I

 

– Константин Викторович! Ну, вставайте, же!

В свои двадцать четыре года я как-то не привык ещё по отчеству. И потому, да вдобавок спросонья не разобрался, что кто-то настойчиво пытается меня разбудить уже минут пять.

– Констант… Вик… Товарищ вожатый второго отряда!

Моё полное имя и отчество и днём-то не сразу выговоришь, а уж глубокой ночью… Значит, кому-то я сильно понадобился.

– А? Что? – наконец доходит до меня голос сквозь дрёму. – Ты, кто?

Приподнимаясь на локтях на кровати, вижу прямо под собой девчачью голову, торчащую в окне нашего барака. За окном ночь. Глубокая, июльская ночь. Спит весь наш второй отряд третьей смены пионерского лагеря «Наука». Спит и весь лагерь. Только фонари горят еле-еле уныло. Окна настежь. Жарко, темно и душно. Может, мне это померещилось, спросонья?

– Я, Вероника, из шестого отряда, – не отстаёт голос. При свете уличного фонаря я сумел всё же разглядеть рыжие волосы его обладателя и разлетевшиеся в стороны нахальные косички.

Так и есть. Пичугина из шестого отряда. 8-10 лет. Вожатой у неё – Дина, студентка второго курса Казахского педагогического, лет двадцати. Симпатичная, стройная и приветливая девчонка. К ней ещё парень приезжает по воскресеньям из города, типа бой-френд. Промаргиваясь, машу рукой в сторону косичек, надеясь, что наваждение рассеется и исчезнет.

– Ты чего в такой час? Здесь? Мазать, что ли ходили?

– Там вас Дина Жолдасовна зовёт, – упрямо повторяет Вика, мелко подрагивая. – Помощь ей нужна.

– Блин, дверь, что ли, опять заело? – опять закрывая глаза, бормочу я. – Скажи, утром завхоза найду и сто пудово починю.

– Да какой завхоз, – заметно раздражается Пичугина, – местные там у нас, в корпусе. Оба эти… Али-Баба и длинный тот. Пришли и не уходят. Расселись там… Боится она. За вами, вот послала.

Сон пропал в две секунды. Опять, приподнимаясь на локтях, я резко сажусь в кровати:

– Да ты чё? Пристают что ли? – и задаю глупейший вопрос: – А, кто их пустил-то?

Видимо, всё-таки спросонья, так как по глупости вопрос был просто проигнорирован моей ночной посланницей.

Тут я замечаю, что девчонка мелко дрожит всем телом, даже под накинутым на пижаму одеялом. То ли от страха, то ли от возбуждения, то ли от холода. То ли от всего сразу.

Проигнорировав мою глупость, Вика просто смотрит на меня.

– Ты это, Вероника, не бойся. Я сейчас, только шорты одену. Ты вот, что… Знаешь где корпус директора?

– Да не, я обратно к нашим, страшно там им, – разворачивается Вика, – так вы идёте? Я Дин Жолдасовне тогда скажу…

– Да, да, скажи Дине… Жолдасовне… Через пять минут буду, – пытаюсь бодро отвечать и одновременно в темноте ногами нащупываю кеды.

Но шустрая и перепуганная Вероника уже рванула к своему корпусу, не дожидаясь ответа. Туда же, поёживаясь от ночной прохлады, в одной майке, шортах и кедах на босу ногу направляюсь и я.

От моего корпуса до шестого отряда примерно десять минут пешком. Их корпус в самом конце нашей «улицы» прямо перед умывальником и оврагом, отделяющем лагерь от бурелома, переходящего в небольшую лесную чащу.

В незашнурованных кедах на босу ногу, шаркая, я бреду по направлению к корпусу, где Дине «повезло» встретить полуночных гостей. Впрочем, каких полуночных? На часах половина третьего утра.

 

 

II

 

Никто толком не помнил, когда эти двое появились у нас в лагере. Я впервые увидел их где-то в середине сезона, недели через две после заезда.

Приходили они на территорию только вечером, в кино или на дискотеку. И только вдвоём. Как Пат и Патюшон. Как Штепсель и Тарапунька. Как Алейников и Стоянов из «Городка». Только эта парочка была не весёлая и смешная, а тихая и какая-то зловещая.
Один из них, по имени Жан, был высок, широкоплеч, с выцветшими как солома волосами и потерянным взглядом блуждающих серых глаз. Руки его, с наколками на костяшках пальцев, напоминали два тяжёлых молотка.

Хотя имя или кличка звучали как-то по-французски романтично, выглядел он не с бульваров Монмартра, а как из подворотни вблизи вокзала Алма-Ата I или возле школы на улице Ташкентской, где по вечерам собиралась местная шпана.

Второй в их тандеме был ростом поменьше и комплекцией пожиже. Чернявый, смуглолицый, то ли уйгур, то ли дунганин по имени Али. Этот больше улыбался, хотя глаза его, пронзительно карие, оставались неподвижными, просверливая тебя холодными и злыми буравчиками замерших зрачков. Когда он накуривался, а делал он это почти ежедневно, зрачки его становились огромными, но по-прежнему мертвенно   окостеневшими. Наши девчонки-вожатые его боялись ужасно, его улыбку змеиную и зрачки и называли его за глаза Али-Бабой.

Судя по наколкам и повадкам загнанных зверей, ребята те были бывалые. С нами они практически на разговаривали, просто приходили вечером на танцы и молча пялились на девчонок-вожатых. Али-Баба, правда, пытался изобразить фальшивое радушие поначалу.

– Салам, пацаны! – начинал он, обычно подходя к нам, но за руку ни с кем не здоровался.

– Как живём, кого дерём? – пытался продолжить он светскую беседу с нами, которая, как правило, не клеилась. Своим появлением одним и этой улыбочкой змеиной внушал он какой-то ужас и неприязнь, перебороть которые я не мог.

Так посидев с минуту и не дождавшись радостного общения с нами, он «отчаливал» на поиски своего долговязого, мрачного дружка. Мне Жан даже был более симпатичен тем, что он, по крайней мере, не притворялся и в друзья нам не набивался.

Генка, который, несмотря на возраст, наличие жены и ребёнка до сих пор при каждом похабном анекдоте краснел, приговаривая: «Ужас какой!», при одном появлении Али приходил в тихое бешенство. А услышав очередное: «Кого дерём?» просто поднимался и демонстративно уходил.

– Какой этот Али всё-таки мерзкий тип, – жаловался он нам, – видеть его рожу не могу!  

Салажня из четвёртого-пятого отрядов называли их местными и рассказывали про них всякие небылицы, мол что они недавно с «зоны откинулись» и в прошлом сезоне чуть не изнасиловали одну из вожатых-девчонок. А пытавшегося заступиться за неё физрука хоть и не «завалили», но избили крепко и немного-таки ножом порезали. Оба пострадавших, вожатая и физрук, со страху никуда не жаловались, а просто уехали домой на первом же утреннем автобусе, даже не написав заявления в милицию. Правда или нет, не знаю, но то что физрук в этом сезоне был новый – факт документально подтверждённый.

Ещё, как говорили в столовой всезнающие поварихи, грузчики и даже те пионеры, что остались на новый заезд с прежней смены, что, когда местный участковый милиционер все же попытался переговорить с этими двумя, за них вдруг вступился сам директор совхоза, которому они якобы строят дачу. Как раз в опасной близости от нашего лагеря.

Позже я слышал, что никакие эти двое не местные, а «шабашники», подрядившиеся на лето строить и обустраивать дома местным колхозным богатеям. Днём, значит, они ишачили как папы Карло, а по вечерам шли к нам, культурно развлекаться. Главным образом, неумело и развязно навязываясь нашим студенткам-вожатым из Казахского педагогического института. Знакомиться у них не получалось, так как девчонки наши, все как одна, их избегали и в разговоры не вступали в силу их природной жуткости. Но, тем не менее, в лагерь они приходили постоянно, каждый вечер и вели себя всё развязнее и развязнее. Да ещё, неся на себе кроме жуткой репутации полунасильников-полууголовников ещё и сильнейший запах портвейна, пота, дешёвых сигарет и анаши, сопровождавший их повсюду.

Увы, история взаимоотношений местного населения и обслуживающего персонала такая же старая, как и сама история пионерских лагерей Советского Союза. Каждый из нас, кто в семидесятых-восьмидесятых годах ездил во все эти «Лесные сказки», «Горные рассветы» и «Искорки», должны ещё помнить, что взаимоотношения те сводились к одному: поиску тесных знакомств местными хлопцами среди вожатых преимущественно женского пола. Как говорится, у вас товар, а у нас – купец. Я сам, будучи пионером, помню, как каждый вечер слетались на наши дискотеки не отягощённые светскими манерами отроки молодые и не очень из окрестных деревень и сёл в поисках лёгкой любви. Одуревшие от тяжёлого монотонного и ежедневного физического труда, крепкой выпивки и доступных наркотиков, слетались к нам они как усталые мотыльки на ослепительный свет софитов. Но, так как интеллектуально-культурная разница между городскими студентками и сельскими парнями была как та пропасть, лёгкой любви между ними никогда не получалось. Как и вообще каких-либо отношений. Винный перегар от них шёл густой, манеры ухаживания были типа: «Шуберта послушали, а теперь, в койку!», а наркотиками, в виде анаши и гашиша сельские хлопцы пользовались чуть ли не в открытую, покуривая на танцплощадке. Зато страсти гремели порой шекспировские.

В силу подобных мировоззренческих различий нередко случались между вожатыми-мужчинами и администрацией лагерей, с одной стороны, и местных «Ромео», с другой, конфликты, переходящие в драки и мордобои, а иногда и даже поножовщину и стрельбу. Изредка вмешивалась местная милиция в лице пожилого колхозного участкового. Но заканчивался один сезон, смена разъезжалась, приезжали другие вожатые, и история повторялась. Так было и когда я ездил в лагерь пионером, так же было и когда я стал ездить уже в качестве вожатого.

Вот и теперь в нашем лагере «Наука» история повторялась, с той лишь разницей, что вместо местных парней с нашими девчонками очень хотели познакомиться в то лето «шабашники» с криминальным душком. Под конец сезона эти двое, видимо от скуки и выпивки окончательно озверели, чем привнесли в наш размеренный лагерный быт немало «острых» ощущений.

 

 

III

 

Пионерлагерь «Наука» находился тогда в Аксайском ущелье сразу за границей Алма-Аты. Добраться туда можно было запросто: надо было лишь сесть на рейсовый автобус возле Зелёного Базара на улице Горького. После часа-полутора муторной езды автобус таки доставлял тебя к воротам лагеря, где и была его конечная остановка. И такие автобусы ходили от базара до лагеря каждые два-три часа ежедневно. Что очень приветствовалось родителями, вожатыми и даже пионерами, у которых всегда была возможность санкционированно (или не очень) добраться из лагеря домой и обратно. Соответственно, случались и побеги пионеров из лагеря, так как сделать это было очень просто.

С девчонками-вожатыми из педагогического института я и мои товарищи-преподаватели из университета познакомились прямо на день заезда, когда мы все вместе сидели за большим столом, накрытым красной скатертью, в беседке у ворот и под пионерские марши, грохотавшие из громкоговорителей, развешанных на всех окружных фонарях, записывали вновь прибывших пионеров по отрядам. Сидели, перешучивались, рассказывали анекдоты, всякие случаи из студенческой жизни. Иногда подшучивали над уж очень колоритными родителями. Те, с одной стороны, были рады на три-четыре недели избавиться от надоедливого чада, с другой, дававшими ему столько «полезных» советов и инструкций, как будто чадо отправлялось на месяц на Северный полюс или в джунгли Амазонки.

Генка, закончивший КазГУ три года назад и числящийся в аспирантуре, привёз с собой жену Диану. Им достался самый «маленький» отряд – восьмой, где кишмя кишели третьеклассники и прочая мелкота. Мой друг Алексей, которого я звал просто Лешич, и смешливая, громкоголосая Ирка из педагогического получили в своё «распоряжение», наоборот, самых старших – первый отряд – состоящий из восьмиклассников с девятиклассниками. Меня в паре с казашкой Жанкой – смуглолицей хохотушкой из КазПИ, распределили во второй отряд, где будут жить ребята и девчонки из шестого-седьмого классов. Были ещё Дина, вожатая шестого отряда, Алёна из пятого и другие, имён которых я уже и не помню. Тоже все студентки Казахского педагогического. Будущие учительницы. Из десяти-пятнадцати вожатых, только три парня – Лешич, Генка и я.

Когда-то лет десять назад я приезжал в «Науку» в качестве пионера. Насколько помню то время, лагерь практически не изменился. Облезлая, пыльная площадка вместо футбольного поля, даже не размеченная и вдвое меньше стандартного школьного по размерам. Она же служила нам стадионом, куда по утрам мы, сонные и не выспавшиеся вожатые и воспитатели гнали на зарядку таких же сонных пионеров. Иногда играли в футбол. Вожатые против пионеров. Опять же под непрерывный ор громкоговорителей, передающих по радио очередную «Пионерскую Зорьку». Так же, как и десять лет назад они орали с раннего утра (подъёма) до позднего вечера (отбоя), без устали делясь с нами всем патриотическим набором радиостанции «Маяк» и содержанием архивов Гостелерадио СССР, замолкая лишь на два часа, положенных детям на послеобеденный сон.

Жили мы, вожатые и пионеры, в обшарпанных и кажущихся картонными корпусах, построенных, похоже, из фанеры. Корпуса стояли друг за другом, образовывая что-то вроде улицы в нашем небольшом лагерном «городке». Возле корпуса шестого отряда, в самом конце «улицы» находились умывальники с горячими и холодными кранами, из которых, впрочем, лилась в любое время суток только ледяная вода. 

В каждом из корпусов можно было найти штук двадцать стоящих в ряд коек и отдельно у окна – койка вожатого. У нас даже не было перегородки от детей, не то что отдельной комнаты! За корпусами начинался овраг и лес, с другой стороны – стадион и поле соседнего совхоза. Между лагерем, лесом и совхозом – маленький хилый заборчик в сеточку, каким в городе огораживают детские сады.

Единственный кирпичный комплекс отдали малышне – восьмому отряду, чтобы они не мёрзли по ночам. Так что Генке и Дианке как паре семейной было более уютно жить, чем нам – неженатым-холостым. Были ещё на территории площадка для линеек и построений с бюстиком Ленина, бассейн по грудь для ежедневных купаний с зеленоватой неподвижной водой и сцена с двумя дюжинами вмонтированных в асфальт сидений – наш «клуб». Здесь показывали кино два раза в неделю по вечерам, а днём проводились всякие конкурсы героической и сценической песен, КВНы и прочая лагерная «идеологическая» чешуя. Самым же любимым досугом для пионеров была дискотека, на которой школьники лихо отплясывали под «Ласковый май», «Комбинацию» и прочие «жёлтые тюльпаны».

От ворот, где парковались автобусы, до столовой лежала абсолютно зелёная, лесная сосново-тополиная с одной стороны, яблочная с другой – аллея, украшенная всякими пионерскими плакатами, фотографиями Марата Казея, Павлика Морозова, Зои Космодемьянской и других легендарных пионеров советской эпохи. Воздух здесь казался чище, а прохлада летнего лета держалась дольше, охраняемая от гиблой жары деревьями как солдатами. Яблоки, правда, здесь были небольшие, зелёные и очень кислые. Но зато уродилось их в то лето здесь видимо-невидимо, несмотря на вечно голодную двуногую лагерную саранчу в виде пионеров. Хоть и были неоднократно предупреждены, вплоть до официальных предупреждений, многие из обожравшихся дармовых даров природы пионеров потом даже обращались за помощью в местный медпункт. А потом принимались за старое.

Здесь же, в спасительной тени деревьев, стояли маленькие, на одного-двух жильцов деревянные жилые корпуса местной «знати»: директора, старшей пионервожатой, физрука и прочих, к детям прямого отношения не имевших. В отличие от нас, вожатых и воспитателей, по две человеко-штуки на отряд, и деливших с ними, так сказать все «радости» совместного проживания с детьми.

Впрочем, директора, Кайрата Жуманкуловича, толстого казаха в ослепительно белой рубашке с золотыми запонками, я видел в лагере всего однажды, когда оформлялся на работу. Подписав, не читая, заявления: моё, Генки, Дианки, Лешича и других, он сел в такую же ослепительную, только чёрную «Волгу», управляемую персональным водителем, и удалился с территории лагеря до самого конца смены. Оставив вместо себя на хозяйстве старшую пионервожатую Ольгу, худющую и истеричную молодую особу лет тридцати пяти, постоянно чем-то недовольную и орущую на детей, поварих-кухарок в столовой, сторожа и завхоза и нас, вожатых.

Как вихрь врывалась она в наши старые, недокрашенные корпуса с очередной проверкой на предмет того, как заправлены койки (а они всегда у неё были заправлены из рук вон плохо), подметена территория (грязно и пыльно, а в корпусах вообще – срач!), ухожены и заняты пионеры (вожатые – лентяи, алкоголики и развратники, а пионеры вообще малолетние бандиты!). За неполную первую неделю она так запугала нас, что мы старались, по возможности, избегать её до вечерней ежедневной линейки, куда она приходила непременно.

 

 

IV

 

В перерывах нехитрых лагерных будней, между обязательной уборкой территории после завтрака и каким-нибудь конкурсом политической песни или Днём Нептуна, перед ужином, изредка выбирались в город за «гостинцами». Обычно по два-три человека на попутной машине, грузовичке завхоза или просто – рейсовом автобусе. Девчонкам-вожатым привозили из таких поездок минералку, конфеты и лимонад. Нам, парням – сигареты. Иногда пиво и вино, реже водку для начальства. Настоящая жизнь у взрослых, как во всех пионерских лагерях, начиналась после отбоя, когда пионеры укладывались спать. Тогда в каморке физрука или просто в беседке у забора начинались пьянки, танцы-обжиманцы, иногда переходящие в любовь-морковь.

Хотя, тот состав лагеря был скорее морально выдержанный по причине наличия в наших рядах семейной пары, молодости и неиспорченности девчонок-вожатых. Для многих из них то была первая педагогическая практика после первого-второго курса. Поэтому, смею предположить, что Ирка, Дина и Жанна, подруги из педагогического действительно приехали в лагерь из-за своей любви к детям, а не просто, чтобы «побалдеть», как я с Лешичем, или заработать немного денег в семейный бюджет, как Генка с Дианкой. Мне лично, дети были как-то «до фонаря», несмотря на мое «вожатство», лишь бы с ними ничего не случилось. В таком «нежном» возрасте от десяти до четырнадцати лет они вообще неуправляемы, родители дома не могут справиться. Вот и орали мы на них, чтобы хоть что-то в башке оставалось.

К некоторым девчонкам, как к Дине из шестого отряда, каждые выходные приезжал из города парень. Только Алёнка, разбитная, несмотря на юный возраст и флиртовавшая в то лето со всеми без исключения, даже с женатым Генкой, бабёнка, была неоднократно приглашена на те физруковские вечеринки. Позднее на танцах была она замечена в «опасной» близости, танцующей то с физруком Виталием, то с музруком Степанычем. Видели мы её и возвращающейся с тех вечеринок под утро в свой корпус.

У наших более «старших» товарищей из администрации лагеря, включая директора, физрука, старшей вожатой и музыкального руководителя (по совместительству, ди-джея) вечеринки были более «крутыми», с водкой, пивом и доставкой из города громко хохотавших девиц. Впрочем, нас, вожатых на те вечеринки не приглашали.

В один жаркий июльский день выбрались в город и обнаружили с ужасом, что нигде нет сигарет. Ни в табачных ларьках, ни в гастрономах. Стоял июль 1990 года. Пала уже Берлинская стена, и ряд наших «братьев» по социалистическому лагерю, с великой радостью из этого лагеря побежали. Союз ещё жил, казалось бы, своей обычной жизнью, хотя нехватка продуктов и повседневных вещей в магазинах уже ощущалась. «Сухой» закон отменили пару лет назад, но, теперь вот, исчезли сигареты. Так мы и не купили их ни в тот день, ни позже тем летом. Появился ещё один советский «дефицит». Даже дешёвенькая «Прима» без фильтра исчезла. Хорошо ещё, что нашли в магазине, где-то за базаром папиросы «Беломорканал», и набрали их на все деньги.

По приезду в лагерь обнаружили ещё одну пропажу. Исчез, испарился, как ртуть в воздухе, пионер нашего второго отряда Коля Болотников. Тихий, вежливый мальчик. Не задира и не спортсмен, а книжник и шахматист. Упитанный и в меру воспитанный. Или наоборот. Ни в столовую на ужин он не пришёл, ни на «линейку» вечернюю, и в корпусе и библиотеке его тоже не было. После линейки все вожатые и воспитатели, оставив пионеров в клубе, где вот-вот должен был появиться на своём драндулете киномеханик, начали судорожно «прочёсывать» весь лагерный периметр. Ничего.

Дело начинало принимать нехороший оборот. Лёгкое беспокойство начинало перерастать в такую же лёгкую панику. В основном потому, что пропавший пацан был как раз из моего с Жанкой отряда. Ещё раз мы с ней опросили всех пацанов и девчонок из нашего отряда. Стараясь, впрочем, их несильно этим пугать. Мало ли куда он мог сдуру забрести. Может, в лес пошёл и заблудился. Наконец кто-то из ребят вспомнил, что вроде бы видел Болотникова, между тихим часом и ужином, идущего по аллее по направлению к воротам и находящейся там же автобусной остановки. Мы в то время были как раз на подъезде к лагерю, возвращаясь из нашего «табачного» похода.

Стараясь не паниковать, позвонили наконец родителям Коли. Телефоны, оставленные нам отцом и матерью, были почему-то только рабочими и, разумеется, безмолвствовали.

Потихоньку паника начинала клокотать во мне, как шампанское в трясущейся бутылке. Быстренько собрались, и я с физруком, на его Жигулях помчались в город на розыски. Оставив Жанну, мою напарницу, на хозяйстве. Всё-таки пропал пионер из моего отряда, а значит и искать тоже мне. И по голове, если что с ним случится, тоже попадёт сначала мне, а уж потом директору и старшей вожатой Ольге. А та вообще меня живьём сожрёт, когда узнает. И всё из-за этих долбанных папирос!

Пока добрались, нашли адрес, в городе стемнело. Без всякой надежды, с нарастающим беспокойством стали подниматься по лестнице на пятый этаж только что построенного жилого дома. Ряд таких домов как раз отстроили недалеко от границы города. Даже грязь и стройматериалы со двора не убрали ещё, а жильцы уже вселились.

Запыхавшись, поднялись наконец на пятый этаж и позвонили. Дверь открыла мамаша, небольшого роста полноватая женщина в халате под кимоно.

– Здрассте, – начал я, отдышавшись, мы из лагеря, а Коля не у вас случайно?

– Коля? – задумалась на секунду женщина. – Да, Коля у нас.

– Даже? А можно с ним переговорить? – у меня аж голос сел от возмущения! Мы этого педика малолетнего ищем везде, а он, сучонок, дома отдыхает.

Виталий, наш лагерный физрук, тоже студент только из физкультурного института, стоявший за спиной, слегка пихнул меня в бок: мол, не заводись!

До сего момента мы с ним особенно и не общались: у него своя компашка, включающая директора, музрука, старшую пионервожатую и поочередно приезжающих к ним в лагерь друзей и подруг, а у нас, своя.

– Рая, кто там? – громко донёсся мужской голос из кухни.

– Это к Коле, из лагеря, – также громко ответила Рая кухне. – Коля, иди сюда! – теперь она обращалась к гостиной.

Я и Виталий продолжали томиться в прихожей. Наконец вышел Коля, пухлый, светловолосый мальчуган лет двенадцати, в белой рубашке и зелёных шортах выше колен. При виде нас он немного растерялся, и глазёнки его заблестели и забегали.

– Коля, – вкрадчиво начал я, – ты ничего не хочешь нам сказать? Мы там тебя ищем, ищем, а ты…  – и, недоговорив, получил ещё один невидимый толчок в бок.

– Ну я это… Я… В общем мне в лагере не понравилось! – наконец заявил этот малолетний поддонок, нахально поглядывая на нас в спасительной близости от мамаши.

– Ну ты хотя бы мог… – старательно подыскивая слова и сдерживаясь, просипел я. Со стороны, впрочем, это могло напоминать шипение змеи перед тем как броситься на жертву и смертельно ужалить её.

Колю, по-видимому, это мало волновало, тем более из кухни наконец показался отец, такой же пухлый и светловатый, только лет на тридцать старше, так что природная их семейная светлость волос проявлялась уже в виде седины на висках и под носом в виде снежного налета на холеных усиках и такой же «мушкетёрской» бородке.

Я сразу вспомнил его, приезжавшего в лагерь на родительские дни по воскресеньям, всегда с огромной авоськой продуктов, яблок, конфет, пирожных и даже арбуза, которые Коля поедал там же в беседке, пока отец сидел рядом со скучающим видом, почитывая газету.

– Видите ли, коллеги, – изрёк, не здороваясь, папаша, обнимая сынка пухлой рукой, – Коля мальчик очень чуткий. А у вас там в лагере, жара, грязь, вода холодная, грубые мальчишки.

Мы с Виталием молча переглянулись.

– Так что, – продолжал Болотников-старший, – лучше ему дома, с нами. Мы бы вам всё равно сообщили. Только завтра.

 

 

V

 

…Возвращались в лагерь на машине Виталия молча. Злость и паника потихоньку отступали. Я всё ещё думал, что Коля, конечно, говнюк, но понять его, почему он вот так, ничего никому не сказав, сбежал домой на рейсовом автобусе, можно. Слишком чужеродным телом смотрелся он там во втором отряде пионерлагеря «Наука» среди вечно гомонящих, орущих, дерущихся и никогда не спящих подростков. Может, задирали его в отряде, о чём я, к стыду своему, не имел ни малейшего представления. Заводилой во втором отряде был некий двенадцатилетний тип по имени Рашид.

По причине его неугомонности и абсолютной неуправляемости, мы с Жанной называли его между собой Ра-Шизом. Если бы ему было не двенадцать, а скажем, пятнадцать, он бы и на меня, и на Жанку положил бы, как говорится, с прибором. Видимо, по этой причине, родители его, вечно хмурая, неулыбающаяся мать, работающая где-то в системе Академии Наук то ли бухгалтером, то ли ревизором, отдавала его в этот лагерь на все четыре сезона – с июня по конец августа! Отец его водил автобус тоже где-то в институте, а ещё у него было две младших сестры.

Рашид, или Ра-Шиз, довольно быстро сколотил себе «банду» из таких же неуправляемых и невменяемых подростков и спокойненько управлял своим отрядом, да и другими тоже. У меня с ним был скорее «стратегический» союз: я закрывал глаза на то, что он курил за заборами (всё равно ведь будут!) и отпускал по ночам на походы с зубной пастой. Он, в ответ, обеспечивал в корпусе мальчишек дисциплину и порядок, когда я исчезал после отбоя веселиться.

Но вот Болотникова я, похоже, совсем упустил.  Скорее всего, ему доставалось от «банды» Ра-Шиза немало, в силу его домашности. Помню я, что по утрам он был измазан пастой зубной, пожалуй, больше всех остальных пацанов в отряде. А пожаловаться мне или кому-то другому он побоялся. Наверное, было что-то ещё, чего мы, вожатые, увлечённые своей ночной жизнью, не замечали. Не зря же все свои передачи-посылки продуктовые он сжирал всегда один, там же, в присутствии отца, и делиться, и угощать никого из лагеря он не хотел.

Подумал я, что, видимо, вместе с продуктами по воскресеньям наверняка привозил ему отец и деньги. Так, на всякий случай. И, видимо, вариант с побегом старший и младший Болотниковы обсуждали. Хотя бы однажды. Так что не такой уж Коля оказался слабый и беспомощный. Если способен сам пройти незамеченным от своего корпуса до ворот и остановки, дождаться автобуса, купить билет и добраться до дома. Чему-то его родители всё-таки научили.

Приехали почти к отбою. Кино в тот вечер показывать пионерам не стали – не приехал с новыми плёнками киномеханик. Устроили дискотеку. В углу танцплощадки я мельком увидел две знакомые фигуры, Жана и Али-Бабы. Али что-то оживлённо, но как-то искусственно, на показ рассказывал Жану, жестикулируя руками, на что тот также искусственно и как бы от души смеялся.

Видно было, что оба пытаются привлечь к себе внимание наблюдающих за детьми наших девчонок, Ирки и Динки. Право, как мальчишки в младших классах, блин. Не хватает только им за косички начать дёргать да портфелем бить по спине.

Девчонки-студентки, конечно, слышали и смех, и натужную попытку обратить на себя внимание, но смотреть в их сторону даже мельком явно побаивались. И я понимал почему, дай тем двоим повод – потом не отцепишься.

Как-то со всеми этими заботами о пропавших пионерах я совсем забыл про нашу «звёздную» парочку. И как оказалось, совершенно напрасно.

 

 

VI

 

После завтрака мы сидели в беседке у главной арки, наблюдая, как невыспавшиеся пионеры вяло имитировали уборку территории. Лешич и я неспешно курили, слушая возмущённый рассказ Ирки как Али-Баба стал в последнее время оказывать ей слишком много внимания. Чем вызывал у неё дикий страх.

– Прикинь, он везде за мной ходит, – разгорячённо говорила Ирка, размахивая рукой с сигаретой, отчего горящий конец её описывал круги разного диаметра. – Я просто боюсь из корпуса выходить уже… И эта улыбка его кошмарная! И смотрит он на тебя так, как будто…

Тут она с каким-то омерзением передёрнула плечами и не договорила, как же смотрит на неё Али.

– Да чё ты паникуешь, – пытался успокоить её Алексей на свой манер, – ну понравилась ты ему, ну поухаживает он за тобой немного…

– Ага, трахнет где-нибудь за забором, всего и дел-то, – Ирка, похоже, вконец разозлившись отвернулась, – или на нож посадит.

С минуту она лишь молча курила, неподвижно глядя в одну точку, даже забыв стряхнуть пепел. Вдруг резко обернувшись, продолжила, глядя прямо на Лешича:

– Слушай, Лёшка, поговори с ним, а? Сделай так, чтобы он от меня отстал!

– Да не буду я с ним говорить, – упёрся вдруг Лешич, – я его, козла, вообще знать не хочу!

– Ну ты, блин, друг называется, – Ирка аж раскраснелась от огорчения и злобы. – Уволюсь вообще на хрен, чем так в страхе доживать, пока смена закончится. – И так же злобно швырнула окурок из беседки на асфальт.

– Да ладно, Ирка, не паникуй, – вступил я в разговор, выходя из беседки и растирая окурок в труху, чтобы не разгорелась вблизи лежащая пожухлая от солнца трава. – Я сам с ним поговорю сегодня. Что-нибудь придумаем…

Позже вечером я подошёл к Али, который, на удивление, был в тот вечер один, без Жана. Хоть в чём-то повезло, подумал я, вдвоём эти козлы были бы менее сговорчивые.

– Салам, братан, – как бы радостно поприветствовал меня Али. – Как живём, кого…

– Дерём? – так же якобы радостно осклабился я. – Слушай, брат, тут Ирка ко мне подходила, с первого отряда девчонка…

– А, Ирка-дырка? – похабненько так улыбнулся этот придурок. – Надо бы проверить, дырка ли…

– Слышь, брат, не надо так говорить, – продолжал я гнуть своё, – стараясь не впадать в бешенство от его улыбчивой похабной рожи, от его шуточек «зоновских», как бы пропахших потом и анашой, как и он сам. – Мы с ней, короче, ходим, братан. То есть она моя девчонка. И у нас всё серьёзно. Так что ты, братан, не трогай её, хорошо?

То ли от голоса моего, нарочито спокойного, то ли от анаши, в избытке уже выкуренной в тот вечер, Али был настроен довольно миролюбиво.

– Да какой базар, братишка! – он даже как будто обрадовался. – Да я никогда у пацана девчонку не уведу!

Чуть ли не обниматься полез. Хотя и не понравилась мне его эта готовность и радушие. Не такой это был тип, чтобы так спокойно можно было бы с ним «разрулить».

Так и вышло. Обозлившись из-за «облома» с Иркой, наш незадачливый Ромео быстренько переключился на других девчонок-вожатых.

Однажды, после отбоя, мы всей компанией сидели на скамейках перед восьмым отрядом Генки и Дианки. Не хватало только Алёнки, которая в очередной раз веселилась где-то в компании физрука Виталия, музрука Степаныча, старшей вожатой и ещё Бог знает кого.

Внезапно по всей территории погас свет, отрубили электричество. Благо, что дети уже спали, а кондиционеров у нас в лагере не было. Хорошо, что у Генки под рукой оказался армейский ручной фонарик, так что сидеть мы продолжали уже не в полной темноте.

Только собрались расходиться, ближе к полуночи, как из ближайших кустов послышался шум. Как будто прямо на нас через кусты пробиралась большая собака. Генка направил фонарь на шум, и на нас из кустов вылезла с сопением… Нет, не собака и не лось, а Алёнка, тоже покрасневшая и напуганная.

– Ребята, там эти… Козлы местные за мной гонятся! – еле вымолвила полуночная шатунья, – как хорошо, что вы здесь!

Не успела закончить, как опять с шумом зашевелились кусты, и метров в десяти от нас на свет фонаря вылезла наша «сладкая парочка». Даже отсюда можно было уловить густой аромат сивухи, пота и анаши, пропитавший Жана с Али-Бабой от корней волос до их стоптанных строительных башмаков.

– Эй ты, убери фонарь, – грубо рявкнул Жан. Это были чуть ли не первые и единственные слова, которые я вообще от него слышал.

Генка опустил фонарь и с минуту мы просто стояли друг против друга, напряжённо выжидая. Брось кто-либо в тот момент хоть слово, хоть матерок лёгкий или взмах головы, и две группы бы моментально бросились друг на друга. Я заметил, что Жан в руке держит большую деревянную палку, подобранную где-то уже на территории лагеря. Али же засунул руку в свой задний карман, как бы нащупывая что-то. Может быть, нож, может быть, маленькую цепь или ещё что-нибудь такое. У нас из оружия был только фонарь, хотя и числом нас было больше. Правда, я совсем не был уверен, что даже в таком большинстве, составлявшем трёх девчонок, мы с этими «урками» справились бы.

– Ладно, увидимся ещё, – наконец бросил Али, усмехаясь своей отвратительной улыбкой. Видимо, тоже не совсем уверенные в своей победе они наконец скрылись в тех же кустах, откуда и появились.

Позже, когда эти двое ушли, возмущённая Алёнка рассказала, как они чуть ли не гнались за ней в темноте со своими смешочками и улюлюканием. Тоже мне, королевская охота… Нашу толпу они, похоже, увидеть не ожидали, а так, кто знает, чем бы закончилась эта погоня для Алёны.

– Завтра идём к директору, – твёрдо сказал Гена, – пора с этими козлами заканчивать.

Действительно, подумал я, эти двое как с цепи сорвались. Или их Иркин отказ так разозлил, или анаша в голову ударила, но наше мирное сосуществование подошло к концу. Малейший повод может привести к «базару», драке и, может, ещё чему похуже. Девчонки уже открыто боялись, а защитить их своими силами мы не могли. Плюс дети, тоже могущие пострадать в случае открытого конфликта. Только какой прок идти к директору, если его никогда в лагере нет?

Ещё я подумал, насколько правдоподобными были рассказы старожилов лагеря о сбежавших в прошлом сезоне вожатой с физруком. Теперь я начинал в них верить.

– Надо бы и участковому позвонить, да и Ольге рассказать, – предложила Дианка.

– А то они и сами не знают, – буркнул Лешич – не первый день же здесь.

На том и порешили.

Проводив каждую из девчонок до корпусов и наказав им запереться и никому не открывать, я довёл наконец Ирку и Лешича до корпуса первого отряда, чтобы наконец-то отправиться спать.

Было темно, душно и немного жутко в кромешной темноте, так что даже самые неугомонные пионеры позабыли про свои ночные походы с тюбиками зубной пасты в соседние отряды и мирно посапывали. Пока я дошёл до своего отряда, вновь появилась исчезнувшая было электроэнергия, и тусклые лагерные фонари уныло вспыхнули снова.

Мне, к сожалению, поспать в ту ночь так и не удалось. Только начал забываться, проваливаться в свое зыбкое полуночное забытьё, но тут прибежала Вика Пичугина из шестого отряда с позывным о помощи от своей вожатой Дины. 

 

 

VII

 

Али-Баба-Ибн-Хатаб, он же, Карабас-Барабас, он же, Мальчиш-Плохиш, или как ещё его там, с видимым комфортом расположился на кровати перепуганной Дины Жолдасовны. Вожатая, выглядевшая сейчас не старше девчонок своего шестого отряда, сидела у самой стены, прислонившись к подушке напряжённой, вытянутой спиной. Она была полностью одета, в джинсах и кофте на майку, но под одеялом, и, обняв руками колени, просто молчала, не глядя на непрошенного гостя. Напротив стояла полностью заправленная по всем пионерским правилам, но абсолютно пустовавшая койка, видимо Динкиной напарницы, которая в ту ночь уехала, как назло, в город. Однако Али, будучи редкостным козлом, уселся не на неё, а прямо на койку Дины, в полуметре от её ног.

Он же, полулежа на своём локте, что-то там лопотал неясное, поминутно хихикая и запрокидывая голову к потолку. Похоже, скуренная за день анаша начала не на шутку заволакивать его мозги. Так же было похоже, что в ближайшем будущем уходить отсюда он не собирался.

В таком виде я и нашёл их там, когда под гулкий стук своего сердца зашёл к ним в корпус. Он был зеркальным отражением моего, второго отряда, с той лишь разницей, что койка Дины находилась не у самой двери, как моя, а в самом конце. Подходя в темноте к её койке, я заметил две вещи. Первая – Жана в корпусе, Слава Богу, не было. Не было его и за ним. Второе, что я заметил, напряжённые силуэты Дининых девчонок под одеялами, претворяющихся спящими. Хотя, думаю, что многие из них тогда не спали вовсе, несмотря на позднее время.

Уже подходя ближе я заметил, как напряжена была Дина, несмотря на внешнее спокойствие. Обычно смуглокожая она сейчас была такая бледная, что, похоже, светилась в темноте. Моё появление они встретили по-разному: Дина с явным облегчением, а Али, напротив, с плохо скрываемом раздражением. Может, он Жана ожидал здесь скорее увидеть? И, кстати, где этот Жан?

Я уселся на пустующую кровать и достал пачку «Беломора».

– Пойдём покурим, брат? – обратился я к Али.

– А ты чё не спишь, брателло? – натужно обрадовался Али, – ну, пойдём, какой базар!

Идя к выходу, я уронил пачку на тёмный пол возле двери и, подняв её, обернулся назад. Али всё также находился там в противоположном конце комнаты. Дина уже не сидела, обняв колени, а лежала на своей вожатской койке, отвернувшись к окну, всё так же полностью одетой, вдобавок наглухо закрывшейся сверху одеялом. Али, пустившийся было за мной к выходу вдруг вернулся к ней и, наклонившись, принялся что-то ей нашёптывать.

Ей богу, лучше бы он этого не делал.

Всё, что произошло дальше, казалось, уместилось в три секунды. Хотя, на самом деле, вероятно, длилось немного дольше:

РАЗ! И лежащая на боку Дина вдруг резко развернулась и, резко присев на кровати как пружина, так же резко и хлёстко отвесила правой рукой звонкую пощёчину Али, угодив ему прямо в ухо. При всей своей внешней хрупкости, судя по смачному шлепку, чувствовалось, что рука у неё по-настоящему тяжёлая.

ДВА! Очумевший от внезапной атаки, боли и звона в ухе, Али замычал и, схватившись за пострадавшее ухо, вскочил и в бешенстве громко пнул стоявшую рядом пустующую койку. Жалобно затрезвонили старые пружины.

ТРИ! Не дожидаясь второго пинка или второй пощёчины, я мгновенно подскочил к Али и медвежьей хваткой обнял его, прижав крепко к груди. Так же быстро я развернулся ко входу и потащил незваного гостя по направлению к дверному пролёту. Со стороны могло показаться, что заботливый отец несёт непослушного сына, который молча, но зло сопротивляется и дрыгает ногами. Или ещё как грузчик несёт мешок или коробку, крепко прижав к груди и боясь отпустить.

Вытащив Али через распахнутую пинком дверь девчоночьего корпуса, я отбросил его от себя, слегка подбрасывая вверх. И остался в проёме, загораживая проход. Вопреки моему ожиданию он не упал, а приземлился на обе ноги. И, уставившись на меня, полез рукой в задний карман.

Я продолжал стоять, закрывая спиной дверь, и также молча смотрел на него. Через секунду-другую он вдруг улыбнулся и, пробурчав что-то неразборчивое, стал не спеша удаляться вверх по нашей «улице», по направлению к танцплощадке.

Дождавшись, пока он полностью исчез в темноте, я вернулся в корпус шестого отряда. Там обнаружил Дину, так же молча лежащую на боку спиной ко мне и лицом к окну. В той же позе, что и была.

– Дина, – осторожно начал я, опасаясь, как бы она не приняла меня за Али, – он отвалил. Я положил руку на её плечо. И отдернул её сразу же. Дина мелко, почти незаметно в темноте подрагивала всем телом.

– Ты молодец, Динка! Он не придёт теперь сюда никогда.

Но я ошибся. Через пятнадцать минут Али вновь заглянул в оставшуюся открытой дверь корпуса. Я сидел на койке рядом с лежащей в той же позе Диной, отвернувшейся к окну, и просто молча смотрел на него. Ни говорить, ни что-то делать не было больше сил.

– Слышь, а где Жан? Не видел? – спросил Али.

Я лишь молча покачал головой. Ещё через секунду он вышел из двери и пропал в темноте.

Я просидел с Диной на её кровати ещё около часа. Может, меньше, минут сорок. Что-то пытался ей говорить, успокаивать, хлопал легонько по руке, а потом также неожиданно прекращал. Ей, похоже, было уже без разницы, говорю я или нет. Хотя она была уже не такая как пружина, а как-то размякла, растеклась по койке. Пару раз я порывался уйти, чувствуя себя как-то нелепо из-за всего, что произошло в эту странную ночь.

Судя по затишью, даже самые любопытные и испуганные пионерки из её отряда уже давно заснули. Я бы не удивился, если бы узнал, что они проспали даже короткое бешенство Али, пинающего койку. Однако Дина удержала меня, попросив посидеть ещё немного. Так что корпус их я покинул, только когда за окном небо начало сереть. Обессиленная вконец Дина, выслушав в очередной раз мои заверения, что никто больше сюда не придёт, лишь слабо покачала головой и, похоже, тут же провалилась в сон.

Пройдя до половины расстояние между её корпусом и своим, я вдруг услышал слабый переливчатый свист. Пройдя ещё немного, увидел, как вдалеке, по зелёной аллее от ворот куда-то вверх, по направлению к столовой бегут два милиционера.

Одеты они были в голубые форменные рубашки с коротким рукавом, фуражки, на боках – пистолетные кобуры. Один из них держал во рту свисток и время от времени издавал короткую трель. Увидев меня на достаточно большом расстоянии от них, он замедлил шаг и вдруг погрозил мне кулаком. Затем он отвернулся от меня и бросился вдогонку за своим напарником.

Так в тот день в пионерлагерь «Наука» пришло утро.

 

 

VIII

 

– …Прикинь, они к нему приходят, а он им: Да вы чё, я вообще всю ночь здесь спал, мол никуда не выходил! Какой в ж…пу лагерь? А дружок его, этот чернявый, вообще пропал, типа, в бега подался. Теперь ищут его по всей области…

Убаюканный монотонным голосом физрука я задремал и не заметил, как мы подъехали к воротам лагеря, возвращаясь из очередного «табачного» похода. На подъезде заметили, как от нас врассыпную бросились бегом двое-трое пионеров, один из них даже в надетом на плече и подпрыгивающим при беге походном рюкзачке.

– Яблок что ли натырили? – удивился Виталий, заводя машину вглубь территории через ворота. – Блин, как будто мы раньше этого не видели.

Беглецы с рюкзаком исчезли в глубине аллеи, ведущей от ворот к столовой.

Прошло чуть больше суток с той памятной ночи. «Сладкая» парочка более в лагере не появлялась. Зато в большом количестве было Ольги, старшей пионервожатой, вызвавшей всех вожатых к себе в коморку и в течении часа визжавшей о том, «как мы посмели промолчать, не сообщить, поставить под риск жизнь детей и свою», и прочая, и прочая. Заставив всех написать объяснительные и пригрозив сообщить каждому на работу, в деканат и др., она наконец выдохлась и разогнала нас по отрядам.

Приходил также и местный участковый, тот самый мужик, что грозил мне кулаком. Он и старшая пионервожатая о чём-то долго переговаривались за закрытой дверью, не ставя нас, впрочем, в известность, о чём именно.

Дина, похоже, понемножку отошла от ночного шока. Даже опять улыбалась и шутила иногда. Хотя теперь вместе с ней постоянно находился её парень, в срочном порядке вызванный из города. Чёрт, я даже имени его не знаю. Надо бы хоть познакомиться как-нибудь.

Развезя «гостинцы» из города и передав Генке с Дианкой их порцию закупленных возле базара папирос (сигареты в городе исчезли окончательно), я зашёл в корпус самых маленьких из восьмого отряда и воспользовавшись тем, что там никого не было, завалился на аккуратно застеленную чью-то кровать.

Под крики детей, игравших снаружи, и возгласы Генки и Дианки, пасущих своих малолеток, я задремал, как показалось мне, на пару минут.

– Просыпайся, сволочь! – очнулся я от оскорблённого голоса Генки, – мы же только что застелили!

И в негодовании удалился. Оказалось, что провалялся я там около часа. Завтрак уже давно закончился, а на обед построение должно было начаться где-то через час.

Подумав, как там Жанка одна управляется с нашими головорезами, я решил, что неплохо бы пойти в отряд и ей помочь. А по пути навестить Лешича с Иркой.

Хохоча, извиняясь, а также поминутно кряхтя, я начал нелёгкий подъём своего разбитого бессонницей тела из сладкого лона уже довольно неприглядно выглядящей и помятой койки.

– Оба-на!  – опять послышался на улице встревоженный голос вожатого: – А это ещё что такое?!

Выйдя и щурясь на ослеплённую ярким предобеденным солнцем площадку перед корпусом, я вдруг увидел необычную картину:

Группа ребят, человек пять из моего и других отрядов во главе с Рашидом бойко шествовали по направлению к воротам. За спиной у них были рюкзаки, у некоторых в руках чемоданы. Как будто процесс заезда только наоборот.

– Эй, Рашид, вы куда попёрлись? – замахал я руками им, чтобы остановились.

Ра-Шиз и его компания, пойманные с поличным, секунды две размышляли как им себя дальше вести: бежать к остановке или вернуться. В итоге вся группа осталась на месте, положив на землю рюкзаки и чемоданы, а их главарь, медленно и неохотно поплёлся ко мне объясняться.

– Мы едем домой, – объявил он мне, всё же не доходя пару шагов от меня и останавливаясь, – и у нас есть деньги на билеты, и родители знают!

– Да ты чё, какие деньги? Какие родители? – возмутился я, – сезон ещё даже не закончился!

И вдруг я увидел, как из корпуса шестого отряда вышла похожая группа беглецов, на этот раз во главе с Викой Пичугиной. Также с чемоданами и рюкзаками, по-воровски оглядываясь и семеня мелким шагом, почти бегом, насколько позволяли чемоданы, по направлению к воротам и спасительными автобусами за ними.

– А мы у Ольги Александровны отпросились, – нахально заявил Рашид, – нам разрешили!

Не глядя на него, я заметил вдалеке ещё одну группу детей, наших пионеров, по два-три человека задумавших закончить смену пораньше. А за ними ещё одну, выходящую из столовой. И ещё одну, на этот раз из садов вблизи футбольного поля. Разного возраста от восьми лет до тринадцати детишки бодро топали к воротам, волоча свои немногочисленные вещички и, похоже, возвращаться не собирались. Что погнало их отсюда? Наши ночные разборки? Два пьяных бандита, разгуливающие по ночам по лагерю с дубинкой и ножом в руках и «косяком» в зубах? Или бессилие вожатых, администрации и милиции остановить их?

Как будто это имело сейчас какое-то значение.

Картина пока ещё не напоминала массовое изгнание. Всё-таки пыталось бежать не большинство детей, а лишь какая-то малая часть их. Может, с четверть от силы. Да и бежали они не из рая, а из нашего пионерского лагеря, так богатого на ночные приключения. Похоже, для тех пионеров лагерная смена и лето уже закончились.

Где-то в глубине зелёной аллеи послышался истерический крик Ольги, старшей пионервожатой. Или мне просто показалось. По-прежнему ревели репродукторы, передавая марши и бодрые репортажи из пионерских лагерей Союза. Это был очередной час «Пионерской зорьки».

За воротами к остановке начали подходить первые автобусы, идущие в город…

 

 

 

Колодезные кольца используются для обустройства колодцев, прежде всего, речь идёт о канализационных колодцах. Кольца изготавливают из высокопрочного, армированного бетона. Поэтому кольца обладают высокой стойкостью и долговечностью. Кольца компании «Мир ЖБИ» послужат долго, поскольку компания гарантирует высокое качество своей продукции. 

 

Комментарии пока отсутствуют ...

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование