«Белая, Великая да Малая Окраина» / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

Одуванчиковый мёд

Вновь одуванчик зацветёт,

поля вокруг раззолотятся,

и закипит волшебный мёд

на фоне утренней прохладцы.

Зимою стужа не проймёт,

и солнце даст не в меру света,

коль в одуванчиковый мёд

вселился дух счастливый лета…

Масленичное

Сливочное солнце светом разошлось,

блин горячий неба маслило насквозь.

Лунные осётры, щедрые порой,

к ночи угощали звёздною икрой.

Жаль, не удержаться зёрнышкам в горсти…

Жадный ветер скрутит небо в бигуди,

снежною сметаной выбелит к утру,

вытаскав по капле звёздную икру.

Всё до самой крошки с чавканьем умнёт,

взвоет ненасытный: пуст бездонный рот.

Выйду в даль степную, чую, что пора...

Зиму восковую оттепель сожгла.

Масленичных песен радость не проста:

весел день весенний в шаге от Поста…

***

Я закрою глаза, к жизни вызову сад,

где мы юными были когда-то.

Не солдата вина, что стареет солдат

от немыслимо длительной вахты…

Этой долей сберечь нас судьба не могла,

а точнее, могла, – не хотела.

И вонзилась под рёбра стальная игла,

а точнее, вонзили умело…

Звучно лязгнула дверь побуревшим замком,

дом втянул через ноздри разлуку.

И тоскою обдал сад осенний потом

на прощанье, точнее, на муку…

Открываю глаза: где же дом, где же сад?

Жизнь окопами тщетно изрыта.

Не моя в том вина, что я тоже солдат,

но чужое до смерти обрыдло.

Поэту

Твой голос – совесть общества, Поэт.

Твой облик возмутительно спокоен,

и в рамках политического строя,

ты – вектор, указующий на свет.

Живёшь, как будто вечно в мире жил.

Ты боль свою выкармливал с пелёнок,

развенчивал «проклятьем заклеймённых»

и прошлое со тщаньем ворошил.

Но всякий шаг вперёд или назад

калечил ноги камнем преткновений.

Вонзался в душу штык стихотворений,

и в спину бил увесистый приклад.

Ты выбрал подвиг – честный монолог.

По силам анимировал пороки,

гордыню остужая по дороге,

предвзятости распутав узелок.

И мужественно выстоял в борьбе,

алтарь не покидая Вдохновенья.

Ты с поприща смертельных словопрений

вернулся к Богу, к Родине, к себе.

***

Скажи мне, клён, зачем ты плачешь?

И отчего ты надо мной

роняешь сладкою слезой

весенний жемчуг на удачу?

Расстались с паводком ручьи,

одни, в энергии кипучей

буравят лес, спадая с кручи

в озёр сверкающих зрачки.

Магнитом тянет на свободу,

расплетена кругом трава.

Пронзает мысль, что я жива,

и рассыпается в природу…

***

В бутоне дремлющей кувшинки

сокрыты нежности тома.

Дрейфует в заводи луна,

сияет звёздная блесна,

и ковш Медведицы в низинке

наполнен сказочностью сна.

Во мраке тают силуэты,

так безмятежно, хорошо…

Тихонько дождичек прошёл,

мне намекнув на посошок,

что в этот воздух предрассветный

добавлен счастья порошок…

***

Трава седая, мокрая земля…

Всё дремлет под весеннюю кукушку.

Пойду туда, где в небо колея,
и лес взобрался сопке на макушку.

Отлюблено, отождано… Порой

не так обидно, как вполне занятно.

Затих досадных сетований рой,

и вздохи облегчения приятны.

Одно лишь чувство бережно храню,

вбирая аромат ветвей ракиты:

люблю тебя, заблудшую мою,

Земля Святых, молитвы русской свиток.

Я вписана в узор твоих дорог,

ты вся во мне: от края и до края.

И первый, и последний мой порог,
и станция конечная, сырая…

***

О, бедный мой, блаженный, тихий край,

дома весной, пленённые сиренью,

открытые калитки со двора

и сложенные ровненько поленья…

Приют моей кочевницы-судьбы –

случайный кров навек оставит память:

полей твоих полёгшие снопы,

лучей поток в оконной старой раме…

Лесов замшелых гордые вихры,

речушку, заблудившуюся в поле,

медовый пряник солнечной жары

и славный опыт вечной русской воли.

…К отъезду цвёл волнующе жасмин,

и старый дом постанывал украдкой.
Склонилась я печально перед ним

и в путь ушла с молитвой, без оглядки…

***

Расстаёмся навек и серьёзно,

то есть всё до конца решено.

Сквозняком затворило окно,

стёкла вдребезги, сетовать поздно…

И зови, не зови – не вернуть.

Сожжены и мосты, и вокзалы.

Я тебе ничего не сказала

про обратный разобранный путь…

Ночью дом признавался сирени

и запутался, глупый, в словах…

Что ж поникла в тоске голова,

перебравшая горьких мгновений?

Мне сыграй на прощание блюз,

разбивая отчаяньем робость.

И я крикну тебе через пропасть:

«Сумасшедший, тебя я люблю!».

***

Словно яблоко румяное – восход,

Закружились птахи в звонкий хоровод.
Встрепенулись, зашумели колоски,
нежно дудочка играет у реки.

Русый волос разошёлся на пробор,
над полями птицей вольной ясный взор,
у парнишки не целованы уста,
сердце юное да чистое пока.

Заплелись ветвями ивы над водой,
нет печали ни об этой, ни о той.
Об одном грустит, вздыхает паренёк,
что он статью не в отца да невысок.

Богатырскую бы силушку ему,
он бы конскую дугу один согнул,
да запряг в телегу новую коня,
чтоб объехать белы рощи и поля.

Может, встретится судьба на полпути,
будет с кем к родимой матушке идти,
в деревянный храм ступить под образа
да словечко ей заветное сказать…

Суздаль

Восторг! Я надышаться не могу!

«Возможно ли?!» – упрямится сознанье:

чудесный Суздаль, древнее сказанье,

причал Христа на русском берегу.

Застыли монастырские массивы,

хранители намоленных икон,

как строгие свидетели времён,

плоды небесной милующей силы.

Вальяжно проплывают облака

купеческого щедрого сословья,

и тёплый дождь с отцовскою любовью

пригладит пух намокшего щенка.

Волнует аромат ржаного хлеба,

что к первой кринке утром испекут,

и звон колоколов разбудит тут,

где всё ещё подать рукой до Неба.

***

Пост Успенский на пороге.
Подхватились по грибки...
Лес – не место недотроге,
грибники, что рыбаки.

Час прошёл, азарт проснулся.
Ну-ка, где ты, боровик?
В ельник рядышком пройдусь я,
за берёзы напрямик.

Хоть не ладная осина,
но в муравке у корней,
в сером платье с тростью длинной –
подосиновик-злодей.

Ноги в цепком буреломе,
хвать за воздух и – ... ничком.
А в отместку будет в доме
пахнуть жареным лучком

и сметаной, и грибами.
Да картошки чугунок…
Потрапезничайте с нами –
царский ужин, Бог помог!

Суббота, райцентр

Гремит на площади фокстрот,
народ гуляет за неделю.
Буравлю лавки, словно крот,
к съестному вырывший тоннели.

Как мякоть памяти свежа!
Но с непомерною ценою
для ненасытных горожан,
влекомых к лёгкому настрою.

А время яростно свербит,
раздуты жадные кошёлки.
Толкусь к автобусной двери,
чтоб город выветрился в щёлки.

Так открывайте ворота,
бегите дома в коридоры
и жгите свет, а темнота
усталость дня затащит в норы.

***

Ой, ты русская, ты доля непомерная!

Расплескалось под ногами море серное…

Нынче силы – прежней доблести не равные.

Что ж сидите, слёзы льёте, православные?

Под лежачим камнем преть охота в сырости?

Коли нет богатырей, их надо вырастить!

Коли горек хлеб чужой – посейте нашенский,

в поле выйдите, Иванушки да Машеньки.

Возродите Русь былую, изначальную,

крепь могучую да душу беспечальную.

Звонкой песней огласите белоствольную,

Русь вселенскую, небесную, привольную.

Там

Там, за войной и туманом,

в небе рождается свет,

мягко скользя по тюльпанам

вестником добрых примет.

Там шелкогривые кони

тянут горбушку с ладони.

Знай, за войной и туманом

в небе рождается свет…

Там, за холмами и смутой,

кружится звёзд хоровод.

Прошлое в лодочке утлой

в тихую гавань плывёт.

Там не скудеет криница,

радостью светятся лица.

Знай, за холмами и смутой

кружится звёзд хоровод…

Там, за кручиной и тенью,

звонко хохочет ручей.

Двор захлебнулся сиренью

в утреннем гаме грачей.

В «там, где нас нет» были двери –

будут для тех, кто поверит:

там, за кручиной и тенью

звонко хохочет ручей.

***

Зарумянился солнечный снег,
оживились парные сугробы.
Заурчала деревни утроба
в пуповине асфальтовых рек.

Разогнался с утра тракторист,
пропыхтела молочная бочка.
На стекле опустилась сорочка
белым кружевом с плечика вниз…

Снежной пылью покрыл снегоход
поднимавшихся к паперти храма.
Улыбнулся священник упрямо,

не смущённо ничуть, во весь рот.

Развернулся, расщедрился Пост.
Кто почувствовал смерти дыханье,
возложил на Творца упованье,
стал свободен и весел, и прост.

Всякий лес, точно русский Версаль!
Не скупится наш край на красоты.
И размяк, истомясь от работы,
високосный, морозный февраль.

Сторонка моя

Земли спят усталые,
поникли травы сивые,
леса густые самые,
дожди и то красивые…
Наследие заветное
от Бога, не по случаю.
Старенькую, бедную
люблю тебя я лучшую.

Белая, Великая
да Малая Окраина,
весенняя с курлыканьем,
осенняя прощальная,
расцвеченная клёнами,
зимой снегами устлана,
летняя, влюблённая,
сторонка моя Русская!

Даль видна за ивами,
стоят они смиренные.
Фигурки их тоскливые –
родные, незабвенные.
Помашут ли мне веточкой,
поклонятся ли кумушки?
Вьётся речка ленточкой,
глаз радует, голубушка.

Мчатся ветры сильные,
упрямые, нахальные,
метелицы посыльные
с Покрова до Пасхалии.
Но, сколько надо, выстою,
встречая зорьку вешнюю –
юную и чистую
святую Русь, как прежнюю.

Белая, Великая
да Малая Окраина,
весенняя с курлыканьем,
осенняя прощальная,
расцвеченная клёнами,
зимой снегами устлана,
летняя, влюблённая,
сторонка моя Русская!

***

Серебряною дымкой бархат листьев
на яблоне воскреснувшей возник.
Как только из окна тихонько свистнем,
так взят сигнал природой напрямик.

Дома, подправив зрение зимою,
двойные стёкла сняли из пенсне.
И дождик вездесущий пыль отмоет,
пополнив пресноводности н.з.

Текут в реанимацию деревни
косые вереницы горожан.
Излечит их соловушка напевный,
вкусят родного яблочка с ножа….

Порой осенней горестно прощаться,
ведь здесь вблизи небесный синий слой.
И быт не во благах цивилизаций,
а в тихой дали грусти неземной.

***

На маленькой улице нашей
притихли под осень дома.
Дорожная каша-малаша…
Скорей бы вернулась зима!
Устали от проводов птичьих,
не терпится в снег января,
где возится стая синичек,
и будит рассвет снегиря.

Идёт запоздалый прохожий,
за пазухой грея щенка.
Домишки в потёмках похожи,
но детская жмётся щека,
туманя окно целый вечер.
Бренчит незакрытый замок,
и мама накинет на плечи
уютный пуховый платок…

Стекают по стёклам дождинки,
закрыты заслонки в печи.
Стоят на просушке ботинки,
под крышкою что-то шкварчит…
Но к маленькой улице нашей,
бегущей тропинкой в поля,
весна прикоснётся однажды
волшебным крылом журавля.

***

Потянуло дымком, растревожило.
Полыхают сухие поля.
Оживает чутьё нехорошего
за бревенчатой стенкой жилья.

Не вздымает кормилица стельная
исхудалые в зиму бока.
Фронтовая, святая не зелена,
но черна, словно совесть врага.

Ни зверька, бродят жирные вороны.
И зловещими струями дым
расползается в разные стороны
до стоящей в ложбинах воды.

Покидаем родное и близкое,
возомнив, что парим высоко.
В детстве землю ручонками тискали,
но выходим «в поля» на балкон.

Мне не горько за плеши пожарища.
Мне смертельно горчит тишина,
оголённые мёртвые пастбища,
словно кончилась только война….

***

Черёмуховый вечер, плен озоновый.
Хрустальных капель нити на стекле.
Принёс на лапах ветер жёлтый клей,
насыпавшийся с тополя сезонного.

Втянула туча в ноздри хну закатную.
И дождь весёлый брызгами чихнул
на шкуру молодой травы мохнатую,
на планы, на усталость и на хну….

***

Тёплое злато закатное,
дом погрузился в уют…

Мечутся, спать не дают

мысли стальные, прохладные.

Выйду на белую улицу

сумерки мерить ходьбой:

пашни стоят голытьбой,

лесом с тылов атакуются.

Чёрные дыры пожарища

между поваленных изб…

Что же душа так болит,

что, господа и товарищи?!

Бедный клочок новгородщины

списан с жильцами в утиль.

Некуда людям идти

с этой разграбленной вотчины.

Чувство гнетёт виноватое,

в памяти свет не убьют:

дом погрузился в уют,
в тёплое злато закатное…

Переправа

Из тьмы на свет, из нави в явь,

из бури страстной в безмятежность

неспешно движет и прилежно

Творец вселенских переправ.

И твой немой в глазах вопрос

не оставляет без ответа,

перекрестив душой поэта

исток постылый мёртвых слёз…

***

Пропали любимые где-то

в лучах переспелой зари.

Все песни давно перепеты

и выскоблен кубок любви.

Вечерница льёт одиноко

ночных ароматов вино,

и сердце при жизни широкой

сожмётся в напёрсток одно…

Но в том непривычном покое

приблизится властность глубин,

куда не пускают по двое,

а втиснется кто-то один.

И бросишься в горькие травы,

смысл бешеной скорби познав,

но мир отвернётся лукаво,

из рук вырывая рукав…

Цикорий

Юный цикорий, цветок незабвенный

с прозрачной росою, со светом зари,

звёздною россыпью в русской вселенной,

где глас колокольный творят звонари,

выглянет в травах, сверкая на воле

земным, благодатным, весёлым огнём.

С небом он родственник, не оттого ли,
что русская даль – Богородицы дом…

Святой источник

Средь поля людского стенанья и бед –

дубравы остаток, безмолвья букет,

и там днём и ночью прохладной струёй

из недр бьёт источник целебный, святой.

Часовня простор осеняет Крестом,

сверкающим солнцем в луче золотом,

и красный кирпич озаряет луна,

но неопалима стоит Купина.

Потоками присно-текущей воды

питается пруд и камыш, и цветы.

Медовая таволга, сень облаков –

Царицы Небесной незримый Покров.

Утешитель там почивает на всём…

А за горизонтом – дорог автодром

и мiр уж иной, не Христов, без любви,

глодающий в ярости корни свои.

Путник

В подорожнике зреет тоска

по заброшенной к лесу дороге,

и, подсохнув, усели стога,

горизонт утонул в поволоке…

Отправляясь в отважную даль,

поклонился порогу блаженный,

словно честь прошлой жизни отдал,

покидая её совершенно.

Сколько мог, он отведал сполна.

Пережил, перенёс, переплакал…

Стороной обходил сатана,

за кустами рыча, как собака.

Путник шёл, и крестила рука

подорожник на сельской дороге,

где на поле усели стога,
оставляя запруды осоке…

***

Узник бледной зимы и ненастья,

пленник детских раскрашенных снов…

Не придёт к нам чаёвничать сватья –

только ветер влетит под засов.

Но меняются лики природы

и опять возвращаются к нам

солнце русское в точке восхода

и берёзовой рощицы храм…

Заневестятся яблоньки наши,

закипит, зашумит всё вокруг.

Вот и внучка несёт карандашик:

– Нарисуй мне барашка и луг!

***

Обниму, позабудешь невзгоды,
разойдётся туман впереди.
И на пасмурном фоне погоды
пухом тёплым прильну на груди.
Вслух не выскажет каждый ни слова,
не смущая блаженства покрова.

Перечёркнуто лето дождями,
перезрелая преет листва.
Лужи булькают кислыми щами –
лягушачьей возни острова.
Деревенской распутицы каша.
Эх, судьба ты крестьянская наша!

Под шумок засыпает сторонка,
не залают собаки вдали.
И тебя сморит сон, как ребёнка,
лишь в печи догорят угольки.
Зашуршат снова капли по крыше,
вздох счастливый никто не услышит...

***

Богаче стали дни
в серебряной оправе.
Прохожий рад ораве
снежинок озорных.
Детишек помани –
салазки тянут сами
в поход за чудесами,
что ждут в сугробах их.

Дымок печной трубы
с коптильным ароматом
щекочется приятным
предвестником борща.
Могучие дубы
на страже перед садом
с осенним добрым златом,
добытым сообща.

Зима чин чинарём,
ноябрь ей не помеха.
Прижала ради смеха
осенний лисий хвост.
А мы стоим вдвоём
румяные от снега,
два разных человека,
счастливые до слёз…

***

Друг ты мой любимый,
друг ты мой хороший!
Кружат херувимы:
не было дней горше.
Если вышли силы,
жизни плешь поката,
проще надо, милый:
смелости – богато.

Сыплются невзгоды
снежным самопалом.
«Выгод» зимней квоты
выстрадано валом.
Жмут морозы туго
хилою весною.
Свет не мил без друга,
что за блажь со мною?

Мыслей выкрутасы,
радости подранки,
ген влюблённой расы,
схожесть выше планки?
Нет, пугливый гений,
цел итог начальный.
Друг ты мой вечерний,
друг ты мой печальный…