Лето тысяча девятьсот девяносто первого года. Мозг граждан взорван от муссирования в обществе мнения о неправильности последних прожитых семидесяти лет. У пострадавших, в результате возникшего сквозняка в голове, изо рта поток идей по переустройству общественно-экономической формации в государстве. Каждый фонтанирующий непременно стремится свои соображения донести до первого встречного, хватая того за грудки, заглядывая ему в глаза, и не дай бог не увидеть ему там одобрения. Культуры спора в стране нет, точнее она заключается в быстром переходе от словесной перепалки к драке. А так как вся страна находилась в то время в состоянии одного большого диспута, то назревал грандиозный мордобой. Вот в такой исторический момент, ожидания лучшей жизни через массовое побоище, мы – два молодых человека из Сибири, имеющие за плечами институт, и год работы на производстве, приехали в командировку в Москву.

Когда срок пребывания в столице уже подходил к концу, дома у нашего руководства на счёт нас появились планы. Пейджеров ещё не было, мобильных телефонов тем более. Вроде получалось, что обозначить нам новую цель, задача для них была невыполнимая. Но…, на то оно и есть начальство – мудрое и всёзнающее. Утром очередного дня, как только мы появились на пороге организации, в которую были командированы, нам сообщили, что на связь выходили с нашего места работы и нам приказано ждать звонка в полдень.

В назначенный час мы сидели в приёмной, развалившись на диване, как нам казалось, с видом самого полного достоинства, говорящим: «Мы всё видели в этой жизни», бесцеремонно рассматривая секретаря, девушку лет двадцати шести, не лишённой красоты и шарма. Так могли вести себя только молодые балбесы, коими мы и являлись. В довесок к данным, посланным ей свыше, она была ухожена и по тем временам недурно одета. Из-за нашего присутствия девушка пыталась себя чем-то занять. И надо заметить, ничего не делая, при этом была занята.

Сей парадокс, я понял уже позже. Она просто демонстрировала себя. Свою причёску, красиво уложенную и закреплённую лаком; припухлые губки в перламутровой помаде; гладкую, загорелую шейку с тонкой золотой цепочкой на ней; аккуратные правильной формы ушки с серёжками, свисающими почти до плеч; яркую кофточку с глубоким вырезом и волнующий вид, который представал благодаря этому вырезу. Одним словом – фифа. У женщин очень хорошо развито боковое зрение, и она за нами наблюдала с видом собственного превосходства: «Что, провинциальные гуси?! Я – штучка столичная, таких в вашей Тмутаракани нет!»

За время нашего пребывания в приёмной несколько раз звонил телефон, она, растягивая, произносила: «Алло». Это «алло» можно было слушать бесконечно, звук получался вибрирующий, проникающий внутрь и будоражащий сознание. Мы каждый раз после очередного звонка подавали тела вперёд, готовые соскочить с дивана и подойти к телефону. На том конце провода, после минутного замешательства, спрашивали об её руководителе, она отвечала, что он на объекте. Звонивший интересовался: «Когда он будет?» Она сообщала: «С минуты на минуту должен быть».

Наконец позвонили и нам, я подошёл к телефону.

– Парни, после Москвы вам надо будет съездить в Литву в Плунге. У них с нашим оборудованием, которое ещё на гарантии, есть проблемы. Вопрос стоит о рекламации. Обещайте им, что хотите, но претензию, кровь из носа, надо снять, – такие слова я услышал от начальника нашего отдела.

Ехать никуда не хотелось, все дни командировки воображение рисовало картины выходных дней, связанных с домом. Над нашими намерениями посмеялось Небо, очередной раз доказав, что планы завтрашнего дня разрушит день сегодняшний.

– Так у нас уже обратные билеты куплены, – возразил я, пытаясь всё-таки отыграть ситуацию в прежнее положение. Тщетно.

– Сдадите, – был непреклонен руководитель.

– И денег нет, все потратили, – пустился я на обман. И это не помогло.

– Средств от сданных билетов хватит, чтобы доехать до Плунге, а там до востребования на местный главпочтамт пришлём по триста рублей каждому, – был ответ.

Больше возражений никаких не нашлось, пришлось смириться с выпавшей участью. Выносили свои тела из приёмной неспешно и благородно, сказав секретарю: «До свидания»; наш мимический дуэт изобразил: «Девушка, если вам повезёт, то может ещё, свидимся».

Покорившись судьбе, мы отправились сдавать билеты. Мой напарник всю дорогу выискивал положительные моменты в создавшейся ситуации, о каждой такой находке сообщал мне: «Не расстраивайся, в субботу в Лужники на футбол сходим. Афишу видел, “Спартак” с “Динамо Минск” играет. Когда ещё в Лужники попадём?! А в воскресенье вечерней лошадью поедем в Вильнюс». Под вечерней лошадью он подразумевал поезд, отправляющийся во второй половине дня с Белорусского вокзала. «В том году я по турпутёвке отдыхал в Паланге. Это недалеко от Плунге. Обратно возвращались через Ригу. И мы с тобой повторим такой же путь. Проходящим автобусом с Клайпеды доедем до Риги, а там уже самолётом долетим до Новосибирска», – мой коллега, вдохновенно намечая наш маршрут перемещений по просторам страны, для себя уже уверовал, что предоставленная поездка в Прибалтику – это подарок судьбы.

Где-то в центре Москвы в здании с большим количеством дверей, аббревиатуру учреждения уже не помню, мы сдали старые билеты, и тут же приобрели новые на самолёт из Риги до Новосибирска. Ещё не было Интернета, и такая услуга в смысле понимания плохо укладывалась в голову. «Как они там, в Риге узнают, что мы должны лететь их рейсом? А если наши места продадут ещё кому-нибудь?» – одолевали думки.

Но данные сомнения быстро улетучились, так как жизненный опыт, пусть и небольшой, подсказывал, что государство не опускается на такие мелочные подлоги. А если и происходят случаи надувательства, то это исходит от отдельных элементов, относящихся к категории несоветских. О, славные времена! Сейчас всё несоветское, и кругом одни элементы.

Далее мы отправились на Белорусский вокзал покупать билеты на поезд до Вильнюса. И тут у моего напарника был готовый план, продуманный до мелочей:

– Поедем как белые люди. Места возьмём в спальный вагон. Если на работе спросят: «Почему так?» Ответим: «Других не было, а ехать надо было. Для нас честь завода, прежде всего».

– А если нам их всё-таки  не оплатят? – сомневался я.

– Не дрейфь, – с железной уверенностью в голосе успокоил коллега.

Дама в форменной одежде, по ту сторону окошка кассы, оценивающе оглядев нас, спросила:

– Молодые люди, а вы знаете цену билета в СВ вагоне?

– Да, – ответил я, добавив для пущей важности. – Не первый раз едем.

В её сторону отправились денежные купюры, обратно две прямоугольных бумажки жёлтого цвета.

Вечером мы сообщили домой, что командировку продлили. Звонили с уличного телефона-автомата. Он отличался от обычного надписью вверху: «Междугородний» и проглатыванием вместо двухкопеечной монеты пятнадцатикопеечной. Кроме того, «пятнашки» надо было в течение разговора непрерывно подкладывать. Мне четырёх монет хватило, чтобы пообщаться с родными.        

В Москве мы жили в небольшой гостинице на Бауманской – здание в три этажа, длиною в один подъезд, стоящее вплотную между такими же похожими между собой домами. Я, не обладая никакими знаниями в истории архитектуры, но зато, имея богатое воображение, причислил эти строения к прошлому веку. В молодой, наивной голове возникала картина прохаживающегося мимо этих домов сто лет назад Владимира Алексеевича Гиляровского. Других героев на все времена, проживающих в тот исторический промежуток в Москве, я тогда не знал и не знаю до сих пор. От этих зданий веяло мещанским укладом царской России, то есть тем временем, когда слово репутация было созвучно слову честь, а не как сейчас слову тюрьма. Может, это, конечно, всё только мой вымысел, но человеческая сущность нуждается в красивых легендах.

В гостинице было тринадцать двухместных номеров, и она принадлежала проектному институту, в который мы были командированы. Постояльцы – это инженеры, управленцы, снабженцы, приехавшие с разных концов страны в Москву решать различные вопросы для своих организаций.

Командировочные все выглядели примерно одинаково. Главный атрибут одежды – галстук. Пусть он давно уже выцвел и в жирных пятнах, но эта тряпка должна была быть обязательно повязана на шее. Редко кто умел завязывать галстук сам. На помощь приходили женщины: спасала соседка, коллега по работе, жена. Где они получили навыки

завязывания? Оставалось загадкой. Сей предмет туалета указывал на принадлежность к определённой касте, к группе людей, решающих глобальные задачи.  Ведь в Москву они же приехали не просто так!

В руках – пухлый портфель, ручки портфеля переделаны, так как родные ручки сразу при первой эксплуатации не выдержали поднимаемого веса. Замки тоже имели оригинальную конструкцию, придуманную хозяином портфеля, ввиду того, что первоначальное приспособление для закрывания было сломано от объёмов, толкаемого внутрь. На теле – костюм. Строитель коммунизма в своей жизни обычно покупал два костюма и обязательно тёмных тонов. Не маркость – главное требование, которое предъявлял к одежде советский человек. Первый костюм приобретался на свадьбу. В дальнейшем его носили повседневно. А второй – на выход. Его надевали по особым случаям: юбилей жены, свадьба сына, дочери и в последний путь. Поэтому белёсость костюма являлась признаком давности служения отчизне. В нём хозяин и под дождём побывал, и солнцем палим был. Рубашку в командировку надевали модную. Не путать с праздничной. Праздничная – это белая. А модная – это та, которую шили «демократы», то есть поляки, восточные немцы, югославы. В свободной продаже её можно было приобрести только в ГУМе. Модная обувь оттуда же.

В гостинице брюки, костюм, рубашка, галстук аккуратно вешались на стул. Взамен надевалась майка – «алкоголичка» и трико с отвисшими коленками. Одутловатый облик трико принимало после первой носки и никакими способами в первоначальный вид не возвращалось. Деньги всегда при себе – в трусах в специально пришитом кармане. Отличие простого инженера от руководства – у начальства больше живот. Отбывающие домой во второй руке несли сетку с апельсинами. Апельсины в стране можно было купить только в Москве и на крайнем Севере.

И эта публика, очень похожая между собой и в тоже время разношёрстная, реально двигала технический прогресс. Их разработки простирались от высокопроизводительной лопаты для огорода до космических кораблей. И самое интересное – всё работало. Правда, всё это увидеть и попробовать мог только тот, кто трудился в космической промышленности.

Проснувшись утром в незапланированную субботу для пребывания в Москве, мы отправились в столовую, находящуюся недалеко от гостиницы. В данном заведении в основном питались студенты из высшего технического училища имени Баумана и офицеры из близлежащей части. Некоторые школяры приносили с собой бутылочное пиво, а военные водку. Несмотря на запрет по всей стране употребления в столовых алкоголя, администрация нарушений не замечала. Причина слепоты трудящихся общепита была не в незнании указов правительства и даже не в чинности спиртующихся, а в том, что тара доставалась работникам столовой. А это, как ни как – двадцать копеек за каждую бутылку. По ценам 1991 года хватало на четыре поездки в метро. Правда, и пьющие соблюдали проформу. Они не выпячивали на всеобщее обозрение своё занятие. Употребляли принесённое спиртное, пряча под столом бутылки, извлекая их оттуда, только для того, чтобы наполнить опустевшие стаканы. Если стараться не замечать, то было и не заметно.

Обед в этой столовой, как, в общем, и по всей стране, обходился в пределах одного рубля. Здесь расстаться с рублём было не жалко. Кроме ощущения полноты в животе, неизбалованный гастрономическими изысками посетитель, коими и мы являлись, в данном заведении ещё получал удовольствие от употребления пищи, от самого процесса насыщения. Суп харчо – в меру острый, производил впечатление не просто жижи с кусочком мяса, а вкусной еды, а мясо на удивление ещё и жевалось. Плов – не комок склеенных между собой отваренных бледных рисовых зёрен и где-то в середине всего этого, затерявшегося кусочка баранины, а рассыпающееся горкой на тарелке, пахнущее тушёным мясом и специями блюдо. Также можно было чуть поодаль отобедать в пельменной. Двойная порция, плюс какой-нибудь незатейливый салатик, плюс компот, плюс кусочек хлеба, и всё это стоило в пределах одного рубля десяти копеек. Цена и вкус пельменей были одинаковы в любом городе Советского Союза. Так как они изготавливались на государственных фабриках, продукт строго гостирован, рецептура одна и та же, импровизации никакой. В противном случае – тюрьма. Сейчас понимаешь, что это было даже хорошо. Так как ожидания совпадали с полученными впечатлениями. Правда, воспоминаний об этом не осталось.

 

Столовая на Бауманской – ещё не самый яркий след в моей памяти о советском общепите. В том же 1991 году нас от завода на день возили на поля убирать картофель. Выполнив свою норму, мы сидели на вёдрах, ждали автобус, мимо, натужно работая двигателем, проезжал гружённый картофелем грузовик.

– Всё? Отработали? – высунувшись из кабины, обратился ко мне водитель, в котором я после некоторого замешательства признал своего одноклассника.

– Да, – ответил я.

– Поехали со мной, так скорее дома будешь, – предложил он.

Я быстро запрыгнул в кабину, и машина продолжила дальше движение в сторону города. Наш путь пролегал через усадьбу колхоза или совхоза, я никогда не понимал различий этих организаций, хозяев картофельных полей. Около здания с вывеской «Столовая» мой одноклассник остановился.

– Давай перекусим. Мне ещё сегодня разгружаться, неизвестно, когда домой попаду, – предложил он. Время было где-то около четырёх часов вечера. Я согласился.

Повариха – крупная женщина в белом колпаке и халате объявила громко меню: «На первое – борщ по-сибирски, на второе – “толчёнка” с котлетой, на третье – компот. Хлеб у нас бесплатный, возьмёте, сколько хотите, в кастрюле». Тут же, не дожидаясь пока мы что-то скажем, сообщив цену обеда, быстро выставила блюда на раздачу. Получалось где-то около сорока копеек с человека. Стоимость удивила, но больше поразили объёмы порций. Борщ был налит в ёмкость, которую нельзя назвать тарелкой. Это была миска, в центре которой плавал остров сметаны. А какой был запах! Отваренная свежая капуста, свёкла, картофель, нежирная свинина и, именно, свинка, деревенская сметана, тающая в горячем бульоне, всё это источало непередаваемый аромат. На второе – большая котлета с хрустящей корочкой, лежащая на горке из картофельного пюре, пахла жаренным парным мясом. Да, и само пюре – это был не просто толчёный картофель, а приготовленное до однородной массы, с добавлением сливочного масла и тёплого молока – блюдо, которое так же привносило свои приятные ощущения для обоняния. От этого букета запахов можно было захлебнуться слюной. А какой оказался вкус у этой пищи! Все рецепторы во рту во время еды, отвечающие за это дело, посылали по максимуму положительных эмоций в нервную систему.

После, при новом режиме в заведениях с разными вывесками: «Кафе», «Суши-бар», «Пиццерия», «Ресторан», даже «Китайский ресторан», ничего подобного я близко не испытывал. А причина проста – она кроется в ингредиентах и совести повара. Не будем идеализировать советский общепит – и тогда не всё было первой свежести, и тогда с совестью были проблемы. Сам, после употребления пирожных, купленных в магазине, на следующий день с отравлением попадал в больницу. Время прошло, плохое забылось, а хорошее осталось в памяти. Да, и хорошего было больше, чем плохого.

 

Отобедав в столовой на Бауманской, мы пешком пошли в сторону центра. Дороги мы не знали, просто нам так казалось, что именно в том направлении должен быть Кремль и Красная площадь. Улицы переходили, нарушая правила. Тогда движение в Москве было схоже с нынешними транспортными потоками какого-нибудь Урюпинска. Поэтому мы, можно сказать, почти без всякого риска попасть под колёса автомобиля, перебегали с одной стороны улицы на другую в неустановленном месте. Передвигаясь трусцой, вскоре оказались около строений, по всем показателям относящимся к железной дороге, и на расстоянии прямой видимости от поездов – это ещё был один косвенный признак, подтверждающий наши первоначальные умозаключения. Внимательно изучив местность, пришли к выводу, что это Казанский вокзал. Вот только мы подошли к нему с задней стороны, поэтому он не сразу был узнан. Испытав радость, схожую с ощущениями путника, плутающего по лесу и вышедшего на поляну, мы дальше, с укрепившейся убеждённостью в правильности выбранного пути, продолжили свой поход по городским джунглям. С чувством радости дошагали до метро «Красные ворота», где нашему взору предстал широкий проспект – простор для глаз и преграда для ног. Восприятие было такое, как будто вышли к реке. Оглядевшись по сторонам, определились с бродом, то есть нашли переход и перебрались на другую сторону проспекта.

Это у них там, в Америке всё расчерчено по квадратикам. Каждая авеню параллельна друг другу, стрит перпендикулярно авеню, улицы пронумерованы. У нас во все времена застройка происходила стихийно. Архитектор здания известен. На вопрос: «Кто осуществлял планировку в целом всего населённого пункта?» получаем ответ: «Исторически сложившиеся обстоятельства». Для Москвы первопричина исторически сложившихся обстоятельств – Кремль. От него улицы, как лучи от солнца направлены в разные стороны, которые в свою очередь соединены между собой другими улицами, по своей геометрии напоминающие кольца. А так как всё происходило стихийно, то к сложившейся конфигурации лучей и колец, наилучшим образом подходит выражение: «Как бык окропил». Поэтому, даже выбрав правильное направление, а в нашем случае ввиду исторически сложившихся обстоятельств, существовало только два направления, то есть дорога к Кремлю и от него, нам пришлось петлять и пересекать препятствия в виде кольцевых улиц, чтобы добраться до Кремлёвских стен. Ступив на брусчатку Красной площади, ожидаемой помпезности от встречи с сердцем страны не получили. Первая появившаяся мысль в голове: «Неужели эта та самая площадь?!» Второе, что пришло на ум: «И мы тут?!» Сдержанный восторг, связанный с осознанием, что здесь каждый кусочек окружающего пространства напитан историей. Из памяти всплыла картина Сурикова «Утро стрелецкой казни», изображённые стрельцы, готовящиеся принять смерть, на фоне собора Василия Блаженного. Мы сейчас стоим перед ним. На полотне также представлена восточная белокаменная стена Кремля и Спасские ворота – въезд русских царей. Ныне Кремль – красного цвета. С петровских времён видоизменилась и Спасская башня. Позже соорудили сверху на неё шатёр и установили куранты. Советская власть заменила возвышающегося вверху двуглавого орла на пятиконечную рубиновую звёзду.

Красная площадь возникла, как торговая. Вдоль стен Кремля в то время стояли палатки, и шла бойкая продажа различных товаров. Когда на ней построили Троицкую церковь, название сменилось на Троицкую площадь. И только потом в семнадцатом веке она стала Красной. Любимый цвет русского народа. Красная рубашка; красные, революционные шаровары – высшая награда большевиков; красное знамя; Красная армия; красный угол или красный уголок, тут всё зависит от политических пристрастий; красная цена; красная девица – отличительные признаки верха значимости и совершенства. Мелькание картинок, когда-то увиденных в книжках о Москве, и теперь извлечённых из памяти и сверка их с действительностью. Потом опять погружение в память, поиск объяснения несоответствия. Памятник Минину и Пожарскому первоначально стоял в центре Красной площади, при советской власти стал помехой для проведения парадов и демонстраций, – перенесён к Собору Василия Блаженного. Кругом символы, знаки. Собор Василия Блаженного напоминает восьмиконечную, Вифлеемскую звезду, так как представляет собой симметричный ансамбль из восьми столпообразных церквей, окружающих девятый – самый высокий храм, увенчанный шатром. Вифлеемская звезда указала волхвам дорогу к младенцу Христу, – символ пути в жизни человека к небесному Иерусалиму, городу-раю. Лобное место – символ иерусалимской горы Голгофы. Введённый большевиками новый атрибут – пятиконечная звезда остриём вверх – знак власти над земным миром, перевёрнутая вниз – символ сатаны. Мавзолей – мини пирамида, стремление советских царей, вслед за фараонами, остаться в вечности. Перед египетскими пирамидами вечность прогнулась. Пирамидка на Красной площади имеет большие шансы кануть в вечность вместе с  окружающим её некрополем.

Ничто не является новым в этом мире. В XIV веке у кремлёвских стен уже было пятнадцать погостов, по числу располагавшихся там церквей. Царь Иван III после очередного пожара, произошедшего около Кремля, с целью обезопасить от красного петуха свою резиденцию повелел: «Захоронения перенести в Дорогомилово!» Чем вызвал недовольство народа и церкви. Но вскоре, уже при Иване Грозном, погребения у кремлёвской стены возобновились. Причём отвели места для почётных захоронений – у храма Василия Блаженного и для упокоения казнённых преступников – во рву у Спасской башни. 

Перманентные попытки построения вавилонской башни, то есть уподобление тем вещам, которые нельзя повторить или достигнуть – беда России. При этом горе-строители совершенно не принимают в расчёт, чем закончилась библейская история. Рим – вечный город. Мы тоже не лыком шиты, ни больше ни меньше, объявляем Москву третьим Римом. И не поспоришь, схожесть есть, и там и тут – семь холмов. Град Китеж – наш аналог небесному Иерусалиму. Дальше, больше – не будем дожидаться апокалипсиса, сами придём к нему. Коммунизм – наша интерпретация страшного суда. Коммунистов-праведников и сочувствующих им – в рай, остальных – в ад. И в такое счастье семьдесят лет будем пытаться загнать не только собственную страну, но и весь Мир.

По телевизору Красная площадь выглядит значительно больше по размерам, чем наяву. И ещё обратили внимание, что она неровная. Так тщательно рассматривать достопримечательности мы были вынуждены не по причине поиска на ней изъянов, нас кроме культурных ценностей к тому времени начал интересовать туалет. Покатость заметили, уборную нет. Тогда ещё было принято обращаться за помощью к милиции, поэтому про туалет спросили у стоящего поблизости  милиционера. Он нам вежливо объяснил, где можно было сходить по нужде. Уборная оказалась в полуподвальном помещении недалеко от Спасских ворот. Туалетом мы и закончили осмотр центра Москвы, после чего спустились в метро и поехали на станцию «Спортивная».

В предчувствии праздника, довольные жизнью, мы весело шагали в сторону центрального стадиона страны. С собой я нёс бутылочку газировки емкостью 0,33 литра, чтобы во время игры, отпивая  из неё, усиливать радостные чувства. На входе при досмотре молодой человек в форме внутренних войск обратился ко мне:

– С напитками на стадион нельзя.

– А куда её деть? –  машинально спросил я.

Он на меня пристально взглянул исподлобья. Я не понял, что именно, но что-то ему не понравилось. Я тогда перефразировал свой вопрос:

– Камера хранения где?

– Пей тут, – оттопырив челюсть, ответил он.

– Я не хочу, – растерянно промямлил я.

– Может, тебя отмутузить? – другой вариант развития событий предложил блюститель порядка.

Тут я понял, что я для него – обнаглевший, зажравшийся москвич, пришедший балдеть на стадион. И его намерения серьёзны. Битым не хотелось быть, поэтому я с видом смирного человека сказал:

– Как-то не хочется.

И попятился прочь. Следом за мной, понимая, что нарываться на неприятности не стоит, и героизм здесь неуместен, отошёл в сторону и мой коллега. Газировку мы оставили в цветах на клумбе. Она так и достоит до конца матча, и мы после игры её заберём.

Пройдёт несколько лет, и на вечере встреч выпускников в школе мой подвыпивший одноклассник, а ныне милиционер, поведает мне, как он нашёл своё призвание.

– Значит, я попал в армии служить в дивизию Дзержинского. Два года там мечтал поймать пьяного работника ЗИЛа в день его зарплаты, – был его рассказ.

– Зачем? – поинтересовался я.

– Ты, понимаешь, я тогда получал семь рублей в месяц, а они четыреста. А мы были сила, всю Москву на уши поставить могли, – ответил он.

На стадион, чтобы не искушать судьбу, мы зашли уже через другой вход и налегке.

Впервые я попал на большой футбол, да ещё в «Лужники». Не помню счёт, даже не помню, кто победил. Одно могу точно сказать – голы были. Так как осталось в памяти, что менталитет диванного болельщика требовал повтора. Но футбол не концерт, тут никто повторять «на бис» ничего не собирался. Не будучи фанатами конкретно какой-либо команды, для нас, что московский «Спартак», что «Динамо Минск» были одинаково чужими клубами, ввиду того, что они не из Сибири, и одинаково родными, так как являлись советскими. Нас в футболе привлекало само действо, красота игры.

Хорошо запомнилось, как после матча шли от стадиона до станции метро. Вдоль дороги, чтобы не было затора в дверях станции, сужая людской поток, стояла конная милиция. Народ, проходя, а ближе к входу, так как сзади напирали, пробегая мимо лошадей, втыкался своими лицами в их морды. С сомнениями: «В какое время мы живём?! Средневековье или конец двадцатого века?», толпа занесла нас в вестибюль. Турникеты были отключены, монеты за проезд кидались в установленные тумбы, представляющие собой конструкцию в виде ёмкости в половину человеческого роста, и сверху закреплённого таза с отверстием. Стоял непрекращающийся металлический звон. Я обратил внимание, что вместо монет, туда также летели болты и гайки, а кое-кто проходил и так, ничего не бросив. Миновав без задержек вестибюль, болельщики по эскалатору спускались вниз. На всём пути следования толпа выкрикивала: «Спартак – чемпион!» Это было похоже на разбушевавшуюся стихию, энергию которой дальше разносили в разные стороны поезда метро. Ходьба, выплеснутые эмоции сделали своё дело, ночью спали, как убитые, абсолютно не слыша шум ночного города.

После обеда, сдав свой номер в гостинице, мы отправились на Белорусский вокзал. До объявления поезда, ничего не покупая, толкались по привокзальным киоскам, глазея на продукцию появившихся в стране кооператоров, – вещей никчёмных, но на то время диковинных. Впоследствии новоявленные Морозовы канут в Лету, так и не реализовав каждый свою идею, и не исполнив одну на всех одинаковую мечту – стать богатым. Кто-то сопьётся, кого-то закопают бандиты, и мы уже позже будем глазеть на товары китайских кооператоров. За шоппингом нас и застал голос привокзального диктора: «Москва – Вильнюс…» У вагона мой коллега решил блеснуть знанием литовского языка, полученным годом ранее, отдыхая в Паланге, поприветствовав проводников: «Лаба дена». Что обозначало: «Добрый день!» Отреагировала только молоденькая проводница, моргнув несколько раз глазами и игриво передёрнув плечами. Когда поезд уже тронулся, она подошла к нашему купе и что-то залепетала по-своему. Мой напарник рад был что-то сказать в ответ, но кроме пожелания «Добрый день», он ещё по-литовски знал, только, «Доброе утро» и «Добрый вечер». Разговор с таким словарным багажом явно не клеился. После минутного замешательства он произнёс: «Девушка, извините, мы из Новосибирска. Я в том году отдыхал у вас в Паланге, вот, запомнил несколько литовских слов. Но у меня есть большое желание овладеть литовским языком в совершенстве. Не поможете?» Его непосредственность не произвела впечатления, проводница скуксилась, не проронив ни одного слова, развернулась и удалилась прочь. Он до самой Орши одолевал её. То просил чаю, то требовал к нему неимоверное количество сахара, то тёплое одеяло, под предлогом, что ночью может быть холодно. Несмотря на его настойчивость, полноценного общения так и не получилось. Правда, и чай, и сахар в требуемом количестве, и даже тёплое одеяло для летней ночи были предоставлены.

Решив перед сном подышать воздухом, в Орше мы вышли на перрон. Я знал, что здесь на привокзальной площади стоит памятник Заслонову – партизану времён Великой Отечественной войны. В детстве меня родители везли в отпуск к бабушке в белорусское село Борки, пересадка была в Орше. По воспоминаниям моей матери, я – двухлетний карапуз, которого за руку держал отец, направил пальчик свободной руки в сторону памятника и произнёс: «Дядя». Через двадцать лет меня опять судьба проездом занесёт в этот город. Пока я был погружён в воспоминания, рядом стоящий поезд «Полонез» начал движение в направлении Варшавы. Юноша лет семнадцати, высунув голову из окна, плюнул в нашу сторону, выкрикнув с акцентом: «Русские свиньи». Плевок ввиду слабости лёгких  плюющего сдуло ветром.

– Ошибка могла бы произойти, мы могли быть и литовцами, – после некоторой паузы произнёс мой коллега.

– Да, – согласился я.

 В шесть утра поезд прибыл в Вильнюс. Мы отошли от вагона метров двести, когда мой напарник вспомнил о забытом в купе зонте. Вернулись обратно, зонта на месте не было. Коллега поинтересовался о нём у проводников.

– Ничего не видели, – скороговоркой выпалила проводница, женщина уже в возрасте – напарница нашей знакомой.

– Зонт бабка взяла. Однозначно. Когда мы выходили из вагона, других пассажиров уже не было. А старуха от купе к купе металась, – повторно удаляясь от поезда, бубнил мой попутчик. Добавляя. – Полуавтомат, японский.

– Поэтому и прибрали, что полуавтомат и японский, – не найдя лучших слов утешения, вставил я.

Так как в том году мой коллега посещал здешние места, то он шёл впереди. Я поспешал за ним. Наш путь лежал к автовокзалу, находящемуся на другой стороне привокзальной площади. Несмотря на ранний час, автовокзал уже работал. Непривычно было видеть отсутствие для таких мест бойкости, суеты, раздающегося из очереди детского плача. Да, и очередей самих не было. В кассах – один, два человека. Никто не бежал на посадку с очумелым видом, по ходу сбивая зазевавшихся граждан. То есть, у окружающих отсутствовала торопливость в движениях. И, тем не менее, все успевали, и взять билет, и сесть в автобус. Без намеченного планового совершения подвига мы приобрели билеты, и у нас в запасе ещё оставалось два часа.  Мой напарник предложил:

– Пойдём, я покажу тебе город. Только рот от удивления не открывай, чтобы нас за москалей не приняли. Перед нами предстали чистые до стерильности улицы, многие из них были вымощены булыжником. Дома… Можно сказать, что передовой метод крупнопанельного домостроения, победно шагавший в то время по всей стране, полностью саботировался местными строителями. Домики из какой-то другой жизни – и по духу, и по времени. Хотя окружающая обстановка очень знакома, что-то похожее видел в кино, то ли про приключения барона Мюнхгаузена, то ли про Карлсона, который живёт на крыше. Магазины ввиду раннего времени были ещё закрыты, но товар уже привезён и никем не охраняемый стоял у входа. Накладная, чтобы её не сдуло ветром, придавленная камушком, лежала сверху. Я дома, делясь впечатлениями о командировке, первым делом рассказал об этом факте. На что отец, не удивившись, изрёк: «Не знаю, как сейчас, но раньше у нас в деревне, хозяин, уходя из дома, дверь на замок не запирал, а только в засов щепку вставлял». Зато понимание сего явления совершенно не давалось матери. Она несколько раз с недоверием переспрашивала: «Как так? И не украли? И ничего не побили?» Я подтверждал: «Да, мама, представь себе, всё в целости и сохранности». «Не может быть!», – никак не верила она.

Дорога от Вильнюса до Плунге пролегала через всю Литву. За окном не был виден привычный для российского пейзажа, разбросанный повсюду мусор. Найденная глазами в тот момент на обочине хотя бы одна пустая бутылка или консервная банка, успокоила бы душу. Мусор так и не был замечен, а вот столбики с «громкой связью» на случай необходимости вызова «скорой» или милиции на расстоянии, наверное, где-то через километр друг от друга, стояли. Я обратился к коллеге:

– Слушай, чистота кругом, дороги хорошие.

– Всё за наши деньги, – причину сего явления объяснил он.

– А чистота?

– Я говорю тебе, обирают нас.

С твёрдой уверенностью, что нас обкрадывают и, причём давно, мы приехали в Плунге, где, как и планировалось, за день решили все вопросы. Узнав, что произошло, потом, полистав в своей записной книжке, какие неисправности уже случались с нашей техникой и способы  их ликвидации, мы буквально в течение  часа устранили замечания.

Мой напарник после второго посещения учреждений местного общепита, от обилия блюд из картофеля и хлеба с тмином, начал ругать здешнюю кухню. Наверное, по причине своих белорусских корней, я её считал сносной. У него, то ли от не любви к местной еде, то ли от плохого мытья рук, буквально за час до отъезда из Плунге случилась диарея. Ситуация усложнялась из-за того, что нам необходимо было ехать автобусом всю ночь, с предлагаемыми в таких случаях удобствами  на остановках или в чистом поле. Женщины – налево, мужчины – направо. Моя мать – мудрый человек. Она мне в дорогу дала таблетки от головы и от расстройства желудка. Я оказался человеком неответственным и не запомнил, какие таблетки от чего. Поэтому нам пришлось гадать и определять по звучанию названия лекарства, какое что лечит. Самое смешное, что мы ошиблись. Но это выявилось не в дороге, что было бы совершенно не весело, а уже дома, что привело к открытию – всё от головы.

С чувством выполненного долга мы выезжали из Плунге. Через некоторое время автобус стало немного потряхивать на дороге. «Латвия», – кто-то сонным голосом буркнул в салоне. В Ригу прибыли рано утром. Улицы – чистые, но не до стерильности. Многие дома исчерчены аккуратными надписями: «Русские оккупанты – вон из Латвии», «Русские – свиньи», или примерно такого же смысла. И, обязательно, тут же на доме напротив размашистым почерком нецензурная брань, выражающая отношение так называемых оккупантов к коренному населению. До самолёта было несколько часов. Мы прогулялись по старой Риге, всматриваясь внимательно в дома, пытаясь найти Цветочную улицу из фильма «Семнадцать мгновений весны». Безуспешно. И как истинные советские граждане заканчивали осмотр города в магазине. В Риге, как во всех советских городах, был ЦУМ. И мы, не раздумывая, направились туда. На входе нас встретила надпись на русском языке, без дублирующей информации на латвийском: «Товар продаётся только при наличии паспорта с местной пропиской». Нас это не остановило, так как мы были приучены, что в любом правиле есть исключения.

В отделе «Мужские брюки» штаны купили, не произнеся ни одного слова, молча, подав деньги кассиру и так же молча, забрав сдачу и завёрнутую покупку. В отделе «Костюмы» отмолчаться не удалось. Продавец настойчиво вызывала на разговор, лепеча на непонятном нам языке. Показанный паспорт, с надеждой на её плохое зрение или возможную любовь к сибирякам, не возымел действие. Повесив костюм обратно, тут же поймал рядом с отделом паренька примерно такого же возраста, как и я.

– Местный? – сходу задал ему вопрос.

– Да, – ответил он.

– На тебе деньги, ещё десять рублей сверху, возьми мне костюм.

Я остался наблюдать за углом, паренёк пошёл выполнять мою просьбу. Вернувшись, он отдал мне свёрток, в котором лежал новенький, пять минут назад мною мереный костюм, и сказал «Спасибо». Это застало меня врасплох, выйдя через несколько секунд из замешательства, поблагодарил его: «Тебе спасибо». Я долго носил этот костюм, так и не сносив его. Пришло время, он не стал застёгиваться у меня на животе. Но это уже другая история. Моему коллеге повезло меньше. Кого он только не хватал за рукав, все отказывались помочь ему в покупке костюма. Я в это время безмятежно стоял в проходе, наблюдая за его мытарствами. Ко мне подошла женщина.

– У вас есть проблемы? – спросила она.

– У меня нет проблем. А вот у моего друга – да, – показав пальцем на своего товарища, ответил я.

Она направилась к нему. Они вдвоём пошептались.

– Тридцать рублей, – сказала она.

– Хорошо, – согласился он.

Свои тридцать рублей она отработала сполна. Она этот костюм сначала мерила на каком-то, проходившем мимо, пареньке, потом советовалась с продавцом о качестве ткани, подключив при этом к обсуждению других покупателей. Затем, приняв решение, что надо брать и огласив это громко, грациозно отправилась в кассу, оплачивать товар. В отделе «Парфюмерия» нам не повезло совсем. В покупке ничтожного пульверизатора, так необходимого в домашнем хозяйстве, для опрыскивания одеколоном меховой одежды и ковров от моли, мне было отказано. Я пытался пробить на жалость, что, мол, мы из Сибири, и таких вещей у нас почему-то не продают. Тщетно. Помня о надписи перед магазином: «Товар продаётся только при наличии паспорта с местной пропиской», покидали местный ЦУМ с чувством удовлетворения.

Из рижского аэропорта мы улетали на «Ту-134» с латвийским экипажем. На информационном табло время в полёте до Хельсинки и до Стокгольма значилось меньше часа, то есть – взлёт и сразу посадка. До Новосибирска цифра была обозначена семь с половиной часов с посадками в Казане и Кургане. Утомительный перелёт. В «Ту-134» один салон, наши места были в самом хвосте. Бедная стюардесса! Сколько раз ей пришлось за рейс, толкая перед собой тележку, в туфлях на высоких каблуках, пройти от начала самолёта до его хвоста! Сначала развезла прохладительные напитки, потом занялась лоточной торговлей, после этого повезла еду, затем собрала пустую посуду. И так каждый раз: между Ригой и Казанью, Казанью и Курганом, Курганом и Новосибирском. Она была хороша! Просто ожившая Галатея, вылепленная любящим мужчиной! В тот миг хотелось быть Пигмалионом, прикоснуться руками к прекрасному, и трогать, трогать и трогать божественные формы. Когда она шла к нам – ещё ничего, но когда удалялась обратно – это что-то! Блузка и юбка на пол-размера меньше, из-за этого, что под ними – чётко прочерчено на них. А какая была у неё походка! Ножка за ножку, играя упругими телесами, спина прямая, грудь движется самостоятельно от тела. А так как мы сидели в самом хвосте, то каждый её выход и с тылу и с фронту виден был нами до конца. Для меня с коллегой эта была бессонная ночь.

Рано утром мы прилетели в Новосибирск. Когда получали свой багаж, объявили посадку на Ригу. Через два часа я буду спать в своей постели, а им семь с половиной часов болтаться в воздухе. Бедная стюардесса! Ей ещё семь с половиной часов катать тележку в туфлях на высоких каблуках.

По прошествии нескольких месяцев, Белоруссия, Литва, Латвия будут самостоятельными государствами, и уже не будет летать самолёт по маршруту Рига-Казань-Курган-Новосибирск.

 

 

Комментарии пока отсутствуют ...

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование