***

 

Боже, Боже мой,

Ты ли мне предрек

в книжной кладовой

дошуршать свой век?

 

Долю свою клясть –

много ль проку в том?

Упиваюсь всласть

древних слов вином.

 

Что глаза слабы,

стану ли скорбеть?

Только пособи

и сквозь веки зреть.

 

К ночи соберу

всех Царей души –

на таком пиру

да в такой тиши.

 

 

***

 

Свету Твоему конца не будет.

Тьма его вовеки не обымет.

Что б ни сталось во земной юдоли,

свету Твоему предел не задан.

 

Мир живёт по меркам и в рассрочку.

И Вселенная свернётся в точку.

Как не сыщем у него начала,

свету Твоему конца не узрим.

 

Кто скулит о светопреставленьи,

тот рядит и судит не по чину,

тот пускается без позволенья

в Божью бездну, в Отчую пучину.

 

 

***

 

Повсюду вижу, каждый год и день я

единство замысла и воплощенья.

 

В кружении планет и колеса вращеньи –

единство замысла и воплощенья.

 

Вспых зеркальца, в озёрах отраженья –
единство замысла и воплощенья.

 

Звон бубенцов и жаворонка пенье –

единство замысла и воплощенья.

 

След птичий на снегу, печатных букв тисненье –

единство замысла и воплощенья...

 

В котлах пыхтенье каш, вулканов изверженье –

единство замысла и воплощенья.

 

Молекул связь, чугунной цепи звенья –

единство замысла и воплощенья.

 

Засев хлебов, зачин деторожденья –

единство замысла и воплощенья.

 

Ток крови в жилах, бурных рек стремленье –

единство замысла и воплощенья.

 

Она в кругу подобий  – суть творенья –

в единстве замысла и воплощенья!

 

И кру́гом голова – от подтвержденья

единства замысла и воплощенья.

 

 

Вьюга

 

Весь вечер от дома до дома –

скрипучей лопаты труды.

Но снова в сугробах позёма

зализывает следы.

 

О, призрачный зверь!

От сосен

на зыбкий свет фонаря

шипенье своё выносит:

«Зря стараешься, зря…»

 

Но жаль мне оставить затею?

Во след окунаю след.

Уже прокопал траншею,

перерубил ей хребет.

 

А утром выйду: победа!

Но нет! Не моя – её.

Ушла. Ни складки. Ни следа.

Разгладила всё, как бельё.

 

 

Феврося

 

Ах, вы чистые зимние потехи!

На плечах еловых – крепкие доспехи.

 

В эту сказку залетают чудо-птицы –

Свиристели, снегири, клесты, синицы.

 

Горки – санки, санки – горки, визги-смехи.

Щёки маковы, крещенские потехи.

 

И на шубки, на сырые рукавички

опускаются снежинки, как реснички.

 

Одолжу и я у малышей картонку.

Полечу-помчусь по наледи вдогонку!

 

 

***

 

Священнодействует утюг,

блаженный пар над ним восходит...

Под этой крышей верховодит

семейный молодой уют.

Рубашка ношеная мужа

такой сияет новизной,

что вид её всех клятв дороже

и трепетней любовной дрожи.

 

 

***

 

Мы полюбим снова

ходить пешком.

Нет коней.

Нефти-газа не стало.

Жизнь промеряем

упругим шажком.

Всю её разгуляем –

не с конца, а с начала.

Прыснут и разлетятся

тропы в луга,

что твои белобрысые дети.

Мы почуем снова,

как земля люба,

как звенят в ней

шаги босоногие эти.

 

 

Колыбельная стареньким

 

Старость в обратное детство

шаткой походкой бредёт.

Слёзы, обиды младенца,

зубок во рту недочёт,

мыслей в уме недостача…

Даже не ум, а умок:

что-то доказывать начал

и позабыл, и умолк.

Снова капризы, упрёки

и на губах пузыри.

Букв непослушных уроки.

Няньки и поводыри.

Ножки своё отшагали.

Зыбится голова.

Глазоньки видеть устали.

Ушки внимают едва.

 

Сказку я всё ж дочитаю,

песенку на ночь спою.

Дедушки, баюшки-баю…

Бабушки, баю-баю.

 

 

***

 

Мы в ночь ушли, чтобы Тебя не выдать.

Уже летят убийцы в град Давидов.

 

Мы в ночь ушли неслышней ветерка.

Какая жаль – расстаться на века.

 

Верблюжие шаги метель заносит.

Куда идём? Зачем? Никто не спросит.

 

Никто не вспомнит. Не найдут нигде.

Мы сберегаем верный путь к звезде.

 

Мы соблюли зарок: «Молчанье, братья,

О чистой тайне вышнего зачатья».

 

Мы – только тень от этой тайны тайн.

О, дар молчания пришельцам дай!

 

Да светит нам в ночах ясней болида

Твоя, Твоя, а не звезда Давида.

 

Сияй! Во тьму превечный свет излей.

Мы – троица. Но только тень Твоей.

 

 

Из плена

 

Тётя Галя вернулась из плена.

Трёх медсестёр отпустили.

Их вытолкали из сарая,

где валялись в соломенной гнили.

Перед тем приводили ищейку,

чтобы вынюхать, кто из них юдэ.

Но пленницы так провоняли,

что собака и та растерялась,

а подруги не выдали Иду,

и она о себе промолчала.

А когда медсестёр отпустили,

они вышли в пустынное поле,

будто в древнюю Палестину.

Две подруги сказали третьей:

«А теперь разойдёмся, Ида,

кто куда, по домам, по хатам».

Так вернулась домой тётя Галя.

На участливые расспросы

неохотно она отвечает.

Но дойдёт до собаки, и в горле

хрипнет голос её, застревает.

 

 

***

 

Ворон выронил:

«Поживи с моё,

поживи с моё,

всё повысмотришь».

 

Шелестит змея:

«Пошурши с моё,

проползи с моё,

всё повыследишь».

 

Мне ползти не след.

Мне высматривать

опустелый  круг

нету радости.

 

Шелестит змея:

«Помолчи с моё,

прикуси язык,

прикопи свой яд».

 

Клекчет чёрный вран:

«Поскорби с моё,

поскрипи с моё,

не догонит смерть».

 

Мне молчать невмочь.

Мне скрипеть тоска.

Я идти хочу,

думу думати.

 

 

Самое краткое

 

Иду

И думаю.

 

 

***

 

Если раздумаешься о своём невесть куда убывающем прошлом,

то сразу захочется думать о чём-то попроще.

Или не думать совсем,

подобно камню, не знающему проблем.

Впрочем, иные считают: озадачен и камень думой

холодной, упорной, даже угрюмой.

Должно быть, гадает бедняга, откуда ж

он такой взялся?

Из кратера, что ли, жарким ошмётком сорвался?

Или от кометы в рассеянности отщепился

как космическая оплошка-описка.

Впрочем, о космосе, как и о прошлом, раздумия наши тощи.

Тут сразу хочется думать о чём-то попроще

или не думать совсем

как на поминках всемирных философских систем.

Ибо зачем морщить лоб, коли системы того... помре́?..

 

Однажды в бездумии пробудясь на заре

полюбуйся румяным светилом, друг мой беспечный,

как любуются жаворонок им и овечка,

как любуются божья коровка

и кленовый лист.

Это счастье, что ты от мелких мыслишек чист,

что живёшь на земле безо всего чересчур швыдко́го,

о кредитах и пенсиях не мычишь, как корова.

И  сороконожка-коррупция

под твоей черепушкою не трещит.

И кликуха «Россия, вперёд!» тебе непонятна,

коли плачет страна навзрыд.

Отдохни ж от ТиВи,

от стоканальной мыльной его мутни.

«Алло?.. Нет, мы не смотрим...

Мы тут в носах ковыряем в тени».

 

 

Феллини

 

Когда б мы встретились с тобою, Гви́до*,

ей-ей, мы стали бы друзья.

 

На взморье, в баре или на вокзале

мы бы с тобой неспешно толковали

о чистоте, о женском идеале,

о снах и о видениях загробных,

о папах римских, муках кинопробных,

о детстве сладостном, когда нас все любили,

и о воде – и мёртвой, и живой.

И хитрого Феллини мы б с тобой

собраться на троих уговорили.

 

* Гвидо – герой кинофильма Ф. Феллини «Восемь с половиной».

 

 

 

Александр Быков

 

От визгов на палубе, кликов,

от плёсов, от облачных крыл,

гляжу я, поплыл у нас Быков,

и я за ним следом поплыл.

 

Иртыш в полудённом мерцаньи

дрожит что серебряный язь.

На пире земном созерцанье

дороже всех глюков и яств.

 

Художник до сути достанет,

когда на него наплывёт

излучин замедленный танец,

затонов и круч хоровод.

 

И что там такого, казалось?

Стога. Мелководья. Обвал.

Рассветов безлюдная алость.

Чуть вздрагивающий краснотал.

 

Не жадность нас манит в пустынный

предел, не воинственный пыл.

Вот так и Ермак со дружиной

в хмелю созерцанья поплыл.

 

Монетную прорву уроним

у встречи Оби с Иртышом.

У этой, тишайшей из родин

крестить бы всю Русь нагишом.

 

И плыть бы и плыть бы, и плыть бы,

всё плыть бы, всё плыть бы и плыть –

до светлой полярной ловитвы,

до конусов льдистых и плит…

 

Запомню то лето и день я.

Стоит. У флагштока. Один.

И пьёт из реки отраженья

плывущих над нами глубин.

 

 

***

 

Не дрожи, как в поле былка,

под метельный звон.

Для кого село – страшилка,

сам себе страшон.

 

Нам ли целый век канючить?

Выручай-ка, печь!

Откатись, мороз колючий,

жару не перечь!

 

Затрещит берёза пылко,

пыхнет в ночь труба.

Для кого деревня – ссылка,

а для нас – судьба.

 

 

Вдох

 

Господи, чудо дыханья

как ты внушить нам смог?

Выдох слагаю, как дань я.

Дай дерзанья на вдох!

 

Как эту тайну открою?

Будто на смертном краю

снова и снова горою

грудь воздымаешь мою.

 

Камень ли я остылый,

зябкая птица иль зверь?

Вдохом каждым помилуй,

выдохом каждым умерь.

 

Дышат твои пучины,

дышит Божественный мрак,

ибо причиной причины –

Дых твой, простёртый в мирах.

 

Не знаю, дышу до коих?

Но верю, наступит срок,

и во Твоих покоях

изопью нескончаемый вдох.

 

 

***

 

Когда ты не знаешь, жив или мёртв,

мёртв или всё ещё

жив,

когда лежишь, пластом распростёрт,

трепыхаясь ошмётками жил,

тогда

вдруг склоняется над тобой –

из облака ли возник? –

будто прозрачной прикрыт кисеёй,

улыбкой светящийся лик.

Нет, не покинут. Нет, не ушёл.

Откуда, небесная, вы?

И этот шёпот

«Всё хорошо…»

мне как признанье в любви.

И звук благодарный в сердце поёт,

из небытия возвращён.

И хочется вышептать имя её,

таинственнейшее из имён.

 

 

***

 

Сквозь мутное стекло оптических снарядов

ты видишь копошение мельчайших гадов

иль чёрную дыру кромешных мириадов –

галактик, сфер, вселенных ледяных…

Но у тебя б перехватило дых,

вскипела мигом кровь,

когда бы в то стекло

узрел

надежду, веру и любовь.

 

 

Кувуклия

 

Не стоющ снисхождения того,

я всё ж допущен в гробовую нишу,

вселенной пенье, Боже, да расслышу

из раковины плена Твоего.

Комментарии пока отсутствуют ...

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование