Душу затмило / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

Душу затмило

В окно постучали. Алексей оторвал тяжёлую голову от мягкой пуховой подушки, проворчал:

- Кого ещё чёрт несёт…

Ольга во сне почмокала пухлыми губами, повернулась на другой бок. Одеяло медленно стало сползать. Глянув, Алексей обмяк, грубовато схватил круглое горячее плечо жены, жадно помял.

Стук повторился. За тонкой деревянной перегородкой беспокойно заворочались ребятишки. Алексей нехотя перевалился на пол, грузно протопал босыми нотами к окну. Сквозь заиндевелые стёкла разглядел брата, буркнул:

- От чёрт заведённый… Не спится ему...

А Сергею действительно не спалось. Три дня бушевала невиданная метель над Суходольем. Три дня почти не выходили его обитатели из домов, разве лишь скотине сенца подбросить да дровишек в избу внести. Лишь вчера прояснилось. Хотели выйти, да куда там! Дверь не отворить – столько намело за последнюю вьюжную ночь. Кое-как повылезли из сеней. Добродушно ворча, не зло очищали окна от снега, делали проходы во дворах к сараюшкам да калиткам, а с весёлой бодростью врезали лопаты в сугробы, словно это был не снег, а горы будущего зерна, которые обещал людям белый помощник хлебороба.

Радовался и волновался колхозный агроном Сергей Кузьмин, глядя на обильные снега. Загодя видел он талые воды на полях, дружные всходы. Было о чём поразмыслить молодому агроному. Но не только об озимых да яровых раздумывал почти всю ночь Сергей Кузьмин.

Неладное что-то творится со старшим братом Алексеем. Выпивал раньше – прощалось: мужик ведь. А теперь чуть ли не в запой ударился. Да в водке ли одной дело. Дурит хозяин, точно гложет его что-то внутри. Будто подменили Алёшку. Но кто? Неужели Ольга? Не верится. Баба ладно скромна, красивая, с гостями приветлива, вроде и не знает, куда усадить, чем угостить. И работает так, что залюбуешься. А не лежит душа к ней. Что за баба? И плохого от неё не ждёшь, и на хорошее не надеешься.

Была у Алексея первая жена – Настя. С той куда как просто было. Почти одной семьёй жили, разве только в разных домах. Придут, бывало, Сергей с женой к Алексею под вечер, да тут и заночуют

Настя умерла. Погоревал Алексей, пришёл к младшему брату. Возьми, мол, ребятишек покуда, вернусь – разочтёмся. А сам в глаза не смотрит, в угол уставился – понимает: какие могут быть меж своих счёты.

Не сказал Алексей, куда ушёл. Слышно было, что поначалу в других селах плотничал, потом пропал. Наконец, вернулся, потянуло, видно, в родимые края.

Откуда-то с Урала привёз новую жену, такую статную, какой не сыщешь на сто вёрст округ, даром, что и суходольские девчата загляденье.

В братнином доме встретили его уже трое ребятишек. Двое Алексеевых, а третий – вылитый Сергей, ещё не ходит, лишь по полу ползает, но так, что только глаз да глаз нужен. Забрал старший Кузьмин своих детей, и зажил в своём доме с молодой женой. Но вот что-то не так стало в братниной семье...

... Заскрипели задвижки, вывели Сергея из задумчивости. Стукнула щеколда. В проёме двери без шапки, широко расставив ноги, стоял брат.

- Чо тибе?

- Что не ласков, хозяин? – усмехнулся Сергей.

При последнем слове густые брови Алексея сдвинулись, опустились вниз.

- Я-то ничего. А вот тибя кто поднял ни свет, ни заря? В район, что ли?

- Угадал. Такие дела, брат!

- Какие ещё дела?

Сергей придвинулся к брату.

- Слушай, брось ты это!

- Чего брось?

- Всё. Зло своё брось, водку брось!

- Скажешь: бабу брось… Не тебе меня учить. Вовку своего учи. А я, слава богу, тебя выучил да сестру.

Так они стояли друг против друга. Алексей закрыл собой почти весь дверной проём, огромный, широкий, с нахмуренным лбом и злыми глазами. Сергей на полголовы ниже, но тоже плечистый, также с широко поставленными ногами. Никакая сила не оторвёт их от земли, не сдвинет. Встать бы им рядом, плечом к плечу, да так и идти: сторонись, кто со злым умыслом, братья Кузьмины идут. Да, видно, не чувствовать им плечо друг друга, не биться вместе за одно дело.

