***
Сумерек сиреневый кораблик
Медленно над миром проплывёт.
И за ним потянется журавлик
Собственной мечты – всегда вперёд.
Нет, кораблик быстро уплывает,
И опять приходит темнота.
Не сказать – коль ты большой – пугает,
Напрягает чуть. И неспроста.
***
Раненой клавиатуры боль
В музыку глубин оборотится –
Чтобы чистить суммы наших воль,
И заставить к высшему стремиться…
Метафизическое трио
1
В первом классе палочки рисую.
Серебро за окнами. Снежит.
И ещё как будто не живу я –
Только репетиция звучит.
Палочки весьма выходят криво,
Что кривою дальше выйдет жизнь –
Неизвестно… Всё же терпеливо
Я рисую. Честно. Безо лжи.
2
Шопен. Соната номер два –
Звучит раздолбано и ржаво.
Буреет грязная трава.
Кругом осенняя держава.
На солнце вспыхивает медь,
Фальшивят пьяно музыканты.
И голых веток ловит сеть
Довольно смазанные такты.
И гроб с полковником уже
Опущен в землю. И безвестно,
Что ныне увидать душе
Его дано.
Синеет бездна.
Синеют бездной небеса
Над кладбищем провинциальным.
Шопен. А после голоса,
И речь о чём-то столь банальном!
3
Промысел Господень! Написав,
Испытаешь оторопь и трепет.
Что об этом знаешь? И состав
Твой душевный – равно в рифму лепет –
Столь ничтожны…
За окном горит
Диск, лучами данность освЯщая,
Вместе освЕщая – монолит
Мирозданья станет формой рая.
Эволюция – неспешный лад
Промысла развёртыванья Божьего.
Если ты возделал личный сад,
Не пойдёшь уже по бездорожью.
Суета. Метро. Контора. День.
Как понять, что промысла участник?
В наслоенье мелких-мелких дел,
Можно ль испытать большое счастье?
Счастье – что касание небес
Сердцем обнажённым… Всё другое
Лихо надиктовывает бес,
Бездну сердца даром беспокоя.
***
Скрипач сливается со скрипкой…
И данный звуковой полёт
Янтарной высветлит молитвой
Пространство, что порой гнетёт.
Скрипач и сам лицом светлеет,
Глядите – не лицо, а лик.
Кто музыку понять сумеет –
Усвоит бытия язык.
***
Страх Господень! Рваный Киев!
Бич безумия тяжёл.
Лихо множества людские
Рвёт агрессии глагол.
Грань войны – как страх Господень.
Метафизикой какой
Объясните, что угоден
Небесам разрыв людской?
Много крови – мало смысла.
Рок агрессии свиреп.
Перечёркнутые числа,
И разрыв бытийных скреп.
***
На том, быть может, свете объяснят,
Зачем на этом ты стихами был распят.
Зачем писал, коль всё ушло в песок,
Зачем горел в избытке разных строк.
Зачем сгущён, как творог, в плоть вообще.
Сметану ты размешивал в борще,
И рассмеялся вдруг: нельзя не есть,
А не молиться можно – тоже весть.
Но ты молитвой сердце пережёг,
И силы кончились, и вышел срок.
Не должен бы – но ты остался жив,
Не видя перспектив.
За окнами февраль уходит вдаль.
Снег сер, как в марте: важная деталь –
Весна грядёт… Всё будет, как всегда.
Живая есть и мёртвая вода.
Какая в лужах? Серая вполне,
Лучи в ней вязнут, это ясно мне.
Представятся букеты из лучей,
Когда ночь гуще прошлых, разных дней.
Лучи, лучи… как сложно вас поймать.
Ещё сложнее жизнь расшифровать.
Спускаешься по лесенке стихов
В подвалы самых потаённых слов.
Взбираешься алхимиком мечты
В пределы неизвестной высоты.
Час, будто шар – упал, не соберёшь
Осколков; усложняя жизнь – живёшь.
Часы идут так просто – тик и так.
Надеждам, понял я, цена пятак.
На пятаке катается мечта –
Что карлик, жизнь которого пуста.
А чем, скажи, наполнена твоя?
Врастаньем в тему пакибытия.
Спаситель
Крестный путь свершающий, Спаситель
Боль земную знает наизусть.
Эту боль услышать каждый житель
Должен бы земли. Такой боюсь.
Все боятся жёстких комьев боли.
Гвозди страсти, что прибьют к земным
Радостям, назло самой юдоли.
Мы гвоздям поверили таким.
Нашего труда за нас не сделал
Иисус – нам надобно самим
Обрести сиятельную зрелость.
За Христом идти мы не хотим.
Нашей не свершил Христос работы,
Вектор нам движенья указав,
Чтобы ради истинной свободы
Душ своих меняли мы состав.
Чичиков
Щёголь – чичик.
Чичиков опять
В бричке знаменитой пролетает
По дорогам, что не разровнять –
Кривизной таких почти пылает
Русь, но бричка быстрая летит.
Чичиков вообще – он сгусток воли,
Он аскет стяжательства, что скит
Замкнут в планах. И того не боле.
Ежели б усилиям его
Вектор предан был иной – серьёзно
Было бы свершений торжество.
Чичикова не изменишь. Поздно.
С вами снова говорит шармёр.
По-французски, правда, не умеет.
Или жизнь его, как приговор?
Осудить, однако, кто посмеет?
Жаль усилья тратить в никуда,
Ведь богатство – ложная идея.
Облаков неспешные стада,
И живёт загадочно Расея.
***
Спасибо за Артёмку – надпись
Перед роддомом, белый мел.
К жене шёл, а по сердцу – надфиль:
Морг рядом.
И домами меж
Вся жизнь.
Спасибо за Артёмку –
Какой-то папа написал,
Эмоций отданный потоку.
А клёнов цвет осенне-ал.
***
В воздаянье я не верю больше,
Церковь за сто метров обхожу.
А надеялся когда-то – помнишь? –
Что не зря живу, не зря пишу…
А сложи в мешок свои надежды,
Да поглубже реку поищи.
Душу на куски свою разрежу,
Чтобы от стихов пошли лучи…
Рассказ старого пуделя
(стихотворение в прозе)
Верховный пёс на высшей коллегии, вращая круглыми очами, произнёс:
– Люди, кажется, норовят выйти из повиновения.
Дог клацнул зубами.
– Нет-нет, – не может быть, – сказал он. – Они слишком глупы.
В том мире люди использовались как тягловая сила, как охранники домов: они отменно лаяли и кусались.
Люди ходили преимущественно на четвереньках, и если и случалось наиболее развитым особям подняться на две ноги, то было это ненадолго – глупость и неразвитость гнули к земле.
Собаки были умны. Некоторые – мудры.
Их социум был организован вполне уютно, если не считать опасности, исходящей периодически от людей.
И вот высшая коллегия, обеспокоенная некоторыми событиями, решала, что делать.
Председательствующий – верховный пёс бультерьер – был озабочен весьма.
Пудель поднялся.
– На прошлой неделе, – сказал он, – я видел двух людей, идущих на задних лапах. Они прошли довольно долго… я даже не уверен, что опустились потом на четвереньки.
– Ну вот, – произнёс бультерьер. – Эту картину – причём в разных местах – видели многие. Поэтому я и собрал вас.
Ризеншнауцер предположил:
–Установленный порядок вещей – когда люди являются низшей расой – существует давно. Никто из нас не застал иного. Возможность внезапного резкого развития людей, мне кажется, исключается…
– А вдруг? – с оттенком испуга молвил бульдог.
– Тогда… Тогда нам надо пересмотреть наше отношение к реальности.
– А как? – все собаки обратились к мудрейшему бультерьеру.
– Вероятно, стоит открывать школы для людей, постепенно облагораживать их… Стоит разработать стратегию. Будем вырабатывать коллегиально?
Все согласились.
И стратегия была выработана.
Наиболее развитые из человеческих экземпляров стали обучаться в школах – учили их разному: от умения писать до более доброго отношения друг к другу…
– А потом, – грустно вздохнув, завершил свой рассказ старый пудель, – люди вышли из повиновения…
Молодой пуделёк глядел на него недоверчиво.
– И? – спросил он.
– И постепенно всё поменялось местами: люди стали главными, а мы… Лучшие из нас сперва вынуждены были скрываться в пещерах, потом они погибли… А другие даже бояться обнаружить своё умение говорить и понимать сложные вопросы. Впрочем, теперь таких остаётся меньше и меньше.
Маленький пуделёк покачал головой и направился к миске с едой.
Не может быть, чтобы дедушка был прав, думал он, уписывая гречку с тушёнкой.
Нет, не может быть…
Комментарии пока отсутствуют ...
