 |
          |
|
 | ||
Голодяевский снайпер |
Сентябрь уже вовсю полыхал в садах частного сектора огненно-рыжей листвой и отсвечивал крупными ранетками. Голодяевка, так, непонятно почему звалась эта окраина города, издали казалась золотым оазисом. И только войдя вовнутрь её переулков и узких улиц, можно было оценить всю убогость проживания в ней. Считаясь городскими, жители Голодяевки никаких благ цивилизации от города не имели.
Сергей Иванович Полозов, крепкий, за пятьдесят с гаком, мужик, уже шестым рейсом с молочной флягой на самодельной коляске к колонке за водой тащился. Жена стирку затеяла, а ему эта стирка, ну, поперёк горла! В такой день ему бы в тайге, или там, на реке быть – мотоцикл вчера специально перебрал, думал с соседом Петрухой куда смотаться. А тут – на тебе! Стирка. Будто для этого другого дня не найти. Бельё не стирано! Бельё не стирано! Ну, ещё день было бы не стираным, кому от этого худо? Чистюля – ити её в душу… Всегда вот она так – только куда он соберётся, тут же дело ему находится – то хлев почисти, то сарай толем перекрой, то забор почини… Кто ж спорит, нужные дела – только почему всегда не вовремя?! И вот тащил Сергей Иванович за собой флягу с такой тоской и мукой на лице, что, казалось, у соседских коров от его вида молоко прямо в вымени скисало. Да тут ещё икота прицепилась – видать жена его не добрым словом поминает. Или сосед Петруха.
«Икота, икота, сойди на Федота, с Федота на Якова, с Якова на всякого». Ик! Тьфу, дьявол! «Икота, икота, сойди на Федота, с Федота на Якова, с Якова на всякого». Ик! Да провались ты, гадость такая! Ик! Такой день, ик, а всё не в кон! Эх, а в тайге-то, ик, как сейчас хорошо! Ик! Пока вода тонкой струёй наполняла флягу, Сергей Иванович быстрой скороговоркой пробормотал трижды, на одном дыхании: «Икота, икота сойди на Федота…», и затаился не дыша. Икота тоже затихла. Переждав, Сергей Иванович тихо выдохнул. Продышался глубже. Ушла икота. Слава Богу. «Полозов! Ты, что там – умер?!» – голос благоверной не дал сполна насладиться обретённым счастьем. «Я тебе что – ракета?! Сама знаешь, как вода у нас течёт – в час по чайной ложке! Наберу флягу – привезу!». На крики, из соседнего дома, вышел друг Сергея Ивановича Петруха. «Здоров, Иваныч! Что, захомутала Клавка?». «Здоров, здоров. Захомутала. Стирка у неё образовалась, а я виноватый». «А я ружьё почистил. Патроны набил. Думал, скатаем на Зерентуйку. Такой день пропал». «Не пропал ещё. Часа в три ко мне подгребай, мотоцикл я ещё с вечера под парами держу. На ночь поедем. Уточек постреляем». «Замётано. Я сейчас тогда до магазина смотаюсь, чего ни того с собой прихвачу». «Только перед моей не маячь, а то будет нам охота». Иваныч принять на грудь был не дурак, потому Клавдия, жена его, и не давала ему свободного времени, чтобы, значит, мысли дурные в его башку не лезли. Да если мужик выпить захочет, разве от этого убережёшься?
Стирка, конечно, дело долгое и хлопотное, но не бесконечное. И, в три часа пополудни, Сергей Иванович с Петрухой, покидав рюкзаки и ружья в коляску старого «ИЖ – Юпитера», подались в тайгу, к озеру Зерентуйка. Озеро было большое, рыбное, да и утки, а то и гуси дикие, любили на нём отдыхать после долгого перелёта. Дорога к озеру была наезженная, так как, почти каждый третий Голодяевский хозяин имел у озера свой сенокосный участок. Долетели быстро. Переобулись в бродни, собрали ружья, опоясались патронташами, откатили мотоцикл с дороги в лес и подались вкруг озера к своим любимым лёжкам. У горелого пня, не доходя с версту до камышовой заводи, перекусили. Поллитровочка, под сало с чёрным хлебушком, ушла влёт. На душе стало благостно и покойно. Сидели, проверяли манки, хвастаясь друг перед другом, у кого он крякает правдивее. Неожиданно, на соседнюю полянку, выскочила косуля. И встала, как вкопанная, чутко прядя ушами.
«Ива-а-аныч!» - свистящим шёпотом заголосил Петруха: «Иваныч, у меня патроны только с дробью – на утей. Ни одного, ни с картечью, ни с крупной дробью. Вот, дурак-то, не прихватил!». «У меня есть» - так же шёпотом просипел Сергей Иванович: «Перезарядить не успею – уйдёт». «Я вкруг неё пойду, а ты здесь лежи. Уйдёт - я постараюсь на тебя её выгнать. Чего глазами лупаешь? И не таких коз загонял, а уж с этой-то враз управлюсь». «Да я не про то – не сезон вроде ещё на косуль-то охотиться…». «Сезон, не сезон. Кто узнает-то? Сама в руки идёт, мы что, от неё бегать должны? Не дрейфь – лежи тут, я пошёл». Стараясь не шуметь, Петруха скрылся в кустах. Косуля тоже недолго задержалась на полянке – мелькнув на прощание Сергею Ивановичу белым пятнышком под коротким хвостиком, скакнула в лес. Как её и не было. Полозов, переломив стволы, перезарядил ружьё. Оба ствола. Ожидание затягивалось. Лёгкий ветерок теребил жёлтые листья тонконогих осин, в высокое синее небо уплывали золотистые паутинки. Шумно хлопая крыльями, на недалёкое озеро, упала большая стая уток.
«Ну, Петруха, дурак старый! Далась ему эта косуля. Давно бы уж уток стреляли. А тут лежи, ожидай незнамо что. Да ещё узнает кто – в браконьеры запишут. И я-то, пенёк дряхлый, не подумавши, подписался! Правду говорят – нет ума по молодости, в старости – не ищи». Сергей Иванович уже сто раз пожалел, что согласился на эту авантюру. «Хрен он кого загонит! Загонщик выискался! Где вот запропал? Такой день коту под хвост!». Додумать Иваныч не успел. Недалече, по правую руку от него, дрогнули кусты, хрустнул под чьей-то ногой сучок. Мгновение спустя, в прогале между двумя кустами мелкой ивы метнулась тёмная фигура. Сергей Иванович охотник опытный. Выстрелил на вскидку, почти не целясь, из двух стволов разом – чтоб уж наверняка. Дикий человеческий крик разнёсся по округе! С озера с шумом поднялась утиная стая и, стелясь над землёй, скрылась из глаз. «Господи Иисусе! Человека убил!» – Полозов машинально отбросил от себя ружьё, как будто оно обожгло ему руки. «Ну, Петруха! Ну, сука! Косули ему захотелось! Вот поохотился, так поохотился! Видать на всю жизнь!».
Сергей Иванович бросился бежать в сторону мотоцикла. Но тут же остановился. Всё одно ить узнают. Да и Петруха заложит. Как пить дать – заложит. Без него уходить никак нельзя. «Помогите!». Кричали со стороны упавшего человека. «Господи! Живой, никак?!». Иваныч ломанулся на крик. В ивняке, животом вниз, в растерзанной, и набухшей кровью от шеи до задницы, телогрейке, лежал Петруха… «Петруха!? Живой!?» «Иваныч, ты что ли?» «Я, Петруха, я». «Живой покуда. Сука какая-то меня застрелила, Иваныч…». «Это я, Петруха, стрелял…». «Ты?! Охренел что ли?! За что?!». «Коза думал». «Да какая ж я тебе коза?!». «Сейчас вижу что не коза. А самый натуральный козёл».
«Сам ты козёл. В больницу мне надо. А то кровью изойду. И так уж еле языком ворочаю». Петруха мужик крупнее Иваныча. Полозову пришлось тащить его где волоком, где на закорках. Наконец, перемазавшись кровью и потом, доволок он Петруху до мотоцикла. В коляску сидя Петруху усадить не удалось, у того была изрешечена вся спина и ягодицы (не зря Сергей Иванович гордился кучностью боя своего ружья). Пришлось ставить его в коляске на колени, лицом уперев в сиденье, под грудь подложив рюкзаки и ружья. В таком виде, часа через полтора, и сдал Полозов Петруху на руки врачам. Хотели те и Сергея Ивановича в операционную затащить – уж больно вид кровавый у него был, но, узнав, что кровь не его – отстали. Через четыре часа, когда уж от курева у Сергея Ивановича, першило в горле, а в голову лезли нехорошие мысли, на крыльцо больницы вышел хирург. Полозов кинулся ему навстречу. «Живой?!». Хирург кивнул: «Живой. Везучий он. Получить дуплетом больше тридцати крупных дробин в спину, да с небольшого расстояния и остаться живым – умудриться надо. Пьяные что ль были?». «Выпившие». «Тогда понятно. Пьяным везёт. Трезвого бы давно похоронили. А тут – ни один жизненно важный орган не задет». «Да откуда у Петрухи жизненно важные органы? Тем более в заду?». «Это хорошо, что вы шутите. И что дождались конца операции – тоже хорошо. Сказать вам хочу, сами понимаете – огнестрельное ранение, я обязан сообщить в милицию. Оставить ваши данные можете? Да, и насчёт органов – мы часть дробин вынимать не стали – со временем сами выйдут. Другу вашему прилично придётся у нас полежать. Повезло ведь не только ему, но и вам. Две очень плохие дробины были. В двух миллиметрах у сонной артерии сидели. Кто-то сильно за вас молился». «Это я понимаю. А данные мои запишите. Скрываться я не собираюсь. Утром только схожу на работу, предупрежу, и в милицию пойду. Сдаваться»…
На другой день в милиции Сергея Ивановича под замок сажать не стали. Забрали с него письменные объяснения и ружьё, которое Полозов предусмотрительно принёс с собой. Взяли подписку о невыезде, да и отпустили с миром. Гуляй, мол, пока идёт следствие. И стал Сергей Иванович гулять – с утра на работу, вечером, с сумками набитыми провизией и напитками, в больницу, к Петрухе. Петруха лежал в палате на четверых. Лежал строго на пузе, иногда только чуть поворачивался на левый бок. Тот меньше был продырявлен. В палате лежало ещё три мужика – старый бурят, бригадир рыболовецкой бригады, со сломанной ногой и двое с остеомиелитом берцовой кости, болезнью страшной и долго лечимой. Постоянных посетителей у Петрухи было трое. Жена, Сергей Иванович и старший лейтенант милиции – следователь. Все трое игнорировали друг друга. Если случалось, что кто-то из них приходил, а у Петрухи уже посетитель из этой троицы сидел – пришедший ожидал окончания свидания в коридоре. А Петруха наслаждался жизнью. В кои веки столько внимания ему одному. Утрами приходила медсестра и пинцетом собирала с его спины или простыни вышедшие из-под кожи дробины. Они звонко стучали о днище эмалированной ванночки, куда их складывала медичка. Петруха ревностно считал дробины.
«Сколько там, Тамарочка, сегодня?». «Четыре, Пётр Николаевич». «Так, ещё четыре. Плюсуем к девяти, что за те дни вышли – итого тринадцать. Значит, не меньше этого ещё осталось. Вот, Иваныч, вот, змей! Вон как нашпиговал! Почему змей? А кто же? Не зря у него фамилия Полозов. Полоз – змей и есть. Эх, засажу я его годов на пять. Снайпер чёртов. Козу от человека отличить не может! Тамарочка, ну что ты там спирт на кожу переводишь? Плеснула бы мне вовнутрь немного? А? Мне от него бы большая польза была. Вишь, врач-то что говорит – не был бы выпимши – помер бы. Значит в спирту только польза и никакой тебе вредности». В обед объявлялась жена. Тут уж Петруха не шутил. Бабу свою он побаивался. Не посмотрит, что шибко раненый перед нею лежит, если что не по нее – ещё добавит. Лежал, покряхтывал, делал вид, что худо ему совсем, и если она не прекратит его песочить – он помрёт. Баба на его вздохи покупалась – кормила чуть ли не с ложки, а, накормив, крестила его и отбывала восвояси. Следователь приходил без расписания. Когда заблагорассудится. Всё что надо он давно уже занёс в протоколы, а делу ход дать не мог. Пострадавший, то есть Петруха, отказывался писать заявление на стрелявшего. Но и заявления о снятии претензий тоже не писал. Молча выслушивал все резоны старшего лейтенанта и обещал подумать. А дело продолжало висеть на следователе, вот он и ходил, чтобы хоть какую бумагу выторговать у Петрухи. Самое интересное начиналось вечером, когда с сумками забитыми провизией, объявлялся Сергей Иванович.
«А, явился, убивец. Жратвой откупиться хочешь? Вот только следак ушёл – сажать, говорит, тебя надо. Чтобы ты, Вильгельм Телль, ещё кого не пострелял». Полозов принимал всё за чистую монету, да и шок, оттого что чуть было друга жизни не лишил – не прошёл ещё. «Что ж делать. Отсижу. Да за твою дырявую шкуру мне много и не дадут». «Дырявую?! Да она как новенькая была, пока ты из неё мишень не сделал! Я её столько лет носил не снимая, а она как не надёванная была! Это ж ты, снайпер недоделанный мне её испоганил! Точно, придёт следак завтра, я на тебя телегу накатаю. Да напишу, что не случайно ты меня подстрелил, а нарочно». «Охренел?! Как это нарочно?!». «А так! Что я не помню, когда у Васьки Заиграевского именины были – ты меня к Клавдии своей приревновал, рожа пьяная. Всё кричал, что жить не будешь, пока жизни меня не лишишь?! Что – не было, скажешь?». «У тебя что, Петруха, крыша поехала? Это ж было годов двадцать назад! Молодые ещё были – кровь играла, да и пьяные мы были. Ты что?». «А что двадцать, что тридцать. Говорил – жизни лишу? Говорил. Так что прав следак – сажать тебя надо. В этот раз у тебя не случилось, а в другой, возьмёшь, и грохнешь меня. Насмерть. Так, что пока ты сидеть будешь, я хоть поживу спокойно. Давай, выкладывай, чего сегодня принёс».
Полозов молча выставлял банки на прикроватную тумбочку. «Ну, чего там?». «Как просил – пельмешки горячие на мясном бульоне, варенье вишнёвое, компоты разные». «Вот, Иваныч, ты мне не перечь. Это правильно. Сказал, принеси того и того – принеси. Будешь вести себя как надо – заяву писать не буду. Ты теперь до конца дней моих кормить меня будешь». Соседи по палате, глядя на несчастное лицо Полозова, давились смехом. Иваныч, представив себе перспективу пожизненного кормления Петрухи, буркнул: «Точно, тебя легче убить». «Что?! Опять?! Эх, Иваныч, Иваныч! А ещё другом числился. Ты погляди, погляди на мою изнанку – мало тебе? Добить решил?». «Чего мне на твою задницу глядеть. Нормальная изнанка. Чуток на дуршлаг похожа, а так всё как у людей. Поживёшь ещё». «Иди, иди, Иваныч – не зли меня. А то точно поддамся я на уговоры старлея – упеку тебя в тюрьму»…
Через десять дней Петруху выписали. Кормёжная лафа закончилась, и ядовитые издевательства над другом тоже. Полную тумбочку компотов, варений, сладостей и вкусностей печёных, тех, что натаскал Петрухе Полозов – Петруха оставил соседям по палате. Им ещё долго лежать. Переодевшись из больничного в домашнее, не заходя домой, первое, что Петруха сделал, подался в милицию и написал заявление об отсутствии у него каких-либо претензий к гражданину Полозову С. И. Дело тут же закрыли с формулировкой «за примирением сторон». Следователь был рад до невозможности. Дело с плеч – шагать легче. А Петруха с Сергеем Ивановичем буйно, пару суток погуляли – примирялись. А на третий день подались на охоту. На уток…
Комментарии Комментарии пока отсутствуют ...
Добавить комментарий:
|
||||||||||||||||||||||
|
СЕТЕВАЯ ВЕРСИЯ
/ АРХИВ НОМЕРОВ
/ АВТОРЫ
/ РУБРИКИ
/ ПЕЧАТНАЯ ВЕРСИЯ
/ О ЖУРНАЛЕ
/ КНИГИ
/ ПАРТНЁРЫ
/ АКТУАЛЬНО
/ КАРТА САЙТА
|
|
