Мифология обыденного / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

О повести Бориса Рябухина «Открытый урок матери»

В отечественной классике есть традиция бытописания – П. Мельников (Андрей Печерский), П. Засодимский и др. Их современник А. Милюков именно представителей этой школы оценивал как «ознакомивших русское общество с разными сторонами его жизни и осветивших ее внутренний смысл». «Открытый урок матери» – неудачное название романа Б. Рябухина, уже как-то слишком приземлившего жизнь человека до житейщины, да и в жанре повести тесно нерядовому быту, часто взрываемому людскими скабрезностями и низостью.

У девочки Полины неудачи написаны на роду: родилась недоноском на излете «старого стиля» в 1917 году, а дальше – пошло и поехало: житье у бабушки в двух измерениях, то при старом хроносе, то при взрываемом новом, то, со слов бабушки, будто выстрелы пушек Петропавловки и есть причина преждевременных родов, то тишь и глушь села Петропавловки под Астраханью, где родина пращуров и спасенье от голодомора революции; но ведь тут же и гнет минувшего, поскольку «безлошадники» горбатились на рыбопромышленников – братьев Филимоновых. «Ешь пирог с грибами, и держи язык за зубами» – эта поговорка стала эпиграфом к житью Полины, поскольку автор написал роман-житие о несчастной судьбинушке «девушки Полинушки». Сверхмудрость девочки – страх перед расстрелами, особенно после убийства Кирова в Ленинграде, когда посыпались как горох по стране выселенцы из града Петрова – виновные всегда потому, что родились не в то время, не от тех родителей, набирались всегда два-три дефекта происхождения, и ты – на берегу «пустынных волн» под Астраханью.

Учиться было трудно, «голодно, холодно», но Полина из почти нищей семьи отца Чернова, наплодившего 12 детей и приговоренного к расстрелу за бутылку водки. Работники НКВД обоз разворовали, а отец ответил за налитый ими стакан. У соседа Чернова - 14 детей, его тоже приговорили.

Жена Чернова написала прошение о помиловании Крупской, ведь в семействе – ни одного работника. Крупская умерла, а помилованный ею враг народа Чернов, проработал в Сибири 10 лет на коммунизм. Зато из 12 детей выжила ровно половина. Потом была история с буйной коровой – и семья осталась без молока, впрочем, издохла и телочка, объевшись в стаде какой-то белены. Все – швах. А в газетах летчики обнимаются с сытыми немцами. А тут даже кошка держит «навытяжку лапу, как нищенка, просящая подаяния».

Трагизм обыденной жизни отдельного человека для государства – не конец света, не зараза эпохи, вообще – ничто, как пустота между жизнью и небытием. Но для того и требовался социализм, чтоб ее, пустоту, наполнить, сберечь человека. Дорвавшиеся до власти «человеки с ружьем», в первую очередь, оборудовали материально свое право хозяйствовать и хозяйничать, опуская «дочерей врагов народа» в непотребные низы и запределы существования, подвергая люстрации, запрету на профессию, ставя на грань вырождения, падения нравов, асоциальному быту; вот и Полину чуть не умыкнул от матери старый Юсуп, собравшийся перемахнуть в Персию, но девушка читала в книжке, что бывает потом – восточный дом терпимости. И все же была согласная, но опять невезуха: торгашей-персов выслали за море, домой, оставив Полину печалиться: перс «запер мое лицо» – плакала она, – чтоб меня в упор никто не видел и не хотел взять замуж».

Роман о несчастной Полине – это весть из прошлого, неизвестного нашему современнику, оно залакировано спортпарадами на Красной площади, стрекотом самолетов и мнимой приправой к деяниям власти из перелетов туда-сюда, призванных показать мощь империи. Все приемы подвигов и достижений не складываются в единую картину жизни, они – надмирны и ложны, что, собственно, народ увидел в 1941 году, когда вся рухлядь авиации (один из примеров) была посечена врагом в два счета; надо признаться, 20-30 годы – время фантастического обмана, именуемого ныне «утопией», эпоха копеечной цены человека, вырванного из традиционного уклада бытия и обращенного в «винтик». В романе Б. Рябухина эти люди – не униженные и оскорбленные, что всего лишь детский лепет в сравнении со статусом отверженных, порой проклятых героев Достоевского.

Проза Б. Рябухина – это хроника, воспринимаемая как документальное доказательство нашего «вида на жительство» в сем мире. Скрупулезная хроникальность порой подавляет, надо обладать любопытством к человеческому роду, чтобы перенести испытание бытописательством недалеких и новейших времен.

Удивительно сдержанно письмо автора, не менее подавляет громадность житейской фактуры, не признаваемые обществом способы выживания людей, не свыкшихся с положением «жизни за бортом», чаще старающихся «сохранить лицо» цивилизационным. В иные времена, в конце XIX века, не трудилось, «искало Бога» около 17 миллионов «бегунов» – странников, и все обретали угол и содержание. Ныне это именуется «бродяжничеством», однако герои Б. Рябухина стагнируются около общества, на случайных связях и заработках, им не до Бога. Благотворителей нет, дома призрения – для сирот, дабы из «молодой поросли» выковать лиц с «пламенным мотором» вместо сердца.

Писателю не требуется фантазий, – жизнь плодит их сама, его забота не столько в отборе фактов, эпизодов, коллизий, сколько в их собирательстве на пространствах Юга России, где русская душа подвергается испытаниям на прочность, соседствуя с нерусской, где ценность жизни – главнейший стимул к выживанию, где казенщина и бюрократия – близнецы мафий и кланов, обслуживающих власть.

Так и прошла через жизнь Полина с дурной надписью раздвоения на роду, чтоб не забывала: ты – там, где смерти нет, равно – и жизни. «Тяжело старому человеку, а больному – в первую очередь. Но надо жить до конца в своем углу до выноса. Полина уже и не думала, что доживет до нынешних лет». И сон старый разгадала Полина в конце всего: серые кучи – это, видимо, могилы. Парень – это Боря, который Полине прибавил огонька жизни». Боря – это сын, кем случаем не обделена оказалась Полина. «Тяжело им с Машей. Полина теперь беспомощная!!. Из дома она давно не выходит, перелапачивая прожитое или оплакивая свою жизнь без отрады, любви и достатка, в тенетах циркуляров из Москвы, серых чиновников около кормушек, серой монотонной болтовни телевизора – последней нити, связующей ее с удушающим миром. Из умершвленной плоти былого ей слышалось: «Бог свидетель, между мною и тобою». Она не почувствовала пришествие Всевышнего, ее мысль была иной: «Плыть на пароходе – одна прелесть».