

А ещё не было Стояна.

Тех, чьи дучаны были наглухо заперты.

На ставнях лавки Стояна – такая же надпись, как и на доме. Однако рядом с дучаном Стояна Крста увидел разложенные айвы, груши и яблоки. Так горожане-албанцы продемонстрировали немую поддержку. Хотели показать, насколько они ценят его поступок.

Рядом находилась лавка Исмета, одна из самых красивых в чаршии. Когда Крста вошёл в мастерскую, там работали трое ремесленников. Молодой человек, одетый в городскую одежду, спросил гостя:

–  Буйрум? Чего изволите?

– Я Крста Зарич, дунджер из Джаковицы. Я хотел бы поговорить с хозяином, господином Исметом, – ответил Крста по-албански.

– Отца нет, он дома и не скоро придёт. Что-то важное? Я его сын Бесник.

– Я внук Стояна Йовановича, вашего соседа.

– О, добро пожаловать, пожалуйста, присядьте. Сейчас пошлю кого-нибудь домой сказать о вашем приходе.

Лицо Бесника просветлело. Он быстро написал что-то на листе бумаги и протянул цидульку одному из двух мастеров, велев отправиться к нему домой.

Вскоре принесли чай из соседней чайханы, которых было много на рынке. Пока Крста и Бесник обменивались светскими любезностями о здоровье родственников и тому подобном, подмастерье вернулся с ответом.

 – Отец сказал, что он Вас ждёт дома. Мой подмастерье проведёт вас. Рад знакомству, надеюсь, у нас ещё будет случай, чтобы узнать друг друга получше.

 – Дай Боже. Благодарю за гостеприимство, и если вы когда-нибудь приедете в Джаковицу, буду рад принять как гостя. Вы меня легко найдёте, потому что сербы живут только в одной махалле.

Исмет ожидал его в комнате для гостей. После приветствия, Крста сел на оттоманку и почувствовал приятное ощущение от мягких подушек. Дом был большой и красивый, вполне соответствующий статусу его владельца. Исмет произвёл на Крсто сильное впечатление ещё и тем, что он бегло говорил по-сербски.

– Я вижу, что ты стал красивым молодым человеком. Прошло столько лет с тех пор, как я в последний раз видел тебя, когда ты был в дедушкиной лавке. Как мама, брат, как ты?

– Спасибо за беспокойство, у нас всё в порядке. Как у вас дела?

– Благодарю, хорошо. Мы немного волновались из-за военной ситуации, но всё быстро успокоилось. Надеюсь, без серьёзных последствий. Какова ситуация в Джаковице?

– Вокруг Чабрата были тяжкие бои, много погибших с обеих сторон, а сейчас там мирно. Однако… я хотел спросить, – начал было Крста, но Исмет перебил его:

– Я знаю, зачем ты пришел. Не хочу тебе лгать. Знаю, где твой дедушка, но не думаю, что пришло время к нему идти. Я под подозрением и за мной следят. И за моим домом. Наблюдают кто приходит, кто уходит. Теперь они, должно быть, тебя заметили, так что лучше вернуться домой.

– Значит, это правда, что дедушка Стоян убил черногорского солдата? – спросил Крста.

– Да. Но не так, как они говорят. Говорят, он начал в них стрелять ни с того, ни с сего. Это не так. Твой дед решил узнать что происходит с семьей Идриза. Он переживал, потому что слышал, что приближается армия и сжигает все дома в селе. И он прибыл именно в тот момент, когда дом Идриза начали жечь. Пытался остановить солдат. Один солдат выстрелил, ранив его в руку. Стоян, защищаясь, выстрелил в ответ. И убил солдата. Вскоре после этого пришел Идриз. Вот так, –  проговорил Исмет на одном дыхании.

А затем тут же продолжил:

–  Только я знаю, где находится Стоян. Я отошлю ему весточку с человеком, что ты здесь, так что, если Стоян скажет, что хочет с тобой повидаться, как-то тебя проведём к нему. Сегодня вечером ты будешь моим гостем, а завтра посмотрим.

– Большое спасибо за добрые слова и гостеприимство, но я останусь у своих тётушек, мне нужно их тоже навестить. Зайду к вам завтра. Узнать: есть ли какие-нибудь новости. Если, конечно, вы согласны, – спросил Крста.

– Приходи утром в дучан, там безопаснее. Я тоже там буду. Так что увидимся.

Крста попрощался с Исметом. Его ждала ещё одна бессонная ночь. Но надежда помочь деду и всей семье не покидала.

 

Печать судьбы

 

Крста, поспевающий за курьером Ачифом, разглядел в снегах едва видневшийся дымок. Раздался лай овчарки, пронзительный и угрожающий, возвещающий о приходе незваных гостей.

–  Идриз, это я, Ачиф! –  громко отозвался курьер.

Из дома вышел мужчина с ружьём, одетый в овчинный тулуп, перехваченный патронташем. Из-под шапки сверкнули глаза Идриза, который тут же угомонил пса.

– Буйрум, заходите, замёрзли? – пригласил путников Идриз, затем подошёл и обнял Крста.

Когда они вошли в халупу, то глаза Крсты, после слепящего снега, не сразу нашли Стояна в этом густом мраке.

Посреди хижины был очаг. Это было единственное, что давало хоть какое-то освещение. Крста едва разглядел деда, который, лёжа на боку, смотрел в его сторону.

– Добро пожаловать, сынок! – с улыбкой поприветствовал его.

И слегка поморщившись от боли, протянул руку внуку. Крста, тяжело дыша от долгого похода, с лицом, румяным от волнения от встречи с дедушкой, не говоря ни слова, просто упал в его долгие объятия. И не отпускал, пока сам Стоян не обратился к нему:

– Давай, разденься. Немного поговорим.

Крста сбросил плащ и увидел, что рука деда забинтована.

– Как рука, дед? Болит?

– Все хорошо, сынок, у Идриза золотые руки. Он вынул куршум, я даже не почувствовал. Сейчас я немного ослабел, потому что потерял много крови. Лежу вот. Но Рукия так кормит меня, что встану уже скоро.

Только тогда Крста заметил Рукию, дочь Идриза, которая покраснела от этой шутки Стояна. Она подала чай, а затем вышла на улицу к Идризу и Ачифу, а дедушка и внук остались одни.

– Что нового в Джаковице, как мой внук?

– Ванка и Душан в порядке, и бабушка Цвета тоже у нас. Пришла на днях. Но дедушка! Тебе не нужно ничего мне рассказывать. Исмет всё рассказал. Я знаю, что ты сделал то, что должен был сделать. Но как быть дальше? Как будем теперь?

– Послушай, сынок, я не жду от кого-то оправдания моего поступка. Бог так решил –  и подверг меня искушению. Он Тот, кто послал нас в этот мир, но с одной целью –  с верой в людей. Я никогда не хотел делить людей на своих и чужих, но на хороших и плохих. Что я мог сделать, кроме как защитить своего друга и его семью от неизбежного зла? Я решил помочь побратиму, как это делали раньше для нас, с убеждением, что это – мой долг.

Вздохнули.

– Так всё сложилось нехорошо. Угасла совершенно невинная молодая жизнь. Этот огонёк погасил я своей рукой. И теперь мне с этим жить. Видит Бог, я этого не хотел… Взялся защищать семью хорошего человека… Так был воспитан. А вышло вон как…

Крста придвинулся к деду поближе, всем своим существом пытаясь выказывать ему поддержку. Тот, конечно же, почувствовал это.

– Такое воспитание передавалось с колена на колено. Своего рода обет всех хороших людей из этих краев, независимо от вероисповедания. Вот эти хорошие люди –  и есть те, которые «мои». И пока они существуют, я не буду делить их на своих и чужих. Когда их больше не останется, я не увижу смысла продолжения жизни ни одного человека. Поэтому я, сынок, защитил хорошего человека. Это то, что удерживало нас здесь на протяжении веков. Добро вернётся добром, и, творя дела добра, ты оказываешь величайшее служение Богу и своему народу. Я знаю, что многим трудно это признать и знаю, что это самый трудный путь. Но верую, что он единственно правильный.

– Но, дедушка, у тебя есть семья, что же нам теперь делать?

– Что тут скажешь! Не думал –  не гадал, что окажусь в этой хижине. Но я всегда делал то, что должно было делать. Вы с Ванкой стоите на ногах. Больше всего мне жаль Цвету. Сделайте всё, чтобы бедняжка как можно меньше страдала из-за меня. Я не могу вернуться, ибо это создаст всем вам ещё больше неприятностей. Гораздо больше. Что касается тебя, то я абсолютно уверен, что ты хороший человек и пойдешь своей дорогой. Тебе придется отделиться от Ванки. Там тебе не место. Она будет постоянно клевать тебя, заставлять делать по её. Она будет стараться сделать тебя тем, кем ты никогда не сможешь быть. Она потребует тебя жениться так, как она посчитает лучшим. Станет требовать любить только людей из своего народа и никогда не упоминать твоего дедушку. Сможешь так жить?

Крста сразу не нашёл, что ответить. Но, как только собрался уже было что-то сказать, дедушка продолжил:

– Не волнуйся, дедушка спрятал деньги, которые не нашли мои гонители. И Цвета о деньгах тоже не знает. Там достаточно, чтобы купить дом и начать новую жизнь. Половину ты оставишь Душану. Пусть выучится, получит образование. Чтобы у нас в семье тоже был кто-то грамотный. Конечно, расскажешь об этом Ванке. Я подготовил для неё письмо. Написал вчера вечером у костра. Да. Они должны знать. Но деньги должны быть у тебя. И смотри: чтобы никто тебя не видел, когда будешь забирать их. Они спрятаны в колодце дома. Обвяжешься верёвкой, спустишься в колодец. На высоте двух с половиной метров над водой увидишь два чёрных камня. Все остальные камни белые. Немного сдвинешь их, затем можно будет вынуть. В нише найдёшь шкатулку с дукатами. Поступишь с ними так, как я сказал. Только не вздумай оставаться с мамой и бабушкой!

– Но дедушка… – начал было Крста, но Стоян перебил:

– Хватит об этом, замёрзли Рукия и те двое, зови их, пусть войдут.

Крста позвал их, и они вошли. Все ещё немного посидели вместе, а потом Ачиф предложил вернуться, пока не стемнело. Крста попрощался, взял письмо для Ванки и сказал:

– Мы ещё увидимся. Я найду вас, гайдуков, или я не Крста!

– Тяжко тебе бкдет! Но не бойся, и мы тебя найдём, – с улыбкой ответил Идриз и проводил гостей.

Когда Крста выходил из хижины, по лицу Стояна текли слезы.

 

Судьба или Десница Божья

 

Литургия закончилась, монахи и паломники стали медленно покидать церковь. Время завтрака. Каждое утро в семь часов начиналась трапеза. Входили по старшинству: сначала настоятель, потом монахи и а уже после и гости. На столе всегда стояли кувшины с монастырским вином, оливками и луком.

Никто не прикасался к еде, пока игумен не стукнет посохом оземь.

Кормили два раза в день: завтрак и ужин. Еда была настолько вкусной, что я очень быстро к ней привык. Мне удалось вернуть несколько килограммов, которые потерял до прихода в монастырь. Единственное, чего мне не хватало, так это сигарет. Но после нескольких дней кризиса я о них и думать забыл.

Каждый день после завтрака гулял по Святой Горе. Заходил в другие монастыри. По пути встречал как паломников, так и монахов. Со всеми вежливо раскланивался, но ни с кем не останавливался, чтобы поговорить. Мне нужен был покой, чистая и ясная голова. Всё это я тут нашёл, и не хотел терять обретённое.

Я уже давно с готовностью ожидал возможности обойти ещё неизведанные места Святой Горы. Вдруг передо мной появился игумен, спросил, как дела, и пригласил на рюмашку ракии.

Удивленный приглашением, но и обрадованный мягкостью обращения и, вообще, тем, как он это сделал, я согласился без колебаний.

Мы сидели на террасе с прекрасным видом на Святую гору. Принесли поднос с угощением: кофе, рахат-лукум и монастырская ракийя со стаканом холодной воды.

– Господин Марко, как вы себя чувствуете здесь, в монастыре? Всё ли в порядке? – спросил настоятель.

– Да, всё в наилучшем видее! Спасибо за гостеприимство.

–  Вижу, что вы очень хорошо приспособились к монастырской жизни. Ревностны в исполнении обязанностей. Присутствуете на всех службах, – проговорил игумен мелодичным голосом. – Если тяжеловато, то не надо ко всем службам приходить. Если только это не доставляет утешения.

Мне понравился этот разговор. В каждом слове настоятеля находил благость. Располагали манера разговора и сам тон.

– Что греха таить… Поначалу мне всё казалось каким-то… бессмысленным. Но вскоре службы стали приносить мир в душу. Который позволяет мне очистить свои мысли и, вообще, найти смысл существования и выживания в этом жестоком и несправедливом мире.

Настоятель нахмурился, как будто ему не понравилось то, что он услышал. Он пригладил длинную седую бороду и сказал:

– Все мы ищем ответы на разные вопросы. Но, будьте готовы к тому, что на некоторые вопросы вы будете ждать ответа всю жизнь. Нужно только быть настойчивым в поиске пути, проложенного Божией десницей. Знайте, что по воле Божией вам дана возможность искать и обретать ответы. Этот дар Божий –  право на жизнь, –  обязывает вас упорствовать, несмотря на все искушения, которые преподносит жизнь. Мы, смертные, не имеем права ни решать о смысле и бессмысленности жизни, ни лишать себя её, когда сталкиваемся с препятствиями. Такое право имеет только Тот, Кто дал нам жизнь. Наша обязанность — лишь ширить его послания. Найти внутри себя истинную любовь, которая защищает нас, когда мы плывем по бурному житейскому морю. Это любовь к жизни, как величайшему дару Божьему, даст нам ответы на многие вопросы.

Я впитывал каждое его слово и, когда он замолчал, спросил:

– Но, отче, как жить, когда судьба гонит тебя в пропасть… Когда теряешь всё, во что вложил всю свою любовь? Тогда такая судьба заставляет сомневаться в Боге и любви. Это и толкает к помыслам о бессмысленности всего.

Снова короткая пауза, которую всегда делал настоятель, прежде чем продолжить речь. Это был его способ общения, это было неотъемлемой частью его серьёзности и глубокого вникания в проблемы собеседника. Он посмотрел на меня своими голубыми глазами и продолжил:

– Все величайшие мыслители, святые, проповедники любви и веры в человека обрели этот дар после своих тяжелых судеб и трагедий. Преодолевая тяжкие душевные скорби, они становились Божьими угодниками, делясь с людьми своим опытом. Когда их не станет, мир станет местом скопища зла, ненависти и пекла. Вас ведёт Господь. Сейчас Вы на верном пути к тому, чтобы оправдать своё существование. Может даже готовитесь к тому, чтобы стать способным преградить путь злу.

Я попытался было изобразить долгие размышления над услышанным, да только ничего из этого не вышло. Не выдержал, желая тут же высказать то, что так долго мучило меня:

– Вы наверняка наслушались всяких историй. Но того, что пережил я, Вы точно не слыхали. Жаль, но пока что у меня нет сил всё рассказать. Тогда бы поняли, как трудно мне найти мотив продолжать жить.

Нахмуренное выражение лица игумена снова говорило о его недовольстве услышанным.

– Да, я слушал всякое… Причём у каждого –  судьба непременно самая тяжёлая. Ваша судьба для Вас самая трудная не потому, что она такая по своему содержанию, а только потому, что она –  Ваша. В тот момент, когда Вы почувствуете, что должны доверить это кому-то, знайте, что в этот момент Вы готовы это преодолеть. Всё это может продолжаться до бесконечности, и Вы, возможно, никогда не освободитесь от этого, как и большинство монахов, которые тут спасаются. Все они шли своим путём исполнения любви к Богу и тем смиряли свои души… Оставайтесь здесь, сколько угодно. Ждите, придёт в душу мир. И тогда станет ясно: куда идти дальше. Если возникнет желание раскрыть свою душу, то делайте это сразу, так скорее получите ответы на вопросы, которые мучат.

Дальше я уже не старался играть и делать паузы, но ответил сразу:

– Я бы хотел, чтобы вы были правы, но сам сейчас в каком-то кошмаре. Я плыву на лодке без руля и без ветрил, как говорится. Плыву по бурному морю. И всё жду, что лодка вот-вот перевернётся. Бороться с волнами нет никаких сил. Моих самых близких больше нет. Гляжу в темноту, глубокую тьму. Я жду, когда меня поволокут к моим близким. Единственное, что мне интересно: почему я не могу просто вскочить и присоединиться к ним.

На этот раз лицо настоятеля просветлело, не было никакой хмурости, как будто он нашел проблеск надежды на спасение моей души. Он улыбнулся и сказал:

– По тёмному и бушующему морю Ваш корабль идёт без парусов, но путь его неизвестен. Возможно, он ведом десницей Божьей. Возможно, его прибьёт к неизвестному острову, где живут туземцы, и им понадобится Ваша помощь. Возможно, своим опытом и действиями Вы завоюете их любовь и внимание. Подождём, может быть, ваш сегодняшний недостаток сил –  знак того, что нужно набраться их для того, чтобы свершить нечто.

 

Любовь

 

Крста вернулся домой. Калитка примёрзла, и он вынужден был вырубать лёд, дабы пробраться во двор. Благо, перед поездками в горы, он всегда приторачивал к седлу топорик. Мама с бабушкой услышали клацание топора о лёд и вышли во двор. Бабушка его обняла первой, а Ванка взяла коня под уздцы, намереваясь отвести в конюшню.

– Заходите в дом, холодно. Я сам почищу коня, а потом будет разговор. Дедушку я видел, он в порядке.

Крста отвёл коня в конюшню, а затем посмотрел, чтобы никто случайно не вошёл. Убедившись, что он один, он быстро убрал шкатулку, полную червонцев, под плащ и направился в подвал, чтобы спрятать её там в надёжном месте.

Когда он вошёл в дом, маленький Душан побежал ему навстречу.

– Так, где мой великий герой?! –  закричал малыш.

Крста подхватил его под мышки и поднял, расцеловав в щеки.

– Сейчас увидишь, что тебе братишка купил.

Достал бумажную коробочку, полную конфет, сахарных батончиков и сушеных смокв. Особенно обрадовала Душана деревянная игрушка. Это были конные повозки с маленькими деревянными колёсиками.

Он аж вздрогнул, когда увидел игрушку. Глаза блеснули, длинные ресницы затрепетали от волнения.

– Подарков нет, сначала надо поцеловать братишку, – сказал Крста и подставил щеку.

Душан поцеловал его и схватил игрушку с такой скоростью, что все расхохотались.

Уселись. Крста начал подробный рассказ. И был удивлен тем, что ни бабушка, ни мать не перебивали его. Поэтому он мог судить об их отношении к рассказанному только по выражению лиц. Бабушка слушала и тихо всхлипывала, а Ванка лишь сердито хмурилась.

Когда он закончил, она прошипела:

– Подался Стоян в гайдуки. Кто бы думал! Мирный и тихий –  и в гайдуки!

– Вынудили его, мама. Жизнь заставила. Что ещё оставалось делать? – отрезал Крста, и Ванка тут же запротестовала, мотая головой.

Затем она снова обратилась к Крсте, причём так, как умеет только она:

– Его никто не принуждал, он всегда сам будил лихо, искал его там и сям, и там, где его нет. Разбудил. Он мог бы заняться своим делом, женой, семьёй! Всё это у него было! Уважаемый был человек. А кто он теперь? Что у него сейчас осталось? Арнаутин этот и так называемая честь. А как насчёт нас, как мы будем смотреть в глаза другим, когда все всё узнают!? Эх, Стоян, Стоян!..

Бабушка зарыдала.

– Мама, как ты можешь! Даже у меня сердце разрывается! Хорошо, что я был там и повидался с ним. Ни на минуту не сомневался, что дед не совершал чего-то бесчестного. И знай: он не изменил своих взглядов. Нам нечего скрывать, наоборот, мы должны гордиться тем, что в нас течет кровь такого благородного и хорошего человека. А ты, бабушка, не плачь, он мне велел тебя поцеловать и напомнить, чтобы ты заботилась о внуках.

Крста как мог пытался смягчить сердца близких.

– Передал тебе вот что: скажи, говорит, Цвете, что это Бог захотел нас на мгновение разлучить. Но пусть не волнуется, я подожду её наверху, чтобы она приготовила мне арбузное варенье. Вот прямо так и сказал!

– Э, мой Стояне, горе мне! Зачем нас оставил! – запричитала Цвета и принялась бить себя в грудь.

– Не надо, бабушка! Плачешь, будто дедушка, не дай Бог, уже умер. Позвольте мне также сказать вам ещё кое-что. Он дал мне деньги в наследство. Тебе, мама, он прислал письмо, в котором всё объясняется.

Ванка взглянула на письмо. Долго держала в руке. Раскрыла сложенную бумагу и начала читать:

«Моя дорогая дочь,

Что может чувствовать отец, когда пишет письмо своей единственной дочери, полностью осознавая, что больше никогда её не увидит? Мне жаль, что меня не было рядом с тобой, когда у тебя были трудные времена. Но, слава Богу, они в прошлом. Возможно, именно из-за них ты не можешь понять моих действий. С другой стороны, твоя гордость, твоя строгость к людям, твоё отношение к иноверцам мешают тебе понять меня. Эти качества тебе навязала жизнь. Они все твои, и я всегда любил тебя такой, какая ты есть. Был счастлив, видя какой ты растёшь. Выросла красивой, преданной семье. Знал, что станешь доброй матерью и смиренной супругой.

Меня всегда смущало слишком большое влияние деда Добросава, храброго героя и добродетельного человека, который не очень любил всех людей. Он разделял людей по вере, а не по доброте и честности. Когда ты вышла замуж за Благое, я почувствовал облегчение. У него было всё, что ты не приняла от меня, так что и Крста, слава Богу, как и он, готов любить и ценить людей по их делам.

Крсто –  причина, по которой я пишу тебе. Знаю, ты поступишь так, как велит твоё сердце, но иногда человек не может принять правильные решения, особенно если его сердце отравлено или разум затуманен страданиями и болью. У меня было немного денег, которые я спрятал и отдал Крсте. Половину он возьмёт, а вторую половину отложит на образование Душана. Этого ему достаточно, чтобы купить дом где-нибудь рядом с вами и начать свою жизнь. Отпусти его, Ванка, не вызывай ещё большей беды. Все мосты, соединяющие вас, разрушены. Позволь ему создать новый, который снова соединит вас.

Вы видите друг в друге лишь следы преследовавших вас несчастий и напоминаете друг другу об этом. Он влюбился в девушку, чью руку ты не благословишь и если выберешь другую, то станешь причиной всех его падений и несчастий. Он был так взволнован, когда я предложил ему купить дом и зажить отдельно, но знай, что у него тонкая душа и сделает это только в том случае, если у него будет твоя поддержка.

Теперь о Душане. Он должен быть учёным человеком, сделай всё, чтобы дать ему образование. Береги Цвету, она нежная и ранимая. Всякий раз, когда упоминается Добросавлево имя, она плачет, поэтому постарайся не упоминать лишний раз и моё имя, чтобы её не тревожить. Оставайся в добром здравии, и знай, ни одно твое грубое слово обо мне не умалило моей любви к тебе. Ты была и остаёшься моей самой большой радостью.

Твой отец Стоян».

Ванку поразило, что отец не понимает своей вины, не просит прощения, не сожалеет о содеянном. Одновременно, она была удручена пониманием, что, возможно, никогда больше его не увидит.

На следующий день она пошла к соседке Добриле на кофе, причём та была немало удивлена, потому что Ванка не часто ходила по соседям, особенно после того, как не стало её мужа.

– Давай, Ванка, добро пожаловать! Ты откуда? – Добрила аж просияла от удивления.

 – Мука, моя Добрила. Мука заставила меня. Иду к своей Добриле, говорю, надо поделиться с кем-нибудь. Авось, поможет.

Добрила сразу отметила, что у Ванки вид настолько удручённый, что причиной могут быть только какие-то новые страдания.

– Вот, поставлю кофе, и ты всё подробно расскажешь.

Она вышла и вернулась с подносом, на котором стояли джезве с кофе и малюсенькие чашечки-филджяны.

– Вот, принесла варенье из айвы, попробуй. Получилось неплохо. Ну, рассказывай, моя Ванка, я уже превратилась в слух.

Ванка вынула серебряную табакерку, оставшуюся от Благое, которую Крсте даже не думала отдавать. Скрутила цигарку и взяла её своими красными как кровь губами. В то время курящих женщин было мало, но к Ванке это как-то пристало. У неё был целый ритуал: от извлечения табакерки до момента, когда она облизывает свернутую самокрутку и закуривает её, вставленную в небольшой серебряный мундштук, украшенный цветочными мотивами. Ванка отхлебнула кофе и начала:

– Послушай, Добрила, этот мой Крста решил жениться и уйти из дома. Что ещё хуже, он хочет жениться на младшей дочери Петровки. Отец у них пьяница. Не хватало нам с такими породниться, упаси Боже. Но он решил, значит, решил. Мой несчастный отец его поддерживает, и если я буду мешать, он всё равно уйдёт, без моего благословения. Что мне делать одной с этим малым ребёнком? Мы только что построили дом. А теперь он решил… Или это она его настроила? Уходить из дома. Я подумала вот что…

Поставила чашечку на стол.

– Ты знаешь, как делать это самое… Ну, ворожить?

Добрила тоже поставила свою чашечку. Ванка продолжила:

– Давай попробуем поступить так. Сходи к Петровке как будто на кофе. И между делом, скажи, что вот была у тебя Ванка и рассказывала о том, как она готовит подарки какой-то девушке из Печа, к которой сватается Крста. Ты знаешь, как всё обставить, Добрила, помоги!

Добрила подумала, посмотрела на Ванку и ответила:

– Можешь не беспокоиться, прямо сегодня же и схожу. Что касается ворожбы, надо только подумать, как подобраться к этой молодке. Как ты сказала, её зовут?

– Коса. Слышала, за ней многие волочатся. Не знаю, чем она их приваживает. Смазливая, конечно. Это да. Потому мой-то и потерял разум.

– Не волнуйся, мне нужны только её волосы из косы, и тогда я всё сделаю. Крста даже не взглянет потом на неё. Но ради Бога, никому ни слова! –  вдруг встрепенулась Добрила.

– Куда я пойду, Добрила! Кому расскажу свою боль? Ты моё единственное спасение. Просто чтобы ты знала: я тебя не забуду. Богато отблагодарю. Вот те крест! –  при этих словах Ванка осенила себя крестным знамением.

– Ничего мне не надо! Ты же знаешь, что я делаю это для тебя, а не ради денег. Бог даст, всё будет так, как надо, – Добрила тоже перекрестилась.

– Знаю, просто сделай то, о чём договорились. Ради Бога!

 

Тонкая душа или несбывшиеся сны

 

Сваты въезжают в ворота. Коня с невестой ведёт дядя Коста, а рядом с ним Крста, весь сияющий, переполненный счастьем от того, что женится на Косе, своей красавице. Гости на свадьбе стреляют из ружей в воздух, возвещая о входе невесты во двор. Крста подходит к молодой, покрытый белым покрывалом, подхватывает её и спускает с коня. Все это сопровождается лавиной одобрительных восклицаний и одиночными выстрелами. И, наконец, чтобы по обычаю привести невесту в дом –  как раз тогда, когда жених уже собрался взять невесту на руки, чтобы отвести её по лестнице на крыльцо… услышал голос бабушки:

– Сынок, давай, уже полдень! Вставай, я приготовила тебе поесть.

Увидев бабушку Цвету, Крста понял, что это был всего лишь сон.

Бабушка разбудила позже обычного. Посвежевший, чисто выбритый и полный уверенности, он вошёл в кухню, наполненную опьяняющим запахом свежеиспечённой пройи. Аромат распространялся из широкого глиняного горшка, стоявшего на плите. Вдали от печи, сидя на ковре, маленький Душан забавлялся игрушкой, которую ему купил Крста. Увидев малыша, старший брат бросился тискать его, подхватил на руки и расцеловал.

 – А где мама?

 – Она вышла к соседке, Добриле. Пора бы уже ей вернуться, – ответила бабушка.

Крста удивленно покачал головой. С чего это его мать вздумала пойти к соседке, ведь он хорошо знал, что она это делает крайне редко. «Какая же мука её толкнула на это?», –  подумал он, но ничего не сказал. Торопливо позавтракав, он встал и, поблагодарив, сказал:

 – Бабушка, я иду к дяде Косте по делам. Скажи маме, что вернусь к обеду. Бывай здорова!

– Добро, сынок. Но не задерживайся, будем обедать все вместе.

Коста был его дальним родственником, одним из самых богатых сербов в этих краях. Он торговал шелком и тканями, все у него покупали и со всеми он был в хороших отношениях. Часто жертвовал на церковь и так, и эдак, поэтому был для отца Илии уважаемым человеком.

Он и для беев закупал ткани и шелк высшего качества, так что и они принимали его с большой радостью. Коста также был одним из немногих, кто давал деньги под проценты, хотя часто и прощал проценты, если должники попадали в беду.

В доме он никого не принимал. Редко, кто обладал такой привилегией, а потому Крста часто задавался вопросом: почему он так печётся о нём, особенно после смерти его отца? Ванка же родственнику была не по нраву.

Подойдя к дому, он вспомнил, что Коста однажды сказал: «Да, твоя мать достойная хозяйка, никогда не глядит дерзко, но уж извини, во многом я с ней не согласен, сам не знаю, почему. Вышла замуж за первого парня на улице, но вместо того, чтобы слушать его, всегда требовала, чтобы её слово было последним. А не получается. Испокон веков было так, что женщина должна была слушать мужа. Но нет, она хочет, чтобы все было по её воле!»

Дом Косты был последним в переулке, ведущем от основной части сербской улицы. Дом окружён был забором с высокими воротами из массивного дерева, окантованными металлическими декоративными завесами, на больших петлях. Рядом с ними –  аккуратная, ещё более красивая калитка.

Ещё в детстве Крста любил навещать дядю. И на этот раз дядя Коста просиял, увидев кто к нему идёт. Он обнял парня и завёл в дом. Расселись в гостевой комнате, напоминавшей турецкую из-за оттоманки-миндерлука и кое-каких деталей. Но это была комната серба, а не турка! Об этом говорила икона с лампадой, большой портрет короля Александра Обреновича и несколько семейных фотографий. Кроме того, комната была украшена коврами с неповторимыми орнаментами, которыми славится Пирот, множеством интересных фигурок, и огромными настенными часами с маятником, бившими каждый час. Было много и других вещиц, которые Коста привозил из путешествий по Сербии в поисках тканей.

Многие думали, что портрет короля Александра он снимет после цареубийства и смены династии, но нет. Она занимала почётное место посреди комнаты.

 – Ну, сынок, рассказывай, как Стоян? Просто чтобы ты знал: мои друзья, купцы из Печа, уже кое-что поведали. Знаю, что он убил черногорского солдата и сейчас скрывается где-то в горах. Конечно, я никому ничего не сказал, даже жене. Женщина, сболтнёт кому-то. А улица у нас маленькая. Всем сразу всё станет известно… Давай, говори ты!

– Дедушка в порядке, правда, ранен в руку, но держится хорошо, пройдёт. Не хотелось бы хоть что-то таить от Вас, но… Лучше не знать, где он сейчас. Я пришёл посоветоваться с Вами по одному вопросу, поэтому, если не возражаете, я бы хотел перейти к делу, – сказал Крста, немного опасаясь быть неправильно понятым.

– Если так тебе легче, конечно, сынок, – ответил Коста.

– Дедушка дал мне денег: половину мне, половину Душану. Дед лучше всех знает мою маму. Считает, что нас с нею не надо жить вместе, что она будет вмешиваться во всё, что она не позволит мне быть настоящим хозяином в доме, и эти деньги он дал мне на покупку дома, чтоб я мог отделиться. А вторую половину оставлю на образование Душана. Вот я и подумал: кто может дать мне лучший совет и большую помощь, нежели не Вы? Вы знаете, у кого продаются дома. Есть ли такие вообще в продаже на улице и что Вы об этом думаете?

– Да, у твоей матери непростой характер, – нахмурившись, ответил Коста, – кто бы знал её лучше, чем родной отец. Но она не так жестокосердна, как кажется. Она потеряла мужа, дочь, и сердце её смягчилось. Может и совсем смягчится. Что касается домов, то на улице нет ни одного, который бы продавался. Да и зачем? У тебя есть свой. Ты построил этаж сам. И это твоё семейное наследие. Здесь твои корни. Нельзя оставлять его, а то дедушка Зара в гробу перевернётся.

Коста говорил спокойно, ровно, как будто озвучивал давно выверенную последовательность действий в каком-то хорошо ведомом ему предприятии.

– Женись немедленно и потребуй от матери передать тебе хозяйство. Все судачат, что сватаешься к младшей дочери Петровки. Если Ванка не согласится, я дам тебе этот дом рядом со мной. Ты мастер, приведёшь его в порядок. Приведёшь молодую. И не успеешь оглянуться, как Ванка станет звать тебя назад, умолять вернуться. Деньги, что тебе дал дедушка, отдашь мне, я пущу их в дело, пойдут проценты. Так что ты очень скоро вернёшься домой настоящим хозяином. Или я не буду Костой!

Хлопнул себя ладонью по колену и усмехнулся.

– А если Ванка покатит на меня бочку, я скажу, что я сдавал тебе дом и что я не имею никакого отношения к твоему отъезду. Будет немного криков, немножко ругани, но «на всякое чудо хватит трёх дней». Ванка проклянёт и меня, и твоего дедушку с отцом, которые тебя воспитали. Она проклянёт свою судьбу, но идти ей будет некуда, потому что всё закончится так, как я тебе говорил. Теперь делай, как она тебе говорит, чтобы смягчить её, пока мы не сосватаем молодую.

Крста внимательно его выслушал. Предложение Косты ему очень понравилось, поэтому он с воодушевлением сказал:

– Хорошо, дядя Коста, я сделаю так, как Вы сказали. Жду весточки от Вас!

– Но, сынок, будь осторожен, никому об этом не говори, пока всё не будет сделано. Давай, будь здоров! – Коста проводил Крста до калитки.

Крста пришёл домой как раз в тот момент, когда Ванка накрывала стол к обеду. Все были тут. Бабушка уже села во главе стола. На столе – рюмочки для ракии, лицо матери чем-то необычайно озарено. Всё это показалось Крсте необычным и праздничным.

– Добро пожаловать нашему хозяину! – слова Ванки прозвучали непривычно и чудно.

– Давай, мама, вставай с того стула, освобождай место. Теперь там будет сидеть Крста. Порядок есть порядок. Он теперь хозяин этого дома. Давай, сынок, усаживайся. Здесь, где сидел Благое. Мать дождалась, что сын вырос и берёт на себя домашнее хозяйство. Будь счастлив! А скоро мы сможем принять невестку, чтобы состарившаяся мать могла немного отдохнуть.

Обняв Крста, Ванка поцеловала его в лоб.

– Вот ключи от сундука. Там остались кое-какие деньги. Так что тебе будет чем распоряжаться, – гордо добавила Ванка.

Крста, удивлённый, посмотрел матери в глаза, пытаясь понять: что тут не так? Но ключи взял. Пристегнул их к петле на чакширах, и только было намерился что-то сказать, как мать его опередила и продолжила:

– Садись, сынок, давай выпьем за тебя и за нашу семью. Она сейчас обрела хозяина, который проведёт её по пути, который до нас прошли наши предки, по пути чести и почтения. Дай Бог, чтобы весной мы занялись сватовством, чтобы и в этом доме было веселее, чтобы семья расширялась и чтобы твоя мать смотрела, как внучечки бегают по двору.

Взяла ракию, чокнулась сначала с сыном, потом с Цветой, перекрестилась и залпом выпила.

Ванка стала раздавать кушанье, а маленький Душан повторял:

– Да здравствует братка! Да, здравствует братка!

Все смеялись. Доев, Крста встал, чтобы свернуть цигарку, а Ванка ему говорит:

– Куда ты собрался? Ты уже забыл, что ты хозяин?

Достала табакерку, отдала ему и продолжила:

–  Это принадлежит тебе. Она будет напоминать тебе об отце. Она была со мной, потому что я ещё не была уверена, что ты её заслужил. Но теперь я вижу, что ты достоин.

Крста взял табакерку, свернул цигарку и отдал матери. Затем свернул себе. Зажёг. Впервые тишина в присутствии матери не угнетала Крсту. Потому он не произнёс ни слова. Просто глядел на дым, который они выпускали, и желал, чтобы это чувство не прекращалось.

– Но, Крсто, давай я тебе ещё что-то скажу. Девушку выбирай сам, но подожди весны! У нас в этом году в доме была смерть, поэтому сватать можно только весной. К тому времени дострой этаж, чтобы невесту ввести во всё новое. У тебя есть дедушкины деньги, ты сам знаешь, как всё устроить. – закончила Ванка.

– Мама, ты знаешь, что мне приглянулась девушка, наша соседка. Я решил просить её руки. Она мне по сердцу, –  робко произнес Крста.

– Сынок, если ты так решил, удачи, – ответила Ванка, не поднимая головы, боясь, что в её глазах будет заметна неискренность.

Крста вздохнул, встал, удовлетворенно поцеловал мать, взял плащ и вышел во двор.

«Теперь пойду к дяде Косте, чтобы рассказать ему о том, что произошло», – подумал Крста, которому мнилось, будто он купается в бесконечном счастье.

 

Коса

 

Дом, где жила Коса, был рядом с домом Крсто, только кирпичная стена разделяла два двора. У них даже был общий колодец, половина которого находилась в одном дворе, а другая половина — в другом.

Калиточка, конечно, у них тоже была, но пользовались ею редко.

Коса жила очень скромно, в глинобитном доме, с матерью и отцом. Две её старшие сестры вышли замуж в Великой Хоче. А она осталась с матерью Петровкой и отцом Гавро. Отец был простым человеком, подённым работником, пристрастившимся к выпивке. Почти все заработанные деньги он пропивал, потому жили за счёт золотых рук Петровки. Она чудесно вышивала и вязала носки.

В доме, где они жили, было всего две комнаты: в одной готовили, а в другой все спали. Пол был земляной, потолка не было –  так, что сквозь балки и рейки была видна черепица. В доме было бедно, но чисто.

Гавра несколько раз находили пьяным на обочине дороги, однажды он был спасён своими собаками. Они так громко лаяли, что Петровке пришлось выйти во двор посмотреть, что происходит. Так и увидела, что её муж пьяный заснул, прислонившись к груше. А ведь была зима, и он мог замёрзнуть насмерть. Петровка с трудом спасла его.

Крста всегда задавался вопросом: откуда они взялись, ведь это был двор одной из самых респектабельных семей на Сербской улице. Дом с очень красивым фронтоном.

Дядя Коста пояснил Крсто, что Гавро работал на покойного Янко, бывшего владельца дома, который был крупнейшим торговцем лошадьми в Джаковице, а Гавро был его правой рукой. Очень старательный и послушный, он доводил всю работу до ума. Тогда ешё он не пил, и когда женился, хозяин подарил ему это жилище. Вскоре после этого хозяин скоропостижно скончался.

Унаследовал дело его сын, который хотел немедленно убрать Гавро, но Филька, жена хозяина, не позволила этого, вот так Гавро и живёт там по сей день. И будет жить, пока Филька не умрёт. Потеряв работу, Гавро спился, поэтому был вынужден заниматься подённой работой, чтобы были деньги на выпивку.

Был уже полдень, когда он встал. Полупьяный, потому что последние годы вообще не трезвел. Едва разлепив глаза, начал звать жену. Никто не ответил, и он, разозлившись на это, пробормотал:

– Жена, жена… Вечно её нигде нет. Куда её унесло?

Пришлось встать и посмотреть: есть ли кто-нибудь на кухне. Никого. Нигде.

И тут распахнулась дверь. Вошли мать и дочь. Одна была вся взъерошенная, а другая –  напротив –  ссутулившаяся, с видом совершенно отсутствующим.

– Проснулся, счастье-то какое! Все нормальные люди сейчас в церкви, и только ты, безбожник, сам себя потерял, – сердито начала Петровка пилить Гавра.

Когда Коса ушла в другую комнату, Петровка продолжила:

– Слушай, я видела Добрилу. Она рассказала мне, что Ванкин Крста решил сделать предложение девушке из Печа и что Косе следует выйти замуж как можно скорее. Иначе все решат, что Коса –  брошенная. Стало быть, она должна выйти замуж до того, как этот Ванкин засватает кого-то там. Добрила нашла приличную партию в Великой Хоче. Говорит, хорошая партия: хозяйственный, и будет приданое, дукаты. Она попросила меня переговорить с тобой. Так что если ты согласен, она пойдёт и всё им передаст. Жаль, конечно, Косу, она любит этого несчастного Крсту. Но что поделать. Должно быть, замешана в этом его мать. Ну, всё ей вернётся.

Когда Гавро услышал о червонцах, мутные глаза его обрели осмысленность. И он тут же озвучил решение:

– А что. Пусть приходят. Посмотрим на парня. Посмотрим что они предлагают. Если всё так, как говорит Добрила, отчего не выдать Косу?

В другой комнате деаушка услышала, что говорят о ней. Также услышала упоминание о Крсте и предложении. Щёки её раскраснелись, и она запела тихо, почти про себя. Она знала, что её Крсто не откажется от неё. А теперь ему, должно быть, как-то удалось уговорить мать и та дала согласие на их брак. Они не виделись уже довольно долго –  с тех пор, как её отправляли в Великую Хочу подсобить прихворнувшей старшей сестре по хозяйству.

Ведь Коса уже дала ему согласие. Тогда, когда они говорили у ворот…

 

* * *

 

Была Пасха, дети тогда соревновались в битье крашеных яиц, а одетые в парадную одежду парни и девушки собрались после церковной службы у ворот и христосовались. Солидные отцы семейств, собравшиеся вокруг отца Илии, пили ракию и судачили о том– о сём.

Коса была с подругами, когда Крста пришёл поздравить её с Воскресением Христовым. Помнит, с какой завистью подруги глядели на подошедшего к Косе молодого человека.

Когда он взял её руку, то она даже задрожала от волнения. Он и сам остолбенел, но потом таки собрался с духом и сказал:

– Отойдём в сторонку, нужно что-то спросить.

Они отошли и Крста оглянулся вокруг чтобы проверить, не смотрит ли кто на них.

– Слушай, Косо, даст Бог, на следующую Пасху будешь в моём доме. Я полюбил тебя с тех пор, как мы в детстве играли перед воротами. Выйдешь ли ты за меня замуж?

Коса густо покраснела, сердце заколотилось как у зайца. Она опустила глаза и молчала. Волнение сдавило горло. Крсте это молчание уже начало казаться вечностью, но девушка вдруг вскинула голову и ответила:

 – Обещаю, я буду твоей! –  и, не в силах справиться с чувствами, побежала прочь в сторону хихикавших подружек.

Вот прошло полгода –  и ничего. Понятно, в дом парня пришла смерть. Но, всё же, Коса мало-помалу начинала терять надежду.

И вот, мама с отцом обсуждают сватание.

«Наконец-то!» – просияла от счастливой мысли истосковавшаяся от неопределённости девушка.

 

Их двое

 

Ему было всего семь лет. Первый день в школе. Отец гордо держит его за руку и ведёт в церковь. Хотя лето было уже на исходе, жара была ещё та! Туфли, которые отец купил ему в Скопье по этому случаю, немного жали. Но были они так прекрасны, что он боялся испачкать их или, не дай Бог, поцарапать. На нём была белая рубашка, которую сшила мать. Руки вспотели, а грудь, казалось, превратилась в тамбурин: так гулко стучало от волнения сердце.

И тут в группе детей, ожидавших, когда же появится учитель и проведёт их в класс, он увидел маленькую девочку. У неё были длинные чёрные волосы, заплетённые в два пучка, спадающие на плечи, и белая сорочка с вышивкой. Она подняла голову. На него уставились два зелёных глаза. Не успел он отвести взгляд, как зеленоглазка расплылась в улыбке.

Он обернулся. И лишь когда увидел, что позади никого нет, понял, что улыбка предназначалась именно ему. Это смутило. Но когда он поднял на неё глаза вновь, она уже смотрела в другую сторону.

Пришёл учитель, и стали втягиваться внутрь.

Отец погладил Крсту по голове и напомнил:

– Слушай учителя, не смей мне баловаться!

Все вошли в класс. Их было восемь учеников: шесть мальчиков и две девочки. Он знал всех, кроме маленькой девочки, которая ему улыбалась.

Это была Коса.

 

* * *

 

Крста глубоко вздохнул, поправил подушку, повернулся на другой бок, пытаясь как-то отвлечься от мыслей о Косе. Но бесполезно.

Вспомнилась первая победа, первая в его жизни.

 

* * *

 

Это был школьный урок, который должен был быть обычным, как и любой другой.

– Давай Косо, встань и назови самую большую реку Сербии, – спросил учитель.

Они были в четвёртом классе. Это был один из тех дней, когда учитель проверял знания.

Коса сидела за первой партой. Медленно поднялась.

По тому, как Коса неуверенно встала, Крста понял, что она не знает ответа. Он взглянул на учителя, затем нагнул голову пониже к парте и, стремясь выручить её во что бы то ни стало, прошептал ответ. Сидел он прямо за ней, но голоса не рассчитал.

Резким тоном учитель оборвал его шепот.

– Коса садись, Крста нам расскажет лучше. Ну-ка, дрянь, расскажи, сколько пальцев на руках у человека? Как они называются?

Крста встал и начал было отвечать, но учитель прервал его.

– Погоди отвечать. Вытяни сперва руки. Легче будет рассмотреть. А мы их немного согреем.

Крсто простёр руки, но в этот миг из-за спины учителя появился прут, который с такой стремительностью обрушился на левую ладонь Крсты, что тот даже не успел среагировать. Он почувствовал боль, но сдержался и даже не пискнул. Стиснул зубы и молча терпел ещё ровно девять хлёстких ударов.

Казалось, что каждый последующий раз был сильнее предыдущего. Учитель рассвирепел из-за того, что Крста не издавал ни звука. И это стоическое поведение побуждало его каждый раз бить сильнее. Закончив, сердито спросил:

 – Чучело, давай тебя послушаем: как называются эти пальцы?

Крста превозмогая боль, сквозь зубы, не желая упасть в глазах Косы, медленно процедил:

– У человека десять пальцев. Вот –  большой палец, – начал Крста, но учитель прервал его.

– Давайте посмотрим, какой у тебя большой палец! – попросил учитель.

Крста указал:

– Это большой палец.

Учитель состроил гримасу, посмотрел и громко объявил:

– По мне, это больше похоже на морковку, она какая-то очень красная!

И повернулся к классу.

Ученики засмеялись, только Коса промолчала.

Звонок прервал эту мучительную сцену. Лишь только после того, как учитель покинул класс, Крста сел. Гогоча, ученики проскочили мимо и высыпали во двор. Он остался в классе один. Как ни странно, он совершенно не чувствовал себя ни плохо, ни угнетённо. Напротив, гордился собой.

Отвлёк его голос девочки:

– Возьми платочек и положи на ладони, я остудила его водой…

И когда её улыбка наполнила всё его сердце Крста понял, что то странное состояние, котором он впервые испытал, и называется любовью. Он влюбился. Ему все казалось чудесным: милая улыбка девочки, ее внимательные, зеленые, с поволокой глаза. Хотелось чтобы это красивое лицо смотрело на него всю жизнь, чтобы поворачивалось туда, где он –  как подсолнух за солнышком. Мальчик был рад, что его наказали, потому что он пострадал за нее и она видела это, и потому что достойно вынес испытание.

А затем, через несколько лет, в жизни появился колодец, место, которое он любил больше всего на свете. Колодец был частью забора, разделявшего их дворы. По обеим сторонам колодца имелись деревянные ставни, защищавшие воду от пыли, а кошек от колодца... Над ним также был навес от солнца и дождя и всякой непогоды.

Ежедневной обязанностью Крсты было снабжать хозяйство водой. Однажды жарким днём он принёс два ведра, которые ему нужно было наполнить и отнести на кухню матери. Уже когда закрыл крышку, он понял, что кто-то набирает воду с другой стороны. Вмиг крышка была поднята. С другой стороны колодца –  Коса с ведром. Она впервые столкнулась с ним тут, набирая воду из колодца. Но Крста не растерялся и сказал:

– Помоги, Боже! Это счастливый день. Старики говорят, что девушкой становишься только тогда, когда начинаешь черпать воду из колодца.

 – Бог тебе в помощь, спасибо, и ты тоже повстречался на счастье. Я первый раз беру воду, и сразу столкнулась с кем-то… И не с кем-то, – молвила Коса.

– Не с кем-то, не с кем-то... Я для тебя не «кто-то», а твоя тень. Которая всюду за тобой. И приносит счастье, – ответил Крста.

Коса, ничего не говоря, тянет верёвку. Схватилась за ручки ведра, чтобы потянуть на себя, да они выскользнули, и половина воды вылилась.

– Не так, Косо! Ведро держат вот как. Держи, я тебе покажу, – руководил Крста.

Коса ухватилась за ручку, их пальцы соприкоснулись, глаза встретились. И с этого момента они оба знали, что отныне колодец станет местом их встреч. Звуком падающего ведра и гремящей цепи они будут звать друг друга на короткие, но ежедневные свидания.

Крста особенно усердствовал, выискивая поводы наносить воды для хозяйства. Летом он наполнял все ёмкости во дворе, затем тайком разливал эту воду. Напевал что-то вполголоса, вызывая свою возлюбленную словно соловушка. А если Коса всё-таки не появлялась, он поднимал деревянную крышку, закрывавшую колодец с их стороны, и старался разглядеть её во дворе.

При мыслях об этих встречах Крсто пробирало до мурашек, он тонул в пуховой подушке и мечтах, глубоко вздыхал и отдавался сну.

 

* * *

 

Он встал рано, только начинало светать. Нужно было подготовить коня и коляску. Сегодня Рождество и семья идёт в церковь, которая находилась всего в ста метрах от дома. Он всегда задавался вопросом: зачем непременно ехать? Но такова уж семейная традиция. Парадно одетые, Крста, Ванка, бабушка Цвета и Душан направились к церкви. Крста сел впереди, правил конём. Вся сербская улица была тут. Кроме, разве что, тех, кто не мог стоять.

Служба едва началась. Перекрестившись, вошли в церковь. Крста взглянул на присутствующих и увидел Косу. Она стояла рядом с матерью и отцом.

Крста всё время думал о том как же дать ей понять, что он здесь. Но всё никак не выходило, она была слишком далеко.

Ну, ничего, увидит.

Началось Причастие. Люди выстроились, терпеливо ожидая своей очереди приобщиться Святых Тайн. Крста оглянулся, чтобы увидеть, где находится Коса. Её там не было. «Должно быть, она уже причастилась, вот и вышла», – подумал он. Решил выйти из храма и найти её. Поспешил к выходу.

Во дворе его со всех сторон приветствовали, но он никого не замечал. Из десятков пар глаз искал только одни. Но Косы нигде не было. Не было и её родителей. Быть может, они остались в храме, а он их не приметил? Вернулся и встал в очередь рядом со своими, только подходившими к алтарю и священнику Илие для причастия.

– Где ты ходишь? – спросила мать.

– Вышел найти кое-кого… Видишь, я же не опоздал.

После причастия вышли из церкви, поприветствовав родичей и соседей непременным «Христос рождается –  Воистину, Он родился!».

Вернулись домой, сели за праздничный стол. Рождественские угощения приготовили бабушка и мама. Стол был накрыт в мгновение ока. На полу по традиции рассыпана солома. Дом убран –  будто ясли с родившимся Богомладенцем. Посередине стола Вифлеемской Звездой горит свеча, освещая их четверых –  являвших собой образец семейного праздника. Но трапеза прошла в безмолвии. Рождество увенчало год, который не принёс им особой радости.

Ванка была озабочена только одним: что будет с Крсто, когда он узнает, что Косу сосватали? Поначалу она радовалась тому, что план успешно продвигается в жизнь. А теперь её грызёт совесть. Ведь именно она сделала всё, чтобы её Крста стал несчастен. Теперь она задавалась вопросом: имела ли она право распоряжаться судьбой своего старшего сына? В какой-то момент решила остановиться и даже пошла к Добриле просить её все прекратить. Но, к сожалению, дело зашло слишком далеко. И пути назад уже не было. Семья молодого человека из Великой Хочи сосватала невесту, и даже назначили дату свадьбы. На Сретенье.

Теперь обо всё этом должен был узнать Крста.

Крста был поглощён своими мыслями. Коса снова исчезла, они даже не успели переглянуться. Он подозревал что-то неладное, поскольку они никак не могли встретиться у колодца.

Сколько раз он подбегал, услышав плеск воды, но всякий раз это был кто-то другой. Её отец, мать, но только не она. Пока был во дворике храма, подходил к лучшей подруге Косы, спрашивал её, но ответ был неопределённым. Показалось, что она что-то скрывает.

Теперь решил завести разговор с матерью: быть может, она в курсе? Когда они закончили обед, бабушка отвела Душана в комнату, а Крста и Ванка остались одни.

Закурив, он начал:

– Мама, я думаю, пора идти сватать Косу и договариваться о свадьбе. Думаю, пойдём вдвоём и позовём дядю Косту, он наш родственник.

Ванка вздрогнула. Быстро собралась, выпрямила голову, посмотрела сыну прямо в глаза и сказала:

– Сынок, уже неделю моя душа борется: говорить тебе или нет? Но теперь придётся. Твоя Коса тебя обманула. Из Великой Хочи были сваты и сосватали её. Договорились о свадьбе на Сретенье.

Кровь застыла в его жилах. Ушам своим не поверил. В его голове эхом отдавались слова матери: «Твоя Коса обманула тебя».

«Нет, это невозможно», –  подумал он, выскочил из-за стола и как был –  в одной рубашке, с непокрытой головой –  выбежал из дома.

– Погоди, сынок! Куда? –  кричала ему вслед Ванка.

Крста открыл калиточку, пробежал в несколько шагов соседский двор и затарабанил в двери дома Косы.

Дверь отворилась. На пороге стояла Петровка.

– Что тебе надо? Кто тебя звал?

– Я хочу увидеть Косу! Она мне обещалась, – ответил Крста.

– Ты её не увидишь, она теперь сосватанная. А ты ищи другую. Она и так ждала тебя долго. Так что пусть теперь твоя мама ищет другую девушку. Вы думали, что Коса будет заменой, если не сосватаете девушку из Печа? Дескать, Коса нам тоже подойдет. Нет! Слава Богу и моей соседке Добриле, она нашла мне того парня, который сделает счастливой мою девочку. А теперь давай! Чтоб глаза мои тебя больше не видели, – и захлопнула дверь перед его носом.

Крста несколько раз ударил кулаком в дверь, зовя Косу, затем упал на колени и зарыдал. Простоял так на снегу, сотрясаясь, несколько минут, потом встал и вернулся домой.

 

* * *

 

…Уже второй день Крста не выходит из комнаты. Домашние не на шутку перепугались, не ведая как быть. Его звали, стучали в дверь, даже пытались ворваться, но ничего.

Знали, что он там. Несколько раз слышали его рыдания и звук шагов по комнате, но ответа не было.

Крста, не находя больше ни одной причины, которая всерьёз убедила бы его в том, что есть смысл жить дальше, даже собрался наложить на себя руки. Но его удерживало одно. Он хотел узнать, как вышло так, что Коса согласилась? Подозревал, что тут замешана его мать.

И тогда наступил момент, когда он твёрдо решил всё подробно выяснить и уже тогда решать как быть дальше

Открыл дверь и, увидев мать, просто сказал:

 – Я собираюсь помыться. Приготовь мне что-нибудь поесть.

Ванка была просто счастлива видеть сына, но по его тону и по манере, с которой он говорил, догадывалась, что он её подозревает.

«Боже, прости меня, спаси моего сына! Лишь бы Добрила меня не выдала», –  взмолилась она.

На Сретенье, в 1913 году, в Джаковице на сербскую улицу прибыли из Великой Хочи сваты.

Перед домом Косы собрались и стар, и млад. Всем хотелось увидеть приезд сватов. Коляска была празднично украшена, покрыта коврами, с подушками и покрывалами –  была приготовлена, чтобы принять невесту. Лошади, ухоженные и разнаряженные по такому случаю, с кисточками, заплетёнными в расчёсанные гривы, с разноцветными бусами и ленточками на шеях, выглядели так, будто сошли из песни. Сваты на конях и в колясках, подъезжая к дому невесты, огласили улицу стрельбой в воздух.

«Хорошо, что у меня на голове покрывало, –  подумала Коса, –  никто не увидит печали в моих глазах, моего заплаканного лица. Боже, как жестоко. Всю жизнь я готовилась к этому и мечтала о нём… И вот. Лучше бы я прыгнула в колодец, где впервые увидела своего возлюбленного».

Она собиралась совершить это прошлой ночью, но не стала. Решила, что и своего Крсту толкнёт к смерти. Он сделает это сразу после неё. Что с ним теперь? Говорят, он настолько несчастен, что не трезвеет, весь день пьёт.

После быстрой церемонии принятия невесты, Коса села в коляску и не могла дождаться ее отправления. Ведь чего ждать? Не дала мать её любимому жениться на ней, а он не смог отстоять свою любовь. И теперь рвёт на себе волосы, но к чему? Непоправимая беда произошла с ними. Остались лишь воспоминания о любви, которые она, Коса, будет вечно хранить в себе. Их никто не сможет отнять.

Сваты снова загрохотали из ружей. Это был знак, что пора двигаться.

Коса знала, что те, кто больше всего способствовал её несчастью, сейчас плачут.

«Её мать, и, верю, мать Крсты тоже».

И она была права.

Ванка заперлась на кухне и плакала. Каждый выстрел, раздававшийся на свадьбе, попадал ей прямо в сердце. Она и не знала, насколько несчастье сына могло разбить материнское сердце.

Била себя в грудь, и ругала:

«Будь ты проклята, Ванка, всё вокруг себя разрушаешь! Ищешь счастья в несчастье тех, кого любишь больше всего, будь ты проклята. Как я посмотрю в глаза сыну!? Боже, дай мне сил вынести!»

А совсем рядом, в соседней комнате, на полу лежал Крста. В комнате всё пропахло ракийей и застоявшимся табачным дымом. Он не трезвел уже несколько недель, выглядел совершенно спившимся, словно постарел на десять лет. Только спускался в погреб за новой и новой бутылкой.

 

«Дивны дела Твои, Господи»

 

В тот день, под впечатлением беседы с настоятелем, я решил обогатить свою ежедневную прогулку посещением монастыря Эсфигмен, который находился на восточной стороне Афона. После нескольких часов легкой прогулки по оливковым рощам я вышел на поляну, откуда был виден монастырь. Опоясанный огромными стенами, он больше походил на крепость.

На протяжении веков он подвергался нападениям пиратов и различных банд, поэтому вполне понятно, что монастырь напоминал военное укрепление. Воздвигнутый на берегу, фасадом смотрел на море. Под выступающей лоджией большими буквами было написано: «ПРАВОСЛАВИЕ ИЛИ СМЕРТЬ».

Этот монастырь не признаёт Константинопольского Патриарха. Мне рассказали, что ворота его всегда закрыты и что монахи страшно недоверчиво относятся к незваным гостям. Шансы на то, что я попаду туда, были весьма малы.

Высмотрев козью тропку, которая значительно сократила путь, я стал медленно спускаться с холма. Через несколько метров из зарослей вышел монах, подозрительно оглядел меня и пробормотал что-то по-гречески. По резкости его голоса и мрачному взгляду я понял, что он интересовался куда я иду.

Я ответил по-английски:

– Извините, я не говорю по-гречески.

– Откуда ты? – спросил монах по-английски.

– Из Сербии, из Белграда, – ответил я гордо.

Монах засмеялся.

– Да поможет тебе Бог, брат! Добро пожаловать! – и протянул мне руку.

Я машинально пожал руку и растерянно пролепетал:

– Марко Зарич. Благодарю вас!

 – Я Иоаникий, иеромонах, серб из Чачака. Подвизаюсь в монастыре Эсфигмен, – ответил он сияя. А затем продолжил:

– Вы, должно быть, гость Хиландарского монастыря?

– Да, я уже десять дней на Афоне. Захотелось обойти другие монастыри. Слышал, что этот выделяется среди других и своей архитектурой, и независимостью по отношению к Константинопольскому Патриархату. Это привлекло меня. Решил первым делом навестить его.

– Как лепо! Посчастливилось, что Вы наткнулись на меня. Иначе тяжко было бы войти. Наше недоверие к иностранцам –  прежде всего из-за постоянных угроз и нападок, которые исходят от властей. Вот, почему мы должны быть осторожны с теми, кого принимаем. Пошли, сегодня Ваш счастливый день, и, ей-Богу, это и мой счастливый день! У меня редко бывает возможность поговорить с кем-то из Сербии.

После времени, проведённого в обществе иеромонаха Иоанникия, я, возвращаясь тем же путем в Хиландар, задумался о его судьбе. Пока мы сидели на террасе, иеромонах поведал мне историю своей жизни. Рассказал, как стал монахом десять лет назад, когда попал в аварию на Ибарском шоссе. Это было лобовое столкновение с грузовиком. Пассажирами была его жена и трое детей. Все погибли: двое сыновей и дочь в возрасте от трех до восьми лет, а также жена, находившаяся в положении. Машина была разбита всмятку, но он выжил. Три часа пожарные пытались подрезать обломки, а когда его вытащили, кроме перелома руки в двух местах и нескольких царапин, у него никаких серьёзных травм не было.

Через два года после аварии он посетил Хиландарский монастырь, затем стал монахом и перебрался в Эсфигмен.

А до того он уже дважды пытался покончить с собой, но не складывалось.

В первый раз он выпил целую упаковку таблеток, но от смерти его спас сосед, обнаруживший его в ванне. Потом он перестал есть, потерял около тридцати килограммов, но его снова спас тот же сосед. Который и привёл его в монастырь.

Говорил Иоанникий непрерывно почти два часа, и я ни разу его не перебил. Закончив, он взглянул мне в глаза, словно ища в них отражение своих мук, и сказал:

– Извини, прошло почти пять лет с тех пор, как я в последний раз чувствовал такую близость с кем-то. Надеюсь, что на то была воля Божья, потому что только так я могу объяснить, почему я доверился незнакомцу. Либо ты послан Господом, либо Он повёл меня. Всё едино.

И вот так от Зорана Янковича, сначала студента электротехнического факультета в Белграде, а после ведущего инженера института «Михайло Пупин», счастливо женатого на Светлане, своей любви со школьной скамьи, подарившей ему троих детей и носящей четвёртого, остался только иеромонах Иоанникий. Семейная идиллия оказалась игрой судьбы и в одно мгновение она рассеялась в прах.

Мы расстались с обещанием, что я навещу его перед возвращением в Белград, но я был абсолютно уверен, что нарушу это обещание. Его духовная сила и мужество, с которыми он преодолел безысходность своей горькой судьбы, поразили меня. К тому же эта его исповедь была обязывающей. Теперь я сам должен был бы раскрыться на следующей встрече, но я не был к этому готов.

Вернулся в монастырь я, когда до начала ужина оставалось ещё десять минут. Этот насыщенный впечатлениями день пробудил во мне чувство голода. Подкрепившись, я прилёг отдохнуть до начала службы. Она стала смыслом моего пребывания там, моим вдохновением, во время которого, как на киноленте, мелькали снимки из семейного альбома, которые только сейчас я мог отчётливо разглядеть.

 

Сон, который не сон

 

За несколько дней до Пасхи Коста был в Пече по делам.

Закончив все намеченные дела, он направился к дучану Исмета, чтобы попробовать передать ему письмо для Стояна. Подойдя к лавке, он на мгновение остановился. Снова спросил себя: разумно ли вмешиваться в чьи-то семейные дела? Глядя на объяснявшее ситуацию в семье Стояна письмо, которое он держал в руке, Коста колебался. И, тем не менее, чувства, которые он испытывал к дорогим ему людям, вынудили его не скрывать от Стояна последние события в Джаковице.

Была сердечная встреча, полная взаимного уважения и почтения.

– Как поживаешь, Исмет? Как здоровье? – спросил Коста.

– Спасибо за беспокойство, хорошо. Помаленьку работаю, – ответил Исмет. И, поприветствовав традиционным албанским «Буйрум!», пригласил выпить чаю в отдельной части магазина, за прилавком.

Маленькая комната с письменным столом и несколькими стульями, одним шкафом, а в углу в качестве украшения стоял большой металлический сейф. Судя по выгравированному на нём названию, изготовленный в Германии. Над столом висела фотография пожилого албанца в национальной одежде, подпоясанной патронташами, с ружьём и торчащими из кушака рукоятками пистолетов. Скорее всего, это был близкий родственник Исмета, возможно, его дедушка. Коста смотрел на картинку исподлобья, стараясь излишним своим любопытством не поставить хозяина в неловкое положение.

– Вот, чай несут, – прервал его размышления Исмет.

Мальчик принёс две чашки и поставил на стол. Приятный запах яблока и корицы наполнил комнату и, казалось, дал знак о начале разговора.

– Что греха таить, мой дорогой Исмет, размышлял я о том, как высказать тебе то, что ты должен услышать, и стоит ли вообще говорить? Но мы серьёзные люди и нет никаких оснований для притворства. Я пришёл передать тебе кое-что, о чём должен знать наш большой друг Стоян Йованович. Положение серьёзное и медлить нельзя. Поэтому я подумал, если это возможно, попросить тебя доставить моё письмо Стояну. Не буду скрывать, речь идёт о Крсте.

– Мне жаль слышать это от тебя. Знаю, как сильно любит Стоян своего внука. Я не знаю, где он. А если бы и знал, то не смог бы ему помочь. Потому что под присмотром жандармов. Они подозревают, что я знаю, где он. Но у меня есть способ доставить ему письмо. Полагаю, что это серьёзное и срочное дело, – не пряча своих глаз ответил Исмет.

– Спасибо, Исмет, ты снял с моих плеч большой груз. Пусть Бог вознаградит тебя за всё, что ты делаешь, – сказал Коста. –  Расскажу в двух словах, о чём там написано. Думаю, тебе тоже следует знать это…

Коста рассказал. Умолкнув, он трижды перекрестился и в заключение сказал:

– Да простит Бог его душу.

Встал и передал письмо и свёрток.

– Это лучший английский твид, ткань для костюма, дарю от всего сердца.

– Не стоит, Коста, это уже лишнее. Мне это не нужно, – ответил Исмет, пытаясь вернуть свёрток.

– Если тебе не нужно, отдай сыну. Парень уже взрослый, соберётся жениться, понадобится для костюма. Давай, буди здрав! – сказал Коста и вышел из лавки.

Исмет проводил его и вернулся в магазин. Сел за стол, совершенно потрясённый известием.

– Да смилостивится Аллах и даст Стояну сил пережить эту трагедию!

Он думал о том: что же теперь делать? Надо бы побыть рядом со Стояном, когда тот будет читать письмо. Но как он может это сделать? Ведь знал же, что жандармы внимательно следят за ним. Нет, он не должен рисковать. Ради своей семьи –  не должен. Он отправит письмо через слугу.

Хотя была середина мая, снег у подножия Проклетия ещё не растаял. Но уже чувствовался запах весны. На солнечных сторонах пробилась трава. Природа просыпалась от зимнего сна. Зарумянился рассвет. Стоян проснулся встревоженным. Ему привиделся плохой сон.

Он пробудился посреди ночи, попытался снова заснуть, но безуспешно. Идриз заметил это, но не хотел расспрашивать. После завтрака пошёл осматривать ловушки, которые расставил на зверей.

Стоян предчувствовал несчастье. Во сне ему привиделся молодой солдат, которого он убил. Снился дом в Джаковице, двор, полный людей. Свадьба. Ванка сияет от радости, что женит сына. Он сам, Стоян, ведёт коня с невестой. Рядом с конём стоит Крста, – молодой, здоровый и счастливый. И как только молодые собираются войти в ворота, перед ними появляется убитый Стояном солдат с направленной на него винтовкой. Он поморщился, на груди солдатв виднелось красное пятно крови.

– Я пришел отдать долг, никто мне не помешает, – солдат поднял винтовку, прицелился и выстрелил. Пуля попала в коня, который упал на землю вместе с невестой. Раздался пронзительный смех. На спине солдата появились крылья. Он взмахнул ими, всё время издавая крики, от которых леденела кровь. Взял невесту на руки и улетел. А Стоян стоял, будто вкопанный, не в силах пошевелиться.

Повернулся к Крсте и увидел седого, постаревшего, беззубого человека. Окаменев от этого зрелища, Стоян стал звать Ванку и потом пробудился весь в поту.

«Даст Бог, чтобы это во благо», –  утешал он себя. Из мрачных предчувствий его вывел Идриз, который вместе со слугой Исмета постучал в дверь хижины. Знал, что у него есть новости. Под впечатлением сна он даже не успел поздороваться с молодым человеком, а сразу же спросил:

– Есть ли какие-нибудь новости?

Тот вынул письмо, протянул и сказал:

– Исмет прислал тебе это. Он сказал, что газда* Коста из Джаковицы принёс ему это и попросил передать Вам.

Стоян взял письмо. Его ладони стали влажными, он почувствовал лёгкую дрожь и недомогание, распространившиеся по всему телу. Сел на табурет у огня и развернул письмо.

Лицо его исказилось, он как будто начал задыхаться, а затем вскрикнул.

Письмо упало на землю. Он закрыл голову руками и закричал ещё громче.

 

Может ли быть жизнь без надежды

 

После того, как Косу увезли сваты и свадьба закончилась, Крста однажды утром встал рано, сбрил свою запущенную бороду, опрятно оделся и вышел на кухню.

– Доброе утро, – и поцеловал бабушку и брата.

Мать и бабушка, испугавшись, словно увидели привидение, растерянно поздоровались. Цвета справилась первой.

 – Садись, сынок, я как будто знала, вот и приготовил тебе приганицы*, вот сыр и сливки. Сегодня утром пришёл Туна, он принес тебе кое-что.

– Проголодался. Дай мне, нано*, – сказала Крста, стараясь ни на мгновение не смотреть в сторону матери. Ванка заметила это и решила не подливать масла в огонь. Она быстро оделась и бросила вскользь:

– Я собираюсь на рынок, будьте здоровы!

– Ступай, доченька, я Крсту покормлю. Не волнуйся. Делай свои дела!

Крста ничего не сказал. Когда Ванка ушла, Цвета поставила перед ним еду и продолжила:

– Хорошо, что ты пришёл в себя, сынок. Мама таяла от печали, видя тебя таким.

– Не надо, нано, пожалуйста, вот этого не надо! Не упоминай больше мою мать, она для меня мертва. Её не существует! Я знаю, что она стоит за моим несчастьем и я тебе это докажу. Побуду здесь ещё немного, пока не найду какое-нибудь жильё, и тогда ноги моей не будет в этом доме, пока она жива!

– Побойся Бога, сынок! Ванка бы так не сделала. Она хоть и строптива, всё время хочет, чтоб было по-её, но она никогда не сделает ничего, что могло бы навредить её детям.

 – Подруга Косы рассказала мне, что сватовство устроила тётка Добрила, а мать в последнее время часто ходила к ней. Всё разузнаю, можешь не сомневаться! –  выпалил Крста и встал из-за стола.

Оделся, обулся и вышел на улицу. Тут же прямо налетел на своего друга Тодора, который очень обрадовался встрече.

– Где ты, Крле, брат, пропал?! Нигде тебя не найти! Рад видеть. Слушай! Мы сегодня собираемся перекинуться в картишки у меня дома. Будет выпивка. Мой отец уехал в Скопье, пробудет там три дня. Будут Жоля, Цойле, мы с тобой. Вот вчетвером и сыграем. Идёт?

– Приду. Я в эти дни ничего не делал, надо немного подзаработать, – ответил Крста и пошёл дальше.

Он собрался к дяде Косте. Но, хотя до его дома было всего двести шагов, дорога заняла почти час.

Улица была полна прохожих. Базарный день. Горожане приходили к местным ремесленникам за товаром. Многие останавливались поболтать с Крсто. Кто спросить о здоровье, а кто –  просто поздороваться. Большей частью все были рады его снова видеть. Престарелый Мануил, дедушка его друга Цойле, был как всегда прямолинеен. Обнял его и тихо, так, чтобы другие не услышали, сказал:

– Слушай, сынок мой, эта твоя девушка была великолепна. Но не только Богу так хотелось, но и персты шайтана были в этом замешаны. Ходят слухи, что её кто-то околдовал. Так что смотри, Бог тебе в помощь, может, лучше и не узнавать, будешь страдать? Но, опять же, если не узнаешь, это тебя будет мучить всю оставшуюся жизнь. Подумай, а потом делай так, как подсказывает тебе сердце, давай, буди здрав! –  похлопал его по плечу и поковылял, опираясь на клюку.

Крста даже не успел его поблагодарить, а о его здоровье уже спросил Мифтар с малой чаршии, в доме которого он этим летом работал. И вот, спустя целый час, Крста наконец добрался до двора дяди Косты.

Шли весенние работы, несколько его работников вскапывали сад, некоторые подрезали плодовые деревья, кто-то белил стволы. Было как в улье. Коста руководил работами и был очень рад, когда увидел Крсту во дворе. Он крепко, по-мужски обнял его, похлопал по плечу и сказал:

– Как чувствовал, что ты должен прийти. Вспоминал тебя прямо сейчас. Надо бы поработать на крыше. Печная труба треснула от сильного жара, нужно переложить. Есть у нас мастера, не занятые работой, но никто не сделает лучше, чем мой Крста. Добро пожаловать, сынок! Рассказывай: как ты?

– У меня всё хорошо, слава Богу, хотя бывали дни и получше. Я ещё не приступил к работе, но для тебя, дядя Коста, я прямо сейчас готов переодеться в рабочую одежду. Просто дай мне одного из своих подёнщиков, и начнём.

– Пойдём, сынок, всё получится. Наступают хорошие дни. А сейчас давай вспрыснем встречу, – объявил Коста и стал кликать горничную, чтобы она принесла ракии.

– Не надо, дядя Коста, не хочу ракии. Столько выпил за эти недели. Лучше сок из лепестков розы, если он ещё остался.

– Принеси ракии, сладкое из айвы, этот сок и свари нам по кофе. Давай, только быстрее, – приказал Коста горничной. – Я не буду ничего спрашивать о том, как твои дела, но тебе пора двигаться дальше, сынок. Может быть, я виноват, что не втолковал тебе что и как нужно сделать шаг за шагом, когда ты приходил тогда и рассказал мне о своих отношениях с Ванкой.

– А что ещё ты мог бы мне посоветовать? Кто поверит в нечистые намерения моей матери? Знаешь, дядя Коста, я пока только подозреваю, что за всем стоит моя Ванка, но хоть у меня и нет доказательств, но сердце мне подсказывает, что всё это она подстроила. Как? Не знаю. Но узнаю. И тогда всю жизнь на неё смотреть не буду.

Коста внимательно выслушал, сдвинул брови и на мгновение прекратил разговор из-за пришедшей с подносом горничной. Достал из портсигара папиросу, угостил гостя и, прихлёбывая кофе, продолжил:

– Послушай, сынок, меня тоже совесть грызет эти недели. Я был виновен в том, что позволил себя обмануть вместе с тобой. Поэтому я вложил много сил и, ей-богу, денег, потому что иначе было не докопаться до проделок Добрилы. Они с Ванкой всё это устроили. Да, душа моя, не буду грешить против неё… Ванка потом поняла, что наделала. А потому стала умолять Добрилу прекратить всё это. Но пути назад уже не было. В тот день, когда Косу выдавали замуж, слышался Ванкин вой. Говорят, она никогда так не плакала, даже когда мужа не стало. И дочери. Думаю, тогда всё и навалилось на неё разом.

Крсту эти слова не потрясли, ибо он ожидал это услышать. И был готов стоически перенести этот удар, сделанный матерью. Глубоко затянувшись цигаркой, он посмотрел Косте в глаза и сказал:

– Я уже переболел тем, что ты мне рассказал. Хотя услышал это впервые, сердце подсказывало, что всё было именно так. Сейчас я пришёл не ради того, чтобы всё выяснить. А чтобы сделать всё так, как и нужно было сделать сразу. Сразу после нашего прошлого разговора. Ваше предложение переехать в тот домик –  пока я что-нибудь не подыщу –  ещё в силе?

– Добро пожаловать! Хоть завтра можешь переселяться. Тебе понадобится несколько дней, чтобы это немного устроить, но ты же мастер. Я дам одного из моих слуг, чтобы он помог. И всё сделаете как можно скорее. Что ж, я очень рад, что у нас будет возможность покофейничать. Знай: это правильное решение. Тебе там нет места. Мать ужалила в сердце. Да, она твоя мать, но она своенравна. Потом часто жалеет о своих словах и поступках, но какой в этом смысл, если уже ничего не вернуть. Пусть она побудет какое-то время одна. Может быть, опомнится скорее, бес её знает… Тебе будет трудно забыть Косу, была она ангельски лепа. Но что делать. Нужно как-то жить дальше. Важно, что ты наметили для себя новый путь, и Бог даст, твоя доброта и твой труд будут оценены.

Они договорились, что Крста с завтрашнего дня начнёт работать над приведением домика в порядок. Получит рабочего в помощники, и потом начнёт закупать материалы. В доме было деревянное крыльцо у входа, три комнаты на первом этаже и просторный каменный подвал, куда вели каменные же ступени. Комнаты уже были обставлены мебелью, поэтому кроме ремонта крыши и столярных работ, никаких серьёзных затрат не потребовалось. Крста быстро составил список всех необходимых материалов, а затем договорился с работником Косты, что завтра они поедут на телеге всё закупать.

Договор с Костой оказался весьма приемлемым. Попрощавшись с хозяином, Крста решил немного прогуляться по городу. Правда, с собой не было денег, но он вспомнил, что ему не заплатили за работу, проделанную ещё осенью, у господина Экрема. Договаривались, что он придёт за деньгами ближе к Рождеству. Теперь Крста направился на Малую чаршию, где у газды Экрема был склад.

Но там его поджидало разочарование. Поскольку за деньгами он не приходил, господин Экрем отправил долг Ванке. Это было месяц назад, и его мать ничего Крсте не сказала.

«Ну, это уже переходит всякую меру! –  думал парень, мало-помалу теряя равновесие. –  Иду домой, чтобы порвать с ней раз и навсегда».

Он так разъярился, что даже не замечал приветствий, посылаемых ему прохожими, а мчался домой. Чувствовал, что теряет контроль над собой, но надеялся, что сможет успокоиться.

Войдя в дом, нарочно хлопнул калиткой, чтобы мать услышала и вышла. Не хотелось объясняться с нею при бабушке и брате.

Ванка встала перед ним в горделивой позе, как это она хорошо умела, демонстративно осенила себя крестным знамением и начала:

– Что такое? Что ты лупишь дверями? Опять ракия в голову стукнула?

И от этого выхода матери на сцену все его попытки сдерживать себя вмиг сошли на нет.

Скопившийся гнев извергался из него, как лава из вулкана: лицо побагровело, вены на шее вздулись. Поднял голову и, задыхаясь от злости, рявкнул:

– Послушай, женщина, когда ты была моей матерью, ты говорила со мной так. Теперь ты просто вор, который украл мои деньги. Господин Экрем прислал их мне, и я хочу, чтобы ты немедленно вернула их мне! Также возьму свою долю, которую оставил мне дедушка Стоян. Давай, готовь деньги, потому что ноги моей тут больше не будет!

 – Можешь их не искать. Их больше нет. Когда я увидела, что ты из-за юбки можешь потерять голову и спиться, я их спрятала. Деньги, которые взяла у господина Экрема, –  это деньги на дом, и ты в нём живешь.

При этих словах она вынула из-за пазухи кисет с монетами.

– Вот твоя доля денег Стояна. На! Пропей, проиграй! Делай, что хочешь. Можешь не возвращаться!

Бросила мешочек к его ногам, развернулась и ушла.

 

* * *

 

Удручённый и опустошённый, он появился у Тодора. Там все уже собрались и ждали только его.

– Ну, добро Крле! Что так долго, где тебя носило? Давай, садись, возьми ракийю, и поехали.

Крста снял плащ, бросил его на кровать и сел за стол.

– Вот, только с делами разделался. И сразу сюда. Ну, что. Наливай!

Крста вытащил из кошелька дукат. Все увидели золото, а потом переглянулись.

– Что, никогда не видели столько монет? Надо ещё разменять.

И бросил на стол золотую монету.

 – Сдушай, Крле, да если мы сложим всё, что у нас есть, и то не хватит, чтобы разменять. Надо идти к газде Дамьяну. Он дома. А ты пока что попей кофе и ракии. Давайте, принесите человеку кофе, видите, что-то он немного раздражён, – распорядился Тодор и ушёл.

Всего за два часа игры Крста проиграл уже три дуката. Просто невероятно, насколько не шла карта. Когда начал подозревать, что приятели затеяли против него игру, предложил сделать перерыв, тем более, что его подташнивало.

– Я пройдусь до клозета, а ты, Тодоре, ставь ещё кофе.

Выпил он немного, всего несколько рюмочек ракийи, не мог он из-за этого проигрывать. Подозрение, что все трое объединились против него, все более и более подтверждалось. Особенно странно пошла игра в покер. Несколько раз у него были чрезвычайно сильные карты, и ставки поднимались, как он и предлагал… Но увы! Тодор и Жоля сдаются, а у Койла карты оказываются сильнее, чем у него.

Они уже не раз собирались играть, но никогда ещё не было, чтобы кто-то так много проигрывал. Видимо, их ослепила жадность, когда они увидели кошелёк с червонцами.

Возвращаясь из клозета, он бесшумно подошёл к двери комнаты, где они играли, и услышал нечто, что его окончательно добило.

– Я не собираюсь больше участвовать в этой грязной игре. Всё! – сказал Цойле.

– Да тихо ты! Услышит. Давай скажем, что будем играть ещё два часа. Получим от него ещё три червонца. И хватит! –  убеждали его двое других.

Крста был поражён. Не мог поверить в то, что происходило.

Он быстро вошёл в комнату, схватил плащ и выбежал. Все повскакивали, пытаясь остановить его, но тщетно. Жоля первый взял себя в руки и сказал:

 – Не надо было нам так поступать, Тодоре! Знаешь, какое у Крсты сердце ранимое. Тем более, сейчас. Найди его, ради Бога! Я верну ему все деньги!

 – Я тоже всё верну! –  поддержал Цойле. –  Давай, Тодор, бежим за ним!

Схватил пальто и выбежали в глубокую ночь. Густая тьма даже не намекала на приближающееся утро. Подошли к распахнутой калитке. Тихонько прошли во двор и постучали в окно комнаты Крсты.

Никто не ответил.

Попробовали ещё несколько раз.

Ничего.

Кто-то предложил подождать его. Наверное, ушёл куда-то ненадолго. Чтобы успокоиться. И скоро вернётся.

Уселись на камне у колодца, откуда хорошо просматривались ворота. Волновались. Ждали молча.

 

* * *

 

Всего в двадцати шагах от них, в сарае, скрючившись, опустив голову между колен, прислонившись к стене коптильни, рыдал Крста. Если бы отец был жив, всё было бы иначе. Он бы поддержал его. Крста безгранично верил в него. Любая беда была нипочём, когда рядом был Благое.

Помнится, как Крста напился первый раз в жизни. Ему было всего четырнадцать лет. Распили с ребятами по несколько рюмок, а много ли подростку надо?

Отец усадил его рядом с собой на кровать.

– Послушай, сынок, я могу понять, когда кто-то напивается, имея для этого веский повод. Люди пьют с горя или с радости, а не чтобы просто налакаться. Мы же не животные. И ты еще ребенок, хотя и не такой уж... Нет у тебя причин выпивать. Давай, пока полежи здесь со мной, подумай зачем ты это сделал, а потом серьезно поговорим.

Крста лёг на кровать. Отец накрыл его своим плащом. И он тотчас же уснул. Но разговора не забыл, и больше никогда не пил. Пока не случилось расставания с Косой.

«Такого человека сейчас нет рядом со мной, – подумал Крста. – Может быть, лучше мне самому пойти к нему? Меня тут ничего не держит».

Он встал и в темноте дрожащими руками нащупал верёвку, которой был привязан конь. Петля уже зловеще поджидала его. Он поднялся наверх, накинул петлю и, не раздумывая, шагнул вперёд. успел почувствовать боль в шее. Петля затянулась. Всё.

Больше ему уже не было ни холодно, ни жарко. Лихорадка прекратилась и его больше не трясло. Боль ушла.

Он видел себя, делающего первые шаги и падающего в объятия отца, улыбающихся дедушку и бабушку, когда он впервые сел в седло, и восклицание отца «молодец, сынок, молодец». Он также видел тот взгляд Косы, которым она наградила его в первый день в школе, вновь будто почувствовал её первое прикосновение у колодца...

А потом всё поглотила чёрная пустота.

 

* * *

 

Утренняя тишина была разорвана криком боли, эхом разнёсшимся по сербской улице.

Увидев окоченевшее тела мёртвого сына, Ванка окаменела.

Затем рухнула на колени и закричала.

Это был громкий крик, пронзительный – такой, который может произвести только материнская душа.

Предчувствие, долгое время мучившее её, подтвердилось. Но её потерянный взгляд говорил о том, что она не может принять реальность, которая подписью и последней печатью, закрепила свой приговор.

 

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2025
Илья - оформление и программирование