Страна гномов (сказка) / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

Страна гномов 1

Знакомьтесь – страна гномов.

Милая такая, уютная маленькая страна, как раз рассчитанная под размеры гномов. Гномы ведь небольшие.

Во главе страны – Верховный гном.

Все так и зовут его – Верховный.

Когда-то было у него другое имя, но так давно, что он уже и сам не помнит – какое.

Его борода длиннее, чем у остальных. Иные гномы думают, что она волшебная, но нет – это самая обычная борода – белая, серебристая. Впрочем, не совсем обычная – ибо очень красивая.

Верховный любит спать – относится он к этому основательно, с подготовкой. Сперва нужно позевать, потягиваясь, потом проверить, уютно ли взбита перинка, и только тогда – плюх! И спать.

– Сон – дело серьёзное! – любит говаривать Верховный. – Нет ничего интереснее снов – и какие цветные они! В жизни таких цветов и не встретишь.

Действительно, сны Верховного – будто расколотая – или разбрызганная – радуга; и лестницы ветвятся в них, и края морей мерцают загадочно, и рыбы обретают ноги, и выходят на берег беседовать. Чего только не бывает во снах Верховного!

Иногда (впрочем, довольно часто) – пёстрыми облачками они отделяются от сновидца, и проплывают над другими гномами, над их маленькими домиками, и тогда, прохаживаясь по улицам, гномы говорят – вон опять облачко сна нашего Верховного; а детки, какие зовутся гномичи, подпрыгивают, выхватывая мягкие, как вата, кусочки снов…

Гномы любят своего Верховного.

Равно как и его сны.

Сегодня – китовря 13, ибо у гномов свой (порой, правда, и им самим не очень понятный) календарь – гном по имени Мудроватый собрал, кого смог собрать, чтобы поделиться своим открытием.

Жилище Мудроватого отличалось от обычных маленьких домиков гномов – жил он в пещере, со сводов которой свисали корни, обработанные им. К корням были приделаны коробочки, где Мудроватый хранил соли, минералы, различные смеси, а по бокам пещеры тянулись длинные, высокие стеллажи, заставленные сложными посудинами. Табуреты в жилище были, а кровати не было, и говорили, что Мудроватый никогда не спит.

– Друзья мои, – сказал хозяин пещеры нескольким пришедшим, – я сделал потрясающее открытие.

Пара гномов поморщилась, ибо, когда Мудроватый собрал их в прошлый раз, он объявил, что небо на самом деле земля, а земля небо.

– Открытие это, – продолжал Мудроватый, – состоит в следующем. Земля наша – как вам, известно, обширная – подобна огромной черепахе.

– Вот ещё, – фыркнул Фыркун, прозванный так из-за постоянного фырканья. – Все знают, что земля наша круглая, как арбуз. Как те арбузы, на которые мы забираемся, чтобы весело скатываться вниз, и в которых иногда проделываем дырочки, чтобы полакомиться мякотью.

– А вот и нет, – воскликнул Мудроватый. – Земля именно и есть, что огромная черепаха.

– Какая ещё черепаха! – воскликнул Арбузник. – Земля кругла, как арбуз, говорят тебе. Это любой гномич знает.

– Ошибаетесь и вы, и наши гномичи, – сказал Мудроватый.

Он сунул руку в корзину и извлёк оттуда маленькую черепашку.

Повертев её и так, и этак, чтобы лучше рассмотрели, он взял её за брюшко и провёл пальцем по панцирю.

– Вот смотрите – панцирь черепахи, и выступающие из вод части суши – в сущности, одно и то же. И так же как черепаший панцирь покрыт причудливыми знаками, земля наша покрыта жизнью.

Фыркун снова фыркнул, Иргун покачал головой, а Грустный вздохнул.

– И вечно ты, Мудроватый, изобретаешь невесть что. – Он вздохнул ещё раз. – Ладно, ребята, пойдём по домам.

И они разошлись.

Мудроватый качал головой, поглаживая свою черепашку.

– Не поверили мне. А ведь надо же смотреть в корень тайны. И земля – вылитый твой панцирь.

Он убрал черепашку в корзину, и вернулся к своим опытам.

А гномы решили звать его отныне – Черепаховый.

Однажды Арбузник – получивший имя своё от чрезмерного пристрастия к арбузам – найдя подходящий экземпляр, ловко, использую волшебную лесенку, взобрался на него, и лихо съехал вниз.

Волшебная лесенка была только у Арбузника, поэтому он мог пользоваться даже самыми большими арбузами в качестве замечательных горок.

Впрочем, Арбузник охотно делился лесенкой, понимая, что и другим гномам охота покататься.

Он щёлкнул пальцами, и лесенка, серебристо мерцая, возникла в воздухе.

Как только он оказывался на верхушке арбуза, она исчезала, потом появлялась вновь, подчиняясь щелчку ловких пальцев.

Накатавшись вволю, Арбузник решил, что пора.

Главное удовольствие от общенья с арбузами заключалось, конечно, в лакомстве.

Вытащив из травы маленькую сумочку, Арбузник достал молоток и зубило, и стукнул по боку огромной ягоды.

– Ой, – послышалось.

От удивления Арбузник выронил инструменты и стал оглядываться, не понимая, кто крикнул «Ой».

– Никого, – сказал он сам себе и, подобрав инструменты, снова стукнул по гладкому боку.

Гулкий удар прокатился, но никакого «Ой» не послышалось.

– Показалось, – заключил Арбузник и стукнул посильней.

– Ой-ёй-ёй, – пронеслось, и он снова растерял инструменты.

– Да кто тут, в конце концов?

– Никого.

– Кто же кричит тогда?

– Я. Арбуз.

– А-арбуз? – не поверил Арбузник.

– Ну да. Все понимаешь, привыкли хватать арбузы, резать их, раздирать, лопать… чавкая… И никто никогда не задумался – а по нраву ли это арбузам.

– Так… – растерялся Арбузник, – вы же для того и растёте, чтобы вас ели…

– А, может, не для того? – предположил арбуз.

– А для чего же тогда?

– Ну, скажем… – ответил арбуз задумчиво, – для украшения пространства.

– А что его украшать? – спросил Арбузник. – Оно и не украшенное вроде ничего.

– С нами покрасивей будет, – резонно заметил арбуз.

– Пожалуй, что так, – согласился Арбузник, размышляя о том, что никогда раньше и не думал о правах арбузов.

– А кататься по тебе можно? – спросил он.

– Кататься – пожалуйста. Кататься – это сколько угодно.

Арбузник убрал инструменты. При помощи волшебной лесенки, он покатался ещё немного, и отправился домой, сказав арбузу – «Пока».

Арбуз ничего не ответил, и Арбузник подумал, что он заснул.

«Ну и ладно, – говорил Арбузник самому себе. – Такому большому арбузу в самый раз немножко поспать».

Но о случившемся он никому не рассказывал, чтобы не прослыть вторым Мудроватым.

Фыркун вышел из-за гриба – и, естественно, фыркнул.

– Вишь ты, какой вырос! И не отрежешь ни кусочка.

И тут он увидел зайца. У зайца были разноцветные глаза – один синевато-зелёный, а другой чёрный.

Заяц смотрел на Фыркуна так, будто хотел вступить с ним в беседу.

– Извини, – сказал Фыркун и фыркнул, – мне раньше никогда не приходилось беседовать с зайцами.

– Ну и что? – отвечал заяц. – А мне не приходилось общаться с Фыркунами.

– Откуда ты знаешь, что я Фыркун? – спросил Фыркун.

– Ну, ты же фыркнул. Значит Фыркун.

– А почему ты заяц? – поинтересовался Фыркун.

– Потому что я – за я и ц.

– А что это означает?

– Ну буквы такие – «я» и «ц». Так вот я за них. Они мне нравятся больше других.

И заяц пригладил лапкой ушки. Они, впрочем, тут же снова поднялись кверху.

– Никогда не слушаются, – сказал заяц.

– Да, мне с моими попроще, – сообщил Фыркун.

И оба они посмотрели на гриб.

– Как ты думаешь, - спросил Фыркун зайца, – стоит от него откусить?

– Не стоит, – сказал Заяц. – Грибу будет больно.

– Это он тебе сказал?

– Нет. Но я так предполагаю. Ведь если тебя укусить – тебе же будет больно.

– Я другое дело, – сказал Фыркун. – Я вон хожу, а гриб стоит всегда. Или сидит на одном месте.

– Скорее, сидит, – сказал заяц.

Он потрогал шляпку гриба лапкой.

– Гладкая и приятная, – сообщил он.

– Тогда, действительно, не стоит кусать, – отозвался Фыркун, и фыркнул. – Впрочем, до шляпки бы я и не достал, я хотел откусить от ножки. – Он хлопнул себя по лбу. – Так вот почему гриб не ходит! У него же только одна ножка. Но… тогда он и не сидит…

– Сидит, – сказал заяц.

– Стоит, – утверждал Фыркун.

Они шли по лесу, причём заяц двигался весьма забавно, будто переваливаясь с бока на бок.

– Не будем спорить, – сказал он. – Ты считай, что он стоит, а я буду считать, что сидит.

Фыркун фыркнул.

– Хорошее решение. – Резюмировал он. И спросил, – а почему у тебя глаза разные?

– Они одинаковые, – ответил заяц. – Просто разных цветов.

– А зачем?

– А зачем ты фыркаешь?

– Ну… просто я не могу иначе.

– А у меня глаза иначе не могут, – ответил заяц. – Один такого цвета, а другой этакого.

Цвета вспыхнули и брызнули из глаз зайца.

– Ой, – испугался Фыркун, – а они не убегут?

– Нет-нет, – успокоил его заяц. – Их много у меня. Просто поиграют немного и вернутся назад.

На полянке Фыркун и заяц распрощались, и каждый пошёл своей дорогой, причём Фыркун думал о грибе и зайце, а заяц, кажется, не думал ни о чём…

Гном Песельник находился в своём домике среди различных музыкальных инструментов.

Тут был стручок гороха, превращённый с помощью щепочек в арфу, скрипка, вырезанная из картофелины, несколько дудочек, сделанных из травинок… Кроме того были дыбки и крутки. Никто не знал, что это такое, и менее всех – сам песельник, тем не менее, они были, всё тут.

Песельник размышлял.

Почему они не слышат моих песен? Он морщил лоб и тёр его пальцами… с пальцев его летели крохотные закорючки ноток, но гном не видел их.

Почему? Почему же они не хотят слушать мои песни? всё думал и думал он, и снова тёр пальцами лоб, и снова сыпались нотки, не замечаемые гномом.

Они тоже могли предъявить ему претензии в невнимании, но не предъявляли, ибо они были воспитанные нотки.

Не сказать, чтобы Песельник был совсем уж не воспитан… Нет, конечно, ему доводилось горланить на улицах свои песни, но это бывало редко, а так он всё больше сидел дома. И сочинял, сочинял…

Сочинял он примерно такие песенки:

Бур-мур-лина, бур-мур-лин,

Жил один короткий мрин,

Мрин катался по лугам,

А зачем не ведал сам.

Бур-мур-гота, бур-мур-гот,

Пролетел опять фагот,

Круглый маленький фагот

Пролетел под звуки нот.

Нота-бена, нота-бень…

Для чего мне этот день,

Если был вчерашний день?

Нота-бене-нота-бень…

И так далее.

Песенки вырывались из него, как из клетки – будто намаялись в заточенье и рвались на волю.

Песельник наигрывал себе на арфе, дудел в одну из дудочек, терзал скрипку, наконец, брался за дыбки и крутки, и когда те последние начинали ворчать, откладывал всё и шёл гулять.

Гномы приветствовали его.

Иные говорили:

– А, Песельник, здорово. Много ли насочинял?

– Много, – отвечал Песельник. – Хотите послушать?

– Нет, спасибо, – говорили ему. – Мы себе представляем.

И шли дальше.

И Песельник шёл, недоумевая, почему же его не слышат.

Он шёл и бурчал под нос:

Дука-лука-дука-та,

Что такое красота?

Суп не сваришь из неё,

И костюмчик не сошьёшь.

Лука-нука-фыр-мур-лин,

У меня сегодня сплин,

Арфа, ну-ка помоги

Печь из ноток пироги.

Или скрипка, или ты,

Дыбка редкой красоты.

Или-или-тили-бом…

Я иду – такой вот гном.

Нотки обычно бежали рядом, помахивая хвостиками, как все нотки.

Иногда они забивались в траву и пропадали, и тогда Песельник переставал бурчать.

Сиренево-синее облако, проплывавшее мимо, сильно понравилось ему.

Гномичи подпрыгивали, выхватывая хлопья сиреневой и синей ваты – она вспыхивала в их ладошках, увеличивалась, уменьшалась; они перекидывались ей, и в воздухе мерцали золотистые дуги.

Это, должно быть, сон Верховного, – подумал Песельник, подпрыгнул и заглянул в сон.

Гном задержался в воздухе, болтая ножками, обутыми в музыкально-текстовые туфли, – гном заглядывал в недра сна, а там творилось занятное.

Большая нота фа превратилась в малинового дракона и умчалась по воздуху. Огромная сияющая арфа, издав чёрненькую ноту до, сама свернулось в облако, представшее роялем. Си и ми плели венки и запускали их по воздуху, как кораблики.

Какой чудесный сон, – подумал Песельник, втягиваясь в сон. У сна была подходящая почва – нежно-пружинящая, рессорная, играющая. Тут всё, что мне нужно! – с восторгом подумал Песельник. Вот бы…

«Нет, нет, – послышался голос Верховного, хотя самого его нигде не было видно. – К сожаленью, Песельник, я не могу позволить тебе остаться в моём сне навсегда. Но – предлагаю тебе – отныне петь для моих облачных снов. Им понравится».

И Песельник вытряхнулся из сна – как, бывало, вытряхивались песенки из его головы, и помчался домой.

Он пел дома.

Сны плавно проплывали сквозь стены и аплодировали ему.

Это были розовые, похожие на слонов, сиреневые, серебряные сны, это были сны-лестницы и сны-кентавры, это были сны-корабли и сны-цистерны – в общем, все сны, какие только возможны на свете, были тут.

И все они аплодировали Песельнику.

Он был счастлив.

«Всё же, у Верховного волшебная борода», – думал он.

– Все знают, сорока, – говорил Иргун, – что ты болтушка.

– А вот и нет, – уверяла сорока. – Говорю тебе – с высоты вид на вашу страну совершенно не такой, как снизу.

– Вот уж придумаешь, – возмущался Иргун, – как это так: не такой вид? Вид всегда один – такой, какой он есть!

– А вот ты взлети, – быстро-быстро болботала сорока, – и посмотришь!

Иргун разводил руками – мол, как же я взлечу.

– Действительно, – молвила сорока, – про крылья-то я забыла.

Они задумались – сорока о том, как Иргуну взлететь, а он о том, как это – не такой вид? Всё должно быть определено – чётко и ясно: вид это вид, а не такой – это не такой.

Мимо шёл Черепаховый, продолжавший считать себя Мудроватым, и сосредоточенно бормотал себе под нос никому не понятные формулы. Он стукнулся о толстый стебель лопуха, и чуть было не упал. Лопух покачнулся укоризненно, а Черепаховый поглядел по сторонам, возвращаясь в реальность.

– Что вы тут? – спросил он сороку и Иргуна. – Будто задумались о чём.

– Мы действительно задумались, – сказала сорока.

– Она уверяет, – молвил Иргун, – что с высоты наша страна имеет другой вид. Но вид может быть только один – тот, который есть.

– Нет-нет, – сказала сорока. – С высоты он совсем другой.

– И о чём вы думаете? – не понял Черепаховый.

– О том, как бы взлететь Иргуну и убедиться, что я права.

– Очень просто. – Сказал Черепаховый. – Пусть заберётся тебе на спину, обхватит тебя за шею, ты взлетишь, а он посмотрит.

И он пошёл дальше, что-то бормоча.

Иргун стукнул себя по лбу.

– И верно, – сказал он. – Как мы сами-то не догадались? Всё же он скорее Мудроватый, чем Черепаховый.

Сорока слетела с ветки, Иргун залез на неё, обхватил её за шею, и она взлетела.

– Ну, смотри, – сказала она.

С высоты открывалась страна гномов. Маленькие домики казались ещё меньше – будто кубики, в которые играют гномичи. Уменьшились и сами гномы – они ходили, говорили, чем-то обменивались… Иргун увидел Арбузника, съезжавшего с Арбуза, Грустного, который, опровергая прозвище, весело хохотал, Мудроватого (или Черепахового), не спешно свершавшего путь. Он увидел облако снов Верховного и Песельника, которому аплодировали облака. Всё было так – и не так.

– Ну? – спросила сорока.

– Ты, пожалуй, права, – отвечал Иргун. – Отсюда действительно вид другой, хотя я и не понимаю, как это может быть.

– Вот видишь. А ты не верил.

– Всякое сведенье нуждается в проверке, – сказал Иргун. – А за объяснениями хорошо бы обратиться к Мудроватому.

Он поискал того глазами, и увидел, что Мудроватый перешёл ручей, не заметив, что это ручей, и снова стукнулся о высокий стебель – но стебель чего, Иргун уже не разобрал.

– Спускаемся? – спросила сорока.

– Ага, – ответил Иргун, крепко держа её за шею.

И плавными кругами сорока спустилась на землю. Она сложила крылья, и Иргун ловко съехал по ней, как Арбузник съезжал по арбузам.

– Спасибо, – сказал он. – Побегу расскажу своим.

И он побежал.

– Бежим, бежим скорее, – кричали гномичи. – Там Иргун такое плетёт.

И они бежали, подпрыгивая, толкаясь, и запуская в небо весёлые шарики.

Шарики переливались разноцветно, как облака снов Верховного, соприкасались с этими облаками, и нежно растворялись в них.

На небольшой площади Иргун, соорудив помост из разных щепочек, вещал:

– Вы не представляете, что с высоты наша страна имеет другой вид.

– Не городи чепухи, – кричал Грустный. – Ты же не Мудроватый. Вид может быть только один.

Другие поддерживали Грустного.

– И я так считал, – кричал Иргун. – Но сорока носила меня на себе, и я убедился – вид может быть и другим.

– Какая чепуха, – махал руками Арбузник. – Вид – он и есть вид.

Фыркун – даже не фыркнув – изрёк:

– Что ты предлагаешь, Иргун?

– Я… – Иргун растерялся… – Я не знаю… я хотел, чтобы все увидели это…

Гномы задумались.

Гномичи заполняли воздух своими шариками, и облака снов Верховного плыли ровно – к дому Песельника.

– Мы могли бы попросить эти облака поднять нас в воздух, – предложил Иргун.

Одно облако остановилось и посмотрело на них – слегка укоризненно.

– Вас много, – сказало оно. – Ещё раскрыться на мгновенье и показать все эти чудесные лестницы, мостки и запруды, что я несу, я могло бы, но вот катать вас… Нет, это чересчур.

И оно поплыло дальше.

Гномичи запустили новую порцию шариков.

– Тогда, – сказал Иргун, – нам надо построить большой шар и взлететь на нём.

– А что? – молвил Арбузник. – Было б и впрямь занятно.

И, не спрашивая Верховного, гномы принялись за работы.

Материала нашлось достаточно.

Лист самого большого лопуха, какому тоже было весьма интересно полетать, гномы спилили аккуратно, согнули его определённым образом, и закрепили клейким, собранным в корзинки, соком. Получился отменный, зелёный, чуть пушистый шар.

– Славно, – сказал Грустный.

И гномы стали плести большую корзину. Искусные в плетении маленьких корзинок, они ловко справились и с большой. В дело пошли разнообразные прутики и даже травинки покрупней.

Гномы посильнее сдвигали шар на бок, а другие подводили корзину и укрепляли её.

Сорока прилетела, и сначала просто наблюдала с ветки за манипуляциями гномов, а потом…

– Как же вы взлететь собираетесь? – поинтересовалась она. – Вы же гномы, а не сороки. Или, скажем, зяблики.

– А ты нам не поможешь? – спросил Иргун.

– Я? – сорока задумалась на минутку. – Почему бы и не помочь? – сказала она наконец. – Помогу. Только вам нужно обвязать ваш шар чем-нибудь.

Гномы обмотали шар длинными верёвками, и верёвочный хвост сорока зажала в клюве. Гномы залезли в корзину, и…

– Подождите, – раздалось.

Размахивая руками, к ним бежал Песельник.

Облака удивлённо глядели ему вослед.

Песельник ловко впрыгнул в корзину и объявил, что ему просто необходимо присоединиться – это даст сюжеты для новых песен и текстов.

Сорока взлетела.

Шар стал подниматься.

– Надо ж, – сказал Арбузник. – Вид действительно не такой.

– А! – воскликнул Иргун. – Что я вам говорил.

– Вот мой домик, – ткнул пальцем Песельник. – А облаков почему-то не видать.

– Не беспокойся, – утешил его Грустный. – Появятся ещё.

Они поднимались выше, корзина плавно покачивалась, и они видели свою страну совсем не так, как раньше.

– Как, оказывается, важно – подняться над своей обыденной жизнью, – заметил Фыркун.

– Глядите, – сказал Арбузник, – Черепаховый опять споткнулся.

– Новые формулы изобретает.

– Зря не взяли гномичей, – тихо произнёс кто-то…

Гномичи – совсем крошечные – прыгали внизу и запускали маленькие-маленькие цветные шарики.

– Полетят в следующий раз, – произнёс Иргун.

Сорока покружила ещё немного, и стала спускаться медленно, плавно, закругляя полёт – подобно тому, как гномы закруглили лист лопуха.

Корзина мягко опустилась на траву, гномы выскочили, и сорока выпустила верёвочный хвост.

Гномы устроили пиршество – тут было повидло из лопуха, варенье из крапивы, газировка десяти сортов, сладкая каменная крошка, и ещё много всего – включая то, что любят сороки. Ибо сорока была почётным гостем.

– Как-то беспорядочно всё у вас устроено, – говорил муравей, поднимая жёлтенькую лапку.

– Почему? – недоумённо спрашивал Грустный.

Он сидел на камешке и разговаривал с муравьём.

– Ну как же, – говорил муравей. Он опустился на все лапки, оббежал камушек, и вновь остановился перед Грустным. Глаза муравья светились янтарно.

– Каждый делает, что ему заблагорассудится. Куда это годится?

– Ну… – покачал головой Грустный, – это так – да не совсем.

– Почему же не совсем? – спросил муравей.

– Потому что каждый делает, что хорошего ему заблагорассудится. Тут главное слово – ХОРОШЕГО.

– А если заблагорассудится плохого?

– Такого не было ни с кем из нас, – пожал плечами Грустный и улыбнулся.

– Ну хорошо, предположим, – сказал муравей. – Но должна же быть какая-то дисциплина?

– А зачем? – спросил Грустный.

– Чтобы все делали что-то.

– Все и так что-то делают. Вот недавно на воздушном шаре летали. Из лопуха.

– Нет, делать надо что-то кропотливое, мелкое, постоянное, – говорил муравей.

– А крупное делать нельзя? – поинтересовался Грустный.

– Крупное? – переспросил муравей. – Нет, зачем же. Если можно мелкое – вовсе не надо крупное. И главное – дисциплина.

– По-моему, она совсем ни к чему. – Сказал Грустный. – Если все делают хорошее, зачем нам дисциплина?

– Странные вы всё же, – сказал муравей. – Ладно, всяк по-своему живёт. Мне пора делать мелкое, кропотливое, постоянное. Увидимся. – И он исчез в траве.

Грустный ещё немножко посидел на камне, думая о том, что ежели бы он был Песельником, то мог бы сочинить песенку.

Потом он встал, отряхнул штаны и направился… Но тут его окружили гномичи. Их было трое – и все, разумеется, скакали – гномичи всегда скачут, толкаются, шумят – так им положено.

– Грустный, а Грустный! – шумели они.

Он улыбался, и, изловчившись, гладил по головке то одного, то другого.

– А почему ты Грустный, если всегда улыбаешься?

– Именно потому, что я всегда улыбаюсь, меня и прозвали Грустный.

– Как так? – спросили гномичи хором.

– Ну, согласитесь нелепо же звать грустным того, кто всё время плачет? Он и так плачет, чего ж его ещё и звать-то Грустным? А назвать Грустным гнома постоянно улыбающегося весьма практично и логично…

– Что такое практично и логично? – закричали гномичи.

– Это такие зверушки, – объяснил Грустный. – Одна живёт в норе под названьем практич, а другая в домике под названьем логич.

– А-а-а, – зашумели гномичи, запуская свои шарики.

– Так вот, – продолжал Грустный, – меня прозвали Грустный, потому, что я всё время улыбаюсь, и это соответствует теме моих улыбок. У меня грустные улыбки. Хотя грусть – совсем не моя стихия.

Гномичи поинтересовались, что такое стихия.

– Стихия, – отвечал Грустный, – это место, где растут стихи.

– Вроде тех, что пишет Песельник? – закричали гномичи.

– Ну да, – ответил Грустный.

– Нам всё ясно, нам всё ясно, ясно – это так прекрасно, – и, окружённые своими шариками, гномичи убежали.

А Грустный подумал – не навестить ли ему Песельника.

Но потом решил, что Песельник слишком занят песнями и облаками, и побрёл… куда глаза глядят.

Рыцарь-Гном появился неожиданно – он был больше остальных, имел сухое вертикальное лицо и облачён был в поблёскивающие латы.

Гномы окружили его.

– Откуда же вы идёте, Рыцарь? – Спросил Арбузник.

– О, я бывал во многих местах, – ответствовал рыцарь, – и везде, где бы мне ни приходилось побывать, я встречал существ, с которыми надлежало сразиться.

– Драконов? – поинтересовался Грустный, улыбаясь.

– И драконов, и друконов, – отвечал Рыцарь, и тотчас один из гномичей полюбопытствовал, чем они отличаются друг от друга.

– Друконы злее, – отвечал Рыцарь. – С драконами, в принципе, можно договориться, с друконами – никогда.

– И что интересного вы хотите увидеть в нашей маленькой, скромной стране? – спросил Черепаховый.

– Пока я вижу интересные облака.

– О, это не совсем облака, – отвечал Иргун. – Это облака снов нашего Верховного.

– Да? Облака снов? – удивился Рыцарь. – А обычных облаков у вас не бывает?

– Нет-нет, зачем они нам, – хором проговорили гномы. – Эти облака и ярче, и сюжетнее, и позволяют заглянуть к ним вовнутрь. А наш Песельник сочиняет для них стихи и песни, и облака аплодируют ему.

– Вероятно, потому что у вас такие облака, у вас не случается ничего плохого. И нет никаких существ, с которыми стоило бы сражаться.

– Может быть, – ответил Черепаховый. – Но у нас всегда было так. Даже когда наш Верховный был совсем молодым.

– А что же делает ваш Верховный?

– Как что? Спит, конечно. Иначе – откуда же возьмутся облака.

– Что ж, – молвил Рыцарь, – я вижу, в вашей стране не найдётся работы для рыцаря. Впрочем, уже входя к вам, я понял это – больно красиво всё вокруг. Откуда же тут взяться злому? Значит, мой путь дальше – к тем, у кого нет подобных облаков…

Гномы махали Рыцарю вслед, он оборачивался иногда, и кивал им, пока не пропал из виду.

И гномы тихо разошлись по домам…

Перестроенный домик Сонного напоминал одеяло, сложенное горкой.

Гномика звали Сонный, потому что был вечно вяловат, отвечал невпопад и, хотя выглядел постоянно погружённым в себя, как Мудроватый (или Черепаховый), никого никакими открытьями не радовал и не смешил.

– Сонный-то я Сонный, – говорил сам себе гномик, – а вот со сном – беда.

Он вечно пребывал в задумчиво-вялом состоянье, но когда надо было спать, сон убегал от него, как мышка.

Тогда-то Сонный и решил перестроить домик, полагая, что ежели тот будет напоминать одеяло, сложенное горкой, сны придут сами собой.

Сонный работал усердно; гномы, видевшие, как он разрушил свой домишко, решили – сошёл с ума.

Но Сонный, проявив упорство и находчивость, ладно обрабатывал небольшие камешки, подгоняя их друг к другу, и гномы, увидели, как растёт его новое жилище.

– Странное какое! – заметил Грустный, улыбаясь.

– Занятное, – возразил ему Арбузник.

Итак, Сонный построил новый домик, и, убеждённый, что сны теперь пойдут чередою, улёгся в кроватку.

– Чем я хуже Верховного? – размышлял он. – Если тот умеет запускать облачка снов, то и у меня получится.

Он подождал немного.

Сон не приходил.

– Эй, сон, где ты? – спросил Сонный.

Послышалось слабое шебуршание в углу.

– Нет, сон выглядит не так, – решил Сонный и перевернулся на другой бок.

Больше всего ему хотелось запустить одно-два облачка – розоватых, сиреневых – чтобы гномы оценили его возможности.

Он закрыл глаза.

Перед ним замелькали столбцы, напоминающие таблицу умноженья.

– Что это такое? Подумалось Сонному.

Поплыли надписи – китаврь, дурандик, крутогон, яропик, тулбик…

– Так это же наш календарь! – Восхитился Сонный.

А восхитился он потому, что никто из гномов не видел календаря никогда.

Они пользовались им, не зная его сути, толком не понимая последовательности месяцев, и когда, к примеру, Арбузник считал, что он живёт в тулбике, то Мудроватый полагал, что длится крутогон.

И вот он – Сонный – видел названья месяцев, – они текли перед ним в последовательности, плавной и закруглённой, переливались радужными оттенками и даже тихо переговаривались между собою.

Тулбик говорил:

– Снова Верховный залез в меня и напустил розовых облаков.

– Ничего, – шелестел в ответ яропик. – В прошлый раз Арбузник так топал по мне, что я думал, придётся убежать. Или спрятаться за китаврь.

– Сколько ж вас всего? – восхищённо спросил Сонный.

– Ой, кто это? – воскликнули месяцы разом.

– Это я, Сонный, – пояснил Сонный.

– Нас никто-никто не должен видеть вместе, тем более в нашей последовательности! – закричали месяцы разом.

И они разбежались, как мышки.

А Сонный вскочил, и помчался по улочкам, крича:

– Я видел месяцы, все, разом! Они такие красивые!

– Ну, совсем доспался, – бормотали гномы…

– Не верят, – расстроился Сонный.

А потом – приободрился.

Что расстраиваться? Не поверили – и пусть! Он же знает, что это были месяцы! Он будет тайным хранителем их существованья.

И Сонный вернулся в своё одеяльное жилище в превосходном настроенье.

«Пусть, – думал он, – я не умею запускать облака снов, как Верховный, зато я вижу месяцы во сне».

И он юркнул под одеяльце, и сон тут же пришёл к нему.

И месяцы запестрели, замелькали – тут был сине-серый, замысловатый китаврь, и красный, дугообразный яропик, и вытянутый в столбик зелёный тулбик…

Как красиво! Улыбался Сонный во сне…

А гномы говорили – «Надо ж, Сонный утверждает, что видел разом все месяцы, хотя любой гномич знает, что месяцы видеть нельзя. Впрочем, пусть его – он добрый сосед и товарищ, когда не спит».

Облака снов Верховного проплывали над страною гномов. Они-то знали, что Сонный говорил правду.

Гном Грушевед сидел в своём садике и любовался на груши.

Он растил слоновые груши – особого сорта, придуманного им на досуге. Они были обычного – грушевого – размера, но напоминали маленьких слоников, прикреплённых к ветвям крошечными хоботами.

– Вот такие у меня груши, – любил говаривать Грушевед, сам похожий на небольшую – но не слоновую, – а обычную грушу.

Как-то раз Иргун попросил попробовать одну из слоновых груш, но Грушевед развёл лапками (напоминали они веточки грушевых деревьев).

– Я и сам не могу их попробовать, – отвечал он. – Как только они созревают, они срываются с веточек и убегают в страну грушевых слоников.

– А есть такая страна? – поинтересовался Иргун.

– Ну да, – уверенно отвечал Грушевед. – Раз есть страна гномов, то должна быть и страна груш-слоников.

Иргун рассказал об этом Мудроватому (тогда ещё не переименованному в Черепахового), и тот подтвердил – да, есть такая страна, и даже развернул старинный свиток и ткнул пальцем в маленькую чёрную точку – мол, вот она.

И Иргун ушёл домой удовлетворённый, ибо приятно знать, что приятель не просто фантазирует, а точно знает.

– А я вообще не люблю фантазировать, – сказал Грушевед самому себе, подслушав мысли Иргуна (гномы иногда умеют это делать). – Я точно знаю, что есть такая страна. Раз грушевидные слоники убегают куда-то, значит, им есть куда убегать.

Гномичи часто прыгали возле ограды сада Грушеведа – слоновые груши очень интересовали их.

– Я понимаю, – говорил им Грушевед. – Они меня и самого интересуют. Но… ничего не поделаешь: у этих груш особый нрав. Им надо убегать.

– А ты не можешь потрясти дерево, чтобы они свалились. Мы бы поймали одного слоника, – кричали гномичи.

– Нет, увы, – разводил ветвями-лапками Грушевед. – Я пробовал много раз, но они не падают раньше времени. Я могу впустить вас, и вы полюбуетесь ими снизу.

И гномичи забегали в сад и глядели на груши.

– Какие красивые, – замирали они. – Опаловые, зеленоватые, яшмовые…

И действительно – маленькие слоники висели на ветвях, переливаясь радужными оттенками.

– Хотя бы можно посмотреть, как они убегают? – спросили гномичи.

– Это, пожалуйста, – сказал Грушевед. – Приходите послезавтра – и увидите.

Послезавтра гномичи прибежали толпой, и, ворвавшись в сад, уставились на деревья.

– Только тихо, не шумите, – предупредил Грушевед. – А то вы помешаете слоникам.

Гномичи замерли, ожидая.

Что-то завозилось вверху, и, со звуком лопнувшей нитки, первый слоник свалился на землю. Он подскочил, отряхнулся и быстро-быстро помчался к забору – юркнул в щель, и… исчез…

За ним последовали другие…

Гномичи засновали по саду, стремясь поймать хоть одного слоника, но всё было напрасно.

Грушевед, мудро улыбаясь, не пробовал остановить их, зная, что грушам-слоникам ничего не грозит.

Малыши разошлись довольные – ибо, хоть и не попробовали необычных груш – видели, как те разбегаются.

А Грушевед приступил к выращиванью новой порции слоников – он ходил вокруг деревьев, и запускал лучики мыслей вверх, чтобы те, касаясь ветвей, производили новые груши.

В остальное время он навещал приятелей, консультируя их по поводу обычных груш.

Гном Пришлец – показался сначала несколько странным.

Неизвестно откуда он появился, и Мудроватый шутил – мол, возник из воздуха.

Пришлец соорудил домик – именно соорудил, а не построил, и это сооружение показалось обитателям страны необычным – напоминало оно столбик, крыша была плоской, а в садике помещалась качалка.

Оградка – низкая весьма – была сложена из камней.

Гномичи, пробегая мимо, остановились, и заверещали:

– Кто ты, кто ты, новый гном?

Пришлец посмотрел на них внимательно, улыбнулся, и ответил:

– Я – Пришлец.

– Это имя такое? – поинтересовались гномичи.

– Ну да, – ответил Пришлец.

И гномичи побежали дальше.

– Надо ж, – удивлялись гномы, – в прошлый раз Рыцарь был, а теперь вот…

А Пришлец качался в своей качалке и выращивал медуз.

Гномы никогда не выращивают медуз.

Если вы спросите какого-нибудь гнома, почему, он ответит: А зачем? Их же нельзя есть.

– Нельзя, – сказал Пришлец Иргуну, заглянувшему к нему как-то. – Зато из их сока получается замечательный чай.

Медузы на длинных, тонких стеблях покачивали неровными краями – те вспыхивали, разбрызгивая маленькие радуги.

–Красивые вообще, – сказал Иргун, разглядывая медуз. – Напоминают неизвестные цветы.

– Они и есть цветы. Но только отчасти.

– Как так? – переспросил Иргун.

– Отчасти цветы, а отчасти медузы. Очень просто, – объяснил Пришлец.

– А кто больше?

– Медузы, конечно.

– И ты говоришь, из них получается замечательный чай?

– Превосходный! – подтвердил Пришлец. – Но ему ещё не время.

– А разве чаю бывает время и не-время?

– А как же! Чай тоже должен созреть.

– И где же он созревает?

– Как где? Конечно в медузах.

Медузы покачивали краями, и те будто слоились, вспыхивая то малахитом, то янтарём.

И Иргун, ещё раз сказав – Красивые, двинулся по своим делам.

В конце месяца – никто не знал какого, только Сонный, но он не делился своими знаньями – Пришлец собрал гостей.

В саду был установлен маленький круглый стол, и за ним расселись Мудроватый, Арбузник, Иргун, Грустный и другие. Приглашали также Сонного, но тот отказался, сославшись на сон.

Медузы, также цветасто переливаясь, покачивались на стеблях.

Пришлец вынес из домика-столбика огромный – разумеется, с точки зрения гнома – кувшин, и, не торопясь, наполнил чашки.

Чай переливался пестро, точно края медуз, и испускал волшебный аромат.

Гномы, не спеша, подносили чашки к губам и делали глотки.

Пришлец стоял у стола, улыбаясь.

– Это самое вкусный чай, какой я только пробовал в жизни! – воскликнул Мудроватый.

– Это вообще самое вкусное, что я пробовал в жизни. – Заявил Иргун.

Другие согласились.

И все стали расспрашивать Пришлеца, как вырастить подобный чай.

– Не знаю, – говорил тот. – Это ведомо только медузам.

Гномы восхищённо качали головами, Пришлец подливал им чай и все были так довольны, что даже медузы стали улыбаться.

Краями, конечно – ибо чем ещё улыбаться медузам?

Вот так и жила маленькая, уютная страна гномов – со своим Мудроватым, переименованным в Черепахового, Арбузником, Песельником, Грушеведом и прочими милыми, маленькими персонажами…