1.

 

Всё началось у тополиной аллеи,

Когда сел я в трамвай поутру.

И там его заприметил,

хотя визуально он был почти незаметен.

Хитёр же пройдоха, затеял игру –

наблюдает,

и плетется за мной по пятам.

Оглянусь – исчезает,

будто его ветром сдувает.

Но слышу всегда шаги за спиной.

Вот и сегодня, –

кряхтит в трёх шагах от меня и сопит.

Вскоре сошел я с трамвая,

и наугад во двор незнакомый вошел.

Завернул за угол в самый тупик.

Справа стена, слева дом без окна,

впереди дощатый забор,

за ним пустырь.

Тишина.

Чувствую, медлить нельзя,

здесь в самый раз хватать его,

как быка за рога.

«Присядем!» – бросил я строго

и сел на полено.

А тот на чурбак приземлился смиренно.

«Вот, что, – сказал я ему, глядя в глаза. –

Разговор у нас предстоит откровенный.

Можно сказать, экзистенциальный.

Чего плетёшься за мной? –

И резко добавил. – Что тебе нужно?»

Молчит.

И бормочет бессвязно.

«Прошу извинить за бестактность,

на то были причины.

Поговорить бы надобно».

«Валяй!»

«Как поживаешь?» – вижу, голос окреп.

«Что тебе – моя жизнь?» – отвечаю.

«Интересуюсь. Ведь мы не чужие».

«Да ну!»

«Конечно. Все люди – братья. Разве нет?»

«Это как посмотреть. Хочется верить, что так.

Но дело обстоит порою иначе, –

Словно живем мы в лесу и кругом одни волки».

«Ну ты загнул… Однако признайся мне,

как житье твое и бытье?»

«Нормально. Как водится, с неба звезд

не хватаю. Помаленьку пишу.

Вот новую книжку готовлю.

Стараюсь ладить с собой

и другими людьми».

«Вот как? А доволен ты тем,

что в мире творится?

Согласись, движуха пошла непонятная.

Особливо весь Запад

Нам свинью подложить норовит,

что ни день, теребит и кричит,

чего-то требует, требует».

«На их суету не обращаю внимания».

«Значит, тебе всё по барабану?»

«Именно. Только жаль, на фронт не берут,

Говорят, зрение слабое». 

«Гм, ладно, оставим.

А как насчёт заповедей Христа?»

«Не смеши. Кто же их соблюдает?

Только отвечу – доселе никого не убивал я.

За десять серебреников не продавался.

Не толкался локтями,

не пытался урвать кусок от других.

И не мастак я «бабла рубить»,

теперь в ходу этот сленг.

Раз на то пошло, скажу ещё вот что.

Нынче стало правилом хорошего тона –

прошлое хаять.

Вылил побольше дерьма на историю нашу –

и ты уже классик!

Не по пути мне с такими!»

«Значит, ты за правду?»

«Конечно».

«Но правда бывает твоя и моя».

«Нет, приятель! Правда – она одна!

Отцы и деды наши сражались за правду

в Великую Отечественную!

Они ковали победу на войне и в труде!

И жили по чести!»

Помолчали.

И подумал я, что разговор наш пошел

малость не туда, куда надо.

«Вот и поговорили, – молвил я. –

Ты вот что, не ходи больше за мной.

Могу зашибить сгоряча.

Кстати, кто ты и как тебя звать?».

«Неважно. Помнишь песню, –

«… Может, я это ты, только моложе.

Не всегда мы себя узнаем…»

«Неужто хочешь сказать…»

«Ладно, – прервал он меня. – Есть просьба одна».

«Какая?»

«Подарок прими небольшой».

«Подарок?»

«Велосипед. Не смотри, что всего два колеса.

Он навороченный. И фонарь на нем клевый,

и поворотники что надо, и шины крутые,

и багажник вместительный. В самый раз –

путешествовать. Велосипед – там, за забором.

Раздвинь только доску». – И замолчал.

Я удивился, замешкался малость,

потом глянул кругом – никого.

Может, всё мне привиделось?

И ни с кем я тут не беседовал?

Странно.

Наваждение прямо.

Но поднялся, пролез в заборную щель.

И там, правда, увидел савраску,

велосипед яркой синей окраски,

прислоненный к стене.

В багажнике кожаном обнаружил

перочинный ножик, чистый блокнот,

авторучку, бутылку воды.

Ну и ну! – подумал я снова.

А ведь это то, что мне надо!

Чего же желать еще в этом мире!

Что прозябать в тесной квартире!

Дорога сулит мне воздух ядреный,

запах трав полевых, веселое солнце!

Эх, была-не была! Подфартило!

Вот только смогу ли я совладать

с этой машиной?

