Главы из поэмы
Пролог
БУНИН И КУПРИН
Морская соль целебна для души.
Рождённые в степи, любили море.
Вздымаясь к небу, раздвигалось вширь
Всё поле поединка голубое.
Ныряли в волны Бунин и Куприн.
Amor аквамариновой окраски.
По-королевски кролем плыл один.
Второй плыл страстным брассом
По-татарски!
В единоборстве состязались древнем
Друзья – враги. Вражда у них в крови.
«Антоновские яблоки», «Деревня» –
«Олеся», «Поединок», «Суламифь».
Решают знатоки – смешные люди
Кто позади. Кто вырвался вперёд.
Не алфавит, а время всё рассудит.
Его волна поднимет иль сотрёт.
И перед смертным ужасом седея,
Вот так остался каждый со своим.
Уходит Бунин в «Тёмные аллеи».
«Шестое чувство» осветит Куприн!
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
КАРМА
Корни крови прорастали странно,
Потому характер был крутой.
Тюбетейка хана – это карма.
От сиротства – не стихала боль
Мальчика трёхлетнего – бездомного.
С матерью он вырос без отца.
И тоской от запаха казённого
Так судьбой казнился до конца.
Вдовий дом, казарма да гостиница.
Где же «обожаемая» мать?
Так «по-азиатски» сына кинется
Опекая, тяжко допекать.
Мать и сын из рода Кулунчаковых.
Нету ближе на земле людей.
Одинокие – все одинаковы.
Им жестоких не унять страстей!
Мать и сын из рода Тамерланова.
Первенствовать – неуёмна страсть.
Родовая травма – это карма.
С тюбетейкою её не снять…
ХАН
Всадник ноздри раздувает хищно,
Наготове держит он аркан.
И в степи себе добычу ищет.
Смотрит на потомка Тамерлан.
По-татарски щурятся глазищи.
И приплюснут азиатский нос.
Над полынью горький ветер свищет.
Хан в седло, наверно, с детства врос.
Он и лошадь – родственные души.
Недомолвок между ними нет.
Пахнет конским потом и конюшней
Куприна рабочий кабинет.
Жеребец обнюхает кобылу
И заржёт: его характер крут!..
И породу выдавая пылом,
На свету играет Изумруд.
ИЗУМРУД
Шёл в поединке напролом,
Как дерзкий ученик,
Куприн за письменным столом.
Был строг Толстого лик!
На ипподроме – шум и гам.
Тотализатор крут.
За Холстомёром по пятам
Несётся Изумруд!
Похожа скачка на полёт!
И всех он обскакал!..
У тех, кто вырвался вперёд, –
Трагический финал.
Ах, так легко коня загнать
И яд плеснуть в овёс…
И из глазницы собирать
Соль изумрудных слёз.
ПОДПОРУЧИК
Странный подпоручик Ромашов –
В милосердии своём наивный –
И зачем попёр он на рожон?
Встал ромашкой на пути лавины?
Верил, как Христос, что люди-братья.
И в каком – то горестном наитье
Сам себя в затравленном солдате
В миг прозренья Ромашов увидел.
И в муштре средь диких зуботычин,
И в быту средь сплетен, пересудов
Подпоручик просто был комичен.
Верил он в любовь, как верят в чудо.
И любимая казалась близкой,
И сбывался, показалось, сон…
Был с такой расчётливостью низкой
В жертву подпоручик принесён!..
Всё отдал за поцелуй Иуды.
Так и не дождался Суламифь.
Рапорт оборвал все пересуды.
Поединок скрытый вскрыл нарыв!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ОЛЕСЯ
Встретился с русалкою в Полесье
Вдалеке от суетных столиц.
Летний лес был солнечен и весел.
Рассыпались бусы Росяниц.
Вспыхнули от ветра на рассвете
Искры страсти в вековой глуши!
Тёмен будет жребий наш иль светел
Осенью, Олеся, расскажи!
И Олеся с грустью разметала
Карты – листья красные – во тьму.
Скорую разлуку нагадала,
Дальний путь, холщовую суму.
На рассвете горькая рябина
В голубой окуталась туман.
Как лесная девушка любила,
И не снилось шумным городам.
У Олеси бусы, как кораллы,
Скрыли капли крови на груди.
За любовь судьба её карала.
Ты, колдунью, Господи, прости!
ЖЁНЫ
Первая жена – жена от Бога.
А характер – вылитая мать!
Сына – мужа пристально и строго
Опекая, стала допекать.
Чтобы дар свой Божий не растратить,
Покоряясь, бунтовал Куприн.
Было всё: и вспыхнувшее платье
И о лоб расколотый графин!
Не нашёл любви Куприн «отпетый»
И лечил вином души ожог…
От Марии – до Елизаветы,
Как до Воскресения – шажок.
От косы кремень уже искрился!
Потому и пил Куприн взапой.
Демон перед ангелом смирился.
Взглядом кротким унимала боль.
Милосердная сестра-жена
Истинно – она подарок Бога.
До конца была ему верна.
И без мужа прожила недолго…
СУЛАМИФЬ
Ослепила мудрость Соломона
Солнечная смуглость Суламифь.
Девочки любовь дороже трона?
Верится с трудом в библейский миф.
Вымысел всё это, Бога ради.
Так не может поступить мудрец.
Ради двух пунцовых виноградин
Ночью он оставил свой дворец.
«Песни песней» радостно внимая,
Суламифь смущённою была.
Братьев виноградник охраняя,
Виноградник свой не сберегла.
Нет легенд прекраснее на свете.
Перед ней бессильны силы зла.
Виноградные сплетались плети.
Драгоценна древняя лоза.
Солнце поднимается по склону.
Виноградник тайну сохранит.
Мудрецу седому Соломону
Смуглая приснилась Суламифь...
ВЕРА
Царственно спокойная княгиня –
Не могла сама себя узнать.
Верить – Веру заставляло имя.
О любви высокой тосковать.
Колдовская сила есть в браслете.
Зёрна сеет в глубину гранат.
На любовь пусть сразу не ответит,
Но заката отблески томят.
Перед бурей грозен и гранатов
Над безбрежным морем окоём.
Так приходит за покой расплата.
И всё чаще думает о нём.
Вспоминает лоб высокий снова.
От высоких чувств прекрасна смерть!..
Со смешной фамилией Желткова
Жить нельзя. Лишь можно умереть.
Выбор сделать этот сам был волен.
Матерь Божья грешника простит.
И лучами музыки Бетховен,
Как браслет гранатовый, пронзит!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
РАССОЛ
Писатель отправил из Крыма царю Николаю II такую телеграмму:
«Балаклава объявляет себя свободной республикой греческих рыбаков.
Куприн».
Так рассолом окатила слава,
Что слова во рту уже горчат.
Вольница рыбачья – Балаклава.
Чайки о республике кричат!
Дует с моря ветерок солёный.
Месяц в небе светит, как кефаль.
На баркасах рано листригоны
Уплывают в сумрачную даль.
Славу разделив свою с Гомером,
По – заправски лихо только так,
В доску став своим, лихим манером
Сеть закинул в глубину рыбак.
И на рынке, не торгуясь, продал
Он кефали золотой улов.
Был Куприн – писатель из народа.
Он с друзьями всё пропить готов.
За свободу Балаклавы выпил
И телеграфиста уморил.
«Когда пьёшь, закусывай. Столыпин».
«Не привык закусывать. Куприн».
КУПОЛ
На крови стоит война гражданская!
И в седой туман осенних дней
Купол Исаакия Далматского
Куприну из Гатчины видней.
Дико диктатуры благолепие!
И великим стал исход умов.
Нет, не мог смириться он с «совдепией»
И покорным быть «рабом рабов».
Потому пришлось проститься с Гатчиной.
Со своим народом воевать.
И о Родине навек утраченной
Вечером над Сеной горевать.
Всем уехавшим – дорожка скатертью.
На чужбине жить да поживать.
Выпал жребий русскому писателю
Горький хлеб изгнания жевать.
Эх, гуляй, Россия эмигрантская!
Чем больней тебе, тем веселей!
Купол Исаакия Далматского
Из Парижа Куприну видней...
ЯБЛОНЕВЫЙ ДУХ
Веки присыпает сизый пепел.
Угасают угольки костра.
«Заживо схоронены мы в склепе!
Душит эмигрантская тоска!»
Так зимой промозгло за границей.
И вино французское, как яд.
Надо же – на Рождество приснится
В сумрачной кафешке – Наровчат!
Память детства – для души отрада.
Навевает золотые сны.
В доме c палисадником и садом
В захолустье жили Куприны.
Наконец – то в августе родился
Сын их долгожданный – Александр!..
Рай земной совсем не изменился.
Белым цветом вспыхивает сад!
Яблоневый дух родного дома
Перебьёт сознание тщеты
Доживания в чужих хоромах
С запахом казённой нищеты.
МОЛОКО
«Родина – это прелесть и тайна родного языка. Это последовательные впечатления бытия: детства, отрочества, юности, молодости и зрелости. Родина – как мать...»
А. И. Куприн «Шестое чувство» (1934)
На рассвете, собирая стадо,
Пастухи играют на рожках.
Родина…Ты ласка и отрада.
Запах мёда утром на лугах.
Родина… И прелесть ты и тайна.
Молоко родного языка.
И, как Млечный путь, необычайно
Ты струишься – Млечная река.
Детство, юность, молодость и зрелось –
Ранит быстротечность бытия.
Всё вернуть назад так захотелось,
Родина. Далёкие края…
Наровчат. Проходит стадо мимо.
Улыбнулся мальчик – пастушок.
Чувство Родины необъяснимо.
Взволновал пастушеский рожок.
Глиняная крынка запотела.
И сдувая пену – облака,
Три глотка бы перед смертью сделать
Молока родного языка.
