Вороново гнездо / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

В конце февраля ворон с воронихой надстроили и укрепили своё гнездо на верхних балках электроопорной башни. Они были довольны. Таскали на башню сучья, но больше облетали долину речушки, лес над кладбищем, стоящие невдалеке высотки. Над долиной разносилось их граянье: горловое колокольное бульканье, говорящее о том, что они, вещие птицы, здесь, на месте, на страже границы меж двух миров. Миром вечности, ночи и надмирных звезд и нашим шумным миром текучей жизни. Миром, полным сейчас сияния снега, серо-синими облаками, а там, где облака протёрлись – ярко-голубым небесным светом. Снегири полненькими красными и пепельно-розовыми шарами перелетали через лестницу с осинок на ракиты; синицы с ив ныряли к кормушке на семечки и на подвешенные для них куски сала и тут же взлетали обратно больше из жизнерадостности, чем из осторожности. Группа сорок стрекотала. Сороки словно танцевали в воздухе, не привыкнув никак к этому искусству.

На следующий день ворониха, стремительным остроклювым черным крестом скользя в воздухе неотвратимо и бесшумно, изгнала из долины ошалевшую песчано-рябоватую молодую сову. Надеюсь, она бежала благополучно. Вороново гнездо за несколько лет стало огромным, снизу заметным и внушительным. Вполне себе замок, среди птичьих гнёзд, даже и вороньих, и грачиных. Ворон с воронихой начали налаживать семейную жизнь. Забавлялись тем, что перелетали сверху вниз с перекладины на перекладину и обратно к своему дому. Конечно, не забывая облетать вверенную им, родную для них и меня, скромную в своём выражении местность.

Прошло ещё денька два, как я зашёл сюда снова. Шёл мостками, поднимался лесенками по левостороннему берегу навстречу Егошихе, которую я про себя называю Егозой за то, что она обустроила себе довольно широкую в овраге долину. Петляя из стороны в сторону, раздваиваясь и сливаясь, бежит реченька на встречу с Большой уральской рекой, пробиваясь через большой уральский рабочий город и по дороге встречаясь с ручейком Стиксом. Я шёл как раз от устья Стикса и Егошихи. Наверное, раньше они были полноводней и говорливей. Егошиху местами перекрывает лёд, но там, где она вдыхает всё ещё морозный мартовский воздух, она неумолчно поёт, перекатываясь через плитняк. Тишина и журчанье.

Я увидел электроопору. Гнезда не было. За эти дни электромонтажники или какие другие рабочие, следуя инструкции, по требованиям безопасности, по чьему-ли правильному инженерному распоряжению сбросили с башни вороново гнездо. Казалось, этому многолетнему жилищу ничто не угрожало, было оно недоступно и в безопасности…

Мне хотелось услышать колокольное горловое бульканье вороновой четы. Но его не было. Перейдя Егошиху, я поднимался на правобережье и внезапно увидел ворона. Огромный, чёрный он спикировал с лесного взгорья и теперь низко, и безмолвно проносился над речкой, как ракета «Х». Он будто увеличивался, подлетая ко мне. Я увидел приоткрытый от отчаянья красивый большой чёрный клюв. Воздушная волна отбросила меня в сторону к перилам на другой стороне. В чёрных глазах ворона мелькнул клинок отблеска снегового света.

Сколько столетий (по народному поверью) жила здесь эта воронова чета? Может, видела царя-батюшку Александра Павловича? Или тех работяг, кто поставил здесь первые заводские бараки? …Ворон тем временем завершил свой широкий облёт и теперь снова приближался ко мне. Я схватился за перила.

Приятель позвонил мне в этот день и рассказал окончание ещё одной истории. В провинции (относительно нашего большого города), в небольшом заводском городке, на послевоенной писательской родине, кровной по наладившейся там семейной жизни и появившемся детям, фронтовика Виктора А. (вошедшего впоследствии в первый ряд писателей России), женщина-библиотекарь на основе глубокого искусства этого, ставшего знаменитым, писателя организовывала двадцать один год литературные чтения для детей, для юных ребят и девушек. Шли годы. Дети становились учителями, врачами, инженерами, рабочими… Но не забывали литературных этих встреч, потому что они плакали, смеялись, знакомились и дружили друг с другом, благодаря этим встречам и этой женщине, вернее, благодаря её сильной душе. Ведь это она была душой этих встреч. Из года в год защищала эти встречи, терпеливо сносила укоризны, претензии, придирки, раздражение. Приглашала, призывала, звала, договаривалась. Не забывала благодарить наставников, родителей, да и чиновников… Сотни детей каждый год включались в эти встречи. Каждого из этих детей погладила доброта этих чтений, каждого похвалила. Дело было высокое и красивое. Настолько, что тоже казалось в полной безопасности. Потому что эта традиция, которой стоит дорожить и к которой примыкали на нашем Западном Урале дети со всей нашей большой Родины. И вот её отодвинули. Как-то странно криво, за спиной. Обманули те коллеги, кого она старалась поставить на крыло, чтобы они могли лететь без неё… Душа оказалась не нужной. Нужно ли это было делать? Не знаю. Но сделали бездушно. Безразлично, по надобности. И вишнёвый сад вырубают не за любовь, а за копеечку. Эту женщину про себя я называю Аль Ми Ра. Движение блага в нашем мире. Ура-Урал. Радость осознающей себя жизни. Отодвинули и ничем по государственному не отблагодарили человека за исполнение в течение более двух десятков лет гражданского долга.

Случилось это… А чего стесняться? Это же очевидно. Взгляните на год. При министре благополучия местной культуры госпоже хорошей и при губернаторе нашего благословенного Прикамья господине хорошем. (И прочие места начальства и депутатов не пустые. Так везде.) Я думаю, что они и не знают этой истории, даже не заметили её. Они, надо полагать, очень добросовестные и умные добрые люди, как те, что сбросили с электроопоры многолетнее гнездо вещих птиц. Может, они прочитают сие повествование, и, может быть, их самолюбие кольнёт смутное неясное чувство. Что же это всё-таки такое: литература; и что такое: наследие? Аль Ми Ра… Я произнёс это имя весеннему ветру. Отнеси его, ветер, стрункой весенней от нашего большого города до того заводского городка; пусть достигнет это имя слуха обманутой женщины. Чтобы не было этому красивому человеку так горько, так горестно, так одиноко.

…К середине марта моя Егоза побурела, стала мутной от паводка, раздалась, но сердитой не стала. Струится и рассказывает, только громче обычного, всему окружающему миру о своей жизни. Я слушаю роднулю Егошиху, блуждаю взглядом по небу. Ворона с воронихой не видно, не слышно. Что с ними? Может, всё-таки преодолели передряги и обустроились где-то поблизости в другом месте? Если увижу их, обязательно допишу. Но пока – нет. Не о чем писать.

Изображение из открытых источников.