Поэзия хоккея – поэзия любви

К 10-летию «Литературного Ульяновска»

 «Они, сменив, не заменили нас».

А ведь были сейчас уже баснословные времена, когда и в Ульяновске играли в шайбу. Вначале на специально оборудованной площадке за кинотеатром «Планета», потом возле нынешнего механического завода, где довольно долгое время стоял окольцованный металлический панцирем стадион.

Здесь и кипели хоккейные страсти. Местная автозаводская команда «Торпедо», созданная в 1958 году, сразу полюбилась болельщикам. Бажанов, Калёнов, Сурков, Дериглазов, Лифанов, Миронов, Медведев… Любители спорта часто скандировали их имена во время матчей.

А сколько хоккейных звёзд побывало в Ульяновске! Знаменитый Борис Михайлов, игравший тогда в Саратове, Александр Мальцев, начинавший хоккейную карьеру в Кирово-Чепецке, Валерий Васильев из горьковского «Торпедо».

Немногие, наверное, знают, что и наша автозаводская команда подготовила для высшего хоккейного света талантливых спортсменов. Юрий Фёдоров, например, после Ульяновска играл в ЦСКА и «Торпедо» (Горький), выступал в  сборной СССР, стал двукратным чемпионом мира.

С тех пор минуло много лет. Давно пошли на слом хоккейные «коробки», давно расформировали команду «Торпедо». Но осталась память, остались люди, которые отстаивали спортивную честь области во всесоюзных  чемпионатах  по  классу «Б». Один из них – Леонид Сурков,  бывший защитник, много лет, игравший в команде.

Ныне имя Леонида Николаевича Суркова широко известно не только в спортивных кругах, а и любителям поэзии. Поэт Леонид Сурков – автор шести сборников стихов, которые получили благожелательные отзывы.

Но сначала поговорим о хоккее.

– Леонид Николаевич, расскажите, пожалуйста, о периоде создания команды «Торпедо».

– В песне поётся: «Это было недавно, это было давно». Уже больше пятидесяти лет назад. Тогда, в 1957 году, по инициативе тренера сборной СССР Анатолия Владимировича Тарасова были организованы выездные бригады тренеров, игроков высшей лиги для организации хоккейных команд в различных городах Союза. Русский хоккей в Ульяновске уже был, а канадского, как тогда говорили, не было.

К нам приехали Николаев и Михеев из московского «Локомотива», из «Динамо» – Орехов. Это были отличные ребята. Но на русский хоккей смотрели, как на старомодный водевиль, как на вымирающего динозавра.

Я играл защитника. Более всего приглядывался к Михаилу Орехову, тоже защитнику. «Главное для нас, – говорил он, – катанье спиной вперёд. Освоишь двойной задний вираж – игроком будешь». Лет через семь-восемь мне пришлось играть уже против Михеева в матче с «Локомотивом».

Я думаю, он понял, что я освоил задний вираж. В феврале 1958 года мы играли уже в одной из зон первенства РСФСР под флагом УАЗ. Трудно было. Проиграли Челябинску, Нижнему Тагилу, у кого-то выиграли. А в сентябре уехали на сборы – готовиться к первенству СССР в классе «Б».

Здорово помог директор автозавода Борис Яковлевич Федченко, кстати, сам бывший боксер. Получали по тем временам хорошую зарплату, только играй. Но играли-то как раз – не очень…  Все пришли из русского хоккея. Вроде бы и скорость, и желание были, но вот грамотности хоккейной не хватало.

– Как говорят, лиха беда – начало. Нелегко, наверное, приходилось, особенно, первый сезон?

– Сказать «нелегко» – значит, ничего не сказать. В хоккее с шайбой мало того, что тебя обыграют, ещё в пределах правил и побьют. Именно, в пределах правил.

В умении анализировать я себе не отказываю. Понимал, что если мы даже выигрывали – игра всё равно не шла. Мы начинали играть не мальчиками. Вроде бы коньковая подготовка хорошая, лечь под бросок – извольте, но не хватало техники владения клюшкой, тактического мышления. Причём элементарного.

Тогда я был страшно подавлен психологически. Однажды ночью тайком от всех плакал. Из-за моей ошибки нам забили решающий гол, и мы проиграли. Впрочем, я знал одного нашего известного игрока в хоккей с мячом, который в «коробке» для шайбы заплакал при зрителях. Поневоле взвоешь, когда ты вроде бы и «фигура», а игра не идёт. Так-то вот. Неважные были дела. Из кризиса вышли где-то во второй половине сезона. В играх в Иванове, Владимире. Здорово тогда заиграли Лёня Бутузов, Юра Фокин. Начали мы кое в чём разбираться. Да и тренеры помогли.

– Кстати, о тренерах. В Ульяновске не было хоккейных специалистов вашего профиля. Кто вам помогал?

– Первый сезон с нами работали москвич Валентин Алексеевич Захаров, начальником команды был Георгий Васильевич Моторин. Захаров играл в знаменитой когда-то тройке «Крыльев»: Степанов – Бычков – Захаров. (Один из них – Бычков – входил в сборную СССР). Дело своё Захаров знал хорошо, но был либерален, мягковат. В этом отношении его с лихвой замещал Моторин – жесткий по характеру человек.

Юре Фокину, который потом был тренером сборной СССР по хоккею с мячом, выбили плечо. А заменить некем. Так Фокин, собираясь на игру, клал под панцирь поролон и плечо полотенцем  завязывал.

Моторин же обвинял его в трусости. И Юра ушёл от нас в Алма-Ату. Стал там мастером спорта.

Но в первый сезон Моторин нам помог. Он отменно умел настраивать команду на игру. Захаров решал тактико-технические вопросы. Моторин – всё остальное. На разборах матчей он, бывало, размахивал стулом, кричал. Ввёл и систему денежных штрафов в команде.

В то время я не понимал его. Теперь понял. Спасибо ему. Он добросовестно, хоть и жестоко делал своё дело. Как сказал Хемингуэй, кажется, в «Островах в океане» – для него дело было выше человека. Может быть, в хоккее это верно?

Захаров вскоре ушел от нас тренировать сборную Грузии, но хоккей там не прижился. Были потом другие наставники в команде. Все они внесли свой вклад в развитие хоккея с шайбой в нашей области.

– Интересно узнать о хоккеистах из вашей бывшей команды. Какими были отношения в коллективе?

– Коллектив – организм сложный, многоярусный. Чтобы притереться к нему, нужно не только хорошо играть (ровно играть невозможно), но и обладать определённой этикой, чувством такта. Лучше сказать – чувством момента, чувством ситуации. Ибо, повторюсь, всё время играть хорошо, выигрывать невозможно. Бывали и плохие отношения между ребятами, случались даже драки. Но всё же, когда ты вместе с кем-то, скажем, лет десять, то понимаешь его с полуслова, полудвижения.

У нас были проблемы с вратарями. Часто из-за этого проигрывали. Единственно, кто хорошо играл в воротах – Виктор Нилов. Это был отличный вратарь. Часто спасал команду, был прекрасным товарищем.

Блестяще выступал Толя Бажанов. Изумительно владел коньками. Казалось, он родился с ними. Но имел сложный характер, требовал внимания к себе. Любил из простого делать сложное – и в игре, и в жизни. Ушёл из команды с дисквалификацией.

Когда чуть ли ни целую пятёрку ребят забрали в армию, основная тяжесть игры в нападении легла на плечи Юры Калёнова. Причём в буквальном смысле. Продираясь к воротам, защитников он возил на себе. Трудное было время, но через два года ребята вернулись. Не все, конечно. Но стало легче.

Наконец, наш самый титулованный игрок Юра Фёдоров. Справедливости ради нужно отметить, что успехов он добился, играя уже не в ульяновском «Торпедо», но он наш воспитанник.

В большом хоккее свои мерила, свои ценности. Почётно, конечно, выиграть Кубок Стэнли, чемпионат мира или Олимпийские игры, но самый главный, на мой взгляд, приз – это Кубок Канады.

Юра был чемпионом мира, кажется, дважды. Но лучшая его игра – это, конечно, выигрыш Кубка Канады – Кубка Вызова. Выше в хоккее приза нет. Юра носил на пальце память об этом – платиновый перстень. Играл он тогда уже в горьковском «Торпедо».

А мы, нужно сказать, особых успехов не добивались. В 1965 году боролись в финальных играх за переход в класс «А», но проиграли торпедовцам Ярославля – 3:5.

– Как сложились судьбы хоккеистов в дальнейшем?

– Судьбы сложились драматично, у многих даже трагично. Многие из ребят уже ушли в мир иной. Мой партнёр по пятёрке Юра Калёнов повесился. Есть и благополучные судьбы. Но я заметил одну закономерность: чем лучше парень играл, тем труднее приходилось ему в дальнейшей жизни. Почти всегда так.

Обо всех не расскажешь. Но я их всех помню и люблю. Это Витя Новосёлов, Володя Круглов, Володя Москвитин, Толя Лосёв, Саша Медведев…

Помню Лёню Бутузова. Играл он у нас мало, перешёл на русский хоккей, но старых друзей не забывал. Встречались «освежить» воспоминания, чтобы наутро не всё помнить. Особенно запомнилась одна встреча с ним.

Были мы на сборах в Риге. А он приехал туда с командой куйбышевского СКА на игру с «Даугавой». Пришёл к нам в гостиницу «Спорт» с Виктором Зингером, будущим вратарём сборной СССР. «Освежили воспоминания» рижским «Кристаллом». Конечно, философствовали. И не помню, по какому поводу Леня сказал, что жизнь-то можно обмануть: отыграл своё – и хватит. Так у него и вышло. Умер совсем молодым. А мог бы ещё поиграть, что для него значило – пожить. Я считаю, слишком круто обошлись с ним в «Волге», да и не только с ним…

– Леонид Николаевич, теперь скажите несколько слов о себе. Всё-таки сезонов десять вы, наверное, играли в «Торпедо»?

– О себе говорить трудно, но можно, если без пижонства. Тем более, как я играл, многие знают.

Личность в хоккее я заурядная, особых талантов не имел. Талант – вообще явление очень редкое. У нас в истории Ульяновска, начиная с боярина Хитрово и воеводы Камынина, начальников – хоть пруд пруди, а хоккейных талантов – раз-два и обчёлся.

В общем, я – обычный игрок. Но лучше всех в команде катался спиной вперёд, а когда ты умеешь это делать, игра идёт, ох, весёлая.

Мы были опытные, битые, в прямом смысле, ребята. Я трижды ломал рёбра, два раза было сотрясение мозга. Остальное – не в счёт. А вне хоккея… Заканчивал в Ульяновске мужскую гимназию номер один. У меня высшее образование, имею даже два диплома.

В институте учился одновременно с Юрием Фроловичем Горячевым. Он был у нас секретарём комитета комсомола. Очень его уважал и уважаю за его доброе отношение к спорту.

– Раз уж разговор пошёл о сломанных рёбрах, вспомните, пожалуйста, матч со сборной Чехословакии…

-– Это был молодёжный состав чехословацких хоккеистов. Но в нём уже играли Глинка, Фарда, Мартинец и другие. Они потом сборную СССР обыгрывали. Мы им тоже проиграли. А вот насчёт переломов…

Есть в хоккее с шайбой тактический приём – «коридор» называется. Нападающего, владеющего шайбой, специально пускают вдоль борта, не отбирая шайбы. И в этом коридоре защитник неожиданно встречает его из-за спины своего игрока. Если этот приём выполняется ещё и на противоходе – то это очень опасно.

Я так и сыграл. В результате у чешского игрока случился перелом ключицы. Это был Милан Мруквия. Всё было по правилам. Судья даже не свистнул.

Потом на банкете я извинялся. Он пришёл в гипсе, не пил. А мы, конечно, набрались вместе с чехами. Когда пришли допивать в номер, Милан спал в кресле, не стали будить. Я оставил ему бутылку «Салхино».

Милан из Братиславы, из «Слована», Уезжая, он дал мне свой адрес, просил написать, но я, вышло так, не написал. Неудобно.

– Наверное, были необычные матчи, с так называемой изюминкой?

– Интересный, даже несколько комичный матч был со сборной Германии. Немцы приехали в СССР молодёжным составом на серию товарищеских игр. Встречались с командами второй лиги. Все матчи выиграли. Чтобы их остановить, в Ульяновск прислали команду высшей лиги «Крылья Советов». В ней были игроки сборной СССР – Пашков, Цицинов, Карпов. В Москве ведь думали, что мы проиграем.

«Крылья» играли с немцами первый матч, мы – второй.

И вот игра. Немцы упёрлись как немцы, действовали очень старательно. «Крылья» выиграли только на последней минуте – 3:2.

«Ну, ребята, – говорили победители, – горите вы синим пламенем. Немцы очень сильны. Ну, ничего, мы вам оставим вратаря Александра Пашкова. Конечно, проиграете, но много они вам не забьют».

На другой день выходим на лёд. Конечно, Пашков стоял «насмерть». Но и мы не подвели. Выиграли со счётом 7:3. На банкете я сел за стол специально рядом с Пашковым. Все хохотали, когда вратарь говорил: «Ну, представляю я рожи наших ребят в Москве, когда назову счёт».

Видимо, немцы всё же устали после матча с «Крыльями». Да и у нас игра пошла, Пашков много раз спасал.

– Хоккей с шайбой вроде бы прижился тогда в Ульяновске. И, тем не менее, команду расформировали. Как это случилось?

– Я тогда, слава богу, уже не играл. Расстались со мной хорошо. Весь последний курс, когда я учился в Смоленске, платили зарплату, а я ведь уже не играл. Возраст.

Главная причина того, что шайба не получила дальнейшего развития в Ульяновске, – это отсутствие искусственного льда, Дворца спорта. Все команды, с которыми мы играли, уже давно имеют лёд: Ярославль, Уфа, Казань, Саратов…

Я слышал, что хотели построить Дворец к столетию со дня рождения В.И.Ленина, но  помешало ташкентское землетрясение. Деньги туда ушли.

А, во-вторых, новые тренеры поторопились расстаться со «старой гвардией». Пришли новые, молодые, пусть даже талантливые игроки, но опыта у них не было, боялись борьбы, драк. Мне с грустью говорил один из тогдашних тренеров Володя Москвитин: «Проиграли мы, Лёха, сезон, но крови я так ни у кого и не видел». Это он, конечно, фигурально сказал, но что-то в этом было.

Они, конечно, моложе нас были. Но, как говорил Моторин, не было в их игре «исступления», не было лихости, удальства. Были и другие причины, но я сказал о главных. В  общем, всё по выражению поэта: они «сменив, не заменили нас».

– Очень трудный период в жизни игрока наступает тогда, когда он заканчивает играть…

– Для меня это были  страшные, «окаянные» дни. Как сказал Сергей Есенин, «не всякий рождён перенесть». Заканчиваешь играть уже за тридцать лет. Жизни за хоккейным бортом не знаешь, более того, избегаешь её. А она там, ох, как нелегка. Попадаешь в такой переплёт, не дай бог. Адаптироваться очень трудно. Я прямо-таки голым среди волков оказался.

Пил по-чёрному. Занимался, мягко говоря, неблаговидными делами. Отношения с милицией были, как у Робин Гуда с ноттингемским шерифом. Приходили даже мысли о самоубийстве. Если и был в конце тоннеля какой-

то свет, то в клеточку.

Встал я, можно сказать, как Лазарь из гроба. Жена спасла. Помогли добрые люди: начальник кузнечного цеха УЗТС Александр Петрович Андрианов, брат его Володя, друзья по работе. Многое прощали. Я хоть работал старательно, но поначалу, как писал О. Генри, «молотка от лестницы не мог отличить».

Игроку, прямо скажу, приходится умирать дважды. Тому, кто не играл профессионально, этого не понять. А тому, кто это понимает, дай бог, терпения.

Сейчас у меня всё нормально. Семья. Двое детей. Четырёхкомнатная квартира. Телефон. Выпиваю иногда с друзьями, которые приходят «вспоминать минувшие дни и битвы, где вместе рубились они».

Грустно от того, что их становится всё меньше и меньше.

– Леонид Николаевич, известно, что Вы давно увлекаетесь поэзией. Можно сказать, она всегда помогала вам в трудную минуту. Прочтите что-нибудь пусть даже косвенно относящееся к теме нашей беседы.

– Да, я любил и люблю спорт и поэзию. Считаю, что спорт – это тоже поэзия. Вот одно из моих стихотворений относящееся к теме нашего разговора:

Вчера или позавчера

В какой-то оторопи странной

Сидел я в скверике с утра

Слегка больной, зато румяный.

Друг подошёл к тоске моей,

И я спросил: «Ну, как хоккей!»

Он кинул: «Не идут дела.

Защита, Лёня, подвела.

Забьём одну – пропустим две

С «ловилой» нашим во главе».

«Да… Нелегко, конечно, вам.

Но есть прекрасный выход:

По старой памяти я сам

Покончу с этим лихом.

Ты меня знаешь… Смерть врагу…

Ты выпей… я вам помогу!».

И вот я вновь на льду, как встарь.

Как за стеной, за мной вратарь.

И нет для нас понятья страх,

Летят друзья на виражах.

О, жизнь! О, молодость! О, спорт!

Я снова ваш воитель.

Вдруг тычусь головой я в борт…

Очнулся… Вытрезвитель…

В мундире сереньком рассвет

Глядит в окно постыло.

Давно уж мне не двадцать лет,

Давно друзья в могилах.

Все игры сыграны давно,

Горчит любовь, горчит вино.

О, жизнь! О, молодость! О, спорт!

Ведь надо ж было… Дёрнул чёрт…

– Спасибо за грустные, от души написанные строки! А напоследок – будем питать надежду на возрождение в Ульяновске хоккея с шайбой.

– Конечно, он возродится. Это так же верно, как-то, что он вообще существует. Но Ульяновск с ним опоздал лет на пятьдесят. Этим не только наш город, вся Россия отличается, только в другом, более существенном.

И всё же уверен – будет у нас Дворец спорта. Прекрасные девушки-фигуристки будут кататься на льду. А играть во дворце с нашими ребятами приедут не только Воткинск, но и Ванкувер, не только Мончегорск, но и Монреаль.

Прилетят из-за океана пусть на товарищеские игры потомки Лемье, Гретцки, Эспозито, Коффи. И самое главное – наши их обыграют.

Краткое отступление

Мой собеседник, конечно же, оптимист в плане возрождения в Ульяновске хоккея, с шайбой. Правда, Дворца спорта у нас по-прежнему нет, хотя в последние годы появилось спортивное сооружение с искусственным льдом под названием «Лидер».

А вот полнокровного возрождения, тем паче развития канадского хоккея, явно не наблюдается. Была в конце девяностых детская команда, которая участвовала во Всероссийском турнире, постепенно набиралась опыта, но вскоре распалась. Причина – отсутствие спортивной базы, а конкретнее – искусственного льда. Тогда ещё «Лидера» как такового не существовало.

Ныне в чемпионате области участвует мизерное количество команд, игровой уровень которых ниже всякой критики.

Нет хороших хоккеистов, нет квалифицированных тренеров. Так что отстаём мы в этом виде спорта едва ли не безнадёжно.

В конце пятидесятых – шестидесятых хоккей с шайбой в Ульяновске удачно сочетался с хоккеем с мячом. Болельщики валом валили как «на мяч», так и «на шайбу». Бывало так, что даты игр «шайбы» и «мяча» совпадали. И тогда любители спорта выбирали, куда пойти болеть за любимые команды: то ли за «Волгу», то ли за «Торпедо».

Увы, теперь в городе монополия хоккея с мячом. А команда мастеров яв-

но не блещет. В связи с этим сколько раз говорилось и писалось о воссоздании в Ульяновске хоккея с шайбой. Но проблема остаётся. Другие времена на дворе. О массовости спорта, в том  числе и в хоккее, можно только вспоминать. Словом, после «Торпедо» – унылый пустырь, заросший бурьяном и заваленный бутылками из-под пива и водки. Картина, что и говорить, безрадостная. Власти говорят о необходимости развития спортивных дисциплин, а ощутимых результатов – кот наплакал.

Впрочем, о хоккее, пожалуй, хватит. Ситуация видна невооружённым глазом.

     – Леонид Николаевич, давайте-ка теперь потолкуем о литературе, о поэзии. Недавно вышел Ваш поэтический сборник «Осенний свет». Это уже Ваша шестая книжка. Отзывы о них я слышал доброжелательные. Да и наш журнал «Литературный Ульяновск» не раз печатал Ваши стихи. Каково Ваше мнение о журнале?

– Прекрасный и, главное, нужный журнал. Для таких, как я, это прямо-таки отдушина. Спасибо Н.А. Полотнянко, его жене Людмиле. Они – его главные организаторы. Особенно люблю читать стихи. Да и чем мы хуже Пензы или Саратова? Журнал просто необходим.

Вообще-то я неискушён в литературных делах. Я не член Союза писателей. Могу что-нибудь ляпнуть-брякнуть не так, как надо. Есть у нас в России такая притча: было у матери два умных сына, а третий футболист. Так вот я и есть тот третий. Но поэзию люблю во всей её многоликости. Поэзия – это не обязательно стихи. Это, например, этика и манера нашего поведения, манера одеваться, говорить, даже молчать. Поэзия, как воздух, присутствует во всех явлениях нашей жизни. Даже в питии вина она присутствует в известной и определённой мере. Повторюсь, в определённой мере.

– Леонид Николаевич, мы знакомы более сорока лет, съели вместе тот самый пуд соли. А вот читателям нашего журнала будет интересно узнать о Вас поподробнее, так сказать, «с младых ногтей».

– В одном из сборников я вкратце описывал свою биографию. Чуть-чуть повторюсь. Мы, Сурковы, с Волги из села Шиловка. С Венца, если посмотреть направо, его видно. Село чисто русское. Полсела была родня.

Ещё при царе часто брали эту родню служить на флот. Воевали и гибли они там, на броненосце «Бородино» в Цусимском сражении, на крейсере «Паллада». Его утопила немецкая подлодка. Зато несколько немецких миноносцев утопил мой двоюродный дед А.А. Кречетов (деревенская кличка Сёгун) в Моонзундском проливе. Он служил минёром на «Забияке». За этот бой у него был орден (читайте «Моонзунд» Пикуля).

Отец мой Сурков Николай Семёнович тоже служил на флоте, на крейсере «Аврора» кочегаром. Так вот «с младых ногтей» я знаю, что на «Авроре» стоят котлы Бельвиль – Долголенко, отец даже ходил на крейсере в Берген. Опасная бритва «Золинген», которую он оттуда привёз, ещё у нас хранится. На флоте служил он восемь лет.

Я родился в Оренбургской области, куда отца уже с моей матерью по партийной линии посылали в командировку. Через два месяца мы вернулись в Ульяновск.

При Сталине наша семья была репрессирована. Из квартиры выселили в сорок восемь часов. Отца отправили в тюрьму, потом на фронт, видимо, к Рокоссовскому. Как там – тюрьма и фронт – отец не рассказывал. Давал подписку в НКВД.

Мы с матерью всю войну жили в Шиловке. Сажали картошку. Тем и спаслись. Колорадского жука тогда не было. Климат на старой Волге был другой, лучше. Из Волги пили. Мать, бывало, принесёт на коромысле воды, а в вёдрах мальки плавают.

Когда отец пришёл с фронта, вернулись в Ульяновск. В 1954 году я окончил первую мужскую гимназию. Поступил в УСХИ. Учился там долго, с академическими отпусками, потому что играл в хоккей с шайбой в ульяновском «Торпедо» УАЗ. Играл профессионально, а это трудно сочетается с учёбой. Не хватает времени, а не мозгов. Один раз меня из института даже выгнали, но потом восстановили. А.А. Скочилов позвонил.

Команда была неплохая. Играли международные игры с Германией, Финляндией, Чехословакией. Выигрывали. Проиграли только чехам. За эти годы получил второй диплом – физкультурный.

А потом была трудная, тяжёлая работа по кузницам да по термичкам. Такая работа, что государство даже на пенсию меня отправило в пятьдесят лет.

Вот и вся моя недолга.

Ещё одно отступление

Судьба Леонида Суркова была нелёгкой. Семья попала под безжалостный каток репрессий. И тут же – тяжелейшие годы Великой Отечественной войны.

Несомненно, время суровых испытаний оставило неизгладимый след в жизни мальчугана. Именно отсюда автобиографичность стихов Леонида Николаевича. Таковы стихотворения «Память», «Война», «Лук», «Герани» и многие другие из разных сборников поэта. Прочтите их, и вы узнаете, насколько точно передана в этих произведениях атмосфера того времени, насколько образны стихи о воинском лихолетье.

Лампа. Ворох забот моих школьных.

Мать, задумавшись, вяжет носки.

На столе – фронтовой треугольник

Её боли, надежды, тоски.

(«Война»)

В избе с голодными горшками, –

Хоть в гроб заранее ложись.

Лишь лук зелёными руками

Голосовал за нашу жизнь.

(«Лук»)

Но, пожалуй, большую часть поэтического творчества Леонида Суркова составляет любовная лирика. Известный советский поэт Николай Старшинов в своих статьях о литературе писал: «Для меня своеобразной проверкой каждого поэта бывают его стихи о любви. Именно по этим стихам легче всего определить и его вкус, и его поэтический уровень, и его искренность».

Думаю, Леонид Сурков выдержал эту проверку.

Тает в далях птиц осенних стая,

Как твоё последнее «Прости»,

Наших встреч цепочка золотая

Порвалась у лета на груди.

(Стихотворение без названия)

И вот промчались годы, даты,

И грустно сделались для нас

Последней встречи той закатом,

Что на руке твоей погас…

В ночи качает тихо осень

Воспоминаний колыбель…

Сиренью белою заносит

Виски мне памяти метель.

(«Белая сирень»)

В каждом из шести сборников стихи о любви занимают значительное место. Конечно, не все они равноценны, что вполне естественно для, пожалуй, любого поэта. Тем не менее, лучшие произведения Леонида Суркова по-настоящему талантливы. Это – состоявшийся поэт. Добрые отзывы о стихах – тому подтверждение.

– Леонид Николаевич, а вот как поэт, как Вы оцениваете именно поэтическую сторону нашего журнала, его авторов – поэтов? Так сказать, рыбак рыбака…

– У нас в Ульяновске прекрасные поэты. Для меня слово «поэт» предполагает не только стихи, талант, но и положительные душевные качества человека.

– Не будем, Леонид Николаевич, толковать о личностях. Вам вопрос, как говорится, на засыпку. Что же такое поэзия?

– В таких случаях обычно говорят: «Хороший вопрос». А я скажу: «Провокационный вопрос». Что такое поэзия, не знает никто. Лучшие умы человечества не могли ответить на этот вопрос. Столетия прошли, но на него нет ответа. Хотя каждый имеет на это свой взгляд, но не ответ. Я тоже могу пояснить свой взгляд, но, конечно, не дам ответа. У меня его нет.

Поэзия – это, по-моему, неосуществимая, но прекрасная попытка прикоснуться к чему-то Высшему, бесплодная попытка материализовать душу или одушевить плоть. Но только попытка.

– Неосуществимая, бесплодная… Значит, нет в поэзии никакой пользы для нас, бедных?

– Нет! Польза есть – она не даёт нам оскотиниться. Поэзия… Это не всем дано. Что ж! Пусть неудачники плачут.

– Раньше сложно было выпустить сборник стихов. Ныне нет проблем, кроме финансовых. Но качество стихов невысокое.

– Всё равно – пусть пишут все, и как хотят, и сколько хотят. Теперь молодым легче. Такое время пришло. У меня в одном из сборников есть такой эпиграф:

«Настанут тяжёлые времена.

 Дети перестанут слушаться родителей.

 Каждый будет стремиться написать книгу».

Древнешумерская глиняная табличка

Около 3000 лет до н.э.

Лондон. Британский музей.

В писании стихов, прозы есть свой особый кайф. Кто-то, не помню, определил его как «сладкая каторга». Пусть кропают. Я сам такой же  дурень.

– Над чем Вы работаете в настоящее время, Леонид Николаевич? Есть ли у Вас какие-то планы?

– Ни над чем не работаю, и никаких планов нет. Так, находит иногда спонтанно. Я уже стар. Такие года. Старого друга, учителя своего в поэзии, похоронил недавно – В.К.Конева. Он мне в поэзии многое дал.  Человек  был неординарный, хоть и выпивал лишнего.

Загрустила душа, запечалилась, затуманилась.

Вот послушайте стихотворение. Я посвятил его В.К.Коневу.

Друг старый помер. Трудно, долго

Крест бытия мы с ним несли.

В руке с таблеткой валидола

В подъезде труп его нашли.

Три дня тому на смертном ложе

Сказал он о стихах моих,

Что я, мол, тем небезнадёжен,

Что идиота корчил в них,

Что цель искусств – преувеличить,

Переиначить, перегнуть,

Заставить по-другому мыслить,

В конечном счёте, обмануть.

Я промолчал. О нём тревога

Мне не дала сказать ему,

Что Бог  людей создал, мы Бога –

Лишь по подобью своему.

И потому, что мы подобны,

Нельзя нам ставить то в вину,

Что волей мыслей несвободны,

Что мы у них, чужих, в плену.

И всем давным-давно известно,

Хоть мы не говорим о том, –

На сколь мы в этом мире честны,

На столь слывём лжецами в нём.

Пусть будет так. Но я не скрою,

Что в том был глупо убеждён,

Что всё ж пылинкой золотою

Блеснёт мой стих в песках времён…

Друг старый помер. Трудно, долго

Крест бытия мы с ним несли.

В руке с таблеткой валидола

В подъезде труп его нашли.

– Я, Леонид Николаевич, и сам был знаком с В.К. Коневым. Но знаю, что Ваши отношения, естественно, были более близкими. Хотелось бы услышать о них поподробнее.

– Вадим Константинович в отношении поэзии, стихов дал мне многое. Во всём этом он очень тонко разбирался, многое знал. Он ведь учился в Литературном институте, но не окончил его.

Другое дело – как он передавал мне свои знания и умения в поэтических

тонкостях. У меня, как у всякого игрока, была, скажем так, проблема, когда я закончил играть. Ну и сошлись мы с ним, решая наши проблемы (у него они тоже были), очень по-русски, под звон бокалов. Хотя мы и раньше знали много лет друг друга. Он не пропускал ни одной нашей игры.

Трезвый – он был человек очень тихий и мирный. А когда напивался, становился другим. Ругался, когда я в стихах фальшивил, оскорблял. Был он для меня вроде тренера, который орёт, что мы проигрываем ноль – один, а времени до конца матча остаётся мало. Поневоле усвоишь, что образность в стихах нужна тоже в меру. В некоторых стихах он заставлял меня, например, переделывать четыре четверостишья из шести. И всё это, мягко говоря, в застольных ситуациях. Кое-что он мне в голову, можно сказать, прямо таки вбил. Ему бы работать тренером в команде-аутсайдере, он там поправил бы дела.

Что ещё сказать?  В Благове он любил своеобразие. Но частенько называл его с доброй улыбкой «деревенщиком, кулаком и чернозёмной силой». Тонкости в нём нет, говорил он о нём. Пушкина больше любил в крупных его произведениях.

Он научил меня многому. До сих пор берегу его книгу-подарок, большую книгу – «Русские поэты XIX века». Надписал: «Лене Суркову – поэту. Вадим». Большое ему спасибо. И, конечно, не только за эту книгу.

– В заключение нашего разговора хочу попросить у Вас, Леонид Николаевич, пару-тройку стихов для нашего журнала. Пусть наши авторы-поэты пожестче покритикуют Вас, чтобы Вы не впали в грех, как вы говорите, «искушения талантом».

– Когда я был ещё достаточно молод, ещё в хоккей играл, любил одну прекрасную женщину. Высокую, спортивную, загорелую. Такие женщины рождаются раз в сто лет. Она тоже, как я, любила стихи, но, слава Богу, не писала их. Читала мне «Мост Мирабо» Аполлинера. Вот только глаза у неё были с грустинкой. А эти мои стихи, критикуй – не критикуй, – воспоминания мои о ней не изменят. Их три. Маленький цикл.

Игла

Любви и жизни истинную цену

Я лишь тогда и потому узнал,

Что на «иглу» по имени Елена

И в радостях, и в горестях попал.

Как благодарно я тому обязан,

Что сердце хоть на время забывать

Умеет то, чем был я с нею связан,

О чём теперь так больно вспоминать.

Такой любви я исходил с ней тропы,

Таких сонетов посвящал венки…

Я поцелуями чулки ей штопал,

Стелил под ноги душу и стихи.

Ах, вы любви моей осенней дали,

Где на крестах берёз закат распят.

Дорогой, уходящей в тот закат,

Они мне душу русскую печалят.

И только наших прежних встреч стихами

Шепнёт мне листьев золотая дрожь,

Что в одну реку дважды не войдёшь,

Тем более, войдёшь ли дважды в пламя?

***

Желтеют в окнах липы, вязы.

И вот уж много дней подряд

По гулкой крыше долговязо

Дожди прямые семенят.

Над серой Волгой птицы кружат.

Сентябрь, макая тополя,

Как кисть, в палитру ближней лужи,

Свои рисует вензеля.

С утра роман читаю старый.

Под вечер время тороплю,

Чтобы услышать в пять ударов

Условный стук в окно: л-ю-б-л-ю.

Вчера лишь, выйдя в ночь сырую,

Она сказала зло: «Не жди…»

А вот сейчас я вновь целую

Её лицо, её дожди.

Целую всплески глаз и руки,

Потоп волос и плащ её,

И сердца в пять ударов стуки,

Всё счастье мокрое моё.

Мост Мирабо

Лета жаркого днём или ночью осенней

Слышу голос я твой вновь и вновь:

«Под мостом Мирабо тихо катится Сена

И уносит любовь».

Было жутко и сладко смотреть в её омут

На обрыве крутом, на краю.

Закружила метель поцелуев, черёмух

Нашу юность, твою и мою.

Осыпались цветы тех черёмух недолго,

Порвалась лета нашего нить.

По другому мосту над морозною Волгой

Увозили тебя хоронить.

Так зачем же опять я с надеждой упрямой

Жду заветного стука в окне?

Крест поставила полночь оконною рамой

На мечтаньях моих, на луне.

Жизнь – в ладонях вода. Но в душе неизменно

Шепчет голос мне твой вновь и вновь:

«Под мостом Мирабо тихо катится Сена

И уносит любовь».

Вопросы задавал Вячеслав Ташлинский