Дороги войны / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

Часть первая

Воспоминания.

Рассказы фронтовика Великой Отечественной войны 1941 – 1945 гг.

Записано в 1995 – 1996 годах.

Материал публикуется в авторской редакции

Если бы только могли говорить, сколько бы всего поведали нам они, военные дороги.

По ним, отступая, шли, ползли и бежали, кляня немцев и стыдясь своей беспомощности, солдаты в начале войны. За каждый метр дороги шли ожесточённые схватки потом. И наконец – победная поступь советского полка в памятном сорок пятом. Дороги войны… И горе, и радость, и беды, и счастье, и смерть, и жизнь – всё они. Не забыть их солдату. Порой и случай-то незначителен. Но память цепко держит его. Наверно потому, что это было в войну. Тогда и нервы были напряжены до предела, и чувства обострены. Да и то, что происходило и случилось, было необычно, порой противоестественно.

Кровь на снегу

Сил оказалось мало… В марте 1942 года, после неудачных попыток отбить у фашистов деревню Большие Лиски, атаки прекратились. Мы ждали подкрепление. Ночью в боевые порядки нашего 1350-го стрелкового полка прибыли связисты, обозники. Всех, кого можно было найти в тылу части, собрали и направили к нам. Не такой помощи мы ждали.

– Этим дядям кривое бы ружьё в руки да из-за угла стрелять…

– Ты, дедушка, не заблудился? Конюшня-то сзади.

– Эх, христово воинство. К жёнке, поди, боится подойти, а он в бой рвётся.

– Да разве он рвётся? Смотри, ползёт по – рачьи!

Долго бы может ещё ехидничали солдаты, но вдали замаячили странные силуэты с чем-то громоздким на плечах. Когда те приблизились, вздох облегчения и радости вырвался у всех. Пулемётчики пришли! Командовал пулемётной ротой Яша Михайлов – мой земляк из Фоминского под Тутаевом.

Они быстро промелькнули вперёд, и в нескольких десятках метров от нас стали готовить боевые позиции для «Максимов». Пулемётная рота! Вот это подкрепление! Ждём утра. Оно началось разрывами немецких мин и снарядов. Мы молчали. Ждали артподготовки и команду в атаку. И вот ударили наши пушки. Мы знали, что через 10 минут они замолчат: на большее не хватало боеприпасов. В грохоте разрывов команду скорее почувствовали, чем услышали. Мощное «Ура!» перекрыло грохот и словно повисло в широком снежном поле. Кричать не переставали. Крик помогал преодолеть страх. А страх, конечно, был. Когда бежишь на противника, кажется, что все пули, мины, снаряды летят в тебя. Ты открыт, беззащитен. А враг из укрытия целит в тебя. Бежим. Кричим…

И вдруг остановка. Словно на невидимый барьер натолкнулась волна атакующих. Таким сильным был перекрёстный огонь вражеских пулемётов. Слепая случайность или в Больших Лисках узнали о нашем подкреплении, только и там ночью получили пополнение, видимо, не уступающее по численности нашему. Мы залегли. Но, как на грех, утро было ясным, солнечным. Наши зелёные бушлаты служили отличной мишенью для врага. И он воспользовался этим. Огонь из всех видов оружия был настолько сильным, что мы не выдержали, откатились назад в свои окопы. И тут заговорили наши «Максимы». В короткий миг атаки пулемётчики засекли пулемётные гнёзда противника. И теперь сосредоточили весь огонь по ним. Те яростно огрызались. Началась пулемётная дуэль. Вот уже замолчали две вражеских точки. Ещё одна… Ещё…

– Пять, шесть… Считали с радостным возбуждением мы. Нам уже ясно становилось, в чью пользу окончится этот необычный поединок.

Но тут, ох как некстати, заговорила миномётная батарея врага. Мины ложились там, где были пулеметы. На наших глазах замертво падали друзья. Вот от одного, затем от другого…четвёртого… От пулемётов потащили тяжело раненых и убитых пулемётчиков. Но пулемёты продолжали работать. На смену выбывшим вставали их друзья. Уже была подавлена добрая половина вражеских пулемётных точек. Дуэль не на равных (у врага ещё миномёты) продолжалась. Казалось, что разрывам мин не будет конца. Словно небо разверзлось над позициями пулемётчиков. Страшно нам было, невольным и беспомощным свидетелям этого дикого побоища. Каково же им, у пулемётов? А их живых осталось очень мало. Но пулемёты не умолкали. Даже искалеченные, истекающие кровью пулемётчики, не бросали позиций. Их пальцы нажимали на гашетки, посылая смерть врагу.

Теперь уже редко какой пулемёт врага огрызался.

В один из моментов этой затянувшейся схватки мы услышали в воздухе рокот самолётов. Два наших штурмовика «Ил-2» пролетели помахав крыльями, в сторону вражеских миномётных батарей. Спикировали. Ещё раз. Ещё… Теперь уже мины падали редко и были не страшны, после только что пережитого ада. Веселее обычного заливались наши «Максимы».

– К атаке приготовиться! Команда «В атаку» не успела прозвучать, мы уже бежали по полю. После того, что увидели только что, мы просто не могли больше ждать, не могли не наступать, совесть не позволяла остановиться на полпути. Подвиг пулемётчиков вёл нас вперёд. Только победа! Только победа!

Казалось, что противник заметил наше нетерпение, наш порыв. До рукопашной схватки дело не дошло. Мы взяли деревню.

Поостыв от боя, пошли собирать раненых и убитых. И все, кто вернулся на поле только что отгремевшего боя, не сговариваясь, пошли на позиции пулемётчиков. Потянуло туда.

Даже нас, уже порядком хвативших войны, поразило увиденное. Пулемёты одиноко темнели среди мешанины из снега и земли. От каждого из них в тыл была проложена дорога. Ужасная дорога. Там, дальше, где снега не коснулись взрывы, явно были видны ярко красные тропы. Сколько же крови было потеряно тут?! Потом узнали, что после этого боя в роте лейтенанта Михайлова в строю осталось только трое.

А кто же вёл огонь? Пулемётчики не оставляли позиций до тех пор, пока глаза видели, а руки действовали. Тяжело раненные, истекая кровью, они разили врага. Только потерявших сознание их можно было взять и ползком тащить в тыл.

Так и появились в тот памятный день эти кровавые дороги в рыхлом чистом снегу под Большими Лисками.

За житом

1350-й стрелковый полк Ярославской добровольческой коммунистической дивизии (переименованной позже в 234-ю) в апреле 1942 года оказался в окружении, в лесной болотистой местности. Вот уже три недели, как наш третий батальон почти не имеет связи с частью. Единственная грунтовая дорога в наш тыл, в сторону Старой Торопы, совершенно раскисла, потонула в апрельской распутице да в трясине здешних болот. Ни пройти, ни проехать. Дней десять назад были съедены последние сухари. Не дымят уже походные кухни. Одни кости белеют от убитых давно и недавно съеденных лошадей, и запах конского мяса остался только в памяти. До последней дырки подтянуты солдатские ремни. Все отощали. Голод.

Правда, иногда по ночам (днём-то немецкие самолёты не давали подняться) с кукурузников сбрасывали сухари. Но ведь известно, что где тонко, там и рвётся. Мешки с сухарями почему-то падали то к немцам, то в болото. Видно, в кромешной тьме лётчицам ориентироваться было трудно.

И вот однажды сияющий и (о чудо!) сытый вползает в шалаш мой дружок, Миша Заварин. В руки мне суёт какой-то склизкий серый кусок.

– Попробуй!

Не раздумывая, жадно вгрызаюсь. Что-то наподобие холодца, но в стократ твёрже, А вкусно!

– Что это?

– Копыто.

– Копыто?

– Ну да. Я его долго варил.

Дня три грызли отваренные копыта. Это были чудные дни. Но и этот источник питания быстро иссяк. Что делать?

Как-то ребята из второго взвода в поисках пропитания попали в ригу, стоявшую на нейтральной полосе, как раз посредине между нами и немцами. А там оказалось много жита, необмолоченного, с остями, но настоящего жита.

Утром от костра второго взвода тянуло хлебным духом. И когда мы с Мишей по нюху примчались туда, солдаты уже облизывали ложки, и пальцами выбирали остатки хлебной каши из котелков.

– Где взяли? – с надеждой спрашиваем у них.

– А вон, в риге, – ответили они сытые и довольные.

– Айда туда, – заторопился Миша.

– Да подождите вы до вечера, а то у немцев на виду, подстрелят, – предостерегли нас.

Но разве голодного остановишь. И вот мы на едва приметной, под выпавшим ночью снегом, тропе. Первые метры проползли легко, быстро. Но видно, немцы зорко следили. Пулемётная очередь подняла ряд фонтанчиков совсем рядом с нами. Мы скатились в едва заметный ровик. Здравый рассудок звал назад пока не поздно. А голод слепо толкал вперёд: «Спеши, там хлеб, там спасение от голодной смерти». И мы поползли к риге. Обливаясь потом, вдавливая тела в землю, ползли и ползли.

Словно магнит могучий, непреодолимый, влекла нас к себе рига. Пулемёт захлёбывался на миг и вновь рычал с новой силой. Справа, взметнув столб земли, ухнула мина. Потом ещё, ещё… По спинам застучали комки земли.

«Пронеси! Пронеси! Пронеси!» – бешено билась мысль.

«Пронеси! Пронеси!» – беззвучно шептали губы. «Пронеси!» – молило всё тело.

И, то ли немецкий пулемётчик и миномётчики были неточны, то ли их бесило нахальство двоих двигавшихся, хоть и медленно, но средь бела дня на рожон, но пули и осколки мин пролетали мимо. А вот уже и рига. Пулемёт замолчал. Нас пулемётчику не видно. Реже ухать стали и мины. Мы вбежали в прокопчённое с пряным сладковато – горьким запахом хлеба помещение и повалились на ворох зерна. Долго не могли прийти в себя. Словно непомерно тяжёлую ношу несли, так устали. Казалось, что забыли – зачем и шли сюда. И только спустя какое-то время, сняли вещмешки и заполнили их пахучим, колющимся остями, непровеянным зерном. А потом горстями брали его и ели. Ели, не замечая колючек, почти не разжёвывая. Жито! Вот оно спасительное!

Обратный путь пришлось проделать ночью. Днём побоялись.

После этого каждую ночь в одиночку и группами ходили в ригу солдаты. Ходили, как говорили тогда у нас, «за житом». Немцы знали про эти ночные вылазки. Чуть наступят сумерки, они уже вешают фонари – яркие ракеты на парашютах. Светло, как днём. Чуть появятся наши на хлебной дороге, открывают огонь уже из двух пулемётов и миномётов. Несколько смельчаков было убито, много ранено там. Хлебная дорога окрасилась кровью. Нередко и зерно было в крови солдатской. Словно назло немцам, бросая им вызов, мы шли и шли по этой дороге, спасавшей от голодной смерти батальон. Шли за житом.

В светлый полдень

Случилось это на одном фронтовом просёлке Смоленщины в апреле 1942 года. Минувший день был пасмурным. Подбросило снежку. Ночью мороз ударил. А сегодня ярко светит солнце. И, как это здесь на Смоленщине нередко бывает в апреле, дорогу развезло. Ледяной панцирь её таял на глазах, становился мягким. Местами проглядывала земля. Тепло. Тихо. Мы идём по местам, где месяц назад были немцы. Мы их гнали километров двенадцать. Но в этих боях дивизия обескровела, и вот нас сменили свежие части. А мы шли в тыл на отдых. Так нам сказали… Обмундирование ещё зимнее: шапки, полушубки, валенки… Вещмешки набили трофеями. Тяжело. Всех разморило. Солнце палило как летом. Но уныния не чувствовалось, ведь шли в тыл. А там – спокойные ночи, обеды – по времени… Что ещё солдату на войне надо? Особенно спешил Николай Преснин. В эвакогоспитале, расположенном в крупном селе, куда мы шли, его ждала жена военфельдшер Зина.

– С тебя причитается, братуха, завтра будем в Красном, встретим Зинаиду.

Николай ничего не ответил, только улыбнулся, увидев брата. Братья, появившиеся на свет сорок лет назад в один день, любили друг друга, как обычно любят все близнецы. У себя в деревне Николай плотничал, а Василий был бригадиром. И дома их стояли рядом. И в жёны взяли подруг, и детей в каждой семье было поровну. Только у Николая – две дочки (остались с бабушкой), у Василия – дочь и сын. И воевать пошли вместе. Василия назначили политруком роты. А Николай – рядовой.

Братья шли молча. Каждый думал о своём. Николай о предстоящей встрече с женой. Как-то она там? Раненых постоянно много. Медперсонал трудился дни и ночи, почти без сна. За детей был спокоен: под присмотром бабки. Василий вспомнил минувший бой. Из роты больше половины убило и ранило. Какое-то придёт пополнение.

Впереди показалась деревушка. Собственно, место, где она была, так как от неё остались одни печи с трубами. Всё остальное сгорело. Дорога пошла на подъём, Николай остановился.

– Ты что?

– Иди, Вася. Я догоню. Вот только переобуюсь, что-то опять мозоль беспокоит.

Минут через пять Василий оглянулся. Брат уже догонял роту. Но вдруг там, где шёл Николай, что-то ухнуло. Вверх поднялся столб огня и дыма. И опять мёртвая тишина. Светило солнце. Мокрый снег искрился миллионами ярких зайчиков. С шумом поднялись и опять сели на проталины в дрёму грачи. Мы бросились к месту взрыва. Тело Николая, искромсанное осколками, лежало с краю небольшой воронки.

И всё это было так нелепо: и яркое солнце, и светлый апрельский полдень, и тишина, и мирно дремлющие грачи… И эта смерть! Не в бою, не в хвори… Почему? За что? Вначале бросились было бежать, искать – откуда удар. Но потом сообразили. Видимо, месяц назад, при отступлении, немцы минировали дорогу. Потом минёры очистили её. Но одна шальная осталась.

Снег да морозы, перемежавшиеся с оттепелями, образовали снежную ледяную корку. Месяц ходили, ничего. А тут сильно припекло, оттаяло… И человек наступил на неё.

Николая похоронили тут же у дороги. Прощальный залп вспугнул грачей. Рота двинулась дальше. Каждый в душе уносил тоску по оставшемуся товарищу. И думал о хрупкости, непрочности судьбы человеческой…

Художник: А. Плитчин (из открытых источников).