Ведь катался на ней я

в детстве далеком…

 

А тропинка вдали змейкой петляла,

Облака серебрились над простором полей.

Я покатил,

робко вначале,

Потом посмелей и резвей.

Тугой ветерок ударил мне в грудь,

Далеко впереди заблестел белый пруд,

и в небе запел озорной соловей.

 

 

2.

 

Кружилась земля, леса проносились,

уносились овраги, мосты и проселки,

города необъятные и городишки,

деревни, поселки…

И людей я встречал с именами старинными,

давно подзабытыми, –

Герасим, Агей, Мирон, Агафья, Нюра, Анисья –

с простыми лицами, светлыми.

Как же много всего этого не видел я раньше.

В стогу ночевать, ставить палатку

у озер или речек.

Что может быть лучше, прекрасней!

Всей грудью вдыхать запахи, –

кедр, ольха, береза, мята, ландыши…

Подсобить старичкам одиноким

сподручно,

в избах крыши латать, забор починить.

На рассвете парное пил молоко

у сердобольных хозяев, ел блины

и картошку, да еще в дорогу давали.

И трогался дальше.

Русь широка!

Россия – Вселенная!

От края до края – свет и заря,

закаты-зарницы в полнеба!..

Сопки Саян в синей ночи,

точно девы-крестьянки после трудного дня

улеглись

и над ними луна любовалась.

Всякий раз я того мужика,

что подарил мне савраску,

вспоминал теплым словом.

Жаль, не запомнил, как выглядел он.

У костра, глядя на звезды грустил я.

И желанья загадывал, чтобы всё это было

и на века оставалось, как есть –

всем, кто нынче живет и родится потом.

Мысль бежала одна за другой.

К чему нам в Европу стремиться или куда-то еще?

Пусть они к нам едут, но без злобы – с добром!

Однако, пора возвращаться.

Дома родные – отец с матерью старые,

сестренка и зять, их сынишка забавный.

Был бы рад

говорить с ними в седле на ходу, –

лишь телеграмму в дороге отбил им,

что скоро буду, –  

я свой телефон уронил на асфальт,

он вышел из строя.

А работа? Работа всюду со мной

днем и ночью.

Я ведь тружусь, где придется,

иногда без удобства, в пути.

Исписал тот блокнот и еще три тетрадки.

Вот незадача. В такие года-то я, вдруг, –

пилигрим.

Мне уже сорок пять.

Вертаться пора.

Но сел отчего-то на корабль-паром

без особых причин.

И вот предо мной уже Сахалин, –

остров дальний, суровый.

Проехал его с одного конца на другой.

С Нефтегорска до самого южного берега.

Пролив Лаперуза из знакомой всем песни,

увидал я воочию.

И кинул камень в океан, и монету,

чтобы однажды сюда вновь воротиться.

Затем прикатил, минуя Аниву, в город

известный, столицу местную.  

В парке скульптуры, – Антона Палыч

и его дама с собачкой.

Ворох листьев осенних под ногами, повсюду.

Поглазел я на сахалинцев и сахалинок,

вот же гром-бабы!

За словом в карман не полезут.

Глагольцем одаривают крепким!

Но смотрят любезно, любовно.

И внимают беседе заезжего гостя,

расспрашивают, шутят, хохочут.

Вспоминая тех женщин, на материк воротился.

Представьте, менял на савраске я шины

за все время лишь дважды,

и по разу насосом их подкачал.

Хорош оказался мой велик. На славу!

По правде сказать, я докатился.

В моих-то летах метаться по свету.

Не фанаберия это и чванство,

не забава. А что же?

Любопытство, потребность

познать больше страну, где живешь.

Да затея, согласен, моя немножечко странна,

в путешествие двинуть очень далёко.

Но ругать себя легче простого.

Что было, то есть, теперь надо бы только

закусить удила и поскорее в дорогу.

Ведь столько уже пройдено,

осталось немного.

Вдруг стрельнула мысль, не махнуть ли еще

на Камчатку?

И отбросил затею, – в следующий раз.

Пора знать и честь.

Я уехал в апреле, но теперь уже осень.

Дождило слегка, и стояла теплынь, –

третий день бабьего лета.

В городишке одном под Уралом,

на Удомлю похожем,

с уголками природы как с картин

Левитана,

средь старых домов

будто током меня шибануло.

Но вскоре очнулся. Взял себя в руки.

Подумал – что это было?

Девчушку одну, я, проезжая, увидел,

лет двадцати или чуть поболее.

И в профиль, и ростом, осанкой тонкой и хрупкой,

так похожа на любовь жизни прошлой.

Да уж, времена сменяют друг друга.

Уходит одно и приходит иное,

Предпочтения в песнях, моде и прочем.

Я еще не родился – в ту пору отец мой,

Говорили, слыл первым стилягой в округе.

В дудочку брюки носил,

бриолином чуб напомаженный

собирал на макушке,

щеголял в цветастой броской рубашке.

Давно то случилось и в прошлом,

а былью не всё поросло, – память осталась.  

Отец теперь дед и мама – старушка.

И ныне они дороги, милы, как прежде.

Крепки наши корни и духом мы крепки.

А память порою бывает забавна –

подростком в девчонку я безумно влюбился,

казалось, нет создания на свете милей,

но всё улеглось быстротечно, как началось.

А теперь полюбил незнакомую юную барышню

с первого взгляда – уже слишком поздно.

Вот и застыл посередь шумной дороги,

с великом пыльным, в джинсах потертых,

куртке-ветровке.

А за спиной машины гудели, – «Ты что же,

мил человек, застрял так, и вроде не «чайник»!

Я что-то промямлил, перешел на ту сторону.

Сел на скамью у детской площадки.

На песочной горке возился малыш.

За ним старушка следила, с глазами

подслеповатыми.

Вот те раз, до сих пор было все гладко,

без происшествий особых и драки.

Я достал из багажника воду, глотнул из бутылки.

Огляделся.

Желтые листья падали окрест, почти снегопадом.

Я вынул тетрадку, открутил колпачок авторучки,

вывел на чистой странице – «Городок незнакомый,

люди спешат, все буднично очень. Но странно.

Будто в городе этом жил я когда-то».

Поднял глаза и в это самое время показалась

она в дверях магазина. Каблуки застучали.

Я следом за нею пошел.

Незнакомка квартал миновала,

я не отставал, катил рядом савраску.

Она оглянулась. «Простите, – сказал. –

Как называется этот город?»

Удивленно раскрылись глаза, она придержала шаги.

«А вы, что…» – на полуслове окинула взглядом меня.

Я выглядел глупо, конечно, всем своим видом

походил на бродягу, с бородкой отросшей, неопрятной,

в одежде помятой. Лишь велосипед давал повод

думать иначе.

«Вы не из наших мест, наверное, странствуете?»

«Да, путешествую. Извините, я немного ошибся

с маршрутом и память чуть-чуть подвела».

«А куда направляетесь?»

«Из Москвы я, в Москву возвращаюсь,

поколесил по стране, дальняя точка была Сахалин».

«Надо же, как интересно! А разве одному не опасно?»

«Чего же бояться? Всякое было, хуже не станет.

Вижу спешите, не смею задерживать.

Если уделите минут пять, буду признателен»!

«Есть время, спрашивайте».

«Нам бы присесть. Неподалеку есть лавка

у детской площадки. Вы не против?»

«Пойдемте. Тогда лучше в кофейню.

Прохладно уже, вы согреетесь горячим кофе

перед дорогой»

«Пожалуй».

Мы взяли по чашке. Она порывалась сама оплатить,

я возразил, – «Позвольте. Это же мелочи».

Утекали минуты так скоро, не получалось сказать

самое важное. Но узнал, что город – старинный,

создан два века назад и здесь свои

достопримечательности, – церковь,

здание городской управы, парк дубовый,

посаженный царем Петром Первым.

«Как хорошо, скажу я вам, милая девушка.

Замечательна земля наша необъятная!

Приветливы жители!

В столице народ избалован.

А в глубинке иначе, – вот где настоящее!

Соль земли, что называется!

Везде привечают, рассуждают толково,

понимают, куда надо стремиться.

Хотя и живут не богато.

С таким крепким народом все по плечу!

А виды природы!

Заморским красотам до наших – как до луны!

Какое раздолье и ширь, аж дух замирает!

Красавец Байкал, золотой Баргузин!

Перечислять всё, что видел, бумаги не хватит!»

Ничто не сравнится с родными полями!

И реками, вдоль которых проехал недавно!

«А вы, верно, женатый, и дети есть?»

«Был женат. Старики с сестренкой живут.

Зять – парень путёвый. Племянник смышленый,

я с ним в шашки сражаюсь частенько.

В личной жизни не повезло.

Наверное, сам виноват. Хотя, песок, что сочится

сквозь пальцы, не удержать. Тепло испарилось.

А начать заново – старый уже».

«Ну какой же вы старый?! Вот путешествуете,

на такое не каждый решится. И бородка вас красит».

«То мальчишество и баловство».

«А я полгода, как замужем.

Правда, живу в гражданском браке,

многие нынче так поступают».

«Вы его любите?» – спросил почему-то.

«Люблю. Но порою сомнения берут, верны ли чувства?

Он хороший, правда, сердится порой невпопад,

это пройдет».

«Вы грустны отчего-то».

«Есть немного. Давеча, с ним поругалась.

Он медаль своего деда «За отвагу»

и «За освобождение Праги» продал дельцу одному,

коллекционеру. Я заставила взять всё обратно.

Вот он зол на меня. Как так можно?

Дети пойдут, что им скажу?

Что отец ваш ордена прадеда, защитившего родину,

за деньги отдал? Ведь это неправильно!

Несправедливо!»

«Бежать бы вам от такого надо подальше!» –

хотелось сказать. Но промолчал.

«А я учусь играть на контрабасе», –

поведала она скромно.

«Правда? Вы такая хрупкая, а инструмент великан,

как же вы справляетесь?

«Он меня слушается, – засмеялась девчушка. –

Я только учусь. Знаете, какие звуки

на нем извлекаются!..

Фуги Баха, прелюдии Моцарта… А Чайковский!

Такие эмоции глубинные, просто лететь хочется!

А время, между тем, вмиг пролетело.

Пора наступила прощаться.

Решение возникло спонтанно, внезапно.

«Просьба одна, – сказал я спокойно. –

Возьмите лошадку,

с виду плоха, неприглядна.

Но велосипед крепкий, послужит ещё.

«Что вы придумали, право, – опешила девушка

и щеки зарделись пунцово, и покраснел ее носик

курносый. – Зачем? Да и некуда ставить,

и как же вы без него?»

«Ничего. Сяду в поезд, из окна на мир погляжу».

«Нет, нет, это лишне, не надо, вас уверяю!

Ведь вещи порой, как живые, к ним привыкаешь

и тяжело будет потом расставаться».

«Ну, тогда подарите друзьям».

«У меня две подруги, так у них есть машины,

велосипед им не нужен, простите».

«Ну что ж, – молвил я. – Понятно.

Тогда, позвольте все же, вещицу

одну вам вручу».

Вышли на улицу.

Снял с велосипеда рюкзак,

достал наугад тетрадку.

«Вот, берите, может, вам будет интересно

прочесть».

«Что это?»

«Так, мысли мои и путевые заметки».

Она раскрыла страницу,

потом переменилась в лице,

вслух прочитала, – «Рассвет был сравним

с барышней томной и нежной, и юной,

с бархатцем кожи молочной,

безмятежно проведшей прошлую ночь.

А легкий туман обволакивал сопки,

тоже похожих на таинственных дев…» –

голос ее оборвался, взглянула,

в глубине глаз-озер блеснули искры.

«Так вы есть писатель?!»

«Вроде того».

«Надо же… Мы не познакомились, как ваше имя?»

«Дмитрий. Дмитрий Бережин».

«А я Александра».

«Очень приятно!»

«И мне. Эта тетрадь вам, наверное, нужней...»

«Не беспокойтесь. У меня всё в голове.

Берите, буду только я рад».

Расстались.

«Счастливо доехать!» – помахала рукою.

«А вам счастливо оставаться!»

 

 

3.

 

Домой я прибыл в разгар снегопада.

Без приключений.

Если не считать ушиба колена

при падении близ города Томска.

Уже зябко стало ночевать в тонкой палатке,

оттого в придорожных гостиницах спал.

И частенько отрезок пути коротал в кабине

попутной машины,

велик в кузов закинув.

Так, что все было в ажуре, порядке.

И дома все живы-здоровы.

В общем, жизнь шла своим чередом,

ни шатко, ни валко, день уходил,

другой появлялся.

Отдал статейку в газету,

а рассказ отнес в знакомый журнал.

Затем, чтобы с теснотой покончить,

подыскал себе другое жилье,

снял квартиру этажом ниже в доме нашем.

И засел за книгу, за повесть.

Весь ноябрь трудился, дело шло споро.

Во дворе поставили ёлку,

Я глядел на неё по утрам из окна,

пил кофе, и точно ребенок,

ел молочную кашу-овсянку.

А в конце декабря, в канун Нового года

в мою дверь позвонили. Открыл.

На пороге в куртке пуховой

молодая барышня, будто из сказки,

стояла,

в руке держала дорожную сумку.

От нее пахло яблоком, снегом, морозом.

«Гостей принимаете?» –

лукаво светились глаза.

«Александра?!»

«Я!»

«Как ты меня нашла?!»

«Люди добрые подсказали, направили.  

Вот привезла я вашу тетрадку.

И орешков из нашего края».

«Входи же скорей!»

 

А далее сказывать надо ли?

Только добавлю, – всё сложилось

у нас замечательно!

Мы летом построили дачу,

А позже ребенок родился у нас!

А велосипед тот, не помню,

подарил я кому-то.

Пусть и ему принесет он удачу!

 

 

Художник Алан Кингсберри (из открытых источников).

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2025
Илья - оформление и программирование