«Честно выговоренное узренное». О рассказе Виктора Герасина «Лошадь»

«Дух всевидящ и вездесущ. Он присутствует во всём и каждом. Но поступает каждый по своей сути».

Виктор Герасин

Отныне всякий раз, когда вижу лошадей, их косматые развивающиеся над головой пряди, в памяти почему-то всплывает несущийся табун из стихотворения «Утро» Виктора Герасина.

«Табун ожил,
и молодо, игриво
взлетели кони
вихрем поутру,
и извергаясь,
пламенели гривы,
и не сгорая,
бились на ветру.
Бег ради бега –
самоутвержденье.
Упорный конский
молчаливый бег
сводил пространство,
время и движенье
в одно, понятное,
земля – для всех».^[1]

Лошадь ведь всегда пленяла людское воображение в течение многих веков. О ней повествуют мифы, легенды, сказки, различные истории из повседневной жизни человека.

Она изображалась в самых ранних произведениях искусства.

Писатели и поэты, да и просто люди, сегодня, как и прежде, черпают вдохновение во внешней красоте лошади. Интернет пестрит мнением, что «лошадь – это поэзия в движении».

***

У русского писателя Виктора Герасина, какое произведение ни возьми, – обязательно встретишь повозку или всадника в дороге, то ли жеребёнка, бегущего рядом с матерью, или пасущегося на лугу мерина, пьющую родниковую воду кобылицу, в общем, – вечную помощницу человека, лошадь. Его многие персонажи не расстаются с вожжами в любое время года.

А уж о любви людей к этой домашней скотине и говорить не приходится, что к Бурчику-«вездеходу» в рассказе «Сыпал снег буланому под ноги…»^[2], что к вожаку табуна «Ворону» в повести «Живоносный источник»^[3], или к красавице Весёлке с резвым Кудряшом в рассказе «Обо всех нас»^[4].

А то, как детвора потешалась «Звёздочкой», как Колька и Сашка обходились и разговаривали с ней в повести «Васильки»,^[5] – роднее и ближе существа у сирот не было.

«Колька снял со стены сбрую и пошёл к сараю. Звёздочка стояла возле телеги, лениво перебирая свежую траву. Кольку она встретила тихим ржанием.

– Соскучилась? – спросил Колька. – А меня вот на всё лето отправляют. Как быть? Не знаешь? И я не знаю. А пока поедем за водой к родникам.

Звёздочка будто понимала, о чём с ней говорит этот молодой человек, при слове родник у неё задрожали её бархатистые мягкие губы, и она горлом издала звуки, похожие на тихий радостный смех. Колька поглядел на неё внимательно:

– Ну, всё ты понимаешь, всё, что скажу я, вот только говорить не умеешь. А если бы умела, то сколько бы ты мне интересного порассказала. Да? Ну, давай голову.

Колька держал хомут на поднятых руках, а Звёздочка сама сунулась в хомут мордой, а когда он влез ей на уши, она вскинула голову, тряхнула ей, хомут скользнул на шею, сел на место.

– Видишь, какая ты молодчина, сама на себя хомут научилась одевать. – Колька приговаривал, заводя лошадь в оглобли. С её же помощью он с самой весны стал самостоятельно запрягать её, чему был несказанно рад. Ему казалось, что он сможет уже работать на лошади один, возить, например, корм к телятнику. “А что? Вполне могу, – рассуждал он сам с собой. – Ещё как! Кусок хлеба себе заработаю. А меня в какой-то лагерь. Додумались тоже”.

Он умело накинул седёлку на спину лошади, заложил в гужи оглобли, поставил дугу, стянул хомут супонью, делая это по-мужски, упираясь левой ногой в клешню хомута, завязал чересседельник, подняв хомут так, чтобы он не тёр лошади шею, чтобы она работала плечами, пристегнул мусатиками вожжи, сел на телегу…»

***

«Лошадь – это же великое прошлое человека.Чем же так привлекателен образ лошади, прежде всего, для автора? В его дневниковых записях «Отдушины»^[6] читаем:

Хотим мы этого, не хотим ли, но оно в нас живёт, в крови, в генах.

Потому и внимание к лошади особое. Пусть непонятное нам, но особое.

Как и к кормилице корове. Когда-то крестьяне сжились, срослись с этими животными.

А предки нам передали это чувство к трудяге-лошади, к кормилице-корове.

Время идёт и уводит человека в стороны, вроде бы, новые поколения уже не знают ни коня, ни коровы. И всё же, если пятилетний малыш видит лошадь, то сколько восторга появляется в его глазах, какая тяга проявляется, как хочется ему потрогать лошадку».

***

Виктор Герасин не одинок в русской литературе в том, что попытался через образ животного передать самое ценное в человеке: умение сострадать, соучаствовать, сопереживать, трудиться.

Это же прослеживается в русской литературе, – как в прозе, так и в поэзии, – например, в произведениях А. Куприна, Н. Гоголя, М. Салтыкова-Щедрина, М. Лермонтова, Ф. Достоевского, В. Высоцкого и многих других.

И сегодня не идут из памяти «влачащая непосильную ношу лошадь-калека» Н. Некрасова,^[7] «пахнущая сбруей и лошадьми» конюшня И. Бунина,^[8] «смоль качающихся грив» С. Есенина,^[9] Н. Рубцова «я забыл, как лошадь запрягают»,^[10] «упавшая лошадь на опрокинутой улице» В. Маяковского.^[11]

Эти поистине духовные творения возвращают человека к истокам, корням, многовековой культуре.

В их ряду теперь стоят и произведения Виктора Герасина, в том числе и рассматриваемый новый рассказ «Лошадь», впервые опубликованный в журнале «Новая Литература» (главный редактор И. Якушко).^[12]

***

Запоминающуюся герасинскую клячу зримо хочется пожалеть и… отвести глаза от её взгляда.

Он словно молчаливый укор: напоминает о том, что мы люди, и жить нам надо по сути своей человечьей, той, что отвечает «всевидящему и вездесущему духу».^[13]

Сюжет рассказа «Лошадь» изначально самостоятелен, в нём отсутствует так модное ныне перепевание чужих мотивов и сюжетных ситуаций.

У автора есть своё видение, он находит нужные слова, свой «не спотыкающийся», «не скрипучий»^[14] стиль, благодаря которому образ Лошади как своеобразной «зоометафоры» приобретает черты реального близкого и родного существа.

«А мы, Оль, лошадушку свою в тележку или в санки заложим, сядем с тобой рядышком на разостланный ковёр и покатим по лесным дорожкам. А? И опять станем молодыми. Что машина? Мертвечина! А лошадушка наша… Ты только представь, Оль. А?»

После таких слов и читателю не терпится подойти к этой «лошадушке», погладить, сказать ей доброе слово, поцеловать в бархатный нос, ощутить её горячее дыхание, неосязаемый дух свободы, и хотя бы на минуточку стать ей другом, в котором и она, Божья тварь, в судьбоносном инстинктивном своём естестве, также нуждается.

***

Означает ли это, что писатель очеловечивает животное, не преувеличивает ли его значение в нашей жизни? Или он далёк от этого и намеревается через образ животного что-то сказать важное читателю о самих людях?

Читая рассказ, прежде всего, видишь реалистичную картину жизни.

«Семёныч жил в своём домике на окраине города. Улица – в один ряд дома – окнами глядела на лес. Машины сюда заходили редко, потому перед оградой росла трава. У самых деревьев напротив каждого дома имелись скамеечки, а у некоторых даже беседки. На скамеечках и в беседках обычно летом перед сумерками собирались соседи, обсуждали свое житьё-бытьё».

Ненавязчивыми штрихами автор обеспокоенно говорит о проблемах обустройства людей: об опустошении, заброшенности, оскудении земли, о безработице, непростых человеческих взаимоотношениях, скорее, не столько о полноценной жизни, сколько об удивительной способности труженика выживать.

«У нас лес рядом. Речки в лесу. Ягоды. Грибы. Орехи. 

