Долина Оберона / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

Долина Оберона 1.

«Его любил я и качал,

Я утешал его в печали,

Он был весь белый и урчал,

Когда его на спинку клали…

Читался в бусинках испуг

И лёгкое недоуменье,

Как если б он очнулся вдруг

В чужом, неведом селеньи…»

Прескверно начался день для Владимира Пахомова. Когда утром он приехал на работу – шестую подстанцию «Скорой помощи», где он числился врачом-реаниматологом, оказалось, что в маршрутке у него порезали пакет. И хоть вытащить ничего не успели, а чего тащить – женины бутерброды с колбасой? – всё равно на душе заскребли кошки. Тем более Пахомов считал себя дядькой бывалым, эдаким тёртым калачом – нас на мякине не проведёшь, и вот…

«Сволочи, – подумал он, – зенки не успели продрать, а уже сумки режут».

Вторым милым пустячком стало известие, что оба фельдшера в его бригаде – вчерашние выпускники медучилища, а значит, делать, ровным счётом, ничегошеньки не умеют. Ну, а в-третьих, премию, по розданным корешкам, ему начислили всего двести рублей. Даже пьянице Редькину – триста. Зато, по слухам, у главврача, дурака и хама, который за всю свою жизнь, наверное, ещё никому и ничего полезного не сделал, сия поощрительная сумма каторжного его начальственного труда была оценена в кругленькие сто тысяч.

«Сволочи», – обругался про себя Пахомов и выбросил порезанный пакет.

Вызовы с утра пошли муторные. Всё бабки да дедки, требующие вылечить их от всех болезней. А ближе к обеду по рации дали общественное место… Мужик давно умер. Но вокруг столпился сочувствующий народ, и чтобы исключить частые в подобных случаях эксцессы, Пахомов сунул под нос умершему баллон с кислородом. Одного фельдшера заставил колоть в вену какую-то хренотень, а со вторым принялся делать покойнику искусственное дыхание. Сейчас следовало бы шарахнуть мужика током – неотразимое впечатление на зевак, но дефибриллятор, как назло, сломался. Пришлось вызывать на себя вторую бригаду. Приехавшая молоденькая врачиха перво-наперво изумлённо спросила:

– Владимир Андреич, а зачем вы кислородный баллон ему на голову положили?

– Тише! – зашипел на неё Пахомов, – они нам Суд Линча устроят. Им же не объяснишь, что ему давно на кладбище пора.

К скончавшемуся подсоединили проводки и дважды врубили импульс в 360 джоулей. Мертвец дважды эффектно подпрыгнул под оханье окружающих…

– Бесполезно, – произнёс печально Пахомов, – он умер.

– Уби-ийцы-ы! – вдруг истошно закричала пёстро одетая, с ярко-алыми губами на бледном перекошенном лице, женщина, вероятно, супруга умершего, стоявшая оцепенело в первом ряду, и бросилась на Владимира с кулаками.

Но её тут же оттащили:

–Ну-ка помолчи! Ты видела, как они старались? Значит, и вправду нельзя ничего сделать!..

Вот эта вся идиотская история вовсе испортила Пахомову настроение, хотя за долгие годы работы на «Скорой» он чего только не повидал.

«А чем мы, собственно, занимались? Глумились над трупом».

Однако последним, что его доконало, явилось происшествие, в общем-то, достаточно рядовое. Возле третьего отделения милиции, оно рядом с подстанцией – вон, за углом, где газетный киоск; кто-то из особо внимательных и усердных граждан обнаружил подозрительную авоську: как пить дать, взрывное устройство!.. Когда их видавший виды уазик подкатил к месту несостоявшегося теракта, тут дежурила уже и милиция, и медицина катастроф, и бригада «Скорой» – Надька Стрижёва, с их же филиала. Пахомов обрадовался, увидев её. Надька была баба хорошая, и врач первоклассный, и товарищ, что редкость особенно среди женщин, ну настоящий, надёжный товарищ, – и совет у него можно спросить, и в жилетку о своих горестях поплакаться… Правда, на сей раз у Надьки самой был вид – чуть не плачь.

– Как ты думаешь, они его потом выбросят? – спросила она, даже не ответив на приветствие.

– Кого? – не понял Пахомов.

– Его.

Пахомов проследил за её жестом. В цветастой авоське, прислонённой к стене, торчала белая пушистая голова – плюшевый мишка с сияющими глазками, розовым носом в форме сердечка, с клетчатым пурпурным бантом на шее, протягивал к ним ручонки, словно просил о помощи… Видимо, по мнению поднявших переполох бдительных граждан это и была адская машина, подброшенная к отделению милиции неизвестными пока террористами.

– Конечно, выбросят.

Стрижёва неожиданно рванулась к милиционерам:

– Отдайте, пожалуйста, мишку, ведь он вам не нужен.

Мужчины засмеялись, а девушка лейтенант, стройная и красивая, записывающая что-то в папку, возмутилась:

– Как это, отдайте? Нам нужно составить акт. Это вещдок.

– Ну вы всё равно его потом выкинете.

– Не выкинем, он будет лежать у нас на складе, – упрямо заявила девушка, – не мешайте, пожалуйста.

Стрижёва, поникнув, отошла от милиционеров:

– Не отдали.

В голосе её прозвучало такое горе, что у Пахомова стиснуло сердце. Он сразу вспомнил сплетни: эта ещё нестарая, привлекательная 45-летняя женщина живёт очень скромно и одиноко. Муж её давно бросил, нашёл молоденькую – это нынче модно. Сын – внешне вполне приличный человек, кандидат наук, доцент в каком-то институте, на самом деле редкая сволочь, занятая исключительно развлечениями… А ещё она коллекционировала плюшевых мишек, коих насобирала, по рассказам, целую комнату. Первым стремлением Владимира было тоже подойти к блюстителям порядка и тоже попросить отдать игрушку. Но он почему-то сдержался. И не подошёл.

Вот это, как уже говорилось, в принципе, ничем не примечательное событие окончательно выбило его из колеи. Он ездил, а из головы не выходили полные отчаяния глаза женщины и плюшевый мишка, тянущий ручонки из авоськи.

«Дура! – разозлился наконец Пахомов на Надьку и на себя. – Всю квартиру уже куклами завалила, каждый день рождения ей на плюшистиков этих скидываемся… Ну не дай один раз денег своему бездельнику, пусть на свои дамочку в ресторан ведёт. Сходи в магазин, купи себе такого же, а не попрошайничай у ментов!..»

Вечером у их старого драндулета опять забарахлил двигатель. Шофёр, Серёжка Дундыкин, нормальный вообще-то парень, матерясь, мол, если машин новых не дадут, бригады пешком на вызовы будут ходить, вылез из кабины. Сзади балагурили фельдшера. Сегодняшняя обеденная клоунада веселила их до сих пор.

– А мужик-то у нас, – гоготал один по сотовому, – офигел и умер…»

«Дегенераты», – вынес окончательный вердикт Пахомов, жуя бутерброд с колбасой. Потянул глянцевый журнал, выглядывающий лакированным краешком из-под сиденья водителя… Издание оказалось, как говорится, для мужчин. Поморщившись, он всё же досмотрел до конца фото-сессии полуголых и голых девиц и на последнем развороте наткнулся неожиданно на статью про НЛО и раздельчик с шахматными задачами под редакций некоего мастера Оберона. «Каких фамилий только нет», – усмехнулся врач. Надо сказать, что Пахомов в молодости серьёзно занимался шахматами, дошёл до кандидата в мастера, а поэтому тут же принялся отгадывать обероновские ребусы. Задачки были несложными, но Владимир никак не мог сосредоточиться. Плюнув, раздражённо начал читать статью. Какой-то уфолог, даже имя запоминать не желаю, писал, что на Земле участились случаи похищения людей инопланетянами… Снова перескочил на шахматные шарады, опять на статью, с досадой швырнул журнал на сиденье.

«А что, взять вот так и улететь! – мелькнуло у него в голове. – Жена и не заметит в своём чёртовом “В контакте”, что муж пропал. Дочка в Америке давно, уже и не звонит».

Он в очередной раз вспомнил Надьку Стрижёву и плюшевого мишку.

«Улететь к чертям собачьим! Из этого города, из этой страны, из этого проклятого мира!.. Только б предложили. Взять и улететь!»

Пахомов в сердцах толкнул дверцу… Тёмное небо, пыльная листва тополя в тусклом свете фонарей, пустырь – битое стекло, пластик…

Господи, какая тоска!..

И тут впереди на дороге Пахомов увидел худощавого молодого человека, лет 25-30, светловолосого, в джинсовом костюме. Заложив руки за спину, незнакомец внимательно наблюдал за бригадой. Врач простонал-прорычал про себя. Щёлкнул пальцем по капоту, под которым возился Дундыкин.

– Ты долго ещё? А то вон стоит… Сейчас позвонит, стуканёт – «Скорая» простаивает, вместо того, чтоб больных обслуживать.

