А верблюд идёт, или Графоманство не порок, а такое хобби…

Некоторые мысли о литературном процессе... 

Помню теперь уже давнюю (года три прошло, не меньше) передачу телеканала «Культура», в которой поэты Александр Кушнер и Евгений Рейн пытались определить, что такое графоманство в поэзии. Поскольку именно поэзия – самый условный жанр литературы, то взялись они за заведомо совершенно бесперспективную, во всяком случае – очень неблагодарную задачу (и, как и следовало ожидать, так ни до чего конкретного и не договорились), но вопрос в той передаче неожиданно вышел из поэтических «рамок» и задался шире: что такое графоманство вообще?

Как всякий не очень образованный человек начну с цитирования классиков. Итак, мой любимый Чехов. «Нет того урода, который не нашёл бы себе пару, и нет той чепухи, которая не нашла бы себе подходящего читателя». Сказано, как всегда, остроумно, хлёстко, жёстко и правдиво. То есть, пользуясь языком картёжников, из рассуждений о природе графоманства этой цитатой у её обличителей выбивается один важный козырь: НЕЧИТАЕМОСТЬ. Графоманов (не всех, конечно, но…) читают, графоманов печатают, графоманы получают премии, медали и дипломы и даже пользуются популярностью (что является понятием весьма относительным. Как, впрочем, почти всё в литературе.)

Да, «телега» у меня поехала впереди «лошади». Вернусь к заявленному вопросу: а что же такое собственно ГРАФОМАНСТВО? Давайте не будем ограничиваться медицинскими определениями, которые трактуют Г. как определённую разновидность шизофрении – дадим (попытаемся дать) определение социальное (или, если хотите, творческо-искусствоведческое). Увы, и здесь не находится ничего конкретного. Вот трактовка Яндекс-словаря: «Графомания [греч. grafo – пишу, mania – безумие, страсть, влечение] – непреодолимая страсть к сочинительству у человека, лишённого необходимых для этого способностей». Сразу вопросы: а кто определяет эти способности? И кто их может определить? И как? Да в том-то и дело, что НИКТО и НИКАК! Нет в природе такого универсального «определителя», точно так же как никто не может научить другого ЛИТЕРАТУРНОМУ СОЧИНИТЕЛЬСТВУ! Творческие способности у человека или есть, или их нет. «Почти беременности» не бывает! Того же Леонардо да Винчи итальянские лорды считали, как бы это поделикатнее сказать, не совсем психически нормальным. Им, лордам, может, и видней (на то они и лорды, «и нет на них креста»), но оказалось – гений… Ничего не проясняет и так нелюбимая интеллигентствующими эстетами Википедия:  «Графомания – патологическое стремление к сочинительству произведений, претендующих на публикацию в литературных изданиях, псевдонаучных трактатов и т.п.». И опять: а для чего сочиняются литературные тексты? Они сочиняются в надежде на публикацию. Тогда чего же здесь ненормального? И потом «патологическое стремление к сочинительству» это что? Патологией можно считать неуёмную страсть к тем же поджогам или изнасилованиям, поскольку это противоречит общечеловеческим нормам, а сочинительство (если не сочинять сочинительство доносов) – занятие, в общем-то, совершенно моральное и вполне достойное. В таком случае, как можно называть патологией стремление к нравственно и морально здоровому действу?

Обратимся к академическим источникам. В Большом толковом словаре русского языка «графомания» определяется как страсть к писанию, сочинительству от «графо» и от «мании». По этому определению графоман – человек, подверженный страсти к писанию. Опять всё та же сплошная неопределённость! Получается, что все более-менее плодовитые писатели, получающие удовольствие от своего творчества – графоманы. В таком случае, почему этого определения нужно стыдиться?

И, как говорится, тэ дэ и тэ пэ… Никакой конкретики! А там, где всё расплывчато, всё туманно-неопределённо, возникает благодатная почва для всяких крайностей и переборов. Отсюда в обиходе под определением «графоман» с обязательным оттенком снисходительности или насмешливой пренебрежительности понимается бесталанный, бездарный писака, строчащий никуда не годные вирши или столь же дрянную, безграмотную или скучнейшую прозу. Но оглянитесь, граждане, сколько таковых вокруг! Тучи! Моря! Океаны! Их никто не читает, их книги годами пылятся на полках книжных магазинов, потому что и задаром никому не нужны – а они «всё строчют и строчют, строчют и строчют…»

«Все писатели – графоманы, но не все графоманы – писатели». Фраза, конечно, очень красивая и очень эффектная, но, увы, опять же пустая, опять неопределённая. Писатели любят «красивости»… Они так воспитаны…

А как же порыв души, стремление к самореализации? Разве это не графомания? Если человек вкладывает в свой сочинительский труд хоть частицу своей души, то, согласитесь, такое сочинение имеет право если не на прочтение, то хотя бы на уважение! Да, оно может не вписываться в т.н. «общепринятые нормы» (кстати, ещё один идиотизм, придуманный, как полагаю, исписавшимися «инженерами человеческих душ», а значит, людьми легко раздражающимися  и хронически озлобленными), но это вина скорее не его, а этого самого общества, которое и само-то даже по определению глубоко аморально.

Говоря о графоманстве, нельзя не сказать о профессионализме. Это тоже большая и отдельная тема, поэтому затрону её мельком, чтобы, как говорится, «не распыляться». Что такое профессионал (писатель, художник, токарь, пекарь – неважно)? Это человек, который живёт на доходы от своего труда. Таким образом, Пушкин и Достоевский были профессиональными литераторами, а Тургенев и Лев Толстой – нет. Булгаков и Горький – да, а Фет и Некрасов – увы… Поэтому и сегодня профессиональных прозаиков и поэтов у нас в стране наберётся хорошо если сотня-две, но никак не тысячи и сотни тысяч, которые себя определяют именно как профессиональные писатели и писательницы. Слишком категорично? А почему? В конце концов, звание «автор» и «сочинитель литературных текстов», по-моему, ничуть не хуже, чем писатель. Во всяком случае, автор этих строк на такое определение своего литературного занятия не обижается.

И «под занавес» пример в тему: известно, что на рабочем столе у великого русского писателя (и это не только моё личное мнение) В.С. Пикуля, которого наши «маститые» и «несокрушимые» мастера литературы обвиняли (да и до сих пор обвиняют) во всех смертных грехах (в том числе, и в графоманстве), стояла статуэтка верблюда. На вопрос «почему именно верблюд?» Валентин Саввич отвечал, что на верблюда и ругаются, и обижаются, и над ним смеются – а он всё идёт себе и идёт… Вот так и надо: пусть ругаются, пусть ехидничают и смеются, а ты иди и иди… Пикуля читали и читают до сих пор, а где те его «мастито-несокрушимые» обличители? Кто их помнит, кто их читает?

Из этого примера следует и ответ на главный в этой статье вопрос: можно, как говорили раньше в русских деревнях, «до самого заговенья» дискутировать на тему графоманства и профессионализма, ехидно смеяться и пренебрежительно фыркать – но не это главное. Главное в том, что надо идти. Просто идти. Как пикулевский верблюд. Вот и всё.