Да мы лошадку-то запряжём, сядем и покатили на рыбалку. Не на рыбалку, так за ягодами, за орехами. А грибы? То мы пешком неподалёку ходим, а на лошадке-то мы с тобой куда уедем? Далеко уедем. Да куда захотим – туда и укатим. Грибов-то сколько нарежем в нехоженом месте? Возом будем возить домой. Вот тебе и заработок. Всех своих обеспечим на зиму, а к магазину станем с вёдрами – грибы за милую душу пойдут. То же – ягоды, орехи. Да мало ли! Травы всякие набирать станем. Вон, один мужик веники банные летом вяжет, а зимой у него нарасхват они идут. Ныне любителей баньки сколько развелось, что мужики, что бабы в баню дуром лезут. И каждому веничек дай. Кому берёзовый, кому дубовый. А мужик тот – он особые веники вяжет, травинки между веток пропускает: зверобойчик, душичку и другие прочие. Его веники спросом пользуются немалым…»

И осмысливая всё это, вопреки заботам и невзгодам, автор, тем не менее, сохраняет надежду на будущее.

«Весна придёт, мы и пчёлок заведём. Врач, который у мамы был – он пчеловод. У него пасека большая, хороший приработок к его невеликой зарплате. Говорит, что на нашем месте пчёл водить – благодать. Лес рядом, луг, река за лесом. Не много, а десяток ульев можно смело поставить, цветов всяких пчёлкам хватит. Помочь с обустройством пасеки обещал. И нечего думать – ах, без работы остались. Они все там, начальники наши, без работы останутся, а мы пока не инвалиды, мы еще ой-ой. Как это без работы при полном здравии можно оставаться? Земля есть, лес есть, здоровье есть – чего ещё надо? Теперь вот лошадь ещё есть. Работай – и всё у тебя будет».

***

Именно на этом оптимистическом фоне и разворачивается история покупки главным персонажем повествования Семёнычем лошади, «тощей», «убогой» «шкетины» с «выпирающими рёбрами», обречённой пойти «на колбасу». Такую участь ей уготовили и бывший хозяин, и Пётр Васильевич, директор скотобойни.

Случайная встреча Семёныча с этой несчастной скотиной, её взглядом, перевернула в нём всё естество, то, чем он жил на этой земле от рождения.

«Лошадь повернула голову в сторону Семёныча и продолжительно посмотрела на него. Она будто пыталась узнать в нём кого-то своего, привычного, который возьмёт вот её и отведёт в родную конюшню. В Семёныче вдруг стало проявляться какое-то ещё неосознанное тепло, что-то в нём зашелестело, как луговая трава на ветру, вроде бы кто-то стал на него глядеть со всех сторон одновременно, невидимый за воздухом, а глядит. Выжидательно глядит. Будто подталкивает к действию. Молча. Нехорошо даже сделалось на душе у Семёныча…»

Это не только глубочайшая жалость к загнанной изработавшейся скотине, но и стержень отношения к жизни, её многовековому укладу, когда в большом лошадином глазу труженику видится он сам, его род, его жизненные параметры: связь с землёй и небом, и всем тем, что питает тело и душу.

И когда перед Семёнычем встаёт нравственный выбор, он отдаёт предпочтение тому важному, без чего ему не жить. Ибо, если не спасти лошадь от забоя, он ощущает себя предателем, не просто представителем, а участником нового, злодейски практичного, жестокого времени. А коль так, то тогда и смысл его жизни теряется.

«– Ну не выкуплю я лошадь, то мне и жить-то незачем станет. Понимаешь? Вот что-то случилось со мной, что всё, что до нынешнего дня было – это куда-то в глубину ушло, а лошадь так и стоит передо мной, так и смотрит на меня выжидательно. Не понимаю сам, будто заболел я. Одно знаю, не выкуплю лошадь – жить мне незачем станет. Всё, от всех своих предков я оторванный человек. А этого делать никак нельзя, оторванности никак нельзя допускать, она в нас должна из поколения в поколение вестись, связь эта потомственная, родовая. Держать её надо».

***

И автор рассказа, это чувствуется, не позволяет своему персонажу переступить черту гуманности, видимо, потому, что трудно и ему, познавшему ещё в юности тяготы рабочей участи, принять безжалостные современные устои. Для него, как и для Семёныча, важно, чтобы связь с природой, её творением – лошадью, не рвалась в одночасье, чтобы память о прежнем опыте оставалась живой и деятельной.

Именно в этот момент читатель понимает, что Семёныча гложет не только тоска по прошлому, но и органично присутствующее осознание того, что и он сам до некоторой степени «лошадь», пусть нелепой породы, но в выживании сродни лошадиной: тянуть бремя жизни, свой крест, свою ношу.

В канве рассказа писатель ещё и ещё раз возвращается к нравственному оселку – глазам лошади, на котором и собраны в единое целое сюжетные коллизии.

«Лошадь там. Завтра забьют её. Такая тощая лошадка. А посмотрела на меня, и мне показалось, что из неё, из глаз её все родственники мои близкие и далёкие смотрят, все мои деды и прадеды испытующе глядят, вроде того, что вопрошают: “Ну и что же ты, отступишься от лошади, от кормилицы нашей древней?” Веришь, так и спрашивали молчаливо, с укором даже».

Этот смысловой ряд о лошадином взгляде повторяется сознательно. Писатель тем самым напоминает нам то, ради чего написан этот рассказ.

***

Семёныч был удручён увиденным. И его взволнованность усилилась, когда увидел глаза лошадиные, совсем, как у Маяковского, «Подошёл/ и вижу/ глаза лошадиные… за каплищей каплища/ по морде катится, / прячется в шерсти…».^[15]

В этих растерянных глазах животины, наполненных слезами, вдруг для мужчины открывается вечная тайна не только сострадания слабому, но и единства с миром природы.

Читатель при этом вовлечён в действо душевной эмоцией: волнению Семёныча он верит, ибо оно полно печали, сочувствия и ласки.

Писатель ещё и ещё раз уподобляет случившееся с лошадкой судьбе человека, на долю которого порой выпадает трудная жизнь, ушибы и оскорбления недоброжелателей и недругов. Но и в такие минуты человека не должна покидать вера в себя.

Вспомним, как у В. Маяковского:

«Лошадь, слушайте –
Чего вы думаете, что вы их плоше?
Деточка.
все мы немножко лошади,
каждый из нас по-своему лошадь».

Не только в понимании «тягла», но и животины, требующей к себе уважительного отношения, ибо с ней связаны невидимые скрепы со всем тем, что веками заставляло хлебную ниву колоситься и песню жаворонка звучать над ней.

***

Создаётся впечатление, что В. Герасин просто осязает эту вековую родовую связь времён и поколений.

Надо сказать, что это характерно не только для рассматриваемого рассказа, но и для всего творчества автора. Совсем не случайно я обозначила вторую книгу о его реалистическом правдивом сочинительстве как о «Бессмертнике родства Виктора Герасина».^[16]

Исконно русский, патриотический дух заключён в этом подходе. И тут лишними будут слова о патриотизме, преданности Родине и пр., ибо истинная любовь к земле, России, людям, истории Отечества читается между строк.

Супруга Семёныча пришла на встречу с животиной с хлебом-солью, выказав ей тем самым неподдельную любовь и ласку.

Сам факт приобретения неказистой лошади, Вороного, как назовут её потом, помог не только лошади, но и преобразил её новых хозяев, ту же Ольгу.

«Гляди ты, её как подменили. То зашумела, закричала – копейки не дам, к дому не подпущу, а то сама теперь ведёт лошадушку нашу. Чудной народ эти бабы, пойди вот, разберись в них»… В груди у Семёныча всё теплее делалось от мыслей об Оле. Знал ведь, не сомневался – самостоятельная баба, надёжная, а вот такую, хозяйку, ведущую в поводу лошадь, даже представить не мог. Скажи кто ему ещё в полдень об этом, – не поверил бы».

И ведь неудивительно, что приобретённая лошадь так всколыхнула души и Семёныча, и Ольги. Жизнь-то не давала им повода для особой расточительности эмоций и чувств, доброты и нежности. Вот как муж рассуждает о жене:

«Что в жизни она видела? Деревню свою? Колхоз? Да и в городе-то не легче. Работа. Восемь тонн продукции перетаскай, загрузи на втором этаже в смеситель, да эти же восемь тонн выгрузи уже на первом этаже. И всё на горбу своём, иначе нельзя, взрывоопасно. И всё за одну смену. Детей двоих вырастила. Внуки вон уже скачут. Мне прошлым летом как ловко за воротник воды холодной кружку вылили, думал, кипятком сварили, а это ледяная вода. Озорники».

Попробуйте при этом не согласиться с автором: трудящийся человек – это та же тягловая лошадь. Это и роднит их, это и напоминает о необходимости бережного отношения друг к другу.

***

Рассказ не был бы столь проникновенен без смыслового напластования нескольких тематических линий, а главное, без его лейтмотива: нравственно, гуманно то, что зиждется на корнях, непреходящих мировоззренческих устоях поколений.

И в таком аспекте название произведения скорей всего употреблено как великолепная метафора, через которую воспевается его величество, трудящийся Человек.

Да, у каждого писателя-художника есть свой самобытный творческий почерк, особый способ задумывать произведение, вынашивать его и облекать в образы, «воображать свой замысел, почувствовать желание, как бы свои художественные очки».^[17]

Вот уже полвека творческой деятельности такие «художественные очки» не подводят русского писателя Виктора Ивановича Герасина. Он в любом литературном произведении, независимо от жанра, «выговаривает узренное»^[18] честно, как и подобает мастеру классического русского слова.

Следуя правде жизни, Виктор Герасин стал «художником чувственного естества», созидателем русского духа и веры, истинным хранителем литературных традиций.

Примечания: 

[1] Герасин В.И. Утро. / Герасин В.И. Помяни моё слово. Стихи. Тамбов: «Пролетарский светоч». 2003.

[2] Герасин В.И. Сыпал снег буланому под ноги… Рассказ. https://newlit.ru/~gerasin/4733.html

[3] Герасин В.И. Живоносный источник. Повесть. Тверь: «Принт-Копи», 2013, с. 112.

[4] Герасин В.И. Обо всех нас. / Герасин В.И. Нравы-норовы. Повести. Рассказы. В 2-х томах. Тамбов: «Пролетарский светоч», 1998, т. 2.

[5] Герасин В.И. Васильки./ Герасин В.И. Нравы-норовы. Повести. Рассказы. В 2-х томах. Тамбов: «Пролетарский светоч», 1998, т. 1.

[6] Герасин В.И. Отдушины. https://lit.lib.ru/g/gerasin_w_i/

[7] Некрасов Н.А. Под жестокой рукой человека. (О погоде). Русская поэзия ХIX века. – М.: АСТ: Астрель: ОАО «ВЗОИ», 2004, с. 127–128.

[8] Бунин И.А. Сенокос. Собрание сочинений в 6-ти т./ Бунин И.А. – М .: Издательство «Художественная литература», 1987.– Т. 1.

[9] Есенин С.А. Табун. Собрание сочинений в 5-ти томах./ Есенин С.А. – М.: Издательство «Художественная литература», 1966. – Т. 1, с. 176.

[10] Рубцов Н.М. Я забыл, как лошадь запрягают. Сборник «Звезда полей. / Рубцов Н.М. – М.: Издательство «Советский писатель». 1967.

[11] Маяковский В.В. Хорошее отношение к лошадям. Сочинения в 2-х томах. Т. 1./ Маяковский В.В. – М.: «Правда»,1987.

[12] Герасин В.И. Лошадь. Новая Литература. https://newlit.ru/~gerasin/5094.html

[13] Герасин В.И. Суть зверя. В кн.: Своя сторона. Проза. Тамбов: «Пролетарский светоч». 2009, с. 302.

[14] Ильин И.А. Собрание сочинений в 10 т./ И.А. Ильин. – М.: Русская книга, 1996. – т. 6. – Кн. 1, с. 215.

[15] Маяковский В.В. Хорошее отношение к лошадям. Там же.

[16] Демченко С.А. Бессмертник родства Виктора Герасина. Москва: Редакционно-издательский дом «Российский писатель». 2013. – 136 с.

[17] Ильин И.А. Там же, с. 188.

[18] Ильин И.А. Там же, с. 210.