– Успеете, – буркнул шофёр.

Пахомов полез обратно в кабину, но что-то буквально заставило его посмотреть вверх… Над тополями! Гляди, гляди! Плыл сверкающий серебристый эллипс!.. Над тополями, над дорогой – незнакомец на дороге исчез! над грязным пустырём… Где-то дико залаяла собака.

«За мной, за мной!» – горячечно пронеслось, обожгло, оглушило!

– Они за мной! – заорал Пахомов и неожиданно для себя сорвался, побежал, под ногой треснула пластиковая бутылка, подошва скользнула… В этот момент всё вспыхнуло ослепительно! Владимир запомнил: искажённое от страха лицо Дундыкина, выглядывающего из-под капота, крики фельдшеров: «Владимир Андреич, наркотики сдайте!» Боль в колене, на которое он упал. Залепленные серебристым светом листья тополя. И небо, небо, тёмное небо, тёмное… Без звёзд.

А когда он очнулся… Ой-ёй-ёй… Всё кружится… Люди, лучи, звуки… Господи! Пахомов зажмурился и потряс головой… Он сидел в мягком удобном кресле посреди полусферической, залитой мягким голубоватым светом комнате – никакой мебели, стульев нету; нет пультов, экранов – да НЛО это, чёрт возьми?! Перед ним – мужчина и женщина, в серых спецовках ли, комбинезонах, – обычные совершенно, невидные, незапоминающиеся – море таких… А вот третий, в стороне, добрый молодец в джинсах, мне знаком – он, точно, – наблюдал на пустыре…

– Мы не против, пусть он входит в игру, – произнёс мужчина в сером. – Если выиграет, – выдержал паузу, – я даже поклонюсь ему, – ухмыльнулся, – и спрошу про валенки.

«Дурь какая-то» – подумал, а может, сказал Пахомов.

Голова его опять поплыла, отделилась от плеч, до потолка долетела – захороводили оранжево-жёлтые лампочки… Огненные кони – буря крылатая с рёвом обрушились на него, и он чётко увидел шахматную доску и блестящие фигуры, расставленные в какой-то очень знакомой дебютной позиции… «Карл Мария фон Вебер», – объявил мужчина. «Что?» «Карл Мария фон Вебер, – повторил мужчина в чёрных непроницаемых очках, во фраке и бабочке, стёртым невыразительным голосом, – Оберон». «Оберон-рон-рон», – засмеялся белый плюшевый мишка.

– Владимир!

Всё смазалось, перемешалось.

– Владимир!

Кто-то явно звал его…

Пахомов пришёл в себя… Тёмно-изумрудное, без единого облачка, небо над головой –необыкновенное, глубокое; бело-розовое солнце – яркое, но не слепит, не жжёт – оно живое, – гладит, греет невидимыми ладонями лучей, шепчет – «Люблю».

И на душе свободно и легко. А глаза заволокло слезами. Потому что, наверное, очень давно никто не говорил ему: «Люблю».

– Владимир!

Пахомов вздрогнул, покачнулся, ухватился за мокрую холодную веточку – огромного папортника, раскинувшегося пышно возле тёплого гладкого фиолетового валуна, на котором он теперь восседал…

– Ну объясни, что тебе вдруг взбрендило улететь с Земли? – молодой человек в джинсовке укоризненно смотрел на врача. Тонкое, умное лицо.

Пахомов вытер рукавом глаза.

– Никуда я не хотел лететь. Вырвалось просто.

Незнакомец пожал плечами:

– Наговорят, а потом «вырвалось просто»… Люди абсолютно не привыкли отвечать за свои слова и мысли.

Пахомов озирался по сторонам. Плоские зелёные холмы, поросшие высокой травой и кустарником с большими стреловидными листьями. На лужайках благоухают пунцовые, золотые цветы. Сливаются далее к золотистому горизонту в светло-сиреневые озёра. Пряный аромат в нагретом воздухе. Чуть душновато. Чуть кружится голова.

«Люблю, люблю»…

– Мы где?

– На Земле, – ответил, задумавшись о чём-то своём его новый знакомый. – Разве не видно?

Пахомов поелозил на камне.

– Вообще-то нет.

И вдруг увидел недалеко в траве белое пушистое чудо – сияющие глаза, розовый нос сердечком, губки, ушки – точь-в-точь плюшевый мишка из авоськи, разве что бантика на шее нет. В следующее мгновение неизвестное существо скрылось в зарослях стреловидного кустарника.

– Там кто-то есть, – неуверенно произнёс Владимир.

– Кто? Где? – пахомовский визави поднял взгляд на колышущиеся листья, махнул рукой. – Всё ясно. Тошка, выходи!

– Чик!

С этим возгласом плюшевый мишка – да мишка, мишка! вынырнул из своего укрытия и с сопением и бормотанием – слов было не разобрать, двинулся, раздвигая траву, к людям… Продрался сквозь папортниковую изгородь, отряхнулся и заявил недовольно-смешным задорным голоском:

– Сидеть было мокро.

– Прошу любить и жаловать, – улыбнулся молодой человек, – небесный братец Тоша.

– Или братушка, – дополнил тот, – мы так себя и зовём, – с выражением: – братушки небесные.

Пахомов вглядывался в большие, необычайно выразительные, капризные, доверчивые, смешливые, грустные; трогательные глаза пушистика…

«Почему он, действительно, так похож на плюшевого мишку Надьки Стрижёвой?»

Встал, коленку прострелила боль, покривившись, протянул руку небесному человечку, последний не доходил ему и до пояса:

– А я… А меня зовут Владимир, Володя, Вова… Очень приятно.

И пожал братцу лапку – мягкую, но сильную.

Осторожно опустился обратно на валун.

– У Володички нога болит, – сказал Тошка и положил лапы на пахомовское колено.

– Это он упал, когда побежал за кораблём коингов, – пояснил их третий собеседник.

– Вот уж не стоило так стараться ради коингов, – задумчиво-важно проронил небесный братушка. – Вообще ничего серьёзного – только сильный ушиб. Я это быстренько вылечу. – Слегка надавил на коленку и начал её тихонько растирать и поглаживать. Владимир почувствовал тёплое приятное покалывание в ноге.

– Ну а я пока всё объясню, – сказал молодой человек. – Начнём с того, что зовут меня – Онетис.

– Рады были познакомиться, – вставил Тошка.

– Если б ты, Владимир, – продолжал Онетис, был человеком верующим, я б, допустим, представился твоим ангелом-хранителем, хотя это и не вполне верно. Но так как ты, к сожалению, от религии весьма далёк, скажу, что ваш покорный слуга рядовой труженик Коалиционного отряда Света.

– И не рядовой, – вновь заметил Тошка и потёр колено лбом.

– Есть и противоборствующая сторона, – по- прежнему не реагировал на тошкины реплики молодой человек, – так называемая коалиция Тьмы, коалиция иногалактик, мы называем её представителей коинги. Именно за их кораблём ты побежал. В последнее время в преддверии грядущих событий на Земле, коинги устроили настоящую массовую охоту на людей. Люди, доведённые до отчаяния жизнью, слетаются к ним, как бабочки на пламя, заключают всякие договора, соглашаются покинуть Землю и лететь неведомо куда, даже не подозревая, что ждёт их впереди. Конечно, Коалиция Света не могла терпеть долго подобное безобразие. Так, совместно обеими сторонами был создан искусственный игровой мир. Цель пребывания человека в нём заключается в возможности посмотреть на вещи иначе, и вследствие этого, возможно, переосмыслить свою жизнь, принять решение, сделать выбор… Если игрок справится с этой задачей, то останется на Земле, нет – задержится в этом иллюзорном мире надолго, а, может, даже будет забран коингами.

– Не отпустим, – возразил Тошка и отник от колена, посмотрел победоносно на собеседников. – Всё, между прочим.

Пахомов пошевелил ногой, топнул, привстал – боли как будто и не было.

– Кстати, мы с Тошкой, – Онетис обнял, прижал небесного братца к себе, – будем тебе помогать.

– Немаловажно, Володя, – проронил человечек-медвежонок многозначительно.

– Да-да, спасибо, – Пахомов как-то растерялся. – Спасибо за ногу… что я должен делать?

– Играть, – усмехнулся Онетис, отпуская Тошу. Тот неожиданно упал на четвереньки, скакнул, боднул мохнатой башкой Пахомова в бедро:

– Лицезреть огненных коников!

– Выбор у тебя, Владимир, вообще-то невелик, – посерьёзнел Онетис. – Нужно просто твоё согласие. – И в упор посмотрев на врача: – Ты готов?

– Готов, – ответил Пахомов, резко вставая с камня, обрадовавшись даже, что есть подсказка для ответа, – смысл всего происходящего и услышанного от него несколько ускользал.

Вокруг как-то стало тихо-тихо… Потускнело изумрудное небо… Тошка уселся на пятую точку, шмыгнул розовым носом, трогательно, жалостливо уставился на Владимира.

Онетис поднял палец вверх:

– Три-четыре…

Грохнуло! Взорвалось! Огненные сполохи пробежали по изумрудному океану. И всё вокруг – солнце, холмы – лишь бумажный лист, – пламя прожгло его насквозь, – и цветная картинка – темнея, обугливаясь, свёртываясь в обсыпающиеся пеплом трубочки, пропала, исчезла…

Владимир Пахомов стоял на сцене циклопического амфитеатра. Гигантские лестницы-ярусы вздыбились в небо! Сонмы людей клокочущими потоками двигались по ним, сталкиваясь, сбивая друг друга; то там, то сям бело-красными вспышками отворялись двери, возникали целые залы, стадионы, переплетённые лабиринты комнат… Люди сидели за компьютерами, за ресторанными столиками, играли в карты, слушали музыку; ели, пили, женились, выходили замуж, покупали, продавали… Вот вломился, загомонил, запел разноголосый восточный рынок – развалы ярко-оранжевых цитрусов, гранатов, персиков, дынь… Торговцы хриплыми гортанными возгласами зазывали покупателей, и внезапно смуглый бородач в белоснежном тюрбане пристально посмотрел из толпы глубоко посаженными тёмными глазами… Сознание не успевало фиксировать и следить за калейдоскопической сменой планов… Люди, люди, лица – белые, чёрные, искажённые гримасами боли и страха, смеющиеся, плачущие… Чертежи, схемы, тоннели, капища гигантских цехов – обрезки горячего металла, станки, конвейеры, провода; белые халаты, чёрные робы… Дым, рёв, гул, вой! Вспухли, лопнули пузыри взрывов, по песку покатилось окровавленное тело с оторванной до локтя рукой, с пронзительным свистом вспороли пространство серебристые гарпии самолётов; чадили, горели леса, небоскрёбы из сверкающего стекла и бетона стонали, рушились в чёрно-рыжих клубах пыли и дыма… Прочь, прочь видение!

И всё ухнулось вниз – люди, залы, машины, города, разлетевшаяся вдребезги янтарная дыня!.. вниз, вниз, превращаясь в чудовищную спираль, в сжимающуюся звёздную пружину – пружина распрямилась с оглушительным звоном! Ладони великаньи, крылья светящихся жёлто-багровых облаков нависли над миром…

Пахомов застонал, зажмурился…

Тишина!.. Владимир не сразу понял от неожиданности, что находится в большом высоком зале, залитым ярким светом. Свет был не просто ярким, свет был ослепительным. Тысячами ватт бил он из десятков ламп в огромной хрустальной люстре, из золотых светильников по всему четырёхугольнику стен, отражался от мраморного пола, от массивных мраморных колонн, от сводчатого куполообразного потолка…

– Владимир, ну наконец-то! – разнеслось по залу.

К нему стремительной лёгкой походкой шёл подтянутый, в великолепном сером костюме человек лет пятидесяти-пятидесяти пяти. Обнял Пахомова, овеяв запахом хорошего одеколона, крепко пожал руку. Цепкие серые глаза за стёклами дорогих очков, блестящая лысина, окаймлённая аккуратно подстриженными седыми волосами, резкие морщины вокруг рта, с опущенными кончиками тонких губ. Накрахмаленный ворот рубашки, алмазная булавка в галстуке, золотые запонки, золотой перстень на руке.

– Я очень рад вас видеть, Володя, – сказал незнакомец тихо, просто и очень доброжелательно. – Вижу, вы устали. – Отвесил лёгкий поклон. – Шахматный мастер Оберон. А про вас всё знаю. Пойдёмте.

Он взял Пахомова за локоть и повёл в дальнюю сторону зала.

– Вообще-то меня должен был вам представить мой помощник, ученик – Ниблодд, – всё таким же мягким, распологающим к себе тоном продолжал Оберон, и упреждая вопрос Владимира, – но он, видимо, решил сначала проводить ваших друзей в гостевой домик, вы к ним вернётесь, даже не беспокойтесь по этому поводу.

Витраж из мозаичного стекла – синие, красные, зелёные ромбики. Изящный резной стол и два стула, кажется, из слоновой кости, с золотой инкрустацией. На столе – шахматная доска с расставленными в исходном положении фигурами.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – сказал Оберон.

С минуту они молча сидели друг напротив друга.

– Знаю вашу историю с коингами, – вздохнул мастер. – Всё это, конечно, неприятно… Но я обещаю вам, Володя, что вас я коингам никогда не отдам. Сейчас мы с вами сыграем партию, вам обязательно надо сыграть: вы слишком переутомлены, перегружены впечатлениями, – сорвёте ещё психику. А шахматы помогут вернуть вас в обычное состояние. Если выиграете – я лично доставлю вас домой, в изначальный промежуток времени…

«А если проиграю?» – хотел спросить Пахомов, но не успел. Оберон резко развернулся по направлению к входу:

– Давно вас дожидаемся, – произнёс он холодно и громко.

К столику приближался атлетического телосложения детинушка, на вид лет тридцати, чёрный фрак, бабочка, непроницаемые чёрные очки. В руках он держал поднос с графином и двумя стаканами.

– Ты хоть прилично устроил наших гостей?

– Очень довольны, – стёртым невыразительным голосом ответил вошедший, опуская поднос на край стола. Владимиру показалось, что он уже видел этого человека.

– Я повторяю в последний раз, – чеканя каждое слово, проговорил Оберон, лицо его сделалось желчным и неприятным, – когда я сажусь играть, графин с водой должен находиться уже на столе!

Детинушка улыбнулся, с застывшей улыбкой отвернул крышку запотевшего графина, наполнил до краёв пузатые ребристые стаканчики, они исчезали, потом появлялись из его волосатых широких ладоней с толстыми короткими пальцами. Поклонился. Неторопливо, чуть вразвалочку пошёл прочь.

– А очки свои, когда общаешься с гостями, надо снимать! – гневно бросил ему вслед мастер.

Залпом выпил стакан и уже прежним спокойным тоном:

– Ниблодд способный ученик. Кандидат наук. Он не совсем тот, за кого себя выдаёт. Пейте, Владимир. Очень вкусная родниковая вода.

Пахомов взял почти ледяной стакан, поднёс к губам и тут же поставил обратно.

– А что будет, если я проиграю?

– Ничего страшного, – ответил шахматный мастер, поправляя фигуры. В отличие от своего ученика, пальцы у него были длинными, подвижными, как у пианиста. На указательном правой руки сверкал перстень с большим необычным чёрным камнем. – Проиграете, сыграем ещё раз. Потом ещё. Время у нас есть.

«Ну а если проиграешь, останешься в этом мире надолго», – предупреждение Онетиса прозвучало как наяву. Владимир сразу вспомнил корабль коингов, знакомую шахматную позицию, человека в чёрных очках – Ниблодд!..

– Это ваши задачи я видел в журнале, там, вечером?..

– Мои, – Оберон просиял непривычной для своего немолодого возраста красивой белозубой улыбкой. – Я же путешественник, слоняюсь от скуки… По горам, по долам… Ходите, Володя. Ваши фигуры белые, вот и ходите. – И уже настойчивей, с железными нотками: – Это мир игры, нельзя не играть.

Сосредотачиваясь, Пахомов выждал с минуту. Привычно пробежался пальцами по тонким, вырезанным из дерева фигурам – он почти физически ощутил сокрытую в них колоссальную таинственную энергию, – как всё было знакомо ему! И двинул королевскую пешку на два поля вперёд. Оберон мгновенно ответил с7 – с5… Дебют сицилианки они разыграли очень быстро… И тут Владимир узнал позицию.

– Мы играем вариант дракона?

– Вас это удивляет?

Перед Пахомовым сидел другой человек, тот же самый, но другой – беспощадный, страшный. Кто прячется за этим элегантным, безукоризненно пошитом костюмом, за этим интеллигентным, вполне привлекательным обликом убелённого сединами шахматного маэстро? Пахомов склонился над доской – глаза его соперника горели, как у волка.

– Мне рассказывал один известный шахматист, гроссмейстер, – проронил Оберон низко и хрипло, даже голос его изменился! – как во время одной из партий он вдруг увидел, что перед ним сидит не молодой юноша, с которым он, собственно, и играл, а глубокий старик.

Оберон сделал паузу.

– Смотри не ошибись.

– Не ошибусь, – глухо ответил Пахомов.

– Что?

Пахомов споткнулся о поребрик тротуара, налетел на какой-то низкорослый подстриженный кустик…

– Осторожно, – Ниблодд поддержал его за плечи.

Владимир ошалело воззрился на ученика Оберона.

«Почему он и сейчас в чёрных очках?»

Поздний вечер. Тёмное небо. Приглушённый гул. Кругом маленького парка полыхает багровое зарево. А тут газончики, акация, расчерченная решётка узеньких асфальтовых дорожек…

«Почему и сейчас в чёрных?»…

Ниблодд направил, подтолкнул врача к крытому черепицей маленькому домику в конце парка.

– Почему он не сдал партию? – спросил Пахомов. – У него проигранный эндшпиль.

– Долго вы играли, почти пять часов, – сказал в ответ Ниблодд.

В эту минуту из домика выкатился белый мохнатый шарик – Тошка! – бросился к ним навстречу, обнял ноги Владимиру:

– Володичка, наконец ты вернулся!

– Да, – ответил машинально Пахомов и погладил медвежонка по голове.

– Я с вами расстаюсь, – всё таким же бесцветным тоном произнёс Ниблодд, – отдыхайте, завтра утром доигрывание…

Тошка бросил неодобрительный взгляд вслед неспешно удаляющемуся помощнику Оберона.

– Идём, Володичка, идём.

Схватил Пахомова за руку и с силой буквально втащил его в гостевой домик. Они очутились в уютной, заполненной мягким светом зелёных абажуров, небольшой комнатке, завешенной коврами, с тремя кроватями и диваном. Навстречу поднялся Онетис.

– Ну вот и наш шахматист.

Крепко обнял Владимира.

– Как ты?

– Нормально. Не понимаю, почему он не сдал партию. У меня лишняя пешка. Проходная. Даже любители до мата не играют.

– Садись, садись, – затормошил Пахомова небесный братец, пододвинул стул с изогнутыми ножками. Запрыгнул на приземистую тумбочку у спинки, чуть не столкнув бронзовую пепельницу в форме разинутой крокодильей пасти. – Садись, вот… Я буду делать тебе расслабляющий массаж. Закрой глаза… Что видишь?

– Ничего.

– Ну как бы внутренним взором что видишь?

– Шахматные фигуры он видит, – засмеялся Онетис, – считает варианты, думает, где мог бы сыграть сильнее.

– Да уж, одни клеточки в башкеньке, – проворчал Тошка, то надавливая, то нежно поглаживая лоб и виски своему подопечному, – а иногда мысль торчит: шах, шах королю!

– Перед откладыванием он пытался загнать меня на мат, – пробормотал Пахомов, – но у меня нашлась защита.

Некоторое время все молчали, лишь Тошка, проделывая замысловатые манипуляции с пахомовской головой, пыхтел натужно и покрякивал.

– А мне нравится шахматное состояние Владимира, – вдруг заметил Онетис. – Оно спасает его от перегруза. Владимир!

Пахомов открыл глаза.

– Есть возможность совершить небольшую экскурсию в место, куда ты чуть не улетел с коингами.

– А огненные кони? – спросил Тошка, возмущённо подскочив на тумбочке, и всё-таки спихнул крокодилью пасть на пол.

Бум! Пепельница отлетела куда-то в угол.

– У нас не курят, – извинился братушка, свесившись с тумбочки и заглядывая под кровать.

– Успеем встретить и огненных коней, – улыбнулся Онетис, – время ещё есть.

– Я готов, – сказал Пахомов как и в прошлый раз, решительно поднимаясь со стула.

– Вот и хорошо. Медлить не будем. В путь!

И Онетис стремительно вышел из домика. За ним двинулся Пахомов.

– Всё без меня решили, – пробурчал недовольно Тошка, замыкая процессию и пытаясь поймать Владимира за брючину.

На улице с Пахомова словно слетело какое-то оцепенение. Сердце забухало в груди, он сразу стал мокрым от пота, задохнувшись, судорожно хватая ртом прохладный ночной воздух, вцепился руками в перила… Внутри всё дрожало, ноги сделались ватными, и всё же ему стало хорошо.

– Кризис, – покосился на него Онетис.

Чёрное небо. Парк. Багряное зарево, приглушённый гул и лязг. Дом Оберона странно фосфорецировал в ночи… Эдакий миниатюрный готический замок – слепленные, склеенные остроконечные со шпилями башни, ограда как крепостная стена – прорези бойниц. В распахнутых воротах, спиной к ним – неподвижная широкая фигура Ниблодда.

– Он нам не помешает, – сказал Онетис.

В воздухе сверкнула, прочертила змейку зелёная искра и тут же вокруг друзей соткалась мерцающая фиолетовая завеса. Исчезли перила, Пахомов чуть не упал от неожиданности, Тошка поднырнул, удержал его. Исчез гостевой домик, исчезло крыльцо – вместо него под ногами образовался блестящий белый диск, с вращающимися в противоположные стороны кольцами – малое и большое. Небо начало светлеть и словно приблизилось к ним… И вот оно уже не чёрное, а тёмно-синее, усыпанное сверкающими гирляндами звёзд и розово-зелёными туманностями… Из этих туманностей, наверное, выплыл в полупрозрачной нежно-зелёной кисее белый эллипс – два фарфоровых блюдца – одно на другом, плавно опустился перед путешественниками. По борту мазнули невидимой кистью – образовался, просиял неровный, полумесяцем проход, из него вышел русоволосый молодой человек, примерно ровесник Онетиса, в блестящем серебристом комбинезоне, улыбнулся, приложив руку к груди, отвесил лёгкий поклон:

– Капитан звездолёта Арцериур, рад приветствовать вас!

Пахомов в смятении посмотрел на своих спутников. Онетис обнялся с капитаном, как со старым знакомым, а Тошка поинтересовался, жалостливо глядя на врача снизу вверх:

– Не упадёшь, Володичка?

– Не упаду.

Небесный братец подпрыгнул к кораблю, нарисовал лапкой загогулину в воздухе:

– Весьма своеобразный дизайн двери.

– Стараемся, – развёл руками Арцериур.

В следующее мгновение Тошка с весёлым визгом нырнул внутрь эллипса.

– Владимир, заходи, – сказал Онетис с улыбкой, – не опасайся, – это наши люди, не коинги.

Пахомов кивнул. Приблизился, коснулся пальцами поверхности звездолёта. Ладонь приятно обожгло, закололо изнутри, – похожее ощущение возникало от массажа Тошки. Огляделся ещё раз – небо в зоне свечения корабля казалось почему-то тёмно-изумрудным, а звёзды золотыми. Ну, вперёд. И он шагнул в неровный проход серпиком, в струящийся тонкий свет, в новое путешествие…

Внутри корабль показался Пахомову гораздо больше, нежели снаружи. Сферический зал с круглыми иллюминаторами, которые не было видно с внешней стороны, к одному из них уже приник небесный братец. Освещение довольно яркое, но не раздражающее, Владимир не мог понять, где источник света, возникало ощущение, что сами стены светятся – жёлтым, золотистым, светло-зелёным… А ещё, как ни старался, он не мог обнаружить хоть какие-то признаки технического оснащения – приборы, пульты, экранчики – где всё?

– Корабль управляется энергией мысли, – словно просканировал ему голову Арцериур, – всевозможные приборы, пульты, экранчики – атрибуты технократических цивилизаций.

– А вы?

– Мы из созвездия Цефея. Что касается Онетиса…

– Что касается Онетиса, то он, на данный момент, землянин и участвует в игре, – остановил Онетис разговорчивого капитана.

– Ух-ты! – воскликнул в этот момент Тошка. – Володь, посмотри-ка, мы взлетаем! Посмотри-ка!

Пахомов встал за спиной братца и тоже заглянул в сияющее окно. Бурлеск, вихрь красок! Но тут же всё и пропало, и выяснилось, что они несутся с неимоверной скоростью по огромному тоннелю, выложенному из выпуклых зеркальных кирпичиков, эдакий кукурузный початок, вывернутый вовнутрь. Повсюду стремительно резали пространство шары, сигары, эллипсы, конструкции совершенно причудливых форм: спирали, скреплённые между собой неровными многоконечными звёздами, вот над ними нависло, резко свалило на сторону нечто фантастическое, невероятное, похожее на каракатицу, размеров чудовищных…

– Ты слышал когда-нибудь о так называемых червячных проходах? – услышал он голос Онетиса, – это пространственно-временные коридоры, по которым можно очень быстро добраться до любого уголка Вселенной.

В это мгновение они начали явно снижаться. Одно из кукурузных зёрен вдруг стремительно разрослось, закрыло своей сверкающей поверхностью всё видимое пространство в иллюминаторе… Бледно-голубое выцветшее небо, грязные облака… Пахомов не сразу понял, что они находятся уже в другом мире.

Титанические сооружения громоздились, глыбились под кораблём – горы рукотворные! Небоскрёбы в несколько сот этажей, серо-коричневые амфитеатры и стадионы, жуткие архитектурные нагромождения колец, квадратов, треугольников, полумесяцев, полусфер, пирамид со срезанными верхушками; лес шпилей, лес антенн, гигантские многоуровневые многополосные трассы, пронизывающие великий город в разные стороны – сотни тысяч вытянутых с заострёнными носами серебристых машин, напоминающих гоночные, мчатся по ним сплошными потоками. Жёлтые, оранжевые летательные аппараты, похожие на стрекоз, вьются разноцветным роем… Всё уходит к ощетинившемуся алому горизонту, переваливает за горизонт! Город-мир! Город-планета!..

Владимиру стало как-то очень неуютно, он отвернулся от иллюминатора. Онетис, рядом, внимательно наблюдавший за ним, тихо проговорил:

– Не отворачивайся, сейчас будет интересно.

Пахомов взглянул вперёд – две потрясающих размеров башни, вполовину выше всех других построек – копии знаменитых сталинских высоток в Москве (Господи, как это далеко!), надвигались на корабль. На блестящих, устремлённых ввысь пиках вращались, сверкали хрустальные многогранники, сотни площадок, усеянных блестящими чёрными, серебристыми, свинцово-серыми эллипсами. Одни взлетали, исчезали в небе, другие, появляясь внезапно, словно из воздуха, плавно опускались на освободившиеся места.

– Арцериур, – обернулся Онетис к капитану, – получится подлететь поближе?

– Попробуем.

Корабль стремглав взмыл вверх, затем спикировал на одну из башен, в свободный промежуток между антеннами и стоянками эллипсов и завис над каменным колодцем… В колодце, на скамьях в несколько рядов сидели люди – двести, триста… Обычные, земные – по-разному одетые, кажется, разных национальностей, даже рас – вон там, в углу, явно группа темнокожих мужчин и женщин…

– Ты мог быть среди них, – тихо произнёс Онетис.

Тошка оторвался от стекла, к которому он прилепился лбом, и сочувственно посмотрел на Пахомова своими звёздными глазками.

– Что они здесь делают? – хрипло спросил Пахомов.

– Ждут. Кому-то найдётся работа здесь, кого-то увезут на другие подобные планеты. Над наиболее одарёнными будут ставить эксперименты, изучать в лабораториях…

– И так навсегда?

– Навсегда.

Пахомову сделалось муторно и тяжело. Он снова отвернулся было от иллюминатора, но вдруг буквально физически ощутил на себе жёсткий взгляд – смуглый бородач в белоснежном тюрбане пристально смотрел на него, как-то, чем-то резко выделяясь из всех сидящих в бетонной яме.

– Нас заметили, – вдруг тревожно сказал Арцериур.

В следующую секунду перед иллюминатором возник чёрный шар, утыканный треугольными шипами.

– Ай! – вскрикнул Тошка, отпрянув назад. – Ещё, ещё один!...

Резкий пронзительный свист, визг разорвал пространство и…

Море красок, буйство красок!..

Удивительное изумрудное небо, россыпи звёзд, золотистые туманности…

– Еле ноги унесли, – засмеялся Арцериур.

– А мне даже как-то нехорошо стало, – облегчённо вздохнул Пахомов и потёр грудь в области сердца.

Тошка опять вскинул взгляд на врача и внезапно схватил его левую ладонь и больно цапнул за мизинец.

– Ты что? – Пахомов вырвал руку.

– Как что? – кажется, небесный братец удивился не меньше. – Ты схватился за сердце, я тебе помог. – И даже чуть обиженно: – Между прочим, Володичка, во всех древних медицинских трактатах написано, что сердечные приступы снимаются резким механическим воздействием на кончик мизинца левой руки.

– Точно-точно, – подтвердил, снова рассмеявшись, Арцериур.

Пахомову тоже стало смешно. Он потёр укушенный палец.

– Всё, буду теперь больным руки кусать.

Опять вздохнул глубоко.

– Это была, значит, планета коингов?

– В принципе, да, – кивнул Онетис.

Владимир покачал головой.

– Сколько со мной произошло всего… Мы, люди, всё-таки слабы, беспомощны, ничего не знаем… Перед теми же коингами…

Пахомов подумал – как естественно произносятся уже недавно ещё странные, нелепые слова – коинги…

– Ты ещё скажи, что вы – младшие братья, – хмыкнул Тошка.

– А разве не так? – Пахомов обвёл вопросительным взором собеседников.

– Не так, – ответил за всех Онетис. – Во-первых, вы коингам не братья, во-вторых…

Задумчиво посмотрел в звёздный иллюминатор.

– Земля уникальна… Человек уникален… С лёгкой руки ваших земных фантазёров принято считать, что инопланетяне держат вас почти за амёб, настолько несоизмеримы якобы уровни развития. Они были б немало удивлены, если б узнали, что на самом деле, самые разнообразные миры в Космосе относятся к человеку, подчёркиваю, к человеку, а не к человеческой цивилизации, с большим уважением. Люди обладают необыкновенной душой, богатейшими эмоциями, потрясающим внутренним, духовным потенциалом. Поэтому вы способны оставаться людьми в самых нечеловеческих условиях, можете жить, творить, развиваться, духовно расти, когда сами условия вашего существования, кажется, полностью препятствуют этому. Коинги так не могут. Многие, продвинутые, в вашем понимании, светлые цивилизации во Вселенной так не могут. А вам это по силам. И не ваша вина, что вы заблокированы от самого своего рождения, изначально оторваны от универсальных знаний Космоса, являясь на практике, по сути, слепыми и глухими, не ваша вина в уродливости и тупиковости вашего официального цивилизационного пути…

Онетис пробарабанил пальцами по стеклу иллюминатора.

– Вот почему, в числе прочего, и похищают людей. Разложить вас по клеточкам, разгадать тайну вашей души. Хотя, по-моему, разгадать сие вряд ли возможно.

– А ещё, между прочим, похитить могут не всех, – вставил Тошка, внимательно слушавший речь своего товарища.

– Совершенно верно. Чем глубже человек, чем меньше он стремится к сиюминутным материальным ценностям, чем чаще задаёт себе вопросы: Кто я? Откуда я? Зачем я живу? Тем выше его возможности не быть игрушкой в самых разнообразнейших руках. А о похищении и речи уже не идёт.

– Выходит, я слишком редко задавал себе эти вопросы, – пробормотал Пахомов.

– Выходит, так.

Тошка обнял врача за ноги:

– А мне Володичку жалко.

– И мне, – отозвался Арцериур.

– А мне нет, – сказал Пахомов, махнул рукой, – сам во всём виноват.

Тем временем в иллюминаторе снова уже пульсировали, рябили цветы-разноцветья, похоже, они снова куда-то летели. Онетис обменялся многозначительным взглядом с Арцериуром. Скрестил руки на груди, потом заложил их за спину, было заметно, что он неожиданно разволновался.

– Владимир, – Онетис сделал паузу. – Я внимательно наблюдал за тобой над той планетой, я видел твоё внутреннее неприятие, отторжение всего увиденного… Это уже в какой-то мере победа. Я тоже участвую в действии… Я, под свою ответственность, вывожу тебя из игры.

– Да? – сердце в груди Владимира радостно запрыгало.

– Да. Хватит тебе путешествовать и играть в шахматы с Обероном.

– А он не доиграл, – возразил Тошка.

– Доиграл-доиграл, – заторопился Пахомов, погладил небесного братца по голове, – партия решена, там однозначно мой выигрыш…

И вдруг осёкся, задумался, посерьёзнел.

– Мы прилетели, – сказал Онетис.

Тут же одна стенка корабля растворилась – перед ними был подъезд его родной подстанции «Скорой помощи!» Да-да! – лесенка, обшарпанная железная дверь, чахлая ёлочка у входа, окно заведующего – разбитое, склеенное прозрачным скотчем – какой-то чудак на днях, под шафе, запустил ботинком. Милиции он впоследствии объяснил, что является ревизором по еде, и спутал «Скорую» со столовой, где его плохо накормили… Только всё немного размыто, словно подёрнуто тонкой дымкой…

Пахомов буквально ломанул из корабля… Остановился, оглянулся на своих спутников. Все трое стояли и улыбались ему вслед: Онетис, Арцериур и братец небесный Тошка – посередине.

– Я… Спасибо вам… – Слова с трудом давались Пахомову. – Я рад был… Я исправлюсь…

Вновь двинулся вперёд и вновь обернулся.

– Но я не доиграл партию… Я ошибся. У меня, кажется, нет выигрыша.

Владимир наклонил голову набок, пытаясь лучше увидеть, вспомнить, вникнуть в позицию.

– Если я двигаю проходную пешку, у него есть, оказывается, фантастический ход ферзём на с1… Потом он даёт шах, жертвует слона и, не трогая проходную пешку, всё-таки форсировано загоняет моего короля на мат.

Пахомов поднял растерянный взгляд на своих друзей: Онетис, Арцериур и Тошка – посередине… Милые мои… Некоторое время все напряжённо молчали.

Три-четыре…

Пронзительный свист, визг раскроил пространство, чёрные блестящие модули врывались, окружали…

«Долина Оберона», – прошептал смуглый человек в белоснежном тюрбане с пронзительными тёмными глазами.

– Нет, нет и нет!

Зычно с пафосом прокричал почти Оберон, остановившись у шахматного столика и энергично разрубая ладонью воздух. Разъярённо посмотрел на Пахомова:

– Онетис нарушил условия игры, и я за него заступаться не намерен!

При последних словах изо рта его выплеснулись брызги слюны и едва не попали на Владимира.

Оберон нервно прошёлся взад-вперёд по залу, задрав голову, поглядел на ослепительно сияющую люстру, поморщился, вытащил из кармана пиджака в бежевую клеточку носовой платок, вытер рот. И вдруг оскалился в белозубой улыбке – глаза мастера не улыбались:

– Его в кандалы заковали? Нет. Били его, истязали? Нет. Он предупредил, чтоб за него не беспокоились? Предупредил. Так с какой стати я должен за него хлопотать?!

Раздражённо раздёрнул руки в стороны:

– Он не имел права пытаться вывести тебя из игры. Есть правила, которые нельзя нарушать. И то, что он теперь игру покинул – справедливо.

Сел за стол.

– Давайте расставим отложенную позицию, – сказал он спокойно-холодно, – вы её помните?

– Помню.

Оберон в новом приступе раздражения откинулся на спинку стула:

– Опять нет воды. Где Ниблодд?

– Он простился со мной перед входом.

– Ниблодд!.. Это что-то невообразимое.

Встал, со скрипом отодвигая стул:

– Пойдёмте, Владимир, поищем вместе этого негодяя.

Они проследовали к ещё одной мало приметной двери, сжатой толстыми мраморными колоннами… И Владимир ослеп. После шахматного зала тут, за дверью, казалось, была кромешная тьма. Тем не менее, Оберон, как ни в чём ни бывало, уже спускался вниз по лестнице, Пахомов же только нащупывал перила, угадывал ногами ступеньки… И тихонечко-тихонечко-тихонечко – вниз, но в конце всё же оступился, едва не упал, толкнул в спину своего спутника… Они стояли перед серой металлической дверью. Бетонная стена. Оберон рванул за грубо приваренную прямоугольную ручку.

Волна спёртого горячего воздуха, пропитанного специфическим ни на что не похожим запахом крови нахлынула на них. Странные звуки – хрип, и монотонные глухие удары – тюк, тюк, тюк… Озарённая красным огнём камина комната, стол в центре – тускло поблёскивающие железные крючья, щипцы, пилы… И шевелящиеся стены – Господи! – голые окровавленные люди, подвешенные по всему периметру стен, хрипящие и стонущие…

Тюк- тюк- тюк…

Широкоплечий, без рубахи, детина, спиной к ним, бил с обеих рук. Блестящие от пота, перекатывающиеся бугры мышц.

– Ниблодд!

Здоровяк обернулся… Чёрные очки. Алые брызги крови на груди.

– Сколько раз мне надо повторять, – отчеканивая каждое слово и разрубая ладонью воздух, пролаял почти Оберон, – когда я играю в шахматы, на столе должен стоять графин со свежей родниковой водой. Если через пять минут его на столе не будет, я тебя накажу!

Висящий у самого входа за вывернутые назад руки, скелет вместо человека, поднял на них лицо – застывшая кровавая корка вместо лица, и вновь уронил голову.

Оберон с грохотом захлопнул дверь.

– Вам плохо?

Сквозь стёкла очков за Владимиром наблюдали цепкие оценивающие глаза.

– Нет, всё нормально.

– Не думайте о Ниблодде слишком дурно, – Оберон коснулся его руки, – по крайней мере, в этом подвале порядочных людей нет: одни изверги – палачи, насильники… Пойдёмте побыстрее отсюда…

– Всё-таки вы бледны, – сказал Оберон уже в шахматном зале, в очередной раз заглядывая Пахомову в лицо. – Хотя тут слишком яркий свет. – Поморщился, обводя глазами светильники. – Я люблю, чтоб было ярко и празднично, но не до такой же степени. Во всех мирах у нас всё шиворот-навыворот. – С некоторой издёвкой покосился на собеседника: – Как уж сказано: «хотели как лучше, а получилось как всегда».

Они расположились за шахматным столиком. Оберон нетерпеливо принялся расставлять на доске отложенную позицию.

– Удивительная игра! Михаил Ботвинник утверждал: никто, на самом деле, не знает, что такое шахматы. Действительно – спорт? искусство? закодированное отображение нашей жизни?.. Что с вами?

– Я вспомнил фильм, – произнёс Пахомов, облизывая пересохшие губы, – сказка по пьесе Шварца. Моя дочь в детстве очень любила этот фильм. Принцесса говорит: «Смерть страшна и грязна. Она носит с собой мешок отвратительных инструментов»…

– А-а… Вы всё про подвал. Не стоило водить вас туда. Врач, а впечатлительны. Ваш Шварц был насильник?

– Я же сказал – писатель.

– Как будто издевательство над человеческими мозгами не насилие.

Оберон помолчал.

– Недавно читал я одну книжицу… Популярнейший писатель! Дело такое. Красивая молодая девушка отстреливает себе из карабина нижнюю челюсть, чтоб, значит, её любили не за внешность, а за прекрасную её душу. После заматывает лицо платком и пускается в странствования, искать похожих на себя душевнобольных. Поиски, понятно, были долгими. Но подружка всё-таки нашлась. Впрочем, позднее выяснилось, что и она – старший брат девушки, который сделал себе пластическую операцию, а также изменил пол… По-моему, это стопроцентное насилие над человеческим разумом!

И вдруг поворотился на стуле:

– Ну наконец-то!

По залу, фрак, бабочка, важно шествовал Ниблодд с графином и двумя стаканами на подносе… Вот он чинно поставил поднос на стол… Владимиру стало страшно и омерзительно, ему показалось, что на волосатых руках ученика Оберона застывшие, не смытые пятна крови.

Оберон картинно поднялся, отбросив стул.

– Я больше не позволю издеваться надо мной и моим гостем, – загремел он, – графин с водой должен стоять здесь за пять минут перед каждой игрой! Ты всё понял?!

Ниблодд усмехнулся и кивнул. Оберон поставил стул на место, сел, вытирая рот платком.

– Как мне всё-таки не нравятся твои очки, – добавил он сухо и холодно. – Можешь идти, я тебя позову, когда будет нужно.

Ниблодд поклонился и неторопливой походкой, слегка переваливаясь с ноги на ногу, вышел из зала.

– Вообще-то он мясник, – сказал Оберон и, как показалось Пахомову, опять с издёвкой: – А знаете, Владимир, почему он не снимает чёрные очки? У него очень страшные глаза, беспощадные, глаза палача. Он тактичен, он не желает вас пугать, ибо эмоциональное состояние игрока должно быть перед игрой в полном порядке. Ну, ходите.

Пахомов помялся.

– Я хотел бы отложить партию.

– Очень хорошо, – просиял улыбкой Оберон, – можно и отложить. Позиция вроде и простая, а на самом деле сложная до чрезвычайности. Как в жизни.

И вдруг поник, попасмурнел. Перед Владимиром сидел другой человек – смертельно усталый, осунувшийся, измождённый.

– Как собираетесь ходить? – хрипло спросил мастер.

– Отойду королём, пока не знаю, куда.

– Правильно, пешку вы не двинули, увидели ловушку.

Оберон помолчал.

– Пора отсюда валить.

– Зачем? – не понял Пахомов.

Глаза Оберона внезапно загорелись, и он снова преобразился:

– Потому что крылатые огненные кони великой волной несутся уже по млечному пути, ни сонмы воинов, ни целые флотилии боевых кораблей, ни неприступные стены, ни хитроумнейшие орудия – ничто не может остановить их, не даром их называют иногда – конницей Бога!.. Только знай, – Оберон навалился на столик, приблизил лицо к Пахомову, тот опять опустил глаза перед его нечеловеческим взором, – только знай, – тише, с силой, – знай, что бы ни случилось, ход всё равно за тобой, и ничего ещё не ясно, не ясно, не решено! – выкрикнул он последние слова. Встал, отшвырнул от себя стул, только теперь не картинно, не по актёрски, как с Ниблоддом…

Несколько секунд оба молчали, пока эхо от голоса Оберона не заглохло окончательно под сводом шахматного зала.

– Иди, – сказал мастер уже спокойно и безразлично, – твой друг, братец небесный Тошка уже ждёт тебя, чтобы отправиться в новое путешествие… Потому что, как говорил Рене Декарт: «Тщательно всё обдумывая, я не нахожу ни единого признака, по которому достоверно можно было бы отличить состояние сна от бодрствования. Они так походят друг на друга, что я бываю озадачен и не знаю, не грежу ли в данный момент».

И уже совсем бесцветным голосом, в сторону:

– Если ты попытаешься убежать или не вернёшься в срок, за тобой придёт Ниблодд.

Владимир Пахомов молча двинулся к выходу.

Они шли по слюдяной дорожке, под необыкновенно красивым, мерцающими зелёными огоньками, голубым небом. По сторонам серебристые долины, причудливые по цвету и форме невысокие холмы. Вон – острый, как пирамида, блестящий в центре, тёмно-фиолетовый, матовый по краям, а этот – щербатый, зазубренный, с золотисто-сиреневым отливом, изогнутый охотничий рог. Журчат весёлые ручейки, клубятся шапками облака тумана.

Тошка смеялся, резвился, кружил вокруг Владимира, дёргал его за рукава и за брючины и нёс вообще-то всякую околесицу.

– Ты расскажешь, в конце концов, про огненных коней?! – не выдержав, прикрикнул на него Пахомов.

Тот сразу притих. Спокойно пошёл рядом, держась за руку врача.

– Конечно расскажу, Володичка. Я просто радовался, что мы ушли, наконец, от этого Оберона. – Он опять начал подпрыгивать, повторяя: – Оберона-рона-рона… Ну, слушай.

Выдержал паузу.

– Раз в несколько десятков, а может, и сотен тысяч лет во Вселенной появляются крылатые огненные кони. Никто не знает, откуда они берутся. Поэтому их называют иногда конями Бога. Великой волной мчатся они по млечному пути. Никто и ничто не может остановить их бег. Они устремляются туда, где побеждает зло, и горе злу, если огненный вал достигнет их цитаделей: ни неприступные стены, ни сонмы воинов, ни самые хитроумные орудия не смогут спасти их от ударов могучих крыл. Тёмные знают, примерно, сроки прихода. И стараются по полной, особенно в последние дни, отыграться на пленённых мирах. А потом самые главные из них, бросив на произвол судьбы тех, кто поплоше, погружаются на свои корабли и снова отправляются бродить по уголкам Вселенной, в поисках нового пристанища.

Небесный братец вдруг припал ухом к земле.

– Я слышу. Коники уже совсем близко.

Вскочил и затеребил руку Пахомова:

– Знаешь, какая у меня есть мечта?

– Какая?

– Когда мы увидим крылатых коней, я хочу, чтобы какой-нибудь один подскакал ко мне, и я хочу обнять его за шею и поцеловать. Как ты думаешь, такое возможно?

Тошка вопросительно заглянул снизу в лицо Владимиру, глазки чистые и трогательные…

– Ну… Думаю, да.

– Надюшка тоже говорит – да, а мне как-то не верится.

Пахомов задумался:

«А что за Надюшка?»

Но спросить не успел. Две хрупкие серебряные башни с двустворчатыми синими воротами выросли неожиданно перед ними. На воротах золотые узоры, птички с висячими хвостами, похожие на колибри, цветы, листики, и увесистая бронзовая лепёшка на гвозде, над округлой замочной скважиной.

Тошка подскочил к воротам и трижды стукнул лепёшкой, звук оказался чистым и мелодичным, как звон колокольчика. Ворота плавно отворились…

Перед ними стояла красивая светловолосая женщина в белом платье, её лицо показалось Пахомову очень знакомым, и он вдруг понял ошеломлённо – это Надька Стрижёва, правда, моложе, какая-то другая, но точно – она!..

Зелёные луга расстилались во все стороны. Небо сверкающее, синее, никогда в жизни, даже в этих своих приключениях не видел Владимир подобного удивительного, свободного, красивого неба!..

– Надюша-а! – прыгнул Тошка на руки к женщине. И затараторил: – Володичку привёл, всё ему объяснил, не хулиганил ни капельки, можно полечу к братушкам и всех приведу с собой…

– Боже упаси! – успела вставить женщина.

– Можно тогда смотреть коников вместе с вами?

– Это пожалуйста. Опять же с условием, если не будешь хулиганить.

– Володичка, – недоумённо обратился к Пахомову небесный братец, – скажи, когда я хулиганил?

– Нет, да, нет – растерянно пожал плечами Владимир.

– Ну иди, – засмеялась Надя.

Плюшевый мишка – да плюшевый, плюшевый, мишка – соскочил с её рук.

– Володичка, ещё увидимся.

И понёсся по травам-муравам куда-то вдаль, подскакивая и делая в воздухе огромные пируэты.

– Значит, ты тоже участвуешь в игре? – выдавил Пахомов.

Женщина повернулась и медленно побрела по лугу. Пахомов, помешкав, поплёлся следом… Травка была мягкая, шелковистая, идти было легко и почему-то приятно.

– Все мы участвуем в игре, – задумчиво проронила, оборачиваясь Стрижёва. – Все мы становимся игроками, только уже родившись в этом скорбном мире. Причём, игра ведётся не по нашим правилам, а по правилам тех, кто затеял с нами эту игру.

– Оберона? – спросил Пахомов.

– Ну, пусть Оберона.

– Странная какая-то история с эти именем, – вспомнил Пахомов про шахматный раздел в журнале.

Женщина некоторое время молчала.

– У меня был когда-то мужчина, которого я очень любила…

– Муж?

– Нет, – покачала головой Стрижёва, муж у меня был редкий прохвост. Его я не любила никогда. Я выгнала его, когда узнала, что он изменяет мне. Этот мужчина был у меня позже… Необычный человек. Не из этого мира. Мы были с ним счастливы. Он рассказал мне однажды древнюю легенду. Путник вечером спустился в долину. А вышел утром из неё глубоким стариком. И когда его спросили, что же приключилось с ним, он ответил: «Там прошла моя жизнь». Называлась эта легенда – «Долина Оберона»… Позже к этой легенде обращались писатели, драматурги, один немецкий композитор написал оперу, но они нафантазировали уже что-то своё, от легенды в их произведениях ничего не осталось… Вот так.

– Наверное он всю свою жизнь проиграл в шахматы, – пробормотал Пахомов. – А что стало с твоим вторым мужем?

– Он погиб, – просто ответила женщина. – Я думала: не вынесу этого, не смогу больше жить… Вынесла, смогла… У меня ведь ещё был сын, тогда подросток, которого я обязана была поставить на ноги и которому, как мне казалось, я была нужна.

Стрижёва посмотрела на небо.

– Незадолго перед смертью он написал мне стихотворение…

– Он был поэтом?

– Он был музыкантом. Но писал ещё стихи и, как я понимаю, неплохие. Хотя публиковать их стеснялся – считал, что способностей в этой области у него нет.

Надя тронула пушистую веточку ольхи, мимо махонького кустика которой они проходили.

– «… И женщина уходит спать…

К ней прилетит знакомый ангел в белом –

Обнимет, поцелует, и опять

Они пойдут… Нетвёрдо и несмело

Она пойдёт за ним – под звёздный дождь,

По светлым исчезающим дорогам.

И в млечных травах будут вязнуть ноги,

И падать тихий белый дождь…

Она проснётся. И увидит, что одна.

Совсем одна – в чужом холодном мире…

Что не забыв – её давно забыли,

Что нет на ней вины – её вина.

И снова будет день осиротело

Тянуться… И она устанет ждать.

Но он придёт – её любимый в белом, –

И в звёздный дождь они пойдут опять».

Увы, он ко мне не пришёл. Но пришли мишки. Обычные, плюшевые. Помню, мне подарили сначала одного – Лёшу… Это было как озарение – я увидела, поняла, что он живой. Вернее, он – отображение, почти копия другого, живого существа из иного, невидимого нам, но вполне реального мира… Так я начала собирать мишек. Так мне открылся мир Небесных братцев, где я бываю в своих снах и помню об этом при пробуждении…

Она засмеялась.

– Ты слышал, я велела Тошке никого не приводить. Выдержать мою ораву – тут нужна привычка. Покоя не жди точно…

Сделала паузу.

– Если б обо всём этом узнали в нашем мире, у нас на работе, посчитали меня окончательно сумасшедшей, в лучшем случае – фантазёркой.

– Психиатры б объяснили, что это такая сконструированная тобой психологическая игра, которая отрывает, заставляет забыть тебя эту твою действительность, помогает выжить.

– Психиатры вообще мастера объяснять всё с рациональной, материалистической точки зрения. Хорошо. Пусть вымышленная игра… Но всё равно – игра.

Они между тем вышли на лужайку с грудой больших красных валунов. Дальше поле круто шло вниз, и там, внизу, вширь – к горизонту! – колыхался сверкающий чёрно-сизый в золотых и серебристых сполохах океан туч и облаков – громоздя валы, волны; могучие спины небесных китов – они уж наверняка живые… Быстро темнело. Небо стало тёмно-синим. Первые звёздочки вспыхивали на нём.

– Здесь мы будем ждать, – сказала Надя.

Пахомов плюхнулся на самый большой камень – он внезапно почувствовал, что устал.

– А я когда-то в молодости тоже любил смотреть на небо. Потом женился, родилась дочка, стало не до звёзд. Дочка у меня тоже музыкант, пианистка. Правда давно живёт в Америке и, похоже, о нашем существовании уже забыла. А жена у меня поселилась в интернете – оказывается не намного ближе, чем калифорнийский берег… А как у тебя сын?.. Про него слухи ходят…

– Всё знаю. Мой сын внешне весьма благополучный человек. Кандидат наук, спортсмен… Пишет докторскую, считает, что пишет докторскую… Но я не знаю более никчёмного существа, чем он.

Стрижёва вдруг заволновалась.

– Знаешь, я заглядываю в его душу, и мне становится страшно. И я думаю, я знаю, что он не имеет права на существование. Я говорю, как мать, чудовищные вещи, но я знаю – он должен погибнуть. Мне нужно только согласиться с этим, сказать – «Да», а не противиться, не удерживать из последних сил, всем сердцем, всем существом своим этот его закономерный конец.

Она понизила голос.

– Наш дом на окраине города, далее лес и озеро. Ты слышал, наверное – за два года возле озера нашли несколько изнасилованных и зверски убитых девушек. Убийца не найден. Для меня как кошмар, когда я думаю об этом… Я вспоминаю, как иногда летними вечерами, когда начинает смеркаться, мой сын надевает зачем-то чёрные очки, которые не носит днём, и говорит, что пошёл купаться…

У Пахомова по спине побежали мурашки. В голове сразу возник Ниблодд в чёрных очках, пыточный подвал, слова Оберона: «Способный ученик, кандидат наук, он не тот, за кого себя выдаёт»… Врач с ужасом взглянул на женщину и та, словно прочитав его мысли, заплакала навзрыд, закрыв лицо ладонями…

Пахомов опустил голову.

Так они сидели довольно долго. Продолжало темнеть. Владимиру, кажется, послышался какой-то неясный гул, и земля как будто вздрогнула, и ещё раз вздрогнула…

– Чик!

На лужайку выкатился белый пушистый комочек – Тошка! А следом выбежал – Онетис, чуть задохнувшись:

– Здравствуйте, мои родные, спешили, боялись опоздать.

– Онетис! – Пахомов буквально спрыгнул с камня. Они обнялись.

А небесный медвежонок бросился на шею Стрижёвой:

– Надюшка!.. Ты что же, плакала?

– Всё нормально, – та вытерла глаза и опустила Тошку на землю. – Всё нормально, не обращай внимания, малыш.

Онетис внимательно посмотрел на женщину.

– Ничего, Надя, всё решается сегодня.

И к Пахомову:

– Ну а ты как?

– Что я, как ты? Коинги тебе ничего не сделали?

– Да что они мне сделают? Ну, попеняли немножко, что нарушаю правила. Был временно отстранён от общения с тобой. Установленное время вышло, и вот я снова здесь. По дороге встретил Тошку. Бежали наперегонки.

– Обратите внимание, я был первым, – заявил небесный братец и припал ухом к земле.

Отдалённый гул нарастал, и уже явно мелко дрожала земля. По темнеющему океану облаков прокатывались багряные отблески, мельтешили, загорались, гасли белые искры.

– Я должен был вернуться к Оберону, доигрывать партию, – шепнул Пахомов Онетису, – иначе он пришлёт Ниблодда.

– Перед рассветом тьма сгущается, – сказал Онетис, – но мне кажется, он не придёт. Да, Надя?

Женщина не ответила. Повернулась и быстро отошла к краю обрыва. Тошка отник от земли и подбежал, встал рядом с ней, так они и замерли вместе, взявшись за руки.

Гул усиливался.

Онетис с Пахомовым тоже приблизились к берегу облачного океана – живого, с фиолетовыми дельфинами и багряно-сизыми китами, ждущими как и все.

– Да! – вдруг услышал Владимир голос Стрижёвой. Он покосился на женщину и удивился суровости её лица, выражению, какое он ранее не видел никогда у своей знакомой.

«Она делает свой выбор. Я делаю свой выбор. Мы все играем, уже только родившись. И нужно принять решение, сделать последний ход и выйти из игры»…

– Они совсем близко, – коротко бросил Онетис.

Гремело и грохотало.

– Вот они! – воскликнул Тошка.

Вспенилось небо, вздыбилось гудящими валами, взорвалось, разметало в клочья облака и пространства… Великий огненный поток нёсся к Земле – прекрасные белые кони в солнечном ореоле, миллионы алмазных копыт выбивали звёздные вихри, крылья шумели, как прибой великого океана, в котором плавают жемчужные челны галактик и зелёные водоросли туманностей, на берегу которого задумчиво стоит Сам Господь Бог и наблюдает за творением рук своих…

С Пахомовым происходило что-то странное. Он словно был здесь и не здесь. Он летел в поющих огнях над бушующими морями мирозданий, лопались, рушились великие жернова Сансары – чудовищные ярусы, кольца планетарных амфитеатров; кричали, пылали живыми факелами люди; кто-то смахнул со столика шахматную доску, фигуры покатились по мраморному полу, пол рухнул вниз, в тучах пыли и дыма, засвистели, взрезая миры, стремительно разлетаясь в разные стороны, чёрные корабли коингов, покидая Землю навек… И вдруг Владимир увидел в огне и дыме белое, искажённое от смертельного ужаса лицо – и понял, узнал: это был Ниблодд, но без своих чёрных очков, Пахомов заглянул ему в глаза и поразился пустоте, жалкости и беспомощности, которые были в этих глазах. А потом возник смуглый бородач в белоснежном тюрбане. Он пристально глянул на Пахомова… И Владимир снова увидел звёзды, и полетел в них, и снова неслись крылатые огненные кони, и один из них, прекрасный и могучий, замедлил свой бег и направился к белому пушистому человечку, тянущему к нему свои ручонки:

– Володя, Надя, Володя, он идёт ко мне, ко мне!..

«Мы сами созданы из сновидений,

И эту нашу маленькую жизнь

Сон окружает»…

– Володя!

Владимир Пахомов очнулся, словно от толчка.

В кабину лез водитель, Серёжка Дундыкин, вытирая руки грязной тряпкой.

– Чего кричите? Кошмары снятся? А я тут всё возился. Еле сделал. Всё у нас скоро крякнется. Пешком на вызовы будете ходить.

Светает. На задней площадке похрапывают уработавшиеся фельдшера. Пахомов посмотрел в окно на пустырь – пусто.

«Значит, это был сон?»

Зажмурился, пытаясь удержать в памяти бледнеющие, рассыпающиеся осколки своих путешествий.

– Значит, даже корабля не было?

– Какого корабля? – раздражённо уставился на Пахомова шофёр.

– Да так…

– Спят, сны даже видят, пока я этот гроб реанимирую. На станцию?

– Ага.

Водитель продолжал бубнить, но Пахомов больше не слушал его…

Приехали они как-то очень быстро. Владимир выпрыгнул из машины. Чахлая ёлочка, ступеньки, обшарпанная железная дверь, треснутое, заклеенное прозрачным скотчем окно заведующего – сегодня стекло поменяют.

Хлопнув дверью, всунулся в окошко диспетчера:

– Стрижёва на вызове?

– Нет, спит в комнате отдыха, – ответила диспетчер, важная дама лет пятидесяти, удивлённо глядя на врача, – очередь ехать не её.

Пахомов выскочил на улицу.

«Вот так сходят с ума».

Буквально спорхнул по лестнице, побежал…

– Куда вы, Владимир Андреевич? – ошарашено воззрились на него заспанные фельдшера, только выползая из уазика.

Пахомов не ответил… Газетный киоск, за угол – вот он, милицейский участок… В дверях он едва не столкнулся с каким-то неказистым мужичонкой в сером костюме, мужичок отпрянул от врача и отвесил последнему низкий поклон. Владимир почти вломился к дежурному:

– Можно вас спросить? – он смотрел на лейтенанта дикими глазами. – Сегодня днём взрывное устройство. Плюшевый мишка в сумке. Вы его выбросили? Или он на складе, как вещдок? Скажите, пожалуйста, мне это очень важно.

– Да выбросили, наверное, – после паузы ответил милиционер, – чего хранить-то? Посмотрите в мусорном ящике возле входа, может там, если кто-нибудь не взял.

– Спасибо.

Пахомов выбежал наружу… Вот – заглянул в мусорный бак – и чуть не вскрикнул от радости: прямо сверху, на скомканных бумажках и окурках лежала авоська, и на ней – он, он!.. Пахомов рванул мишку из мусорного ведра и несколько мгновений вглядывался в такую знакомую мордашку, в такие знакомые трогательные сияющие глаза… Заспешил обратно на «Скорую». Обогнал мужичка в сером костюме.

– Валенки что ли несёшь? – поинтересовался тот.

Пахомов не обратил на него внимания, рысцой добрался до станции. По лесенке с крыльца спускалась как раз Надька Стрижёва, – заспанная, растрёпанная, с опухшими, то ли от недосыпу, то ли от слёз, глазами…

Пахомов закашлялся, переводя дыхание. Сердце бухало и выпрыгивало из груди.

– Надя, – прохрипел он.

Женщина остановилась, тоже, разумеется, удивлённо уставилась на него.

– Надя, я принёс… Вот он…

Владимир Пахомов поднял мишку над головой:

– Братец наш небесный, милый Тошка!..