И, стало быть, не о чём им больше говорить. Не с тем шёл сюда спозаранку Сергей. Хотелось ему сейчас ответить на последние слова брата, но сдержался. Только и вымолвил:

- Эх, Лёшка! Я думал, ты меня поймёшь, а ты, – и пошёл прочь...

Долго стоял Алексей посреди двора, повторяя про себя брошенное братом слово: «Хозяин».

- Да, хозяин! – выкрикнул он вдруг в серую предрассветную темноту и, словно всё ещё стоял перед ним брат, вскипел: – А ты в моё нутро не лезь, понял!

- Ты чего это, Лёшенька? – послышался певучий голос из сеней. Рядом появилась заспанная Ольга в накинутом на плечи полушубке.

- Ты с кем это разговаривал?

- Ни с кем, – бросил Алексей. – Песни пел. Живём весело…

- Ну, пойдём в избу, чего дрогнешь, пойдём!

- Да иди ты... – выругался, было, Алексей, но, глянув на белую Ольгину шею, сразу остыл, смягчился:

- Сама-то не замерзни. Иди, я сейчас...

Ольга зевнула, захлебнулась морозным воздухом, зябко поёжилась и скрылась в сенях. Глухо хлопнула дверью избы. А Алексей стоял всё так же недвижимо. Путаные мысли уводили его со двора, возвращали к далёкому детству.

Девять лет ему было, когда ушёл отец на фронт. Алексей работал с матерью в поле, помогал по хозяйству, качал маленькую Веруньку, которую не любил за её писк, но берёг, как велел, уходя, отец, впервые глянув на старшего сына без снисходительной смешинки в глазах. Сережку иногда шлёпал по затылку для острастки, чтобы не очень баловал.

А потом пришла похоронка на отца. И вскоре в поле, подняв сноп, охнула мать, переломилась в пояснице, да так со снопом и присела. До поздней осени, до первых заморозков пролежала в постели. Однажды в сумерках окликнула Алёшку, торопливо дала наказы, не смогла всего высказать, не успела поцеловать детей. Алёшка кинулся к соседям. Пришли старушки, перекрестились: " Отмучилась раба божья".

И пошла у них жизнь без матери и отца. "Сиротки", – вздыхали старушки. Алёшка вскидывал подбородок, глядел исподлобья: не хотел, чтобы называли их так. Верунька почти перестала плакать. Серёжку не за что стало шлёпать: тот стал сам брату помощником. А сам Алексей помаленьку научился плотницкому да столярному делу, сам мастерил что попроще.

Но как ни старался Алексей, не прокормиться бы им, кабы не сердобольные женщины, не колхоз. Всем селом одного за другим в люди вывели. Верунька в городе учится, приезжала на каникулы – не узнать: совсем городская стала. Сергей работал в колхозе и на агронома выучился. В город только экзамены ездил сдавать.

А какие свадьбы сыграли! Сначала у Алексея, а потом и Сергей женился. Двое детей – Валентинка да Сашка подрастали у Алексея с Настей. Третий для Насти оказался роковым. Не вышел на этот свет живым, и мать с собой взял. Теперь уже про Валентинку с Сашкой говорили старушки: "Сиротки". И не вскидывал подбородок Алексей, не смотрел исподлобья. "Сиротки и есть", – думал он про своих ребятишек. Любил он забавляться с ними, покуда Настя жива была, а тут вроде чужие они ему стали, будто в тягость. "Пойду-ка бродить, – решил Алексей. – Я теперь вольная птица. Колхоз и без меня не пропадёт". Оставил детей у младшего брата и ушёл. От тоски ушёл. Но бродила за ним тоска неотвязная по окрестным селам да городам. И в дальних краях не отставала. Вспоминал про Настю, а про детей точно забыл. Подумал о них лишь тогда, когда Ольгу встретил: вот, мол, матерью им будет.

Но видно зря повернули Алексея крылья назад. Ребятишки всё к дяде Серёже с тетей Ритой рвутся. Сначала гневался отец: «Мёдом вас там кормят, что ли? Своего дома мало вам?» Потом решил, что так оно и лучше: всё меньше на глаза попадаются. А попадутся – добра от отца не жди. Несдержанный, необузданный нрав проявился в Алексее. Поначалу, когда плакали дети от тяжёлой отцовской ладони, чудился ему Настин голос предсмертный: «О детях не забывай!»

Почему она так вздохнула? Жалко с жизнью расставаться или чуяла, что ненадёжен он, её Алёха? Только услышит этот вздох в ушах Алексей, потянется приласкать ребятишек, да к ним уж Ольга подой-дёт: «Ну, хватит реветь!» И непонятное зло берёт Алексея, и сам гонит ребятишек с глаз долой...

«Да что же это, а? – думает Алексей. – Хочу не делать так, а делаю. Себя перестал понимать. Жизнь собачья. И как быть, а?»

Так ничего и не надумав, прошёл Алексей в сени, стряхнув Веником снег с валенок, ввалился в избу. Половица у порога прогнулась под ним. Прошёл к буфету, достал графин с водкой, налил стакан, ахнул себе в рот, хрустнул твёрдым солёным огурцом.

Хлестнуло тёплой волной в голове, разлилось по телу, затопило все недавние думы…

***

Не курится дымок над трубами изб. Тихо на улицах села. Только изредка трещат заборы от мороза. Спит Суходолье.

Лишь в некоторых избах на морозных окнах искрится отсвет ламп. Вот на краю села, во дворе Ефима Жилина, сквозь окно тускло мигает огонек «керосинки». Поглаживает чёрную бороду Ефим, щурит глаза на позднего гостя – Алексея Кузьмина. А тот всё своё твердит:

- Нет, ты мне скажи, Егорыч, как дальше-то жить, а?

- А что говорить, чего присоветовать. Нешто плохо живёшь?

- Собачья жизнь, Егорыч!

- Нет, Алексеюшка, нам бога гневить не надобно. Мы с тобой живём, дай бог каждому. Вот я, к примеру, заведую в сельмаге. Нешто я ворую? Никто не скажет. Это только брат твой, Сергей глазастый, чего-то заприметил будто, перед народом меня осрамил, да бог ему простит. Ни до чего не докопались, у меня всё чисто. Нет, не ворую. А живу. Хлеб-соль есть. А взять тебя, к примеру. Нешто мало у тебя всего. Скотина, одежда. Да и деньжата водятся. И жену бог дал красавицу.

- А на что мне красавица? – перебил Алексей, но сразу опомнился. Нечего всякому думы свои сполна открывать. – А-а, ладно! Наливай, что ли.

- Может, и хватит, Лексей?

- Наливай, говорю! Чего-то душа у меня не на месте. – Алексей опрокинул стакан в рот, отстранил рукой пол-огурца и кусок хлеба, протянутые Ефимом. – Нет мне житья, Егорыч, и не будет! – и грохнул кулачищем по столу так, что взвилось пламя в лампе.

- Ты потише бы, Алексеюшка, кабы не наделал чего.

- Эх ты, баба! Наливай, знай. Не бойся, не спалю твою конуру. А спалю, так на новую дам. Вот они, деньги, заработанные. – И выхватил Алексей деньги из кармана, как пачку обыкновенных бумаг.

Ефим замигал из-под густых бровей:

- Ты, Алексеюшка, не хвастайся, как купец. Нынче нет купцов. Спрятал бы бумажки-то.

- Чего прятать – не крал.

- Мало ли чего. Я-то знаю, что заработал. А не ровен час, увидит другой кто...

- Хватит! – снова бухнул Алексей по столу. – Давай бутылку, домой возьму.

- И правильно, пора и спать. А бутылочку – я сейчас, мигом. Вот она, голубушка, – торопливо совал Ефим бутылку водки в карман Алексею. – А жить надо, Алексеюшка, своим умом, попроще. Тянут, куда тебе не надобно, упирайся. Что мешает – освободись от того. Оно и выйдет по-хopoшему. Бог-то всё видит, поможет доброму человеку. Мы с тобой, Алексеюшка, божьи люди, ровно братья...

Взъярился Алексей, рванул Ефима за грудь:

- Освободись, говоришь?! Не воруешь, говоришь?! Гнида ты, Егорыч, а не брат. – А, да чёрт с тобой! На, получай, что положено, – и ткнул ему в бороду деньги. Не стал считать Жилин, знал, кто платит. Потом начнет трясущимися пальцами шелестеть бумажками, радоваться, что вдвое переплачено. А Кузьмин будет брести по улице, пока не натолкнётся на свою калитку. «У, гад!» – выругается он. А в избе уже встретит Ольга: «Что же ты опять, Лешёнька?! Ну ладно, ложись». И ляжет Алексей, и снова забудет всё на свете.

Но было на этот раз не так. Увязая в снегу, кипел Алексей: «Гнида! За бога не спрячешься... Серёжка-то и впрямь глазастый, найдёт». Чуть отхлынул Алексей, проплыло в туманном мозгу: «Надо с Серёжкой поближе, родные ведь. А то каждая гнида в братья лезет». И опять хлестнуло зло по душе. Выругал Алексей свою калитку по-обычному, а дома не как всегда встретила Ольга.

Детишки прижались друг к дружке зарёванные. Ольга красная, горячая над ними, трясёт разбитой тарелкой:

- Убью! – и навстречу перевалившемуся через порог Алексею

- Убери ты их с глаз долой.

- А, убрать!.. – закричал Алексей. – Одевай, уберу.

- Что ты Лёшенька, – всполошилась разом Ольга. – Неужто к тем, к Кузьминым, отведёшь?

- Не твоё это дело. И те Кузьмины не хуже нас. Одевай, говорю!

Не видела ещё Ольга мужа таким, подчинилась. Схватил Алексей детей за руки, рванул из избы на мороз, потянул за собой по сугробам...

- Господи! – надрывно выдохнула Ольга из точно сдавленной чем-то груди. Заметалась, выскочила в сени, из сеней на крыльцо, влетела назад, ошпаренная морозом. Уронила ухват у печи, схватила тряпку, заелозила ей по растаявшему на полу снегу, принесённому в избу на валенках Алексеем. Выпрямилась, прошла в передний угол, присела на стул, притихла. Только пальцы дрожат, выпуская ненужную сейчас мокрую тряпку.

Опомнилась Ольга от дум своих, подняла глаза: лампа коптит. Встала, подвернула фитиль, услышала тяжёлые шаги в сенях: вернулся Алексей, один. Даже не глянул на Ольгу. Стащила Ольга шубу с него, пиджак, сдёрнула валенки. Отошла в угол, снова присела на стул, да так, сидя, и забылась тяжёлыми снами.

***

Утро сначала было тихое, белое-белое. Час назад вернулся Сергей Кузьмин из райцентра, где заночевал, так как совещание закончилось за полночь. И вот уж бороздит на лыжах снежные поля.

Отдохнуть бы, да не отдыхается агроному. Всполошило совещание его и без того взбудораженные мысли. «Пойду, прогуляюсь», – решил он, посидев десяток минут на лавке.

- Куда? – всполошилась Рита. – Поешь хотя бы...

- Да я ненадолго. Посмотрю только, как там снегозадержатели на Лысом бугре. Заодно, может, зайчишку подстрелю.

Улыбнулась Рита, показала белые зубы своему горе - охотнику. Знала, что не только зайчишку – муху не убьёт её Серёжка.

Сергей постоял над кроваткой спящего Вовки. Рита подошла сзади, нерешительно обняла за плечи:

- Не ходил бы... Скучно мне. Вчера вечером Вовка уснул, а я одна. Скучно. Дело бы какое.

Сергей обернулся, провёл рукой по её пушистым волосам:

- Скоро будет дело. Школу построим в Суходолье. Ты ведь у меня учитель – во! – Смотрит Сергей в глаза жены, а будто видит сейчас не их, а что-то иное. – Всё Суходолье переделаем. Сколько лет с войны прошло, какую жизнь начали. А вот Суходолье не успели переделать. Теперь и до него доберёмся. Мало таких Суходолий осталось на нашей земле, и те скоро перестроим. Электростанцию построим, будем телевизор с тобой смотреть. А Жилиных из Нового Суходолья уберём! – неожиданно резко сказал Сергей, вспомнив, как завмаг провожал взглядом машину, на которой возвратился недавно Сергей в село. – Темнит мужик, а никак не поймаешь – скользкий. Рассчитаемся и с Жилиным.

- Эх, Серёжка, – вздохнула Рита. – Когда-то всё это будет?

Взял Сергей ружьё, вышел, позвал с крыльца: – Гудок! – и тотчас же подбежал тёмно-рыжий пёс, ткнулся в валенок хозяину.

- На вот, – кинул Сергей кусок хлеба и, закрепив лыжи, двинулся со двора.

Впереди, на бело-голубом снегу, темнели точками домишки ближайшего села Кунцево. А в другой стороне скатывались по крутому склону к реке избы хутора с ласковым именем Ваничкин. И были ещё сёла окрест, только не видно их отсюда. И все они войдут в один большой колхоз.

При мысли о брате лицо Сергея омрачилось. Что это Рита говорила об Алексее? Будто, на ночь глядя, повёл детей на хутор, к бабке Татьяне. Рита во двор выходила – голоса слышала. Показалось, наверное.

Тявкнул Гудок, насторожился.

- Чего ты? – остановился Сергей и только тут заметил, что струится по полю снег, ветер стонет. Стонет тоскливо, словно молит о помощи и не надеется на неё.

- Э, брат, – обратился Сергей к собаке. – Опять пурга начинается. Домой пора, проберёт нас хозяйка.

Гудок опять тявкнул и отбежал в сторону, оглянулся: идёт ли за ним хозяин.

- Да чего ты?! – повторил Сергей, однако двинулся за собакой: был уверен, что Гудок зря беспокоиться не станет. А тот повёл его к будке полевого тракторного стана. Упёрся лапами в дверь, пролаял не-сколько раз.

Сергей провёл рукой по его лохматой шее, успокаивая, а сам встревожился не меньше, посмотрел на дверь. Распахнул её и, замерев на миг, рванулся в будку.

***

Алексей что-то пробормотал спросонок, открыл глаза. Потолок перед глазами перекосился, поплыл куда-то вбок. Муторно на душе. Снаружи ветер гудит, нет-нет да хлестнет снегом по стеклу. А в избе пусто, тихо, даже ребятишки за стенкой не возятся. Заглянул за пере-городку: детские кроватки не примяты. «Опять спозаранок удрали», – подумалось Алексею. И вдруг пудовой тяжестью обрушилось вчерашнее. Промелькнуло в тяжёлой голове, как рванул он из двери ребятишек, как усадил их потом в будке, наказав ждать его. Как встревоженно спросила Валентинка: «Ты скоро придёшь, папа?..»

- А-а! – дико закричал Алексей, – и кинулся в сени, из сеней во двор. Ольга загородила дорогу, толкнул её в сугроб, помчался к калитке. Ольга поднялась из сугроба, крикнула вслед:

- Замёрзнешь, Лёшенька!..

А он уже мчался по улице, сумасшедшим криком своим пугая односельчан. И мчалась уже за ним Ольга с мужниным полушубком в руках, словно могла ещё успеть накинуть его на широкие плечи своего мужика. И Рита выскочила из своей калитки, встала навстречу Ольге, схватила её в свои объятья, не пуская. А та, не видя перед собой ничего, лишь твердила:

- Лёша… раздетый... Дети… Дети... Куда он их…

А в поле ветер ревел сильнее, косматились сугробы, снежная пыль забивала открытый рот Алексея.

- А-а! – сливался с ветром жуткий крик Алексея...

А навстречу ему шагал кто-то с тяжёлой ношей в руках. Всё ближе, ближе. И вот чуть не столкнулись они, остановились. Встретились два брата в пустом, мятущемся от ветра поле.

Опустил Сергей свою ношу на снег, снял со спины ружьё. Смотрит на брата, а видит не его: страшное видение в глазах Сергея: сжался в маленький комочек Сашок в углу будки, а рядом застыла Валентинка с поднесённой к лицу братишки рукой с оттопыренным пальчиком, словно хотела смахнуть с его белой щеки стеклянное зёрнышко слезинки.

Отшатнулся Алексей от невидящего взгляда Сергея, понял, что за ноша была в его руках, попятился, провалился одной ногой в сугроб, упал.

- Замёрзнешь, Лёшенька, – послышалось снова в ушах…

Передёрнуло Алексея, не было сил подняться на ноги. А в ушах тяжёлый вздох: «Эх, Алёха, о детях не забывай...»

Собрался Алексей с силами, встал на ноги. Брат поднял двустволку. И в третий раз почудилось Алексею: «Ты скоро придёшь, папа?» Шагнул он навстречу двум чёрным отверстиям, замершим на уровне его груди.