Подъезжая к Верх-Обскому, Сергей включил магнитолу, и я услышал хорошо знакомую песню: «Верх-Обское, Верх-Обское…». Это было как чудо: только что проехали место гибели Евдокимова, поклонились часовенке в память о нём, и вот он будто живой, во всю свою мощь повторяет: «Верх-Обское, Верх-Обское…». Сергей, конечно, специально включил эту песню, всё рассчитал, но это было так естественно, так сочеталось с тем пейзажем и дорогой, что мелькали за окном… Евдокимов, спеша на работу, проезжал здесь сотни раз, и в одну из таких поездок, возможно, и родилась эта песня. При мысли об этом запершило в горле…

– Ты что, плачешь? – спросила Вера Платоновна, мама Сергея, и я не знал, к кому обращён этот вопрос.

Михаил Сергеевич между тем продолжал петь: «Мы порой не дома, а у речки жили, старой рукавицей мелюзгу ловили». От слёз здесь не спрячешься, ежели душа имеется. Я полез в карман за платком, но тут песня неожиданно прервалась.

– Всё, больше не могу, – объяснил Сергей и добавил: – Добро пожаловать в Верх-Обское…

В дороге

Назвать наше путешествие неожиданным было бы неправдой. Два года назад Сергей, корреспондент газеты «Сибирский характер», возил меня в «гости к Шукшину». Он родом из этих мест. На этот раз наш путь лежал к Евдокимову, точнее в небольшое село в 20 километрах от Бийска, где прошло детство и юность народного артиста и губернатора. «Что за место такое? – думал я. – Евдокимова и Шукшина разделяли всего-то пятьдесят километров. Евдокимова и Валерия Золотухина – тридцать. По пути мы проехали село Полковниково, где родился космонавт Герман Титов, следом ещё одно село, где родился поэт Роберт Рождественский…

– Здесь знаменитостей, как грибов, – походя, заметил Сергей. – В моей деревне, к примеру, родились два писателя – Иван Кудинов и Афанасий Коптелов. Последнего, если учился в советской школе, ты должен знать, – изучали его лениниану: «Из искры возгорится пламя», «Точка опоры» и что-то там ещё…

Эти слова напомнили мне наш вчерашний разговор, когда мы проезжали мимо Нижнеудинска.

– Ты знаешь писателя Сартакова? – спросил тогда Сергей. – Он родом из этих мест и писал об этих краях в трилогии «Вершины Саянские»…

В тот же день вечером мы остановились на ночлег в посёлке Нижний Ингаш у издателя, поэта и музыканта Сергея Прохорова, охотно публикующего в своём журнале «Истоки» братских авторов, и разговор о привязанности русских талантов к «малой родине» продолжился. Что за сила заставляет человека, давно снискавшего славу в столичных городах, возвращаться снова и снова в глухомань, где когда-то появился на свет? Для меня этот вопрос риторический, на него не нужно ответа – нужно чувствовать, но спроси об этом любого встречного, и тебе мало что скажут. Может, потому и рвался я так давно на Алтай, – нет в России другого места, которое бы так самозабвенно любили его сыновья. Несколько патетично, но так.

Сергей Тимофеевич оказался человеком с чувством юмора. Когда в комнату вошла его 99-летняя мама, сказал: «А вот и мой Кощей Бессмертный», и ласково обнял её.  Я потом долго разговаривал с этим удивительным человеком, бережно хранящим старинную православную икону, и совершенно уверовал, что Господь хранит её, сердешную, за эту святыню и те простые песенки («Терлинь, терлинь»), что доносились из её спальни далеко за полночь. 

Встретиться с Евдокимовым и не улыбнуться – это, наверное, нонсенс, и всё, что предшествовало этому, словно настраивало на определённую волну. Ещё до Нижнего Ингаша нам попалось несколько машин цирка Олега Попова. Переночевав у Тимофеевича, мы догнали эти машины, и знаменитый артист, словно желая счастливого пути, опять улыбнулся нам с портрета на кузове. 

Поля, реки, степи, города… Проезжая Мариинск, Сергей предложил остановиться у мемориала жертвам Сиблага. Зайдя в храм и помолившись, узнал я у монахини, что Богу здесь молятся и за то, что руководит в их землях Оман Гумирович Тулеев. Почему-то вспомнилось его выступление по радио: «Хлеба мы собрали много, и если я узнаю, что кто-то продаёт хлеб дороже указанного мною, торговать он больше не будет». Кстати сказать, хлеб там и сейчас стоит двенадцать рублей…

Место гибели

Вот и Алтай. Сергей хоть и говорит, что не видит особых отличий в Сибирских ландшафтах, но свой край, по глазам вижу, узнает без придорожных надписей. Поля, поля, и все засажены подсолнечником, гречихой, пшеницей, кукурузой. Едем к месту гибели Евдокимова. Два года назад я уже здесь бывал и, следуя в часовенку, которая была возведена в честь Михаила, молюсь и думаю: «Вот и сподобил Господь побывать здесь ещё раз, видно прошлый раз чего-то недопонял я… Мы ведь так и живём всю жизнь, недопонимая». 

В прошлый раз здесь было безлюдно, а сегодня машина за машиной. Накрапывает дождик, но какие-то люди в униформе скребут и машут мётлами.

– Сегодня, в семь вечера, губернатор приедет, венок возлагать, – поясняет один из уборщиков. 

До Бийска ехали молча. Чтобы говорить, силы нужны, а они будто иссякли.

Просто Миша

По дороге на каждом шагу продают мёд и белые грибы, огромных размеров помидоры, картошку. Не китайская отрава – всё доморощенное, здоровое , вкусное. В голове вертятся рифмы. У Валентина Пикуля в романе «Каторга» говорится, что в тюрьме многие писали несовершенные стихи, но интересны они были не правилами написания, а правдой жизни. Отнеситесь так и к этим стихам: «Парнишка деревенский вырос. Прославился на всю страну. Мальцом водил телят на выпас. Душой болел за нашу старину. Он юмором своим открыл сердца. И полюбился людям неслучайно. Ведь искренность и доброта жила в  неутомимом сердце постоянно. Он верил в облачную синеву. О бане русской пел счастливо. Но грустные глаза глядели в высоту. Где птицы пели в такт ему игриво. Артист от Бога, что там говорить. Но простотой и мудростью влекомый, он шёл в народ любить, творить. …Земли Алтайской сыну поклонюсь. Народ таких людей не забывает…. ».

И вот Верх-Обское. Подвезли одну девушку до деревни, и почему-то запомнилось её удивлённое лицо: видно, не так часто подвозят. Люди – везде люди. Накануне, подъезжая к Тайшету, заметил стоящего на обочине человека с самоваром. Сергей тормознул.  Подхожу к здоровому мужику, знакомлюсь – назвался он Сашей. На столе у него ящик с большими кедровыми шишками и кедровая вытяжка. Осведомился о стоимости чая.

– Десять рублей. Вам с сахаром или вытяжкой?

– А что так дёшево? – спрашиваю. – В столовых – как минимум двадцать…

– Так не богатства ради, а для души, – смеётся Саша, чем-то напоминающий мне снежного человека… 

Вместо обычного стакана налил мне большую кружку, положив два пакетика чая, и залил кедровой вытяжкой. Пока я пил лесное угощение, Саша всё подкидывал лучину в самовар, разглядывал меня, беспокоясь, что чай не горячий и просил подождать пока согреется до кипятка. Прощаясь, протянул свою руку, и я невольно вспомнил монолог Евдокимова: «Пальцы, как микрофоны, – наш человек». 

Вот и жители Верх-Обского напомнили чем-то мне этого Сашу – приветливостью, что ли, и простотой. Такие же, как и те глиняные скульптуры, что установлены в парке перед Верхнеобским Домом культуры, – вполне узнаваемые персонажи: мужик с веслом, мужик с красной мордой: «У меня морда красная, а у отца нет… Когда из бани иду, далеко видать»…

Верхнеобский Дом культуры чем-то напомнил мне Братский ДК «Транспортный строитель». Несколько месяцев назад в ДК открыли музей Евдокимова. Само слово «музей» настраивает на торжественный лад, но в музее Евдокимова нет ничего, чтобы наводило на мысль о величии того, кому он посвящён. Впрочем, также и в шукшинском музее, – обычная деревенская утварь, собраны концертные костюмы, письма на родину, редкие фото. Почти всем посетителям музея показывают «эксклюзивный» фильм –  последнее интервью с Евдокимовым. Михаил Сергеевич в фильме очень грустный, и если, слушая его интервью, вспомнить ещё и  песни «На Горе, на горушке» или «Алтай», то тут и сердце может не выдержать. Работник музея рассказала, что жили Евдокимовы небогато, и показала ботинки с каблуками, сделанными руками Михаила, заверив при этом, что он умел делать всё. Ей можно верить: «Мишу я хорошо знала. Он в клубе у нас работал».

Во время беседы подошёл местный мужик и поведал (не рассказал, а именно поведал, словно былинный герой) о приезжавших недавно артистах, среди которых был Александр Маршал: «Концерт длился до двух ночи, и было много народу». Вторя ему, работница музея Надежда, рассказала: «Он ведь поначалу артистов из Москвы за свои деньги возил. Теперь они в память о Мише каждый год приезжают, на этот раз были третьего августа».

Выступают приезжие артисты в ДК и на стадионе, который, кстати, тоже построен на деньги Евдокимова.

– У нас в Верх-Обском находится самый большой флаг в России, – с гордость продолжил Местный, намекая на ограду евдокимовского стадиона, выкрашенную в триколор.

Зашла речь и о гибели Евдокимова. В Верх-Обское каждый день приезжают люди с разных мест России, и когда кто-нибудь говорит, что погиб Евдокимов в результате случайной аварии, местные обижаются, – здесь все на 100 процентов уверены: «Мишу убили».

Странное отношение к Евдокимову, подумал я, с одной стороны, он для них свой в доску «Миша», с другой – символ нашей демократии, наглядное пособие – чего можно, чего нельзя…

Когда в ДК не осталось ни одного человека, я попросил зажечь свет в концертном зале, и живо представил Евдокимова на этой сцене. Надежда рассказывала, что именно здесь и выступал много раз Миша, и зал всегда был битком набит.

– Раньше у нас было большое племенное хозяйство, потом всё порушилось, и Миша от этого страдал, – продолжала она. – Он, когда уезжал хоть на день, плакал, а когда возвращался, собирал всех и был безудержно весел. Я не знаю, кто бы ещё так мог радоваться встрече с земляками. Он не воспринимался нами как губернатор. Он был для нас просто Миша…

Сразу же за ДК находится особняк Евдокимова. Несмотря на красный кирпич, выглядит он уныло, будто склеп.

– Сейчас там никого нет, – поясняет «гид», – наши девочки (из ДК и музея) ходят, за порядком следят, но иногда из Москвы приезжает вдова Евдокимова. Сестра Миши живёт в другом доме…

Тот же мужик показал нам погост, где покоится Михаил Сергеевич. На кладбище построена часовенка в честь Евдокимова, перед её входом на камне высечена молитва, а по другую сторону слова Владимира Высоцкого и О. Сковля: «...Почему в тоске?.. Ты рисуешь волю кровью на песке. Ты идёшь туда, где тебя не ждут. Ты один всегда и Король и Шут...». Вот и сбылась моя давняя мечта поведать этому удивительно любившему свою малую родину человеку сокровенное. То, что никому и никогда не скажешь. Говорить с живыми о добром и вечном, что воду в ступе толочь, и, тем не менее,  живу с верою в добрых людей, пишу, пою об этом и понимаю, что есть в мире такое, чего словами не вышептать. Сергей говорит, что впервые по-настоящему евдокимовские песни услышал у меня дома. Долго этому удивлялся и сказал, что видно не зря в Братск приехал.

Вокруг погоста растут берёзы, напоминая чем-то подкову, и с одной стороны открыт путь на могилку Михаила по центру. Рядом похоронены его родители. Вот и поклонился могилке дорогого мне человека, вот и сподобил Господь. Посмотрел в небо, и берёзы  подковой зашумели, словно говоря Михаилу: опять к тебе гости…

Горноалтайская мозаика

Мужик – «наш гид» – поведал, что когда к Евдокимову приезжали московские друзья, то в неформальной обстановке, не для съёмок, он возил их в Горный Алтай.

– А куда конкретно? – полюбопытствовал Сергей.

– В Чемал, на  Усть-Семенский перевал…

И вот, миновав Бийск, мы уже мчимся по Чуйскому тракту.

– Есть по Чуйскому тракту дорога, много ездит по ней шоферов, – речитативом проговаривает Сергей. – С детства помню эту нескладуху про Кольку Снегирёва…

Проезжая мимо Сросток, хочется перекреститься. Здесь я уже бывал и, завидев с дороги знакомый силуэт школы (библиотеки), в которой когда-то работал молодой Шукшин, почувствовал как заныло под сердцем.

– Заедем на обратной дороге, – заметив моё волнение, говорит Сергей.       

В Сростках, наверное, самый дорогой бензин на Алтае. Мы проехали много вёрст – нигде больше 30 рублей за литр 95-го не просили, было и двадцать шесть, а в Сростках – аж 32!

– На Шукшине зарабатывают, – не удержался от комментария с нажимом на великий и могучий мой   друг. – Вишь, сколько народу тормозит, завидев надпись «Родина Шукшина». Остановился – тут его и надо ободрать, как липку. В другом бы месте этот номер не прошёл…

Неожиданно на смену относительно равнинной местности пришли горы. В один момент. Будто по мановению волшебной палочки. Такого калейдоскопа пейзажей не было за всю дорогу от Братска до Барнаула. Оказавшись в теснине зелёных гор, чувствуешь небывалый подъём духа, радуешься как ребёнок, но проходит час-другой, и ты, житель равнинных мест, быстро угасаешь. Горы словно давят на тебя, и начинаешь понимать людей, страдающих клаустрофобией…

Манжерок – один из первых больших посёлков на нашем пути – напоминает восточный базар: всюду торгуют. Сувениры и мёд. Останавливаемся в одном месте – «Мёд от Петровича».

– Вы не знаете Петровича? – удивляется торговец с интонациями одессита-еврея. – Его здесь все знают, отменный мёд…

Горный мёд в два раза дороже степного, но, говорят, намного полезнее. Поверим на слово. Тут же продают медовуху – говорят без дрожжей. Покупаю бутылку медовухи с добавлением парги и пыльцы, совсем забыв, что у меня на это стойкая аллергия. Дышится здесь легко, напрочь забываешь о своих болячках, и красота – какой не видывал. Теперь я знаю, как ответить на вопрос, заданный мне с виниловой пластинки ещё в детстве: «Что такое Манжерок?». 

Вправо поворот на Усть-Семенский перевал, а нам прямо – в Чемал, на остров Патмос, где находится православный храм Иоанна Богослова...

Величественные горы, уникальная река Катунь, кругом мелькают аккуратные домики и рекламные щиты с призывами к рафтингу, конному туризму и просто погостить, к примеру, в усадьбе некоего толстяка Го.  Но почему-то грустно. Где-то здесь, среди гор, казалось мне, бродит тень Евдокимова, весёлого и грустного, сильного и слабого одновременно…

Встреча с губернатором

На обратной дороге, проезжая место гибели Евдокимова, заметили губернатора, возлагавшего цветы. Этот, казалось бы, христианский жест, сопровождался «антуражем», напоминающим войсковые учения: то тут, то там стояли люди в погонах и мигающие машины. Не проехали и десяти километров, как эти машины настигли нас.

– На обочину! – инфернально заорал мегафон. – Сделал остановку!

И тут же скользкой чёрной змеёй, быстро и плавно, промчался мимо губернаторский кортеж.

Какой-то водитель, свернув на обочину, разразился тирадой:

– Как при царе шапку ломали, так и сейчас!.. Как думаешь, при Евдокимове так же орали? 

– Он без конвоя ездил…

– Ну не всегда же… Да чёрт с ним!.. Ты от кого едешь – от губернатора или артиста?

– От Евдокимова. 

Через несколько километров, завидев грибников, снова сворачиваем на обочину и слышим торг:

– Белые есть?

– Последнее ведро.

– Губернатор скупил?

– Сказал, в следующий раз заедет. Жалел, что деньги дома оставил…

Язвительные, однако, ребята, подумал я. Ох, и трудно ж, наверно, к ним в милость попасть, а Евдокимову удалось. Потому что свой был, от сохи. Нынешний губернатор Алтая это, конечно, понимает, и его жест с подношением цветов поневоле вызывает уважение… 

Назад в Братск возвращался поездом. Попутчиками оказались молодые ребята, ехавшие сначала до Красноярска, а потом на север, в Туруханск, на заработки. Говорили, что получают по сто тысяч, а в Новосибирске больше двадцатки не платят. Вот и едут, чтобы прокормить семьи. Хорошие парни, родом из новосибирских деревень. Рассказал им, куда ездил, показал фото, и печаль вдруг исчезла: эти ребята любили Евдокимова, как и я, как и вся Рассея...