Противопоставленье хаосу

 

Ты помнишь первый день творенья?

Носился Хаос над Землёй.

И первое Стихотворенье

явилось вдруг само собой.

 

Оно – соединенье ядер

небесно-огненных частиц.

Оно явилось Миру, ради

спасенья всех – людей и птиц.

 

Оно явилось по Законам

единственного Божества.

С тех пор Поэт к столу прикован,

он переводит их в Слова.

 

Я знаю, что Стихотворенье –

есть тяжкий и сладчайший труд.

И противо-есть-поставленье

тому, что хаосом зовут.

 

 

Закон

                                  

Dura lex, sed lex.[1]

 

Овеян Мiр прохладою небес,

овеян Дух заботой Мiрозданья,

хоть сатана из жизни не исчез,

и ждёт ещё от Бога наказанья.

 

Но Мiр есть средоточие Добра,

Гармонии и Правды воплощенье.

И то, что мы посеяли вчера,

приходит к нам назавтра как отмщенье.

 

Но это и не кара, и не месть,

ниспосланные высшими Богами, –

мы в жизни заслужили то, что есть,

что мы содеяли своими же руками.

 

Над Мiром властвует единственный Закон

причинно-следственных нерасторжимых связей.

Закон суров и неподкупен он,

спасающий Вселенную от грязи.

 

Пусть человек безумен и кичлив,

и часто совестью своей торгует.

Какое благо – Космос справедлив!

И всем в итоге место указует.

 

Я тоже чую эту власть Творца

и силу неизбежного Закона.

Что мне при этом сила подлеца,

что мне при этом власть земного трона.

 

Иду на зов стиха и мудреца,

невидимой восторженной свирели,

заботу чуя Бога и Отца,

идущую от звёздной колыбели.

 

 

Зарево Иуды

 

… я узнал, что здесь, среди морей Олирны, в глубоком уединении, на пустынном острове находится теперь он. Свыше шестнадцати веков длился его путь сквозь страдалища. <…>

… нагромождение странных скал, вершины которых все наклонены в одну сторону. Вершины – острые, цвет скал – очень тёмный, местами чёрный. Но самого Иуду не видит в Олирне никто: видят по ночам только зарево его молитв над островом.

 

Д. Андреев

 

Ужели он, великий сей предатель,

живущий ныне «средь морей Олирны»,

был пощажён тобою, о Создатель,

и предаётся наслажденьям мирным?!

 

Но не судите, – сказано в Писанье.

И нам ли знать о том, как он наказан,

о том, как страшно это наказанье, –

ведь он веками быть один обязан.

 

И одиночеством на острове томимый,

средь мрачных скал, с вершинами, как пики,

живёт, никем на Свете нелюбимый.

И только скалы смотрят, будто лики.

 

А по ночам над островом, как чудо –

неведомое зарево клокочет –

то молится и молится Иуда,

о будущем прощении хлопочет.

 

Он совершает путь среди страдалищ.

Но сказывают, он ещё родится,

и средь божественно прекрасных капищ

его преображение случится.

 

От рук антихриста он примет казнь смиренно,

и станет мученической кончина.

Но преступленье будет искупленно,

коль устранится зла первопричина.

 

Но это всё произойдёт не скоро.

Когда и где? – О том никто не знает.

Пока он скрыт на острове от взора,

лишь зарево ночами полыхает.

 

 

***

 

Зачем рождаются Поэты?

И отчего печальны лица?

Они поют свои куплеты

и тайны знают, как провидцы.

 

Они живут на свете чисто,

приоткрывая покрывало

над самой сердцевиной истин

и кары не страшась нимало.

 

Среди невежд им так печально,

как чужаку средь иноверцев.

А кара им одна – молчанье,

навеки сомкнутое сердце.

 

 

Звёздные ритмы

 

И когда снизойдёт немота,

и уста мне закроют печатью –

я, конечно, уж буду не та,

не способная к рукопожатью,

 

не способная вымолвить стих,

улыбнуться вам больше не вправе.

Голос мой постепенно затих

на какой-то высокой октаве.

 

Предо мной теперь новый простор,

неизвестные вовсе высоты.

Но зато изменился мой взор,

и я слышу небесные ноты.

 

На земле я не знала о них,

это сложное переживанье.

Интересно: а как у других?

Что у них происходит в сознанье?

 

Посмотрю я на них с высоты,

всё мне здесь непривычно и ново.

Не боюсь я земной немоты.

я к другому, наверно, готова.

 

Звёздных ритмов здесь полон эфир –

зарифмованный рай настоящий!

Вот бы ими украсить наш мир –

вы на небо смотрите почаще.

 

Далеко мне до той немоты,

видно, здесь мной не всё ещё спето.

Я ещё с этим миром на «ты»,

значит, кто-то нуждается в этом.

 

 

Искушение

 

Мне страшно оттого, что я пишу легко.

Я, кажется, нашла секреты совершенства.

В моём шкафу – бутылочка «Клико»,

глотни стихи – запретное блаженство.

 

И опьяней от рифм. Я вся горю.

Наверное, огонь небесный рядом.

Я – тварное творение – творю,

и не смущаюсь под змеиным взглядом.

 

Меня сей искус не коснётся, нет,

я не войду во грех и не продамся –

за тридцать ли серебряных монет,

и на другую хитрость не поддамся.

 

И юность вечная мне вовсе не нужна,

и Фауста понятны мне капризы.

Хоть мне желанна Истина, – она

меня страшит, поскольку путь сей низок.

 

Легко добиться счастья без труда.

О, этот метод стар, если не вечен –

скажи лукавому на ухо тихо «да», –

и славою земной ты обеспечен.

 

Но нет – такая хитрая стезя

мне не нужна. Я – Божие созданье.

И мне грешить уж более нельзя,

и так я заслужила наказанье –

 

за всё, что было на земном пути

от сотворенья мира, от начала.

И дальше только с Богом мне идти.

Стихами всю дорогу я устлала.

 

И устелю ещё. Я так хочу.

Любая с ними радостна дорога.

Стихами – мыслю, говорю, молчу,

пишу, люблю, молюсь и верю в Бога.

 

И потому легко мое перо,

оно скользит, порхает над тетрадью.

Оно парит, как ангела крыло

над океанской величавой гладью.

 

И потому – изыди, сатана!

Ты видишь, – не нуждаюсь я в подмоге.

А если помощь будет мне нужна –

её найду легко. И только в Боге!

 

Я всё пьяней от рифм. Я вся горю.

Небесный Огнь вобрать в себя готова.

Я – тварное творение – творю

свою Вселенную, своё живое Слово!

 

....................................

 

Ты не нашел в моем шкафу «Клико»?

Какая разница, достань тогда «Мадеру».

Ведь главное, что я пишу легко,

и главное – я соблюдаю меру.

 

Налей. По полной рюмке. И до дна.

За те – открытые секреты совершенства.

И всё же, друг мой, истина – страшна

в том, что стихи – запретное блаженство.

 

И лучше их не трогать никому.

Творить – сие деяние, мы знаем,

принадлежит лишь Богу одному,

а мы лишь гениально подражаем.

 

 

***

 

Какой восторг – на свете жить

и восхищаться этим чудом!

И добрым людям посвятить

ажурных рукописей груду.

 

При этом верить всей душой,

что будут и везенья миги…

Что всё написанное мной

потом преобразится в книги.

 

 

Литература

 

Литература – храм на крови…

 

Ю.М.  Нагибин

 

Эти строфы наши грустные,

эти строки наши чистые,

ах, поэты златоустые

и прозаики речистые…

 

Всё, что только сердцем создано,

всё, испытанное шкурою –

я зову высокой Прозою,

истинной Литературою.

 

Всё, что на крови замешено,

балансируя на лезвии –

я зову святой, святейшею,

августейшею Поэзией.

 

Всяк оглядывает прошлое,

кто хотел дружить бы с Музою.

Что же сделал он хорошего

и не стал ли ей обузою?

 

Что за чудо – храм таинственный?

Сразу видно – не теперешний.

Для меня один – единственный,

на крови стоит всамделишной.

 

 

Любови древо

 

И вот земное бытиё

окончилось. Бессильно тело…

Теперь кому какое дело,

что ждёт его или её?

 

Как страшно жить и страшно знать,

что и твоя земная участь

вот так же – мучась иль не мучась

прервётся… Как не горевать.

 

Коль и понять-то не поймёшь

ни смысла вечного, ни цели.

Зачем живёшь ты, в самом деле,

куда потом с Земли уйдёшь?

 

Или останешься ты в ней

и сам потом землёю станешь?

Ах, друг, ты много ль понимаешь

в мудрёной круговерти сей?

 

Вот так и я – почти слепа,

почти глуха и бессловесна,

хотя уже от мыслей тесно,

но тайна жизни далека.

 

И лёжа в сумрачной земле,

ты не узнаешь всех несчастий,

ты не увидишь, как погаснет

и Солнце в наступившей мгле.

 

А может, атомы твои

вдруг станут атомами света

и разлетятся по планетам,

чтоб сеять семена любви.

 

И в Мироздании потом

вдруг вырастет Любови Древо –

оно есть плод того посева

семян на поле Мировом.

 

 

Мировая душа

 

О, я белая птица, поющая в звёздных высотах.

Оперение чёрное – это защита моя.

Я пою о любви. И в моих зарифмованных нотах

отразилась Душа. Мировая Душа бытия.

 

Я над миром под-лунным легко и свободно взмываю,

я в под-солнечном мире легко и свободно пою.

Коль устала Душа – не моя – та Душа – Мировая,

вместе с ней предаюсь размышлениям и забытью.

 

Но едва я услышу тревожно-щемящие ноты,

что несутся из Космоса в наш очарованный мир,

тотчас крылья мои оживают, предвидя работу,

поднимают меня и колеблют бездонный эфир.

 

И тогда я слагаю стихи, восхищаясь премного

тем могучим хоралом, звучащим в извечной тиши.

Я теперь понимаю: стихи – есть Дыхание Бога,

отраженье его, Мировой и Великой Души.

 

Я пою о любви. И в моих зарифмованных нотах

отразилась Душа. Мировая Душа бытия.

О, я белая птица, поющая в звёздных высотах.

Оперение чёрное – это защита моя.

 

 

***

 

Нет, нет, наш дух совсем не обеднел,

дающая рука не оскудела.

Мы просто в суете текущих дел

боимся высказать всё то, что наболело.

 

И только вечером, когда сгустится тьма,

и по портьерам пробегают чьи-то блики,

отходит вся дневная кутерьма,

и наступает час любимой книги.

 

Бегут минуты, и бегут века,

как белые загадочные птицы.

Глаза устали, затекла рука…

Но шелестят и шелестят страницы…

 

И мы в плену затейливых идей,

чужого вымысла, искусного сюжета.

О, кто ты, автор – гений иль злодей?

Как, наконец, ты выдумал всё это?

 

И кем ты был? И опыт твой каков?

А может, ты живёшь со мною рядом

на улице за несколько домов?

И может, мы не раз встречались взглядом?

 

О, мой читатель! Мой бесценный друг!

Мой Сотаинник, ты давно со мною!

Сей автор – я, прими из первых рук

мой новый труд – с сердечной теплотою!

 

Сейчас весна… Каштаны зацвели…

И воздух пахнет золотой пыльцою,

чтоб вечером остаться вновь могли

наедине, как прежде, мы с тобою.

 

Да, да, я рядом – здесь, сейчас,

моя душа буквально в каждой строчке.

И верю я, так будет много раз…

И капля крови, видишь, вместо точки…

 

 

Молчанье

 

Смотри, как пышны хризантемы

В сожжённом осенью саду –

Как будто лермонтовский Демон

Грустит в оранжевом аду…

 

Г. Иванов

 

Всё больше хочется молчать,

всё меньше – воздух сотрясать

пустой, никчёмной болтовнёй.

 

Познавший злую силу слов

скорее замолчать готов,

покуда он ещё живой.

 

А там, где грань миров зыбка, –

ничьи слова, ничья рука

уже не смогут нам помочь.

 

И окружит со всех сторон,

как пытка и ужасный сон,

нас злая-злая ночь.

 

И в той ночи шипят слова.

И Боже, – чья-то голова

беззвучно разевает рот.

 

А там ещё, ещё одна,

и ночь всё более темна,

как этот самый рот.

 

И тела нет у тех голов,

и с кончиков их языков

стекает мёртвая слюна.

 

И звук доносится пустой.

Так это сплетни, Боже мой!

И я средь них одна.

 

Я только слышу, как шипят

слова, похожие на яд,

никчёмные слова.

 

Так может, и моя слетит –

сюда – в оранжевый аид –

дурная голова?

 

За то, что много говорю,

и здесь бессмысленно сгорю,

как многие горят?

 

Ах, кто бы раньше подсказал?

Молчанье – вот мой идеал.

Ценней оно стократ

 

любых восторженных речей,

любых озвученных идей,

любых надменных слов.

 

Не верю больше я словам.

Мне страшно оказаться там,

во тьме, среди голов.

 

 

Полонез белых птиц

 

Мне приснились стихи,

как какие-то белые птицы,

что парили сейчас

надо мной в синей бездне небес.

Рифмы падали вниз,

у Земли начиная кружиться,

и слагались они

в небывалый ещё полонез.

 

Что за диво? Досель

я музыки такой не знавала.

Я пыталась проснуться –

но только никак не могла.

Осенило поздней –

то Вселенная знак подавала.

Слава Богу, что я

эти знаки её поняла.

 

Мир возвышенно чист,

только это не понято нами.

И взирают с Земли

миллиарды потерянных лиц.

Но я знаю, что там,

над клубящимися облаками

для чего-то звучит в вышине

полонез этих сказочных птиц.

 

И я слышу сквозь тьму,

сквозь дожди и туманы и морось,

как звучит и звучит

этот стройный и мощный хорал.

Что за диво – смотрю

на Земле появляется поросль,

прорастают стихи,

что мне Бог этой ночью послал.

 

Мир возвышенно чист,

эту истину я повторяю,

целомудрен и свят,

только многое путает бес.

Мне приснились стихи,

это были мне знаки, я знаю,

потому что доселе звучит

небывалый ещё полонез.

 

 

Рапсод

 

Скажи, что виделось тебе

в звериной тьме, кромешной тьме?

 

Скажи, что виделось тогда,

когда полночная звезда

 

взошла у нас над головой?

Что виделось тебе, друг мой?

 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 

Я расскажу тебе сама,

что виделось. Сгустилась тьма –

 

сначала – на какой-то миг.

Потом раздался… Нет, не крик, –

 

нежнейший стих… ночной катрен…

И тесен стал земной мой плен.

 

Я будто к небу вознеслась.

И закружилась. Понеслась.

 

Земля ушла куда-то вспять.

Я среди звёзд пошла гулять.

 

Но только что это вокруг?

Откуда этот чудный звук?

 

И тут я вижу миллион,

нет, – миллиард, – со всех сторон, –

 

изящных фраз, отдельных слов,

вполне законченных стихов.

 

Как здесь их много – видит Бог.

Вон, в стороне, летит эклог.

 

А вот парит – как он красив –

александрийский длинный стих.

 

Вдали мелькнул и вдруг пропал

великолепный мадригал.

 

Теперь я вижу триолет –

он так красив, что краше нет.

 

А фаблио кому знаком?

Старинный стих былых времён.

 

Я всё запомню. Я – рапсод.

Вдруг заискрился небосвод –

 

то засиял, как только смог,

сонетов царственный венок.

 

Баллада, стансы, дифирамб…

Ах, Боже мой, какой талант

 

был у Создателя сего!

То бишь, у Бога самого!

 

Так вот где царство всех стихов,

их истинный, небесный кров.

 

Не ведает пока их свет.

На то посредник есть – Поэт.

 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 

Вот так – меж небом и землёй

живёт всю жизнь – за годом год.

То на земле – вниз головой,

то в небесах – наоборот.

 

 

***

 

Ты прости меня, Мiр, за убогое непониманье,

за мою отчуждённость и холод, и недоброту,

за моё неуменье во всём видеть перст Мiрозданья,

проявление воли небес и гармонию, и красоту.

 

Ты прости меня, Мiр, я погрязла в материализме,

в самом низком и жалком, с которым я обречена.

Но я всё-таки знаю, что в Космосе множество жизней,

где проявлены тысячи видов, и жизнь на Земле не одна.

 

Как болит голова, как пульсирует жилка – до звона,

может, где-то сейчас в горних высях бушует война?

Но вокруг тишина, и не слышно ни жалоб, ни стона,

но тогда почему так болезненно давит она?

 

А земной наш мирок – частный случай Большого Творенья,

сколок Мiра, и опытный срез, а возможно, и эксперимент.

Кто же есть тогда я – странных атомов соединенье,

их случайный набор или, может быть, всё-таки нет?

 

Много ль значит на свете моё стихотворное слово?

И касается ли, хоть чуть-чуть Галактических Струн,

чтобы Музыка Сфер к нам лилась, становилась покровом,

оберегом небесным для всех – кто немолод иль юн.

 

Вот строфа замирает… но разве повисло молчанье?

Нет, звучит и звенит переливами сфер тишина.

В моём правом виске бьётся жилка, как пульс Мiрозданья,

и колеблет мой Дух та неслышная многим струна.

 

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование