«Мне Отечество – не чужбина…» / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

Дом

Мне Отечество – не чужбина.

Дом построю и буду жить.

Мне жена подарила сына.

Есть наследник – о чём тужить?

Есть наследник – и, слава Богу,

нет прорехи в моём роду.

Я подкову прибью к порогу,

не пущу на порог беду.

А гостей приглашу я к полдню.

Будет солнцем пронизан дом.

Я бокалы им всем наполню

золотым, как сентябрь, вином.

Осень – ягоды поздней сладость.

Вон как резво бежит ко мне

моя главная в жизни радость.

Тост, ребята! Цветы – жене!

Не боюсь ни грозы, ни грома,

чтоб там ни было впереди,

я на родине. Значит, дома.

Дверь не заперта. Друг, входи!

Две матери

На Украине горлицы поют.

Привет тебе, степная Украина!

Ты отдала мне в жёны дочь свою.

А дочь твоя мне подарила сына.

Я был счастливым целых десять лет.

Немыслимо для русского поэта!

На десять лет упали десять бед.

Ушла от нас с Серёжей наша Света...

Две женщины живут в моей судьбе,

которым благодарен я за сына.

Светлана, вечна память о тебе!

Будь счастлива со мной, Екатерина!

Светлана Богу душу отдала,

когда в больнице рок поставил точку.

Трещал мороз, потом метель мела.

Год с небольшим исполнился сыночку.

Из дней январских, как из чёрных ям,

как вырваться, как пережить утрату?

Я благодарен всем своим друзьям,

я благодарен и сестре, и брату.

Тебе спасибо, близкая родня:

племянница Наташа, няня Рая.

И утешали женщины меня,

роль мачехи напрасно примеряя.

Но лишь одна не мачехой вошла,

а сыну моему родною стала.

Серёжу мама Света родила,

Серёжу мама Катя воспитала.

Одна на небеса взошла звездой,

другая с нами на земле осталась.

И мы достойно справились с бедой,

и боль мы пережили, и усталость...

На Украине горлицы поют.

Плывёт планета в звёздном океане.

И горлицы привет передают

от нас, троих, негаснущей Светлане.

Катя, Лена и Настя

И разгонят ненастье,

и беду отведут

Катя, Лена и Настя,

мой семейный редут.

Их небесной красою

я горжусь, как пиит.

И Христовой росою

с их ладоней умыт…

Я нечасто любимой

о любви говорю.

Через тернии шли мы

с ней вдвоём к алтарю.

Катя, русское имя!

Катя, царская стать!

Бог устами твоими

наградил целовать

чад домашних и мужа.

В нашей доброй семье –

я с поэзией дружен

под Христом на скамье.

Ты дана мне судьбою.

Память не ворошу.

За грехи пред тобою

я прощенья прошу…

А заступница – знаю –

между Катей и мной

Лена, дочь неродная,

но роднее родной!

Терпеливо и нежно,

и всегда без обид

лечит нас, и, конечно,

мир меж нами хранит.

Заплетёт ли косички

Лена дочке своей,

чьи глаза, словно птички, –

не бывает синей.

Будет в платьице ярком

внучка речь говорить:

– Дед, живи, чтоб подарки

мне почаще дарить.

Что ж! Подарков не жалко.

Не нарадуюсь я –

как лесная фиалка,

Настя, внучка моя…

И разгонят ненастье,

и беду отведут

Катя, Лена и Настя –

мой семейный редут.

Я им жизнью обязан

и любовью большой.

К ним навеки привязан

сердцем, кровью, душой.

19 мая

И распахнутся двери,

в них сын, как ясный свет.

Я сам себе не верю:

Серёжке двадцать лет?

Шагну навстречу вёснам

и сына обниму.

И Настя с криком «Крёстный!»

уже бежит к нему.

Родню лучистым взглядом

окинет наш орёл

и с мамой Катей рядом

усядется за стол.

И вот – сирени майской

букет в её руках.

И благодатью райской

повеет сразу – ах!

Гуляет честь по чести

семья в конце весны,

коль день рожденья вместе

у сына и жены.

И спрашивать не надо,

где я кафе сниму –

гуляй, моя отрада,

в высоком терему!

Стоит, как на картинке

(играет солнце в нём)

на берегу Челнинки

наш деревенский дом.

Вприсядку гости ловко

запляшут – ух, держись!

Благослови, Орловка,

мою семью на жизнь!

Гармошка с переливом

волнует кровь, звеня.

Запомните счастливым,

пожалуйста, меня!

В ночном

Былое, – говорят, – не вороши...

Поэты – могут

вернуться в детство. Памятью души,

молитвой к Богу.

Луга за Камой. Полночь. Блеск зарниц.

И быль, и небыль!

Над всей рекой – отсутствие границ

между зарёй и небом.

Ту ночь и детство – знаю – не вернуть.

Там ангелы летали.

Но вспыхивал над миром Млечный Путь

не для меня ли?

И помню я, наверное, не зря,

как небо пело,

как надо мной волшебная заря

всю ночь горела...

***

Выпью горькую, вспомню истоки

и печали своей, и любви...

Меж озёр луговые протоки,

рыбы в них – хоть руками лови!

И песок, и прибрежные ивы

память сердца возьмут в оборот:

дикий лук, сенокосные гривы,

жеребята, бредущие вброд

через годы, речушки и реки,

утопая в рассветных лучах...

Пусть останется с ними навеки

и душа моя в дальних лугах!

Утро

Я проснулся, как будто из плаванья

возвратился. Что ж, здравствуй, река!

Ветерок над закамскими плавнями

расшевелит листву тальника.

И покатится в небушко чистое

солнце круглое, как колесо.

Пахнет илом и рыбой на пристани,

пахнет детством. Светло, хорошо...

Всюду и всегда

Трещина в асфальте,

сквозь неё – трава.

Душу не печальте –

всюду жизнь права.

Голубем беспечным

вырвется из рук...

Я умру, конечно, –

подрастает внук.

И Земля с орбиты,

говорят, сойдёт,

но в ветвях ракиты

соловей поёт!

И погаснет Солнце

через тыщи лет,

но горит в оконце

доброй веры свет:

душу не печальте –

жизнь всегда права...

Трещина в асфальте,

сквозь неё – трава.

Мамина годовщина

Жизнь моя, ты не поле для битвы!

Отсвистели мои соловьи!

Уважаю чужие молитвы,

уповаю всегда на свои.

Каюсь – редко со свечкою в храме

с прихожанами вместе стою,

чтоб Христу и покойнице маме

за судьбу поклониться мою.

Понапрасну я их не тревожу,

но и совесть не зря ворошу.

Я прошу только милости Божьей,

а у мамы прощенья прошу.

Только к старости понял я, «не́слух»,

всю печаль материнской слезы,

потому, может быть, и воскресну

от Христовой росы.

Родословная

«В лесах зверьё, а в реках рыба.

Богат мой край – и ешь, и пей!

Пойдём со мною, неулыба,

жить вместе будет веселей.

Не видишь разве – ты мне люба.

Уйду, коль я тебе не мил...»

Мой дальний предок не был грубым –

слова медовые дарил:

«Цыганка ты или татарка –

Поверь – мне это всё равно».

И целовались двое жарко

в былых веках. Давным-давно...

Алешковы – русоволосы.

У Пашенковых кудри – смоль.

Каких кровей они? Вопросы

задать столетиям изволь.

Вот мой отец двадцатилетний

на снимке – чистый славянин.

А в маме тюркское заметней.

В большой семье я – третий сын.

Храню их свадебное фото –

его дороже сердцу нет.

Красивы оба. Жить охота.

И до войны – аж восемь лет.

Отцовский дом... Сижу на камне

у речки, названной Челной.

Разноязыкое Прикамье,

где жизнь прошла, – мой край родной.

Я сам себе слуга и барин.

Я не чуваш и не мордвин,

и не удмурт, и не татарин,

а равный с ними гражданин.

Я на прищур прицельно-узкий,

не опуская глаз, смотрю.

Кто я такой? Конечно, русский.

Не видно разве – говорю...

На круги своя

Дрогнет рябины ветка

вдруг за моим окном...

Я к середине века

добрым пророс зерном

сквозь чернозём с навозом

в послевоенный быт.

В нашей семье колхозом

не был никто забыт.

В кузнице утром ранним

батька огонь вздувал,

дважды на фронте ранен,

левой рукой ковал.

Засветло мне на конный

двор – жеребят пасти.

Молится у иконы

мама: «Господь, прости!»

В зыбке сестрёнка – помню –

сладко спала тогда.

Братья – в лугах и в поле:

лето, покос, страда.

Старшей сестре работа –

веялка на току.

Всем от жары охота –

с берега да в реку!

Детство за мной живое

катится по судьбе...

Слышали вы, как воет

ветер зимой в трубе?

Десять коленок острых

рядышком на скамье:

братья мои и сёстры –

пятеро нас в семье.

С печи да на полати,

кубарем утром вниз:

сёстры мои и братья –

Люба, за ней Борис,

а за Борисом Саша,

значит, за Сашей я,

следом Верунька. Наша

вся на виду семья.

Вечер. Пельмени лепим.

Лампы фитиль горит.

Жизнь: то зима, то лето,

послевоенный быт.

Сельское всё, простое

вижу теперь во сне.

Солнышко золотое

светит оттуда мне...

Весть принесёт соседка,

что разомкнулся круг,

или с рябины ветка

вздрогнет без ветра вдруг –

дети мои и внуки,

я завершил рассказ.

Нету другой науки –

не забывайте нас!

***

Лесное озеро оттаяло.

И по зеркальной глади вод

со мной на лодочке Наталия,

как лебедь белая, плывёт.

И вслед за лодкою по озеру

плывут, качаясь, облака,

а мой ровесник Сашка Прозоров

зовёт к костру издалека.

Мы молоды, нам делать нечего.

Какой-то тайны ждёт душа.

Мы здесь останемся до вечера,

сиренью сорванной дыша.

И пусть подружки наши юные,

прикрыв платком стыдливо грудь,

увидят, как дорожки лунные

перетекают в Млечный Путь.

И наша юность не кончается.

За плёсом ухают сомы.

Созвездья в вечности качаются.

И лес. И озеро. И мы.

Стихи о Казанском Кремле

Я возвращаюсь утром из Москвы

на татарстанском поезде зелёном.

Уж позади и Волга, и мосты,

а впереди пред взором изумлённым...

Приветствую тебя, Казанский Кремль,

на взгорье белокаменное чудо,

республики моей оплот и крепь,

столетий гул доносится откуда!

Здесь хан и царь оспаривали трон.

И тот, и этот – в помыслах державных.

Но, кто кому сегодня подчинён,

не будем спорить – лучше жить на равных.

Татарин, друг, спаси тебя Аллах!

Есть родина у нас – не надо рая.

Не оказаться б только в дураках,

правителей достойных выбирая.

Как просто! И не надо усложнять,

друзья мои, тысячелетний опыт –

Казанскому Кремлю в веках сиять

на перепутьях Азии с Европой!

***

Вспомню детство у ласковой речки,

что петляет, ключами звеня,

вдоль села, где на летнем крылечке

дожидается мама меня.

Не она ли, в реке полоская

вперемешку с бельём облака

и меня от себя отпуская,

вслед крестила? Ты помнишь, река?..

Я вернулся, а мамы уж нету.

И река укоряет с тоской,

что напрасно я рыскал по свету

за добычей, неясно какой.

Где друзья, где былые подруги?

На кого опереться в тоске?

Все вернёмся на вечные круги,

проплывая в небесной реке...

А земная река захирела,

и обрушился сгнивший мосток.

Что стоишь? Принимайся за дело!

Кто очистит родимый исток?