У Серёжки убили бабушку… / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

У Серёжки убили бабушку… (повесть) Повесть

У Серёжки убили бабулю. Так сказала деревня, и он не усомнился. Мальчишка привык верить деревне, точнее, тем женщинам, которые заходили иногда к ним в дом и чьё мнение мама ежедневно приносила от колонки или из магазина. Когда помер Серёжкин отец, люди, заполнившие в день похорон двор и комнаты, говорили одно и то же: «Если б ночь была лунной, Васька остался бы жив». Мальчишке хотелось уточнить: почему бы папке не прийти домой засветло или даже не пить, когда на улице мороз, вьюжит и никто не чистит дороги? Но, во-первых, Серёжка догадался, что в этот день ему, как пострадавшей стороне, на которую все поглядывают с разной степенью жалости, правильнее будет молчать и не лезть к взрослым с разговорами. Он даже на младших сестёр и брата цыкал, если те забывались и начинали играть и шуметь. А во-вторых, про лунную ночь говорили едва ли не все, кто пришёл увозить на кладбище очередной деревенский труп, и Серёжке пришлось поверить в мудрость простого народа. С тех пор – а прошло почти два года – он всякий раз, едва стемнеет, проверял на небе наличие луны и с упрёком посматривал вверх, если над развалинами клуба поблёскивал вечный спутник Земли, на первый взгляд, такой безобидный и равнодушный. Впрочем, один раз он засомневался в своих астрономических обвинениях. Как-то они вместе с младшим, Мишкой, возвращались с горки, ещё разгорячённые и расхристанные, и Серёжка как мог посолиднее примерил к себе чужие слова:

– Если б не эта Луна, папка был бы живой…

И тут более вдумчивый Мишка, даже не догадываясь, что озадачит брата, кивнул и прибавил:

– Спасибо ей: теперь он мёртвый.

Васька, конечно, гонял семью. Пока не умер. Так было принято в деревне. Дед Тимофей, рассказывала бабуля, гонял её до своих шестидесяти пяти. Гонял бы ещё лет двадцать, да подарил их водке и отправился на кладбище, даже не успев отдохнуть на пенсии. У соседей через стенку тоже гоняли, и после криков-стуков оттуда едва слышно просачивался жалобный плач. У Павленок, что жили напротив, несмотря на новый железный забор, две машины и трактор во дворе, тоже случались приключения.

Дядя Витя целыми днями скупал молоко, ходил за собственным хозяйством, уезжал торговать, но раз в три-четыре месяца внутри него как будто перегорал какой-то предохранитель, он напивался и превращался в сильного, остервенелого зверя. Тут уж пряталась не только семья, но и все окрестности до самого перекрёстка, становившиеся зоной боевых действий. Тётя Лена отсылала детей к родственникам, уходила из дому сама, часто к ним, потому что когда-то была одноклассницей Серёжкиной мамы, тихо сидела и, бойкая в обычной жизни, переговаривалась только шёпотом, будто её голос мог быть услышан буянящим мужем и воспринят как сопротивление. Серёжка знал: тётя Лена ждёт, когда её супруг нашумится вволю и закончит какой-нибудь жестокой выходкой. Только тогда он резко успокаивался, надолго заваливался спать, и бес необузданности, тщетно потолкав храпящего мужика, уходил прочь. В последний раз дядя Витя застрелил собаку, которая, очевидно, посмела перечить хозяину. До этого он разбил телевизор, а попутно и окно, куда телевизор с позором вылетел. Дважды Павленко лупил соседей, дважды дрался с вызванным кем-нибудь участковым, но любимым занятием в такие периоды было у него поджигание своей техники – почти новой, ухоженной, такой, что завидовали все хозяйственные мужики в деревне. Потом он быстро всё восстанавливал. Быстро и дорого, как поясняла соседям тётя Лена. Один раз, правда, семья замешкалась: грузовичок пришлось сдать на металлолом и построить новый гараж, но обычно тётя Лена чутко улавливала момент развязки и выходила из укрытия вовремя. Зато после «побоищ» Серёжкин сосед становился молчаливым трудягой, у которого руки никогда не были свободны от руля, молотка или вил. Тогда, лунным вечером, Серёжка понял, что его младший брат находится в оппозиции к деревенскому обычаю, по которому мужик должен периодически воспитывать семью. Спорить не стал: Мишка жил своими убеждениями, несмотря на возраст. Не доказывать же, что у них был хороший отец.

Два года семья прожила мирно, всё так же с большим трудом решая главную деревенскую проблему – отсутствия денег. Богатых в селе не было. Даже глава администрации ходила пешком и в старом советском пальто – с песцовым воротником. Местный предприниматель, владелец двух магазинов, видевший наплыв посетителей лишь на Новый год и Пасху; отходники, работавшие где-нибудь на стройках, то срывавшие куш, то снова бедневшие; торговцы молоком и мясом, рвущие жилы на приличную машину и ремонт дома; педагоги; нелегальный сборщик металлолома и последний ветеран войны с хорошей пенсией – вот и весь средний класс Серёжкиной деревни. Остальные люди жили за счёт пособий, пенсий, домашнего хозяйства, летнего сбора ягод и грибов и Святого Духа. В последнее время даже воровство сошло на нет: красть было уже нечего, и блатной мир перестал назначать в деревне смотрящего, хотя кандидатов хватало: половина местных мужиков в старые добрые времена отсидела за покушения на совхозную собственность или пьяные драки. Однако Серёжкина семья из самых бедных была одной из беднейших. Бабушкина пенсия, детские и зарплата школьной технички, которую между родами получала мама, были в бюджете, как топор в пустом супе, – ни навара, ни гущи. Немного выручали с одеждой добрые люди – отцова сестра, живущая в городе, соседи и учителя, сослуживцы мамы, – которые отдавали то, что становилось маленьким для собственных детей. За всю свою пятнадцатилетнюю жизнь Серёжка помнил только две-три вещи, купленные конкретно для него. Всё остальное попадало в гардероб мальчишки после тщательных испытаний и проверок чужими плечами-ногами. Особенно выручало соседство. Та же тётя Лена, хорошо умевшая считать каждую копейку и с одержимостью предвыборного агитатора твердившая, что по рублику собирает дочкам на учёбу, Серёжкиной маме давать взаймы не отказывала, хотя хорошо знала, что у нас обещанного три года ждут. Действительно, иногда возврат долга затягивался и на полгода, и на год.

Впрочем, тётя Лена и вся её семья удивляли Серёжку вовсе не периодическими заскоками дяди Вити, а своего рода бунтом против естественных законов природы. Мальчишка точно знал, что если потратишь деньги, их не будет. Но соседка занимала им, иногда, возвращаясь из магазина и застав Серёжку на улице, могла сунуть булку хлеба: «Передай маме», будто о чём-то с ней договаривалась. Тётьленина Юлька, одноклассница Серёжки, требовавшая, чтобы сосед сопровождал её в школу и обратно – даром, что идти было километра полтора – то и дело совала мальчишке конфету или жевачку и, похоже, в её воспитание слово жадность вовсе не закладывалось. Сам дядя Витя, семейными деньгами и продуктами не распоряжавшийся, увидел прошлым летом, как Серёжкины малые восторженно гоняют по дороге старое колесо, достал с чердака сломанный велосипед и передал Сергею вместе с двумя порванными цепями, объяснив, как отремонтировать. Пацану оставалось только найти по друзьям пару клееных камер, и на речку пешком он уже не ходил. Старшая из сестёр, Валька, катается на том велике до сих пор. Однако при всех этих щедростях Павленки не беднели. Скорее наоборот. Этого Серёжка понять не мог. Когда очередной раз утекали денежные средства их семьи, и бабуле больше нечего было им дать, кроме пакетика крупы или сахара, жить приходилось на картошке и капусте, а нелюбимые малышнёй лепёшки на неделю-другую заменяли магазинный хлеб.

Но теперь, когда бабулю убили, будет ещё хуже. Деревенские, вскладчину похоронившие бывшую заслуженную доярку, увезли на кладбище не только её, но и пенсию, которая позволяла малым двигаться, улыбаться и подрастать. Не зная, чем утешить Серёжкину мать, женщины по нескольку раз повторяли ей, чтоб съездила в город за деньгами «на погребение», но по их тону Серёжка догадался: сумма такая, что мёртвому проще дойти до кладбища пешком и самому вырыть себе могилу. Вскользь упоминали ещё пенсию по потере кормильца, но оба папки в этой семье были случайные, неузаконенные.

Мелкий, противный ноябрьский дождик не сочувствовал мальчишке, бредущему по обесцвеченным улицам города. Серёжка понимал, что ещё полчаса, и его куртка промокнет. Придётся возвращаться в общагу. Он мог бы задержаться дома после похорон, но там сменилась хозяйка: вместо напившейся с горя матери, все комнаты заполнила холодная, прозрачная тоска, и Серёжка решил вернуться в училище. Валька пообещала накормить малых ужином, присмотреть за спящей мамой, и он уехал. Сестра вообще держалась очень храбро, будто решила, что теперь она бабуля семьи и берёт на себя половину всех забот, но Серёжку это не убедило: она была двенадцатилетней девчонкой, которая могла, засмотревшись в телевизор, не заметить, например, как самая младшая, Светка, открыла дверь и выползла во двор. Тётя Оля, главная в селе, прямо на кладбище сунула Серёжке тысячу – «от администрации и депутатов» – на учёбу, чтобы «не бросал и получал профессию», но он, давая Вальке прощальные наставления, не выдержал и прибавил к наставлениям деньги.

Как красиво тётя Оля, Ольга Семёновна Мовчун, говорила о бабуле! Серёжка даже улыбнулся сквозь дождик, вспоминая, и спрятал улыбку от редких прохожих в сырой воротник. Ничего нового он не услышал: что-то упоминала прежде сама бабуля, что-то рассказывала мама, которой совхозная пора вспоминалась золотым временем. Просто в этом пятиминутном траурном митинге собрались воедино все осколки прошлого и прозвучали торжественным итогом жизни: орден Трудовой Славы, две поездки на ВДНХ, соцсоревнования… Некоторых тётьлениных слов Серёжка не понимал, но он ясно увидел на лицах хоронивших удивление. Удивление не от незнакомой информации. Другое. Будто все деревенские разом подумали: «Вот какими достойными людьми мы были, не стыдно помереть. И куда всё ушло?..» А через пару минут циничные копачи, для которых похороны интересны не процессом, а результатом – выпивкой и хорошей едой – начали большими глыбами сталкивать в яму раскисшую осеннюю глину, закапывая и гроб, и бабушкину пенсию, и советское прошлое.

Теперь и у Серёжки появилось прошлое. То, что отец не всегда пьёт, иногда находит работу и приносит кое-какие деньги, а в свободное время снабжает семью рыбой, пацан понял только после первых похорон. Теперь, после вторых, он боялся осознавать, что слабый, больной пожилой человек не только не допускал, чтобы внуки голодали или ходили раздетыми-разутыми, но всегда скапливал им денег на уголь и на подготовку к школе Серёжки, Вальки и Таньки. Будущее второй раз становилось хуже. Скоро будет третий. В училище… колледже, как говорили преподаватели, учёба у Серёжки не заладилась. Когда в июне мать сказала, что в десятом классе учёба трудная, не для его мозгов, а лучше поехать в город и бесплатно да ещё с социальной стипендией получать профессию, он сразу же согласился. Только вскоре оказалось, что мозги его в самом деле никудышные. Как Серёжка ни старался, но физика, математика и ещё куча предметов, включая специальные, оказались не по силам. Даже английский с физкультурой. Хорошо ещё англичанка попалась добрая, ставила тройки за мычанье и блеянье, засчитывая их как нерусские звуки. Более-менее у него получалось только с литературой и ОБЖ. Но Толстой с Пушкиным не были электриками и в будущей работе помощи не окажут. «Наследственность», – приговорила бабуля, когда Серёжка пересдавал экзамен за девятый класс, но он так и не понял, какая разница между его родителями и дядь Витей и тёть Леной, папой и мамой отличницы Юльки.

Серёжка, по третьему разу вспоминая во всех подробностях сегодняшние похороны, подумал о малышне и, как мокрую собаку, которая вот-вот начнёт трясти шерстью, прогнал от себя холодную мысль о том, что мать может начать пить уже серьёзно, а не по вдохновению, как было при бабуле. Тогда-то его учёбе точно конец, без всяких. Придётся летом горбатиться на чужих огородах, а зимой колоть старушкам дрова. И почему людям не платят пособия по потере бабушек? У Серёжки сразу трое одноклассников жили у бабушек, в то время как родители пытались устроиться где-то в городах и курсировали по временным квартирам и временным работам. Что будет, если эти старушки тоже помрут? Вон дядя Коля, сосед, работал где-то на стройке, купил машину, а потом вернулся в деревню и уже с год из всех сил пытается допить свою жизненную норму. Тёть Катя так и кричит ему на всю улицу:

– Хоть бы ты уже всю её выжрал и сдох, чёрт!

Серёжкины мысли совпали с реальностью: трое парней лет двадцати вышли из магазина под дождь, и у одного из них порвался чёрный пакет. Двухлитровые пивные бутылки покатились в лужи, одна, самая ловкая, исчезла под машиной. Парни начали шумно собирать своё добро, розовощёко и самоуверенно смеясь друг над другом. Все они были крепко сбитыми, одетыми в лёгкие курточки, и Серёжка, остановившись напротив, завистливо смотрел, как взбунтовавшиеся бутылки возвращались к сильным хозяевам и те, наплевав на погоду, нырнули в сухую и тёплую машину. «Крутая тачка», – привычно и без мысли сказал про себя Серёжка. Парни ему понравились. Он тоже хотел быть крепким, уверенным в себе, с деньгами в кармане, а лучше в кожаном бумажнике, как у Женьки, однокурсника, и – главное – обутым во что-нибудь более надёжное, чем это клеймо бедности – тряпочные спортивные тапочки, которые совсем не вписывались ни в ноябрь, ни в дождь, ни даже в ветер, который носился где-то по миру, нашёл гадкое место – этот город – и решил помучить здесь людей, деревья и вывески.

Ноги замерзали, но в общагу всё равно не хотелось. У соседей по комнате – традиционный вечерний сон, из-за стены пытают весь этаж одной и той же музыкой в стиле «долбимся о шкаф», за другой стенкой нюхают клей и заставляют себя громко хохотать. Оттуда, едва просочишься к себе в комнату, тут же припрётся Большой Вован, имеющий какое-то собачье чутьё, и начнёт наезжать типа «Малой, айда к нам, потащимся, чё ты народ избегаешь…» «Малой…» Большой Вован называет так почти всех, в том числе Серёжку, несмотря на его сто семьдесят сантиметров. Сам Вован, входя в комнаты, пригибается, но подаренные природой здоровье и богатырскую комплекцию старательно уничтожает и ничего не может сделать с «музыкантами» из 208-й, отмороженными пацанами, о родине которых, Демидовке, знали только, что «там своя власть, и даже мусора не могут туда доехать». Только и придумал, едва послышится нерусский рэп, мстить им шуткой: «Оба, снова пыточная заработала. В натуре, я когда-нибудь им…»

В общежитии колледжа селились такие же деревенские недоучки, как и Серёжка, так что в плане жизненного опыта он не приобрёл ничего. Просто поменял место ночлега. Даже преподаватели здесь были какие-то свои, домашние и, как его прежние школьные учителя, смотрели на подопечных с жалостью и учиться не заставляли, а уговаривали. Да и сам учебный городок располагался на окраине, словно не решил, к чему он больше относится – к городу или району. Местные тоже поступали к колледж, их было, наверное, до половины от всех студентов, но многие прогуливали, занимались какими-то важными делами, и после торжественной линейки Серёжка не видел треть группы.

Теперь надо идти туда – километров пять по заболоченным улицам, – промёрзнуть насквозь от гадкого ветра, без которого дождик просто стекал с козырька кепки и особо не досаждал, а потом объясняться перед каждым, почему не воспользовался отмазкой в виде похорон и не прогулял дня три. Серёжка стоял в углублении перед дверью обувного магазина, как актёр пантомимы делал вид, что собирается войти, а сам размышлял, не купить ли ему какую-нибудь булочку в торговом центре напротив, богатом на пиво и прочие продукты. Он бывал там уже один раз, ещё в сентябре, когда они крикливой общаговской толпой отправились на городские танцы. Все были первокурсниками, все впервые шли по городу как свои, а не приезжие, и Большой Вован, утверждая авторитет, вдруг остановился у этих широких ступенек, покрытых мягким зелёным ковриком, и тоном командира сказал:

– Идём брать коньяк за штуку баксов!

Серёжка недоверчиво засмеялся вместе со всеми, но оказалось, что самогон в деревне не самая дорогая на свете жидкость. Они выстроились у длинного стеллажа с бутылками, опасаясь даже близко подходить к красивым этикеткам, коробкам и нереальным цифрам на жёлтых ценниках. Но Вован не стеснялся, и трудно было поверить, что он ничего не собирался покупать. Шутник громко прочитывал всю бутылочную информацию, советовался с приятелями, поднимал бутылки вверх, к свету, и убедительно повторял:

– Короче, нам надо три приличных пузыря! Не чё попало, а серьёзный напиток!

Охрана, конечно же, обратила внимание на шоу, но это был плюгавенький мужичок лет пятидесяти, и его тёмно-синяя форма выглядела куда более воинственно, чем её носитель. Пацанам самим стало неудобно, и они увели продолжавшего куражиться предводителя.

Сейчас Серёжке вдруг захотелось по-музейному тихо побродить среди продуктовых шедевров, узнать, какая ещё еда водится на свете, а чтоб никто не подумал, что он просто шляется и прячется от дождя, солидно взять корзину и положить туда красивую пахучую булочку. Сколько она будет стоить? Если рублей двадцать, то это многовато, можно обойтись. Но перед возвращением в общагу ему обязательно надо где-то погреться. Эх, когда-нибудь он начнёт работать, накупит в этом магазине целую сумку всяких вкусностей и привезёт всё это в деревню своим малышам. То-то будет праздник!

Пора было что-то решать: холодные капли дождя начали кристаллизоваться, и новорождённые снежинки, как маленькие, злые ведьмочки, влетали под козырёк и кусали лицо мальчишки.

Серёжка подумал, что он слишком долго готовится покупать обувь, но не успел сделать шагу с крыльца магазина, как увидел странного пацана в серой ветровке с капюшоном, закрывающим всю голову. Сразу было видно, что парнишка решает две противоположные задачи: внимательно озирает окрестности и старается скрывать лицо. Он не заметил Серёжку, а других людей в это время на улице не оказалось, пристально оглядел пустые салоны трёх стоявших у торгового центра автомобилей, вытащил из-за пояса какой-то баллончик и, подскочив на выступ цоколя, дал яркую струю краски в камеру слежения. Серёжка даже и не приметил такой хитрой аппаратуры над входом, заблестевшей теперь оранжевым пятном на фоне белой стены. Он успел только начать удивляться, а странный пацан уже юркнул в проём между зданиями и исчез. Надо было уходить: ни свидетелем, ни соучастником Серёжке становиться не хотелось. Представляя, что сейчас налетят трезвонящие патрульные машины и оцепят место преступления, он сделал два шага по крыльцу, но приостановился: большой чёрный джип подруливал к магазину прямо посреди улицы. Вряд ли Серёжка стал бы мокрее, чем был, но сработал инстинкт, и он вежливо проследил, как широкие колёса разбрасывают в стороны грязную реку, успев даже рассмотреть нерусские буквы на резине. Дорогая машина остановилась у торгового центра, но парень понял это только по стуку дверцы за спиной. Природная банда из дождя, ветра и холода снова набросилась на него, облепила своими влажными, колючими щупальцами и принудила сжаться, как вдруг звяканье стекла пробилось сквозь шум непогоды и заставило посмотреть назад. Он только-только успел сделать вывод, что уничтоженная видеокамера – простое хулиганство, а тут пришлось реагировать на куда более странные вещи: под джипом разгорался огонь, а с самим Серёжкой почти поравнялся ещё один субъект в такой же шпионской ветровке. Он был немного выше первого, шёл быстро, но не срывался на бег и, низко склонив голову, явно уносил ноги от происшествия.

– Сваливай, дурак, – как-то глухо буркнул он Серёжке, словно хотел скрыть под капюшоном даже голос.

Но деревенский житель не смог быстро оторваться от картины поедания огнём дорогой, блестящей иномарки. Омываемый дождём внедорожник смолянился сверху чистой краской и всё больше расцвечивался от земли красно-жёлтыми пятнами огня. Зрелище было жутким и красивым. Вдруг что-то щёлкнуло в машине, и у Серёжки ёкнуло: «Повяжут!» Он быстро убедился, что пока его никто не видит, успел заметить тёмный капюшон, нырнувший в какой-то подъезд и, доверяя тому, что местный лучше знает, как скрыться, побежал следом.

Дверь четырёхэтажки, сильно разбитая и облезлая, крепилась тугой пружиной, и Серёжка порвал карман. Но всё его внимание теперь бежало впереди, и глаза успели уловить шевельнувшуюся дверь подвала. Не раздумывая, всё более охватываемый страхом быть арестованным, он сбежал вниз и прошмыгнул внутрь. Так и есть: метрах в двадцати велись какие-то строительные работы, и в стене подвала светился широкий проём по ту сторону здания. Секунда – и Серёжка уже наверху. Опять капюшон, теперь уже среди разномастных гаражей, беспорядочно заполнявших пустырь. Вера в поджигателя укрепилась, а опасения из области чувств перешли в разум. «Гад, чуть не подставил меня… Пусть выводит теперь… По кумполу бы ему настучать…»

Через минуту капюшон и Серёжка пересекли маленькую улочку и снова оказались во внутреннем дворе многоэтажек. Безлюдно. Только мужчина лет тридцати пяти под зонтиком прогуливал собаку, но пацанами он не заинтересовался. Спортивная площадка. Трансформаторная будка, исписанная именами и пожеланиями. Снова гаражи. И – подножка. Он еле устоял на ногах, ткнувшись в бочку-двухсотлитровку и обняв её широкие бока, будто приходился ей родственником. С двух сторон, отрезая путь к отступлению или бегству, стояли оба капюшона, теперь – приоткрыв лица наполовину.

– Куда идём? – поинтересовался задний, и Серёжка, узнав красильщика, посмотрел на его поясницу: выбросил пацан свой опасный баллончик или всё ещё носит, как пистолет, за поясом.

– Он меня от самого места ведёт! – возмутился поджигатель. – Хочет заработать, урод!..

– Стукачок? – уточнил первый.

Обвинение не оскорбило Серёжку, а скорее удивило. Стучать он точно бы не пошёл. По той простой причине, что полиция была ему совсем чужой и не ассоциировалась со словами правда и справедливость. Иногда к кому-нибудь из деревенских приезжали «менты» и забирали с собой, и Серёжка, обсуждая со сверстниками явление «УАЗика» под чьим-то двором, не предполагал, что дядя в форме, может быть, лучше и порядочнее того, кого он увозил. Просто этот дядя приезжал из чужой земли, возвращался туда же и потому был почти инопланетянином. Совсем другие чувства вызывал тот, кто «попал». Это был свой, знакомый человек, и теперь его было жалко.

– Хлопцы, я не при делах. Чисто сваливал подальше от вашей замуты, чтоб не загребли, и всё.

– «Хлопцы»… – со смешком повторил меньший. – Ты что, с Украины?.. Или деревенский?

– Деревенский.

– Откуда?

Серёжка решил, что знает о бандитах гораздо больше, чем они о нём, и для мирного исхода разговора лучше уравнять позиции. Он назвал родное село.

– Под торговым центром что делал? – спросил высокий. – Машину хотел угнать?

– Точно! – засмеялся его приятель. – Деревенских тёлок катать!

– Просто… гулял. Я только с похорон приехал. Бабу… Бабушка умерла. А здесь учусь. В фазанке.

Серёжка чуть не сказал «бабуля», успев догадаться, что его опять осмеют. Но реакция «капюшонов» оказалась совсем иной.

– Прости, братишка. Тебе и без того тошно, а тут ещё испугался, что схватят, – высокий подошёл ближе и вроде как захотел похлопать по плечу, но сдержался. – Ты вот что: исчезай отсюда и забудь про нас. Дела мы ведём серьёзные, и нас не только двое.

– Нас много… А сколько – не твоё дело, – пригрозил второй.

– Да, нас порядочно. Так что донесёшь – другие отомстят. И тебе, и твоим родственникам.

– На фига мне доносить?.. – обрадовался Серёжка тому, что легко отделался от ребят, способных на такие рискованные поступки. – Вы ж неспроста это… Ну, наверное, чёрт накосячил, а вы его поучили…

Высокий, забыв про маскировку, показал из-под капюшона глаза, и, несмотря на то, что между его взглядом и Серёжкиным беспрерывно пролетали сотни капелек мелкого дождя, деревенский понял: эти два городских налётчика не сделают ему ничего плохого.

– Тут много кто накосячил… – высокий посмотрел вопросительно на напарника. – А ты никому не хотел бы отомстить?

– За что?

– Да хотя бы за свои дешёвые тапочки, с которых уже надо воду выливать, – усмехнулся красильщик и тоже приблизился к Серёжке, оставив всё-таки между ними один шаг.

Капюшоны ещё раз переглянулись и вдруг разом набросились на Серёжку с вопросами да так, что ему проще было отбиться руками, чем ответами.

– Живёшь в деревне бедно?!

– Ну, да. Небогато, конечно…

– Братья-сёстры есть?!

– Пятеро. Малые ещё.

– Мать – доярка, отец – тракторист?!

– Отец… родной давно уехал. Другой умер.

– Мать?!

– Не работает пока.

– Живёте на пособия?!

– Ну, да. Детские.

– Бабушка отчего умерла?! Скорая не приехала?!

– Не, скорую вообще не вызывали… Расстроилась сильно. Ей пришла квитанция на двадцать тысяч за свет, а пенсия – девять тысяч.

– Разбирались?!

– Да не смогли дозвониться, потом выходные. У неё и так сердце прихватывало. Вот и умерла ночью… А в воскресенье Валька пришла утром, а уже всё, холодная.

– С квитанцией разбирались?! В суд подали?!

– Зачем? Наши говорят: теперь долг спишут.

– В суд – за убийство бабушки?!

– А-а… Поздно, её уже не воскресишь.

– Простишь им убитую бабушку?!

– Да не могло быть двадцать тысяч… Она даже телевизор редко смотрела. А воровать свет теперь облом: у нас изолированный кабель повесили. Бабуля такой фигнёй и не страдала. Нет, видать ошибка…

– Эта ошибка убила твоего родного человека, и тебе всё равно?!

– Она могла ещё лет пятнадцать жить и помогать твоей матери растить малышей!

– Могла… Зря она так расстроилась.

– Ладно: бабушка! Ты почему в фазанке учишься?!

– Да я в десятый класс сам не захотел…

– А в университет?! Сейчас все учатся в университетах!

– Куда мне…

Серёжку стала настораживать словесная атака, мало похожая на разговор. К тому же его ноги совсем утонули в грязной жиже, и он начал дрожать от холода. Но странные пацаны не унимались и упорно хотели его в чём-то убедить.

– Ты нормальный парнишка, любишь семью, честно учишься на рабочую профессию. Почему бы тебе не одеться поприличнее: в кожаные ботинки, нормальную куртку?!

– Иметь зонтик?!

– А ещё лучше ездить на своей машине и не бродить пешком!

– Хм, машина… Откуда у меня столько бабла?.. Да мне и по возрасту ещё рано…

– Рано?! В этом городе около трёхсот молодых людей ездят без прав, из них минимум двадцать – нашего с тобой возраста!.. Видел джип, который… которого больше нет?! Лапусенко Павел, шестнадцать лет, сын владельца управляющей компании «Жилбылсервис», ездил на нём почти каждый вечер с девочками, и никакие дэпээсники их не останавливали! Номер не запомнил?!

– Три девятки.

– Глазастый! У них у всех такие номера! Элита!

Серёжка не понял, у кого «у них», зато решил, что догадался о причинах поджога.

– Что, чужих девок заманивал? – осторожно спросил он.

– Это не девки, это шлюхи! – оборвал красильщик. – Просто ты такой же человек, имеешь права и на университет, и на машину, и на приличные деньги для братишек-сестрёнок.

– Братишка один. А то сёстры…

– Ну, ты дубовый! – высокий покачал головой, и «допрос» прекратился.

– Да въехал я. Вы типа восстановили справедливость.

Капюшоны переглянулись резко увеличившимися глазами.

– Так-так?

– Ясно: «одним всё, другим ничего». У нас в общаге тоже пацаны такую тему базарят. Типа козлы те, у кого папеньки с баблом, кто на крутых тачках гоняет и имеет всё, что хочет, а ментовские их отмазывают, если надо. Только чё толку, что вы джипарь приговорили? Новый купят. Да у них в гараже таких ещё пять.

– Нет, только «Фольксваген» 2009-го года, записанный на жену. Есть ещё снегоход почти новый, дом в Черногории, на побережье. С катером.

– Откуда ты знаешь? – Серёжка посмотрел высокому в глаза, проверяя, не шутят ли над ним.

– Вот что, наш деревенский представитель. И мы начинаем промокать, и тебя уже вместе с обувью пора выжимать. У нас тут неподалёку есть одно местечко, где можно обсохнуть и попить чайку. Ты как?

– Да хорошо бы…

– Только одно условие. Сначала подумай, потом говори. Нам нужна гарантия, что ты нас не сдашь жандармам.

– Кому?

– Полиции, короче. Ты должен дать нам кого-то в заложники. Не в прямом смысле, а… сказать, кто тебе больше всего дорог и где этого человека найти. Тогда мы будем уверены, что ты, опасаясь за этого человека, не донесёшь на нас. Мы тоже так делали… перед своими соратниками.

– Я въехал. Гарантия. Ну, деревню мою уже знаете. Улица Советская, 11. Мать, братишка, сёстры. Им прятаться некуда, так что мне не резон вас сдавать.

– Паспорт есть?

Серёжка достал из кармана, потом из целлофанового пакета свой главный документ так, чтобы не намочить, показал.

– Минуточку… – высокий вынул мобильник, с кем-то созвонился и пересказал всё, что узнал про нового знакомого.

– Порядок. Тебя проверят. Теперь идём.

И они быстрым шагом двинулись по узкой межгаражной дороге, пряча головы в плечи и склоняя лица от разозлённого кем-то ветра. Погода, будто ожидая окончания разговора или просто сомневаясь в выборе, наконец, решилась в пользу зимы, и вместо дождя густо посыпал снег. Видимость резко сжалась метров до двадцати, так что преследований можно было не опасаться.

Минут через пять они подошли к закрытой территории какой-то фирмы, огляделись, завернули железную сетку ограждения набок, открыв потайной лаз, и всунулись внутрь. Пройдя немного, поприветствовали большого, дряхлого охранника-пса, который с интересом поглядывал на знакомых из будки и думал о том, что в такую погоду даже злая собака не выгоняет на улицу человека. Ещё немного по свежехрустящему снегу, быстро прикрывавшему серость осенней земли, и подростки вошли в длинный, высокий гараж со старенькими машинами связи, о чём Серёжка прочитал на дверцах. Его спутники больше не таились и с облегчением сбросили капюшоны. Высокий стал парнем с крупным белым лицом, прямым взглядом и короткими тёмно-русыми волосами. Он не удержался и ещё раз торжественно спросил, уверен ли Серёжка в своём решении.

– Да ладно ты, поздно уже исправлять, – урезонил его спутник, который оказался почти такого же роста, когда выпрямился, откинул капюшон и, согреваясь, поводил крупными плечами. Он был слегка кучеряв, слегка смугл и темноволос, с правильными чертами лица голливудского актёра.

– Хочешь – не хочешь, а теперь мы повязаны… Кровью! – нарочито зловеще прибавил он, сощурившись на новенького.

– Пошли! – предложили оба и повели гостя в дальний угол, который занимала большая бытовая комната, сбитая из каких-то щитов, с дверью, напомнившей Серёжке своей пружиной ту, которую он первой открыл в новый мир, убегая от пожара.

Внутри тускло горели две лампочки, слабо освещавшие вешалки с рабочей одеждой, лавки и столы, сдвинутые к стенам. Их встречали, и, так как нужно было подняться по высокой ступеньке, в первую секунду Серёжке показалось, что это взрослый, какой-нибудь сторож. Мальчишка и так, следуя за парочкой мстителей, не верил до конца, что им можно свободно передвигаться по частной земле, входить в гараж с машинами: настрой на убегать и прятаться всё ещё довлел над ним из-за сильного впечатления у торгового центра. Да и подавленность, внушённая похоронами, тоже сказывалась. Потому, когда встречавший резко и грубо заговорил, Серёжка застыл в напряжении.

– Стоять! Пароль?!

– Отъедь!

– Пароль: ржавая сосиска!

– Ну, как всё прошло?

Вторая фраза была произнесена приятным девичьим голосом, и Серёжка уже спокойнее втиснулся в комнату, где, судя по тёплому воздуху, исправно работали батареи и после улицы показалось очень уютно.

– Маша, всё потом! Живы, как видишь!

Черноволосый был любезнее:

– Ты, хозяйка, сначала накорми-напои, потом расспрашивай.

– Может, ещё спать уложить?

– Заметь: ты предложила.

Девушка и сама видела, что её друзья промокли и замёрзли, потому быстро и молча пошла с ними в противоположный угол комнаты и начала распоряжаться. Сырая одежда, а с Серёжки и обувь тут же переместились на батареи. Из симпатичного бордового чайника полился кипяток в три большие – мужские – кружки. Девушка раскидала чайные пакетики, высыпала в глубокую тарелку кулёк печенья и сочувственно скомандовала:

– Пейте скорее, а то заболеете!

Серёжка растаял после первого глотка. Он не был изнеженным. Дома – в работе, игре – часто промерзал, в том числе из-за худой одежды; на весенней рыбалке или, готовя дрова в приречных кустах, промачивал обувь и потому сейчас, в тёплом помещении, моментально согрелся и, жуя дорогие, вкусные печенюшки, осторожно, чтобы не сёрбать, запивая их жасминным чаем, он не проклинал погоду, как недавние спутники по мокрому городу, а украдкой разглядывал «хозяйку».

Девушка, скорее всего их возраста, была одета в тёплый спортивный костюм и короткую коричневую куртку. Её темноватые волосы, густые и мягкие, были небрежно скручены в кокетливую косичку и брошены на плечо. Лица девушки Серёжка почти не видел: она сидела в углу и подпирала щёки ладонями, наблюдая по очереди за обоими мёрзлыми преступниками, к которым, похоже, относилась с большой нежностью. Серёжка внутренне вздохнул от того, что как всегда он никого не интересует, но всё же ему нравилось в этой компании. Во-первых, это лучше, чем нудный вечер в общаге, где он того и гляди сделается наркоманом, а из развлечений на сон грядущий – только игра в карты. Во-вторых, эти местные вызывали восхищение – тем, что больше него имели в жизни, ещё большего желали и вели себя так уверенно, что хотелось просто довериться и молча подчиняться. И ещё он подумал, что если сдружится с ними, то и сам приобретёт что-то очень существенное. Не может он оставаться простым деревенским пацаном в дешёвой изношенной обуви рядом с людьми, которые легко уничтожают дотла дорогущую тачку большого начальника. Таких даже в этом огромном городе мало. Это точно.

Была в этой необычной компании ещё одна привлекательная сторона, которую Серёжка и не начинал осознавать. Девушка. Она не могла не понравиться. Небедно одета и в то же время бандитскими методами борется за справедливость. Серёжка знал, что такое романтика. Книги и кино о сильных героях и их достойных подругах, перед железной волей которых склоняются все миры – и реальный, и мистический – ему нравились. Но тут что-то киношное вдруг вклинивается в реальную жизнь, его жизнь…

Возобновившийся разговор привлёк внимание парня.

– Поздравляю, – громко сказал высокий, допив чай. – Наша боевая группа отлично провела операцию. Только не вздумайте бежать давать интервью. Пусть это звучит высокопарно: мы работаем не ради личной славы и не ради понтов в сети. Мы спасаем страну.

– Да уж, пока зазнаваться не от чего. Подумаешь, колёса какого-то коммунальщика.

– Нет, мальчишки, вы – молодцы! Я вас расцелую.

Девушка встала из тени, и Серёжка отметил, что она действительно красива, а белая футболка, облегавшая нижнюю часть шеи, делала незнакомку какой-то нарядной и мягкой.

Она чмокнула приятелей, которые посветились самодовольными улыбками «знай наших», и велела рассказывать «всё».

– Или… – Серёжка встретился с её тёплым, игривым взглядом.

– Нет, – ответил высокий. – От него нечего скрывать. Он единственный, кто видел, как мы работали. И это прокол.

Девушка наконец-то посмотрела на Серёжку с интересом, и он чуть задумался, чтобы удачно ответить им на вопрос «где ты прятался?»

– Я заходил в магазин напротив этого торгового центра, а тут ты с баллончиком…

– Оба, он и тебя срисовал!

– Напротив – это в обувной что ли?.. Точно-точно, есть там углубление перед дверью…

– Будет нам урок. Плохо изучили место.

– Кстати, про обувной… – красильщик резко поднялся и пошёл к двери.

– Ты куда? Видеокамеру отмывать? – засмеялась девушка, но её друг только отмахнулся: «Я скоро», и вышел в гараж.

– Скажи, – уже серьёзно спросила она гостя, – раз ты оказался там раньше, чем они: их никто больше не видел?

Серёжка побоялся обмануть такую девушку и вспоминал минуты две.

– Только если из окон вторых этажей и повыше. С улицы, из магазинов – никто. Точно.

– Сверху – это понятно. Кстати, Маш, не забудь сжечь ветровки.

– Не забуду… Его тоже сжечь, как ненужного свидетеля?

Серёжка сначала вздрогнул и только потом понял, что это шутка. Парочка засмеялась. Он тоже. И все трое просмеялись гораздо дольше, чем шутка того заслуживала, стряхивая со смехом напряжение, тревоги, проблемы дня. Они несколько раз посматривали друг на друга, повторяли Машины слова и снова усмехались.

– Наливай-ка, добрая хозяйка, ещё чайку. Сегодня у нас две удачи: и задуманное осуществили, и нового человека в нашу группу вовлекли. Кстати, забудь с нами своё настоящее имя. И я забуду. У нас никаких имён. В смысле, настоящих. Только подпольные клички. Быстро придумывай себе новое имя. Я Гершуни, наш друг – Борис, она – Мария. В честь Марии Спиридоновой. Слыхал о такой?.. Нет?.. И о Гершуни и Борисе Савинкове, конечно, тоже не слышал?.. Маша, нам надо всё подробно объяснить хлопцу. Поможешь мне?

– Я думала, он уже всё знает.

– Не переживай: этот нам подходит. Потенциал – что надо: деревня, бедность, многодетная семья, сирота… фазанка. Ещё и бабушку сегодня похоронил. Жертву бюрократической системы, между прочим.

– Сочувствую.

Серёжка снова встретился с глазами девушки, теперь ласковыми, словно та приходилась ему сестрой, и кивнул спасибо. Она же включила лежавший на краю стола планшет, которого Серёжка и не заметил, и начала водить пальцем. Гершуни отставил кружку и торопливо заговорил. Опять тем тоном, которым задавал вопросы за гаражами.

– Наша беда в том, что мы многого не знаем и не хотим знать, хотя вот – загляни в интернет, и вся реальная жизнь как на ладони. Но люди тупо выбирают одну и ту же власть, которая их грабит и унижает, и верит не фактам, а вранью по телевизору, будто у нас всё хорошо…

– Начнём с самого простого. У вас в деревенских домах есть вода, газ, канализация?

– Нет, конечно.

– Видала, Маш: «конечно»?.. Ему, блин, пятнадцать лет, а он уже смирился с кочевым образом жизни. С тем, что его сестрёнки бегают в конец огорода в туалет. Зимой, в темноте. В дождь… Воду руками носите?

– Привозим.

– Ах, да: на тачках. Видел-видел. Братишка, такого уже нигде в мире нет. Только в самых отсталых странах. Но не в стране, которая на пятом месте в мире по ВВП и входит в тройку по добыче газа и нефти.

– Идём дальше, – Гершуни отодвинул свою бывшую кружку сантиметров на десять, будто не хватало пространства для разговора. – Ты знаешь, что наша власть за последние годы подарила 112000000000 долгов другим странам. В рублях это триллионы. На эти деньги можно было построить сотни тысяч новых квартир или домов. С водопроводом, газом и канализацией.

– Зачем подарила-то?

– Как зачем? Нам эти деньги не нужны. Они лишние. Твоей семье не нужны. Десять миллиардов списали Вьетнаму. Что, Вьетнам не смог бы отдать? Преуспевающая, быстро богатеющая страна. Отдали бы постепенно. Тридцать миллиардов списали Кубе. Ладно, Куба бедная. А почему она не дала России взамен километров пятьдесят своего золотого побережья? Наши бизнесмены построили бы там санатории. Ты бы съездил бесплатно. Слетал. Я тоже не отказался бы. Да просто, бизнесмены платили бы за использование пляжей налоги, и государство получало хоть какие-то деньги. Можно было немного увеличить детские пособия, а то их только на один подгузник в месяц и хватает. Ну что, Маша?

– Смотри. Да ты эти цифры наизусть знаешь.

– Знаю. Нам историк их каждый день приводит на уроках.

– А у нас математичка всегда возмущается жизнью. Цифр она не знает, просто сравнивает свои возможности сейчас и тогда, при Советской власти.

– Тогда тоже воровали.

– Но без девяти нулей.

– Тогда и ценники были без нулей… Вот смотри сюда… Блин, мы не решили, как будем тебя называть. Может, Азефом?

– Похоже на собачье…

– Только не говори нам своё погоняло по фазанке. У вас там полублатные отношения. Филиал зоны.

– Можно: Серый.

– Значит, ты Сергей, – усмехнулась Марья.

– Вот видишь: она тебя в момент просчитала, и пытать не надо.

– Давай, будешь не Серый, а Бледный. В честь книги Ропшина.

– Соглашайся, братишка. Звучит жутко.

Серёжка пожал плечами в знак согласия: главное – понравилось Маше. Подрасти немного в её глазах, прежде чем они разойдутся – становилось его главной целью, после того, как согрелся и пообсох. Он давно понял, что его вербуют, но гигантские цифры не впечатляли. Стоило только прикрыть глаза и вспоминались пустые кухонные шкафы дома; малышня, радостно сбегающаяся на призыв мамы поужинать вечным супом вечно без мяса; бабуля, которая после получения пенсии сразу же приходила к ним и совала матери пару тысячных купюр на то, чтобы купить Вальке кофточку, Таньке трико, Максу ботинки и так далее, насколько хватит. Серёжка не знал только одного: что их семейную проблему и все проблемы деревни – сломанный водопровод, разбитые дороги, закрытый недавно и уже полуразобранный фельдшерский пункт – решить очень легко, и где-то там, в Нью-Йорке, лежат вагоны его денег, которые надо погрузить на теплоход и, пожелав счастливого пути, отправить на Родину. Всё это говорил и показывал на экране компьютера Гершуни, и Серёжка верил. Верил потому, что только очень умный человек может подпалить джип и умело скрыться, только очень умному человеку может доверять такая девушка, как Маша, и ещё потому, что всё это Серёжка слышал сегодня во время поминок, только в более простом варианте деревенских разговоров. Одно лишь смущало в этом море цифр-монстров, и он, уловив паузу, поинтересовался:

– Слушай, если так просто навести в стране порядок, почему не наведут? Воров пересадить, деньги – на больницы, на дороги. Чё, руководители глупее тебя?

Марья расхохоталась. Гершуни с помрачневшим лицом поднялся из-за стола:

– Объясни ему. Я выйду на минутку, посмотрю, нет ли «хвоста».

– Сказал бы, что в туалет… революционер.

Девушка подержала паузу, пока хлопнет дверь, и приблизила к Серёжке Бледному своё лицо, от тепла ли, от чая ли потеплевшее лёгким румянцем.

– А ты нас точно не предашь? Даже если будут мучить: одевать противогаз и перекрывать воздух?.. Ладно, не отвечай. Вижу, что ты надёжный. Тем более всю семью передал в заложники. Я – маму и папу. Это правильно. Мы должны друг друга бояться. А то всё дело рухнет, и пройдут наши юные годы за толстыми тюремными стенами… Так, что я тебе должна объяснить? Почему начальство поголовно ворует и не приносит пользы?.. Потому что воровать выгодно, а приносить пользу невыгодно. Вон мой папа бизнесом занимается, – девушка повела головой, очевидно, показывая гараж и всё вокруг него, – и поддерживал деньгами компартию. Он ещё с ТЕХ времён в ней состоит. Так ему за это бизнес почти обрубили: «Надо поддерживать, кого надо». Рассказывал: к ним недавно на собрание приезжал депутат Госдумы. Настоящий. Папа с ним фоткался: такой молоденький. Жаловался: пошёл с каким-то предложением к замминистра, а тот отодвинул его бумаги и говорит: «Я их читать не буду. Я ничего здесь делать не собираюсь. У меня жена в Англии. Сын в Англии. У нас там сеть магазинов. Квартира. Ещё немного потолкаюсь здесь и уеду к себе. Зачем мне твоя Россия?» Вот так. Теперь понял?

– Понял. Они умные. Только для себя.

– Ты больше не задавай глупых вопросиков, Серёжа… Я тебя без пацанов буду называть по имени. Это они играют в суперконспирацию. Начитались про эсеров… Глупых вопросов не задавай. Думай своей головой. Тогда глаза на всё откроются, ни Гершуни, ни кто-то ещё тебе будут не нужны.

«Считает меня за дурака, – подумал Серёжка. – Ладно, посмотрим ещё, кто умнее». Вслух сказал то, что интересовало больше всего.

– А тебя как зовут? По-настоящему?

Хлопнула дверь от вернувшихся ребят, и девушка тихо шепнула: «Вика. Только наедине, понял?»

– Ну, Бледный, ты всё-таки попал сегодня в обувной магазин. Наш Борис ради тебя сбегал домой и принёс ботинки. Хоть и старенькие, но уж точно получше твоих тапочек.

– Тапочки – в расход! Они побывали на месте преступления и поэтому подлежат уничтожению!

–Серёжка чуть было не возразил Борису, что при таком дожде не могло остаться следов, но вспомнил наказ Вики и сделал вид, что поверил.

– Ты, дружище, не тушуйся! Теперь ты наш боевой товарищ, и любая твоя просьба – без базара! На такие дела замахнулись, весь город на уши поставим, а всё остальное – мелочи!

– А он ещё ни на какие дела не подписывался.

– Подпишется! Ты, Гершуни, его своими цифрами грузил, а я и без цифр согласился, что в городе полно козлов, которых надо опустить, чтобы поднялись порядочные люди! Такие вон, как Машкин батя!

– Всё равно он должен знать всю информацию. Бледный, ты переобувайся – тут и носки сухие – и давай читай про наш город. Мы эти сведения уже полгода собираем из всех источников. Смотри, тут всё: кто чем владеет, откуда собственность. «ЧЗ» – «частично заработанное». Тут «чистые» бизнесмены в основном. А это – «явно наворовал», и здесь больше чиновники. Бывшие и нынешние. Таскуны. Так я их называю. А ещё ниже прокрутишь, будут факты злоупотреблений. Квитанция на свет для твоей бабушки – это ещё цветочки. Там – отобранные у бывших детдомовцев квартиры, публично оскорблённые мэром узники немецких концлагерей, депутаты-педофилы с условными сроками или вообще отмазанные.

– Да сам разберётся! Что ты наезжаешь на пацана?!

– Ты, Борька, выпил – молчи. Я дело говорю. Помогать не хочешь – хоть не мешай.

– А я-то ду-умаю: что это наш кучерявый разговорился?!. Признавайся: много выпил?!

– Машунечка, пузырёк пивасика! Дома в холодильнике надыбал! Старик подумает на брата, брат – на старика! Я и к вам не с пустыми руками пришёл!

– Вижу. Хорошие ботиночки. И Бледному они по размеру.

– Гонишь?! Какие ботинки?! Вот!

Борис залез за пазуху, поинтриговал девушку несколько секунд и извлёк маленькую бутылку.

– Фи, коньяк… Разве что с чаем.

– Давай с чаем! Не остыл ещё?!

– Наливай и мне. В смысле чаю. А ты, Бледный, почитай-почитай. Знакомься с тёмной, вампирской стороной города, в который переехал. В тебе должна появиться злость. Ненависть. Без этого нельзя. Вот мы – злые. Злые и хладнокровные. Сейчас только немножко расслабились. Ненадолго…

– Не заморачивайся: сегодня облавы не будет! На улице такое! Такое!.. Лучше здесь переночуем! Машка обещала меня убаюкать!

– Песенку спою.

– Спой ему колыбельную террористическую… Ну как, Бледный?

– Охренеть, бл… Ой, извините… Это что, всё правда?

– Во, проняло. Это, брат, только часть правды. Вступление в правду. Мы ещё многого не знаем. Непроверенные сведения сюда не вносим. Так что, правда намного хуже.

– Я же говорил, что он подключится! Ты с нами, дружище?!

– Скажите, а машины зачем сжигать? Может, лучше угонять, продавать кому-нибудь?

– Так я и думал. Говорю же: ваша фазанка – филиал зоны. Наркоту не употребляешь?

– Нет.

– Слушай, Бледный, внимательно. Мы – честные люди. Воровать, иметь отношения с уголовниками – не для нас. Мы не бандиты. Кстати, бандиты, блатные часто заодно с властью и нас легко бы сдали. Мы террористы наоборот. Потому что действуем против, сам видишь, кого.

Гершуни кивнул на планшет.

– Они украли у нас, у тебя, у всех людей. Вернуть мы не можем: на стороне воров законы, полиция, суд, прокуратура. Там про прокурора читал?

– Который сбил насмерть?

– …Забрать и вернуть украденное не можем. Остаётся уничтожить. Машины, коттеджи – всё в этом городе будет гореть. Я сказал!.. И мои друзья со мной согласны. Точнее, это наше общее мнение.

– А что потом?

– Потом создадим такие же организации в других городах. Потом будем искать награбленное за границей. Это нелегко: найти то, что тащили целых двадцать лет, но мы не можем мириться. Просто не можем жить в стране, которую растаскивают, мешают с грязью, и никак на это не реагировать.

– Представь, – вмешался Борис, поморщившись на тон друга, – что преподы стали бы опускать всю вашу фазанку. Гнобить по поводу и без, отбирать все бабки, какие мамы дали на покушать, долбить вас, долбить, долбить… Что б вы делали?

– Бросили бы фазанку и разъехались.

– Так многие и делают. Народ валом валит из России.

– Подожди, Герш… А если б некуда было сваливать? Забор, то есть граница, вокруг?

– Да взбунтовались бы…

– Вот! – воскликнули оба парня.

– Молодец, – присоединилась Вика.

– Мы и взбунтовались, – заключил Гершуни. – Изучили историю терроризма, взяли за основу деятельность партии эсеров в царские времена. Отсюда и клички. Только эсеры занимались индивидуальным террором, а мы убивать не собираемся. Мы нормальные люди. Сначала хорошенько подготовились, разработали свою тактику борьбы, систему конспирации. Ты сегодня видел всё в действии.

– И много вас? – поинтересовался Серёжка и осёкся: кто ж ему выдаст засекреченные сведения?

– Мы поделены на тройки, – ответил Гершуни спокойно. – Но ты, если захочешь, войдёшь в нашу тройку. Пока. А потом создашь в училище или в деревне свою. Будем работать параллельно.

– Ещё вопросы есть? – нарочито строго спросил Борис.

Серёжка не торопился с ответом: он не был легкомысленным. К тому же сомневался, а не предадут ли его эти городские ребята, если запахнет жареным. Дело они затеяли очень даже нешуточное. Если что – вляпаешься по-крупному. В то же время, вдруг в этом деле все пацаны города? Быть в стороне?

– Ты спрашивай, если ещё что-то непонятно.

– Вообще, можешь сейчас встать и уйти, – прибавила Вика. – Мы просто забудем друг про друга, и живи дальше, как жил.

Эти слова всё решили. Уйти от девушки, которая назвала его Серёжкой и которая надеется на его помощь? Нет, за такую можно и сесть лет на пять. Ерунда. Вот второй отец сидел «семёрку» и ничего, вспоминал зону как самое весёлое время в жизни.

– Я с вами… На таскунов.

– Ура!

– Так выпьем же за это!

– Я рада. Честно.

– Ура, говорю!

– Ура, ура, ура!

Продолжение следует