По страницам рукописи

 

Эта небольшая книжица в 80 страниц попала ко мне случайно. На два дня мне её дала заведующая Лужской городской библиотекой Н.М. Александрова. На коричневом картоне самодельной обложки была аккуратно наклеена тёмно-синяя ткань. Мелкий рисунок с золотистой вязью, потёртые уголки, зеленоватый срез бумаги подсказывали, что впереди меня ждёт необычное чтение.

Раскрыв книжицу, я понял, что не ошибся. Это была аккуратно отпечатанная рукопись, набранная на пишущей машинке. Судя по не очень чёткой пропечатке синевато-фиолетовых букв, в моих руках был четвёртый или пятый копировочный экземпляр. На пожелтевшем титульном листе прочёл: Леонид Зуров, Отчина, 1928 год. На следующей странице следовала авторская преамбула:

«Очерки „Отчина“ – результат весенней работы в Псково-Печерском монастыре. Пользуясь гостеприимством Обители, я смог просмотреть рукописную библиотеку, хранящуюся в ризнице, сделать зарисовки букв, концовок, водяных знаков и кожаных тиснений.

В библиотеке мне удалось обнаружить заброшенную икону с рисунком обители конца царствования Алексея Михайловича и богатую киноварными буквами рукописную книгу XVI века государева дьяка МИСЮРЫ МУНЕЙХИНА».

Бегло пролистав рукопись, понял: не беллетристика. Правда, и на научный труд тоже не было похоже: ни цифр, ни дат, ни каких-либо глубокомысленных выводов. Зато в душу сразу же запали фразы:

«Тихо на белых крыльях летел в обители день».

«Звонкое безлюдье царило окрест».

Это же поэзия! Перелистываю ещё несколько страниц – ну конечно, поэзия, лирическая, патриотичная, эмоциональная:

«Ветры, сметавшие песок с корней, несли тоскующий плач псковитянок».

«…и от литовского огня вознеслась на небо деревянная церковь».

Но кто же он, автор? Какова его судьба?

На титульном листе рукописи обозначена дата – 1928 год. Псково-Печерский монастырь тогда находился на территории Эстонии. Но отсутствие в тексте буквы «ять» говорит о том, что набирали книжку уже на территории Советской России. Несомненным было одно – автор был глубоко верующим человеком. Может, Леонид Зуров был священнослужителем или паломником, посетившим монастырь в те очень непростые для православных верующих годы? Об этом я узнал значительно позже.

Леонид Зуров, писатель, этнограф, искусствовед, был уроженцем псковщины. Родился в 1902 году в городе Остров. В 1919 году в 17 лет вместе с отцом участвовал в наступлении Юденича на Петроград. Был ранен и лечился на территории Эстонии. В начале 20-х жил и учился в Праге, впоследствии в Риге, где работал в детском православном журнале «Перезвоны». Там же в Риге в 1928 году вышли его первые книги – сборник рассказов «Кадет» и повесть «Отчина».

Но что же тогда у меня в руках, перепечатка с уже вышедшей книги или перепечатка с самой рукописи? Об этом остаётся лишь строить догадки. А пока…

Вчитываясь в пожелтевшие страницы, интуитивно начинаю понимать главную задумку автора. Не претендуя на какое-либо признание и не преследуя личных целей, Леонид Зуров хотел донести до современников и потомков правду о мужестве русского народа и роли православной церкви в истории Российского государства.

Стиль самого повествования показался мне необычным и довольно сложным, иногда приходилось вчитываться в текст и возвращаться назад. Но именно необычный язык стал главным связующим звеном между прошлым и будущим, между нами и печерскими и псковскими летописцами. Леонид Зуров обращается к событиям, уже описанным до него. Вот, например, как рассказывает неизвестный очевидец событий в рукописи 1582 года о начале Ливонской войны:

«Когда достиг государь Лифляндской земли, прослышали жители Лифляндской земли, немцы, о царском на них нашествии, пришли в смятение и зашатались от страха, как пьяные, зная о сильном и храбром войске его и осознавая бессилие своё».

В «Отчине» о начальном этапе войны повествуется столь же образно, но гораздо ярче и поэтичней:

«По мёрзлой земле запрыгала пушечная пальба, зарево задрожало над замками, и побежала Ливония, пугаясь росших в поле деревьев».

Читая Леонида Зурова, слышишь разговорную речь того времени. И хотя стилистика повествования в «Отчине» часто напоминает тексты иноков-летописцев, в ней явно присутствуют и элементы былинной напевности, заимствованные из устного народного творчества:

«…где спали горбатые валуны, настигла их изборская рать, и после сечи легла Литва, примяв мох».

Поначалу мне захотелось выписать для себя лишь отдельные, особо задевшие меня строчки. Затем начал набирать небольшие отрывки из текста – может, пригодятся. Но в конце концов решил полностью перевести текст рукописи в электронный вид, сам ещё не понимая, для чего.

Набор текста творческой работой назвать трудно, однако для меня это превратилось в увлекательное путешествие в прошлое, в том числе и в историю развития русского языка. Не замеченные при первом прочтении слова и фразеологические обороты яркими мазками дорисовывали созданные автором образы. Они же подарили мне и небольшие филологические и этимологические открытия. В очерке «Малая обитель» читаю:

«В перемирные годы закладывал Псков стены каменные».

Здесь идёт речь о событиях, происходивших после 1482 года. Тогда, после осады Изборска и Пскова (1480-1481 гг.), с Ливонским орденом на 10 лет был заключён мир. В то время на жизнь одного поколения псковичей выпадало несколько войн, потому народ этим коротким мирным периодам и дал такое точное определение – перемирные годы. Там же перечисляется помощь, оказанная местным населением нарождающейся обители:

«Мужики подарили им мерина и поженки из былья чьих-то перебитых Литвою жильцов».

Поженки здесь прочитываются как сельхозинвентарь, производное от пожня (сжатое поле) – то есть поле, которое обжали. И тут возникает ассоциация со словом пожитки, ведь хлеб на корню в период переработки и закладки на хранение называли житом. Житом именовали и хлеб, оставленный крестьянином для себя, в отличие от излишка, который, превращаясь в товар, уже назывался зерном или хлебом. Слово пожитки могло означать всё необходимое для выращивания и хранения жита: соху, серп, цеп, вилы, мешки, лари – первое и самое главное крестьянское имущество. И лишь потом, когда от жита образова-лось слово жизнь, значение слова пожитки стало шире: общее название имущества, необходимого для жизни.

А вот как пишет Леонид Зуров о возведении первой в обители деревянной церкви:

«На горе срубили они церковь Антония и Феодосия. Сообща вывели над крытым драницей шатром купол, из железа сковали бильце».

Что такое бильце? В старину многие монастыри за бедностью не имели возможности отлить колокола, потому вместо них применялось било. Оно могло быть деревянным, медным, железным. Ну а бильце – это всего лишь маленькое било.

Вот ещё одна интересная догадка. В начале очерка «Корнилий» идёт перечисление занятий будущего игумена Псково-Печерского монастыря в период отрочества:

«…свечи скал, дрова рубил, и был искусен в письме иконном».

Так вот скал не что иное, как форма глагола скалить (скатывать). В те времена свечи ещё не отливали, а скатывали из разогретого и размятого воска, заложив внутрь фитильную нить. Кстати, очень даже вероятно, что именно от глагола скалить произошло известное нам слово скалка.

В том же очерке описывается благословление игумена Корнилия на начало строительства каменных стен. При перечислении наёмных рабочих называются две не встречающиеся в современном языке специальности – стенщики и ломцы. Если со стенщиками всё понятно – это каменщики, то ломцы давно ушли в историю. Это были рабочие каменоломен – на Псковщине их называли выломками. В современном языке до нас дошло название их основного инструмента – лом.

В очерке об осаде Пскова рассказывается, как крестный ход из Печер встретил «…гонцов, что, надев на копья шапки, кликали по деревням, чтобы все жгли своё обилье и ехали в осаду». Обилье в данном случае означает то, что невозможно было увезти с собой или спрятать. Впоследствии от корня этого забытого существительного произошло слово изобилие.

В очерках «Отчина» многие слова и выражения поначалу могут показаться непонятными, на самом же деле они являются прародителями современной лексики. Например:

сумежьи земли – земли, прилегающие к меже, границе, т.е. приграничные;

отынил – производное от отынить, то есть поставить забор, тын; отгородить;

кольчатый панцирь – спаянная из колец кольчуга (от слова кольцо);

ротовище – древко с высверленным отверстием, внутрь которого вставлялся наконечник копья;

подъезды и навести – дороги к монастырю, второе – от глагола вести;

«…и многие стопицы потянулись к лесному монастырьку». Стопицы – это тропинки и дорожки, протоптанные к обители богомольцами.

Неоднократно в рукописи встречается определение, от которого также веет поэзией: обозерские рыбаки. Так называли рыбаков с Псковского и Чудского озёр, соединённых широкой протокой. Это сложное слово звучало бы менее красиво, будь оно образовано от словосочетания два озера.

Нет никакого сомнения в том, что автор очерков был талантливым человеком, всего лишь одним словом он мог расцветить целое предложение:

«Приступая к работе, начиная затвор в тишину, становились они на молитву».

«…ветер ровно держал стяг Нерукотворного Спаса, а за кораблями бусами тянулись гружёные белым льном ладьи».

«Оставив мирской мятеж, ушёл он из Пскова, и в Печерской обители возложили на него иноческий образ».

Удалось Леониду Зурову передать и эмоциональную сторону жизни в те тяжёлые и скорбные для Пскова и Новгорода годы. Простыми образами и обычными словами он смог передать ужас и страдания от несчастий, обрушившихся на русских людей:

«В чужих следах были поля. По весне не зацвели посечённые сады, пчёлы не прилетели на разорённые пасеки», – пишет автор об опустошительных набегах литовцев;

«В заморных, заколоченных домах, живые, не смея выйти на улицу, помирали голодной смертью, а бежавшие в леса питались листьями и мхом» –  это горестное описание эпидемии чумы;

«Взметывало головни, выбрасывало клуб за клубом шумное, как весенний ревущий поток, искорье, гнало пламя по крышам, взрывало высушенные огненным зноем сады» – так повествуется о невиданном пожаре в Пскове.

О трагических событиях XVI века рассказывается в очерке «Корнилий». Иван Грозный объединял русские земли мечом и кровью. Порубежные лифляндские территории он тоже хотел присоединить к Московии. В 1559 году началась Ливонская война. Татарская конница Тохтамыша сеяла в Ливонии ужас:

«Татары из царского войска за ноги волочили старых кнехтов и молодых дворян в заросшие кустами овраги. С башен замков ливонские девушки увидели бегущих и тучами шедшую по полям и дорогам Москву».

Но за кратковременными победами последовали поражения. Иван Грозный видел причину военных неудач в предательстве воеводы Андрея Курбского, перешедшего на сторону Литвы, и в готовящихся заговорах. Он считал, что Псков и Новгород ещё не излечились от «вечевой заразы», и опасался, что они могут перейти на сторону Литвы. И тогда государь решил упредить измену и сам пошёл во главе опричников карать русский народ:

«На вороных конях, то шагом, позванивая в трубы, то с присвистом и гиком, пуская пылью, шла верная в своём сиротстве опричина».

Из всех исторических личностей, представленных в очерках, наиболее точен портрет Ивана Грозного. Автору удалось ярко выразить внутренние терзания царя. Мы видим жестокого затравленного тирана, ненавидевшего всех, в том числе и своё окружение. Убивал и каялся государь, убивал и каялся:

«От поклонов был темен, словно закопчён его лоб, а кожа пальцев изранена колокольными верёвками».

Средневековые авторы и нынешние историки отмечают характерную особенность натуры Ивана IV – непредсказуемое чередование гнева и раскаяния. Об этом мы находим сведения и на официальном сайте Псково-Печерского монастыря: «Свидетельством раскаяния царя Иоанна Васильевича служат щедрые пожертвования Псково-Печерскому монастырю, сделанные им после кончины Корнилия и, как утверждают, именно в память этого мученика. Он оказал обители много благодеяний и много способствовал украшению её, наградил сёлами, золотом, разными книгами и многими другими потребными вещами, а из собственных его царских вещей в память оставил цепь золотую, в коей 19 звеньев золотых, монет весом 42 золотника, нож, вилку и ложку в серебряной оправе, орчаг седельный, трубу военную и денежный кошелёк, два ковша серебряных весом оба 1 фунт и 87 золотников».

Пропитан глубоким патриотизмом и уважением к подвигу наших предков очерк «Осада Пскова». Набатом отдаётся в сердце описание батальных сцен:  

«Посечённые грузно оседали на землю, их заступали другие. Цепляясь за наваленные, как ржаные снопы, тёплые трупы, отползали раненые и, умирая, крестились на знаменный лик.

Всем казалось, что медленно течёт солнце. Пот бежал по серым от пыли, забрызганным кровью лицам».

Читатель ощущает себя рядом с защитниками города. Видимо, это дано было прочувствовать и самому автору, иначе не смог бы он так искренне описать драматическую оборону Пскова.

Время летит быстро. Леонид Зуров был ближе к событиям, происходившим четыреста-пятьсот лет назад, почти на столетие. Но за это время мир изменился не меньше, чем за все предыдущие века. Сегодня уходит в прошлое официальный, подкорректированный государями и вождями взгляд на историю. В поле зрения современных исследователей попадает всё больше исторических материалов, среди которых и первоисточники, когда-то недоступные для рядовых граждан. «Отчина» именно такой исторический документ, хотя это прежде всего литературное произведение.

Конечно, не всё в рукописи соответствует имеющимся официальным версиям, особенно это касается первых двух очерков. Документальных источников о возникновении Печерского монастыря не сохранилось, и потому автор опирался на предания и легенды. И пусть Леонид Зуров не сделал больших исторических открытий, но ему удалось передать дух времени, который стоит большего, чем сухие цифры и факты. Сегодня нам всем очень важно ощутить связь между прошлым и настоящим, между нами и нашими далёкими предками: крестьянами, пушкарями, стрельцами, иноками святой обители, защищавшими свою отчину, творившими историю родной земли. Мне радостно, что труд Леонида Зурова сохранился до наших дней. Очень надеюсь, что через восемьдесят лет после создания «Отчина» наконец дойдёт до широкого круга читателей.

 

 

Леонид Зуров

 

Малая обитель

 

В эти годы был страшен дальний храп коней и шум пустых обозов. В чужих следах были поля. По весне не зацвели посечённые сады, пчёлы не прилетели на разорённые пасеки. Гуляла по Псковщине Литва, жгла деревни, гонялась за беглыми и наконец ушла, оставив боры, мхи, поля с угольем и трупьё на месте сеч.

По широким дорогам гнали псковских полоняников. Шли они, не поднимая глаз, босые, без шеломов и кольчуг, в белых долгих, без подпоясок, рубахах, связанные одной верёвкой.

Ветры, сметавшие песок с корней, несли тоскующий плач псковитянок. Многие погибли в те годы в лесах голодной смертью, многие пошли по миру, прося подаяния, показывая свои рубища, изъязвлённые ноги и своих малолетних детей.

Славна земля Твоя, Святая Троица!

Широки Твои поля, Святая Троица, а трудно пашню пахать…

Из-под Юрьева Ливонского возвращались пленные с Литвы. Встретили они старика, что брёл без хлеба и денег, с одной лишь иконой, отрока подобрали у пожарища. Ратный пристал по дороге, не оправился он от ран, шёл в рваном кафтане, в подбитом паклей шеломе, волоча за собой тяжёлый боевой топор. Впереди шёл крестьянский сын, за ним старик, неся в руках завёрнутую в чистую холстину икону, отрок, затем два мужика и служилый человек.

Подошли к Тайлову, но заночевали в бору. Близ ручья, на сухом месте под елями, настлали они порубленного березнячку. В котёл с водой искрошили сухой ломоть хлеба, что дал мужик, остерёгший их от изборского пути. Благословил старик место ночное, и, опорожнив котелок, легли они на тощее сердце. Усталость томила, и, прижавшись плечо к плечу, уснули они под шорох вершин.

Что-то толкнуло старика разбудить странных людей. В забытьи прижавшись лбом к холодеющей земле, услышал он предостерегающий гул.

Близка была деревня, вдали за туманом пропели петухи. Ещё не тронуло солнце вершины елей, как, пробив перед иконой поклоны, они тронулись в путь стороной от дороги.

Не долго держалась тишина. Конский топот разбудил дорогу, пробежали мужики, а от отставшего они узнали, что напала на Тайлово Литва. Потом бледное зарево взошло против зари.

Мужик их вывел в овраг к ручью, заросшему орешником, папортью и вербьем. На круче, над тремя мхом подернутыми валунами, дубы несли свою могучую зелень. Крестьянин провёл их на дно оврага и указал на запутанный корнями сосен узкий, поболее лисьего, пещерный вход.

Первые проведали об их жизни изборяне, лесовавшие белку, и копавшие на горшки глину пачковские бобыли. Видели они у камней молившегося старца. Принесли они и положили на пни хлеб и сушёную рыбу.

Был молчалив глухой овраг со скатами, поросшими мхом и брусникой. У берегов ручья лежали выгнившие, заросшие грибами берёзы.

Рой прилетел на липу. Смастерил отрок две борти и поставил их на поляне. По утрам отрок ловил в речке щук, а по вечерам слушал старца, учился стоять на молитве и подпевать.

Но миновали глухие времена, и потянуло мужиков к пашне. Благословил их старец на уход и сказал, что чист путь всем, а не покинет он пещеры и кончит здесь жизнь в молитве по Пресвятой защитившей их Богородице.

Служилый упал ему в ноги и попросил благословить на подвиг пустынного жития, а отрок, заплакав, сказал: «Уйду от тебя, коли силою прогонишь».

В день ухода остальных у дубов на вечерней молитве перед иконой Успения дали они обет целомудрия, послушания и нищеты.

В Пскове при соборе Святой Троицы жил священник по имени Иоанн, по прозванию Шестник – пришлый, ушедший из Юрьева Ливонского, когда крыжаки там стали привлекать к латинской вере. Был он велик ростом, густоволос и круглый год ходил с непокрытой головой и в кольчуге.

Потом на Псковщину пришла весть, что оставшиеся в Юрьеве его друг просвитер Исидор с прихожанами и малыми детьми во время Водокрестия были умучены – брошены под лёд Амовжи. Весной после водополья обрели их тела нетленные в трёх поприщах от града на песчаной косе, где их и захоронили на буевище у святого Николы.

На торгу он узнал о старце, о пещере при истоке Каменце. Взяв благословение, раздав рухлядь нищим, закинув торбу на плечи, босым пошёл к Каменцу.

У пачковских бобылей оставил он домочадцев, спустился к пещере и покаялся во всём Марку, сказав, что не нищеты ради пришёл он к нему, а ради покаяния и подвига.

Трудами своих рук начали они вместе копать церковь в горе. По вечерам молились в пещере, и путникам, проходившим горой, казалось, что вершины поют.

Горе их посетило. За молитвой под дубами отошёл Марк. После смерти жены, принявшей монашеский образ, отошёл в Псков Иоанн и вернулся иеромонахом Ионой.

В съезжем шатре, объехав старую валовую межу, договаривался князь с послами. Друг другу кланялись, обещая через рубеж и стержень не вступаться, пожен не косить, леса не сечь. Целовали крест, призывая на обидчика гнев Божий, и, приложив к грамоте руки, отправились к своим землям.

Мирные шли годы. Заря румянила башни Детинца. Уронив искры от крестов в седую утреннюю воду, выплывал из тумана Псков. Пахарь, вышедший на пригорок, разбившая на холмах свой стан княжеская рать, рыбак, возвращающийся с лова, видели над озером белый, словно отлетающий град.

После ранней, погрузив на корабли вынутые из церковных подвалов коробья с товарами, торговые люди-псковичи поднимали паруса. Выходя на чистый озёрный путь, медленно заворачивали серые паруса, ветер ровно держал стяг Неруко-творного Спаса, а за кораблями бусами тянулись гружёные белым льном ладьи.

В перемирные годы закладывал Псков стены каменные. Принимал и встречал новгородского владыку, что приезжал детей своих псковичей благословить. А то высылал Псков князя с ратью церкви ставить, сено косить и рыбу ловить.

В лето, когда обильные плоды дали лесные яблони, была закончена ископанная в горе церковь. В Псков отправился Иона просить об освящении храма. И не получив ответа, ибо не было на Псковщине церкви в горе, кормясь по пути, пошёл в Великий Новгород, припал к ногам владыки и не встал, пока не вымолил благословения.

Крестьянин Дементьев отрезал от своих пожен поприще земли и отынил его от зверя и лихого человека. Зелёный бор радостно шумел по утрам. В нем инок на приисканных деревьях подвесил дубовые борти и подкуривал их осиновым листом для пчелиного здоровья. На откосе в роще мелких лип разрослась пасека. Было там радостно и звонко.

Мужики подарили им мерина и поженки из былья чьих-то перебитых Литвою жильцов.

На расчищенной делянке посадили иноки вишенье и яблонье, вспахивали полосу под рожь и ходили косить в Тайлово, где во мху лежало глухое озерцо. Пчёлы дарили воск, сосны и ели – ладан. Гнули иноки полозья санные и жили трудами своих рук.

А по смерти Ионы обрели на нём вросший в тело кольчатый панцирь.

На горе срубили они церковь Антония и Феодосия. Сообща вывели над крытым драницей шатром купол, из железа сковали бильце.

Но попустил Бог. Изгоном проходила Литва. Пограбила она пачковских жильцов, и от литовского огня вознеслась на небо деревянная церковь. Не тронув пещеры, бежала Литва из обители, оставив тела посечённых иноков.

На окруженной бором поляне, где спали горбатые валуны, настигла их изборская рать, и после сечи легла Литва, примяв мох. Сняв с побитых доспехи, ушли изборяне.

Погорелую обитель принял игумен Дорофей.

Крестьяне привезли в дар брёвна на церковные строения, мох для мшения, три нивы вскопали своими конями. На бедность пожаловал монастырь Снетогорский лещей вяленых, а Мирожский – хлеба. Торговые люди, псковичи Фёдор и Василий, от своего праведного имения поручили иконописцу именем Алексию, прозванием Малому, славному на весь Псков и Великий Новгород благочестием и строгим житием, написать образ Пречистой Богородицы, честного и славного Ея Успения.

На мощах, растворив краски, писал Малой. В лето 1521 года поставили образ в церковь. Начала Богородица чудеса творить. Исцелила чернеца и отрока бесноватого, нищего изборянина освободила от давних страданий.

Государев дьяк Михаил Мисюрь, прибывший в Псков с наместником и стрельцами, осматривая волости, заехал в обитель. Полюбился ему храм под земляными сводами, над которым ликовала молодая зелень.

Стал он часто наезжать в обитель, живя в келье, помогал казною, расширил монастырь под горой, с игуменом установил чин церковный, службу вседневную, устав монашеского жития и к уставу свою руку приложил.

Под немецким рубежом в Тайлове-погосте, близ Ново-Городка, созывал на молитву монастырь погорелый, самый младший из братии Псковской.

 

 

Комментарии

 

Древняя псковская земля, поначалу входившая во владения Великого Новгорода, была юго-западным форпостом русских земель. Она первой принимала удары ливонских рыцарей, набеги которых с начала XIII века стали постоянными. Вначале это были меченосцы – первые немецкие рыцари-феодалы, обосновавшиеся в северной Латвии. Со временем они вошли в состав более сильного Ливонского ордена, находившегося на территории нынешней Эстонии. В него входили также рыцари Тевтонского ордена и эстонские датчане, основавшие здесь свой торговый город Таллин (дословно: датский город). Впоследствии этот конгломерат, основанный не без участия Папы Римского, именовался Ливонией, а затем Лифляндией. Именно с объединёнными войсками Ордена пришлось столкнуться Александру Невскому в 1240-1242 гг. Конфликты возникали и позже. Например, в 1268 году новгородский князь Дмитрий Александрович разбил орденское войско под Раковором, а в 1292 году победу над ними одержал Довмонт Псковский.

В XIV веке у Руси появился новый враг, совершавший походы на новгородские земли с их южных рубежей – Литовское княжество. Оно быстро расширяло свои владения и к середине века включало в себя Полоцкое, часть Смоленского княжества, а также северные земли Киевского княжеств. Литва была последним государством в Европе, принявшим христианскую религию. Великий князь Ольгерд, оставаясь язычником, попытался создать новое государство Русь Литовскую, куда собирался политическим путём включить Псков с Новгородом, конфликтовавшие с Москвой. Но после смерти Ольгерда Литва, попав под влияние Рима, стала католической. Теперь все её военные действия были направлены против православной Руси. Конфликты с Псковом и Новгородом возобновились, а позже переросли в длительное противостояние с Московией.

В то же время продолжались столкновения между Псковом и Ливонским орденом.  И хотя Литва и Орден были двумя разными противниками, у наших предков они имели общее название – Литва. Даже через два века, когда Литовское княжество вошло в Речь Посполитую (Польское королевство), это название сохранилось.

Начало событий, описываемых в очерке «Малая обитель», относится ко времени окончания очередной войны с Ливонией 1444-1448 гг. В те неспокойные годы пещера не берегу ручья Каменец служила укрытием для местных жителей во время набегов литовских людей. Потому-то они и направили туда странников.

Псково-Печерские летописцы считают, что святая пещера была обретена в 1392 году. О ней известил «земец» из Изборска Иван Дементьев, поселившийся на берегу реки Пачковки у впадения в неё ручья Каменец. Он обнаружил эту пещеру, отправившись рубить лес на Святую гору, возвышавшуюся над ручьём. Монастырские летописцы сообщают об этом так: «Дерево, стоявшее на крутом обрыве горы, падая, увлекло за собою ещё одно большое дерево и несколько малых. Земля обсыпалась, и открылось устье пещеры с надписью: «Богом зданная пещера».

В древности ручей Каменец был глубокий, «аки ров», а вокруг стоял дремучий лес. В ручье водились бобры, мех которых в те времена считался царским, очень дорого ценился, и сюда часто наведывались звероловы из Изборска. Первыми услышали церковное пение, исходившее из Святой горы, отец и сын Селиши, но при этом они никого не видели. В преданиях о первом иноке преподобном Марке говорится, что позже местные охотники видели его молящимся на склоне холма у трёх больших камней. Два из них и поныне лежат в верхнем монастырском саду под сенью огромных дубов, а третий, как считают монахи, ушёл в землю.

Приграничные конфликты с Ливонским орденом в этом неспокойном районе то вспыхивали, то затухали. Очередное обострение отношений произошло в 1469-1472 гг. Тогда же на ливонских территориях усилились гонения на православных христиан. Священник Иоанн Шестник, направленный из Москвы в Дерпт в 1467 году, столкнулся с ненавистью католиков, принуждавших вступить с ними в унию. Слыша постоянные угрозы в свой адрес, он уже тогда надел под рясу кольчатый панцирь.  Опасаясь за свою семью, Иоанн в 1470 году покинул ливонскую землю. С женой и двумя сыновьями он пришёл в Псков, где совсем недолго прослужил священником в Соборе Живоначальной Троицы.

Узнав о мученической кончине дерптского пресвитера Исидора и не отказавшихся от своей веры 72 православных христиан, Иоанн решил посвятить себя подвигу. Он направился к уже ставшему известным во Пскове печерскому старцу. Был ли это преподобный Марк или же кто-то из его последователей, доподлинно неизвестно, имя первого инока монастыря было занесено в монастырский синодик позже.

Придя на Святую гору, Иоанн с женой Марией начали копать церковь. Вскоре Мария заболела. Она приняла монашеский постриг, «и наречено бысть имя ей Васса, в том образе и преставися». Именно с погребением Вассы связано первое чудесное явление: «В следующую ночь после того, как инокиня была погребена, гроб её был выставлен из земли какою-то невидимою силою. О. Иоанн и духовный отец Вассы, думая, что пропустили что-нибудь в надгробном пении, совершили над умершею это пение во второй раз и после разрешительной молитвы снова опустили её в ту же могилу. Но через ночь гроб Вассы опять очутился на верху могилы. После этого Иоанн оставил гроб её уже не погребённым и поставил его на левой стороне, при входе в пещеру, ископав в стене только нужное для неё вместилище».

Чудеса происходили и позже. Во время одного из нападений на Псково-Печерскую обитель один из ливонских рыцарей хотел осквернить святую гробницу. Он попытался мечом открыть крышку гроба с мощами преподобной Вассы, но был внезапно опалён «исшедшим изнутри Божественным огнём». На правой стороне гроба и сейчас виден след пламени.

После смерти жены постригся и сам Иоанн («наречется бысть Иона») и с усердием продолжал задуманное. Наконец закончив свой труд – «ископа малую церковь в горе и постави келии на столбах, прямо церкви Печерныя», он отправился в Псков просить её освящения. Однако здесь он получил отказ: «Церковь в горе эта необычная и необыкновенная по своему устройству». Тогда Иона пошёл в Новгород. Пещерная церковь была освящена по благословению Новгородского архиепископа Феофила в день Успения Божией Матери, 15-го августа 1473 года.

Дату смерти Ионы официальные источники Псково-Печерского монастыря определяют 1480 годом. Именно этот год стал началом очередного военного конфликта с Орденом (1480-1482). Была ли в этом какая-то взаимосвязь, неизвестно. Кольчатый панцирь, который Иона не снимал более десяти лет, повесили над его гробом в пещере, но позже он был похищен.

Деревянная церковь Антония и Феодосия и монашеские кельи были построены при преемнике Ионы иеромонахе Мисаиле. Но при военном конфликте 1500-1502 гг. все постройки на Святой горе были разграблены и сожжены. Пещерная церковь уцелела. «Когда же святотатцы стали бесчинствовать в Успенском храме монастыря, вышедший из алтарной части огонь изгнал их из обители» – так освещают этот эпизод монастырские летописцы.

Опасное соседство с Ливонией длительное время препятствовало развитию святой обители. Только после присоединения Пскова к Московскому княжеству Иван III, видевший в монастырях поддержку и опору и учредивший на севере и северо-западе множество монастырей, оказал негласную поддержку самому западному из православных монастырей. При нём государев дьяк Мисюрь Мунехин начал в обители интенсивные строительные работы, которые вёл и за счёт государевой казны.

 

 

Комментарии пока отсутствуют ...

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование