Записки из психушки / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

Записки из психушки Той осенью на медкомиссии я не прошёл психиатра. Старичка смутили мои порезы на запястье. Жалкие потуги на суицид, дань подростковой моде. В итоге врач выписал направление в областную психиатрическую больницу.

На следующий день, с сумкой в одной руке, и направлением в другой, я отправился в дурку. Прыгнул в холодный автобус, и через пару часов был на месте.

Передо мной предстала мрачная архитектура больничного городка. Высокий бетонный забор. Беспорядочно натыканные ветхие облезлые здания. Длинная асфальтированная дорожка петляла, рассеиваясь в разные стороны. В воздухе застыла унылая тишина. Мне нужно было найти десятое отделение. Отделение призывников.

– Девушка, – окликнул я симпатичную медсестру в белом халатике и наброшенной на плечи курточке, – не подскажете, где тут у вас десятое отделение?

Даже не взглянув на меня, она махнула рукой в сторону и засеменила дальше.

Дойдя до двухэтажного кирпичного здания, я позвонил. Лязгнул замок, и дверь открылась.

– Поступающий? – спросила полная женщина с пучком седых волос.

– Угу, – кивнул я.

– Заходи.

В небольшом холле, чуть поодаль от стола дежурной медсестры, располагались откидные сиденья. В конце коридора был туалет, комната санитарок и кабинет старшей медсестры Галины Васильевны. Гали-Васи, как сообщили мне позже. Слева по коридору находились третья и четвертая палаты. Ещё две были на втором этаже, рядом с пустующей комнатой отдыха.

Ловя на себе оценивающие взгляды больничных старожилов, я побрёл к кабинету Гали-Васи. Меня попросили подождать. Забравшись на подоконник, я стал изучать пациентов. Прошёл один. Равнодушный взгляд, походка вразвалочку, треники, голый торс. Гопник провинциального розлива. За ним прошаркали двое неформалов. «Тоннели» в ушах, проколотые носы, тату. Ага, публика разношёрстая. Всё не так уж и плохо. Вскоре Галя-Вася пригласила войти. Заполнила какие-то бумаги, побросала в папку с моим личным делом, и велела занимать койку в четвёртой палате.

Меня встретили десять тоскливых физиономий. Двое играли в нарды, кто-то разгадывал сканворд, а кто-то, лёжа на животе, читал книгу. Парни, как парни. На первый взгляд вполне адекватные. Наполеонов, гитлеров и робеспьеров среди них, судя по всему, не было.

Я представился, поздоровался, и опустился на койку. Жёсткую до невозможности. Матрац был чуть толще блина, а жиденькая подушка забилась в щель у изголовья. Ну да ладно, не барышня, потерплю. Переодевшись в спортивку, я загнал сумку под кровать, надвинул сланцы, и отправился покурить в туалет.

Кабинки в сортире не предусматривались. Восемь дыр – и все удобства. Трое испражнялись, а коренастый азербайджанец, глядя в осколок зеркала, брился. Я закурил. В туалет вошёл толстяк. Длинные сальные волосы, в ухе покачивалась массивная серьга. На нем была майка с надписью «NOFX» и камуфляжные штаны.

– Давно здесь? – спросил он, закуривая.

– Минут сорок.

– Ясно. Я и сам только что прибыл. А ты откуда?

– Из «Дуста», – затянулся я, отворачиваясь от рыжего паренька, который усердно подтирал зад.

– Понятно всё. А я из Нижнего...

***

В общем, контакт был налажен. Шулю, так он представился, положили в мою палату. Он оказался очень общительным и весёлым. Рассказал, что «басит» в панк-команде «Stop brain», и на следующий год они запишут альбом. За болтовнёй мы не заметили, как подкралось время обеда. В пластмассовой миске плавали крупно порубленные куски капусты. Ляпушка серой каши на второе. И стакан бледного компота с бромом – на третье. Поклевав кашу, я отнёс миску к мойке. Шуля попросил добавки.

– Как ты можешь это жрать? – поморщился я.

– Да ладно, – скрёб ложкой он, – у меня желудок и гвозди переваривал.

Я вышел из столовой и опустился на сиденье в холле. Рядом за столом сидела дежурная медсестра и что-то записывала в журнал.

Поглаживая себя по животу, выполз Шуля.

– Нормалёк, – подмигнул он, – жить можно.

– Пойдем, что ли, покурим, – поднялся я.

Потопали в туалет. Человек пять стояло полукругом около умывальника. Когда дверь за нами хлопнула, все резко обернулись. Я успел заметить, как один из них спрятал бутылку водки за спину, но увидев нас, достал обратно.

– Давай, не тормози, – сказал ему плечистый парень в чёрной безрукавке и, взяв бутылку, глотнул.

– Новенькие, бухать будете? – спросил он, закусывая конфетой.

– Да ладно, – отмахнулся я, – че уж тут пить-то. У меня сотыга есть, может, ещё намутим?

– И у меня полтос, – поддержал Шуля.

– Че, можно, – сказал парень, – ща Киселя зашлём... Меня, кстати, Лёха зовут.

Пожали руки. Чтоб купить водки, гонцу приходилось спускаться по связанным простыням из окна второго этажа. Окна на первом были зарешечены. Минут через двадцать тщедушный мальчишка принёс, обернутые олимпийкой, пару бутылок водки. Лёха отвинтил крышку, в ноздри ударил резкий запах спирта.

– Не потравимся? – недоверчиво покосился я.

– Да не, – мотнул головой Лёха, – постоянно её берём.

Пили быстро и осторожно. Раздавили литр на шестерых, покурили, и разошлись по палатам. За весь день, кроме больничной каши, я ничего не ел, поэтому меня развезло. Прямо в сланцах завалился на койку и уснул.

***

Проснулся я от оглушительного клича Кинг-Конга. Рослая медсестра с грубым низким голосом.

– Субботин, Шулешов, Алексеенко, Каталов, Эрдман – на анализы!

Ребята лениво вставали с коек, зевали, потирали глаза и потягивались.

– Каталов, – медсестра подёргала меня за штанину, – тебе чё, особое приглашение нужно?! Вставай давай!

Я поднялся. Странно, но голова совсем не болела. Будто и не пил вчера. Дошёл до сортира, отвернул кран, напился ледяной воды, поплескал на лицо, закинул в рот жвачку, и почесал в процедурную.

Первого вызвали Филю Эрдмана. Тощего, длинного, с острым крючковатым носом. И пока мы его ждали, старожил из первой палаты поведал нам любопытную историю. Оказывается, процесс сдачи анализов в нашем отделении носил сакральный характер. Называли его обрядом посвящения.

– Вот заходишь ты в кабинет, – говорил он тоном мудрого старца, – медсестра командует – спускай штаны! Ты послушно приспускаешь штаны. Встань раком! Ты нагибаешься. Она берет спицу с ватным тампоном на конце и всаживает тебе в зад. Те же операции она проделывает с носом и горлом. Ничего особенного, конечно, но с жопой всё-таки унизительно.

– Да уж, – усмехнулся я, – обалденная история.

– А откосить можно как-нибудь? – с надеждой спросил Шуля.

– Неа, один хрен сдавать придётся, – развеял все сомнения рассказчик.

С трудом переставляя ноги, вышел Филя. На лице его читалось тоска и отчаяние. Сидящие в коридоре дружно зааплодировали.

***

По вечерам в наши окна тарабанили «педовки». Девчушки 14-15 лет, но не полоумные из соседнего корпуса, а нормальные, живущие неподалёку от больничного городка. Их, конечно, гоняли медсёстры и охранник Женя, но они всё равно почти каждый вечер дежурили под нашими окнами. Хихикали и показывали неприличные знаки.

– Вот в наше время, – поучала их пожилая медсестра, – девчата к офицерам бегали. Чего вас-то к дуракам так тянет?!

***

На ночь в отделении оставалась дежурная медсестра и охранник. Мужик лет сорока-сорока пяти, похожий на отставного военного. В одно из своих дежурств они решили выпить. Накрыли стол в процедурной и приглушённо включили музыку. Сначала всё было спокойно. Но ближе к полуночи сестра стала хохотать и подпевать Кадышевой. Из процедурной тянулся табачный дым. Потом они что-то разбили.

– Уроды, епт, – ворочаясь, поднял голову Юрка, – пацаны, е..те чем-нибудь по «титану», чтоб они там позатыкались!

Матерясь, Шуля сбросил одеяло, поднялся и принялся колотить по баку столовой ложкой. Дверь в конце коридора грохнула и послышались гулкие частые шаги.

– Чуваки! – вскрикнул Шуля, – там охранник к нам ломится! С ножом!

Прокричав, он нырнул под кровать.

Охранник забежал в палату и хлопнул ладонью по выключателю. Свет зажёгся, и мы увидели запыхавшегося дядю Женю в расстёгнутой гимнастёрке и семейниках. В руке он сжимал скальпель. Его губы дрожали, глаза были стеклянные.

– Подъём! – проревел цербер, размахивая скальпелем.

– Дядь Жень, иди ты на хер, – перевернулся на другой бок Лёха, – новенькие, – пробормотал он в стену, – не заморачивайтесь, он контуженый.

– Подъём, твари!!!

– Лёх, – сказал Юрка, – осади ты его, спать охота.

– Ладно, – Лёха нехотя перевернулся на спину и, заложив руки за голову, крикнул:

– Сержант Лебедев!

– Я! – охранник со звоном отбросил скальпель и вытянулся по стойке смирно.

– Отбой!

– Есть! – выпалил дядя Женя, лёг на пол и закрыл глаза. Он шумно дышал. Волосатая грудь его тяжело вздымалась.

Вошла медсестра. Присела, сделала ему в вену укол, поднялась, расправила халат и сказала:

– Мальчики, вы уж извините нас, мы тут пошумели немножко... День рождения у меня сегодня. Будьте добреньки, оттащите его в холл.

Шуля высунул голову из-под кровати.

– Поздравляем, – недовольно пробурчал Антон, схватил контуженного за ногу и поволок по коридору.

– Ну как, весело у нас? – повернулся ко мне Лёха.

– Не то слово, – выдохнул я. – Слышь, Лёх?

– А.

– А он что, и порезать бы смог?

– Да запросто, – усмехнулся Лёха, – с ними, главное, вести себя правильно. Не ссать. Они же как звери – чувствуют страх, и нападают.

– Откуда ты всё это знаешь-то?

– У меня батя в Афгане воевал, – сказал он, отворачиваясь к стене, – ну всё, давай, я залипаю уже...

***

Утром я услышал голос санитарки.

– Кто дежурный по завтраку? – спросила она, заглянув в палату.

Понятное дело, никто не отзывался.

– Я дежурный, – сказал я, и добавил: с Шулешовым.

– Хорошо. Давайте только поживей, мальчишки.

Я встал, быстро оделся и стал будить Шулю.

– Санёк, – толкал я его в бок, – пойдём, за завтраком сгоняем. Вставай, хоть воздухом подышим, может, пивка успеем зацепить.

– Идём, – открыл глаза он, услышав магическое слово «пиво».

Санитарка выдала нам фуфайки, и мы выбрались на улицу. Вдохнули бодрящего октябрьского воздуха, вкрутили в рот по сигаретке и зашагали на кухню. Под ногами хрустели затянутые коркой лужи. На тополе горланила ворона.

– Смотри, – кивнул в сторону Шуля, – психов выгуливают.

По аллее ползла странная колонна из пяти человек. Локомотивом, сжимая в кулачище верёвку, шёл матёрый санитар. Конец верёвки держал его коллега. А между ними, связанные по рукам, плелись «пассажиры». На них были огромные сапоги, клетчатые шаровары путались в коленях. Объеденные ушанки загадочным образом держались на их лбах или затылках. Больные смотрели строго перед собой и, кажется, не моргали.

«Кого Юпитер хочет погубить, того лишает разума» – припомнил я слова кого-то из великих.

Пройдя метров сто, мы оказались у серого здания с металлическим лотком для приёмки хлеба. Поодаль четверо наших ребят выгружали из машины сетки с капустой и луком. Парни трудились за еду. После работы их от пуза кормили. Шуля приветливо махнул им. Один из них кивнул в ответ. У заднего входа толпились пациенты.

– Пойдём, – сказал Шуля, – нам туда, по ходу.

Как только мы подошли ко входу, меня схватила за рукав бабушка в пуховой шали и грязном бордовом пальтишке.

– Николаш, сыночек, – заскулила она, – ты не видал мою кошку Графочку? Аграфену? Вот ведь что, убегла куда-то и не сыщешь...

– Свали, бабуля, не до тебя, – я вырвал руку, и мы поспешно вошли в кухню.

Несмотря на то, что работали вентиляторы, внутри было душновато. Пахло выпечкой, котлетами и тушёным мясом. Всё это изобилие повара носили большими противнями. Носили неизвестно куда. Украдкой заглянув в бадью с супом, я увидел плавающие там куски мяса. Вспомнил нашу баланду и по-волчьи облизнулся.

– Из десятого? – спросила повариха. Белый халат смотрелся на ней как кожа на барабане.

– Из него, – ответил Шуля.

– Не готово ещё. Через час придёте.

– О’кей, – сказал я, хитро подмигнув Шуле, – помчали за пивом.

Вышли и поплыли в сторону ларьков.

***

На пятый день пребывания в этом богонеугодном заведении меня вызвали к психиатру. Мне повезло – я попал к молоденькой дамочке. (Беседовать с ветхозаветной бабулей из соседнего кабинета – удовольствие сомнительное). Это была полногрудая шатенка с длинными блестящими локонами. Кэтрин Зета-Джонс, ни дать, ни

взять.

«И что она забыла в этой дыре, – подумал я, – совсем не подходящая среда для такой орхидеи».

Кэтрин сидела за столом и листала какой-то глянцевый журнальчик.

– Здрасьте, – сказал я, развалившись на стуле.

– Сядь нормально, – рявкнула орхидея, моментально разбив всю мою хрупкую лирику.

Я подобрался.

– Фамилия? – спросила она, отложив наконец журнал.

– Чья? – решил поиздеваться я.

– Ну не моя же, – ответила звезда Голливуда, сверля меня взглядом.

– Моя фамилия, – кивнул я на папку перед ней, – огромными красными буквами увековечена здесь.

– Умный?

– Был бы умный, – вздохнул я, – сюда бы не загремел.

Кэтрин разложила на столе какие-то карточки с рисунками.

– Что здесь изображено? – ткнула она ноготком в одну из них.

– Кремль, – без раздумий ответил я.

– В шестое хочешь? – пригрозила орхидея.

– Ну хорошо, хорошо, – сказал я, вглядываясь в замысловатые узоры, – Лев Толстой в «Ясной поляне». Здесь отчётливо видно, как он плугом х...ит землю. И Софья Андреевна тут. Сидит на веранде, чайком балуется.

– Здесь что? – с каменным лицом Кэтрин придвинула следующую карточку.

– Купель Силоамская. И сады Армиды.

– Хорошо, так и запишем, – она раскрыла папку и взглянула на меня исподлобья.

– Пишите, пишите, – не унимался я. – Девушка, я вас очень прошу, поставьте мне диагноз – «хронический раздолбай с прогрессирующей формой легкомыслия», не ошибётесь.

С едва заметной улыбкой Кэтрин записала в моём личном деле «здоров».

– А что вы делаете сегодня вечером? – спросил я, поднимаясь.

– Ой, иди уже, Дон Жопен. Давай следующего зови.

***

Как-то раз друзья привезли Лёхе травы. Шуля дуть отказался, и, дождавшись отбоя, мы пошли в туалет вдвоём. Лёха достал из кармана пипетку, втянул с ладони траву и протянул мне. Я затянулся, покашлял и передал Лёхе. Покурив, мы вернулись в палату и стали уничтожать все свои съестные заначки. Ребята давно спали, а мы сидели на своих койках и чавкали.

– Ты как? – едва сдерживая смех, полушёпотом спросил Лёха.

– Нормуль, – ответил я, выдавив колбасный паштет в рот, – не спалиться бы только...

– Ложись, и не спалишься, – Леха смял пакет из-под чипсов и убрал в сумку.

Я прилёг. Уткнув голову в подушку, мой сокурыш глухо смеялся.

Вскоре я отключился и увидел идиотский сон. Снились мне фигуристки. Выступали они на стадионе. Я сижу на трибуне. Вокруг меня странные люди бандитского вида. На них телогрейки, ватные штаны и валенки. А я почему-то голый. Звучит гимн России. Вдруг кто-то толкает меня в спину, и я падаю на лёд. Ко мне подкатывают фигуристки, хватают за руки, за ноги и тянут в разные стороны. Гимн смолкает. Люди на трибунах в ожидании замирают. Легко разорвав меня на части, фигуристки скользят по кругу, демонстрируя публике мои фрагменты. Затем выбрасывают их на трибуну. Вступает торжественная музыка. Начинается хаос. Все дерутся за куски человечины. И тут я обнаруживаю себя в беснующейся толпе. Пытаюсь отобрать свою ногу у небритого мужика с приплюснутым носом. С большим трудом мне это удаётся. Мужик падает на колени и рыдает. Я жадно впиваюсь зубами в ляжку и понимаю, что ем жареную баранину. А рядом дети. Грязные, неухоженные. Фигуристки смотрят на меня с укором и в один голос твердят: «Зачем отнял у маленького?! Зачем отнял у маленького?! Верни украденное!» Мне становится ужасно стыдно.

– Он первый начал, – краснея, оправдываюсь я и отдаю кусок ребёнку.

М-да, наверное, Кэтрин всё же ошиблась с диагнозом. Думаю, что здоровые таких снов не видят. Даже по накуре.

***

Потом в седьмом корпусе мне сделали энцефалограмму.

Выйдя из кабинета, я заметил интересного пациента. Он был в широкополой фетровой шляпе, кожаных мокасинах и махровом халате.

Пушистые седые бакенбарды и бледная кожа делали его похожим на аристократа 19-го века. Старичок сидел в коридоре на стульчике и читал книгу. Я присмотрелся – Хорхе Луис Борхес «избранное».

– Молодой человек, – поднял голову он, когда я проходил мимо, – постойте.

Я остановился. Аристократ закрыл книгу, заложив страницу пальцем.

– А вы знаете, в чём заключается основная философская проблема человечества?

– Понятия не имею, – ответил я и хотел уйти.

– Самоубийство! – вдруг вскрикнул старик. Его скрипучий голос разнёсся по коридору.

– В смысле?

– Решить, стоит или не стоит жизнь того, чтобы прожить её, значит ответить на основной вопрос философии, – вдумчиво проговорил он и, раскрыв книгу, склонил голову. – Почитайте Камю, – добавил он вполголоса, – многое поймёте.

– Обязательно, – пообещал я и зашагал к выходу.

Старик расхохотался. Злобно и оглушительно.

***

Через двенадцать дней меня выписали. В армию я так и не попал. (На повторном обследовании хирург выявил у меня сколиоз второй степени). И на философский вопрос всё ещё не ответил.