Вот и сиверко стих… / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

дорога в степи.jpg

Встречный

Памяти моего отца С.И. Муллина,

командовавшего взводом под Харьковом

Вот и сиверко стих, отбодался козою сторогой…

И, в остатки дождя разнаряжена, будто нова,

По широкой степи распростёрлась лениво дорога –

И кивает в кюветах, со мной поравнявшись, трава.

Я листаю событий страницы, их сумрачный ворох

Неподъёмен душе и рассудку он непостижим…

Вот вспорхнули скворцы, будто в стаю спрессованный порох

В небо выпалил злобно – и выпали – чёрным – пыжи.

Бедный ум на слои временные завалы не делит –

Может, только вчера до зари полыхал этот край.

Здесь зверели бои, здесь от ужаса травы седели,

И швыряли пехоту разрывы заботливо в рай.

Май, Девятое. Это не штатная дата.

От изрытой планеты встаёт металлический зной.

Черепаха ползёт? Или ржавая каска солдата,

Что, очнувшись от смерти, шагает домой под землёй?

«Здравствуй! – встречный кричит. – Да чего ты такой – неулыба?

Я во тьме, но ваш свет задеваю слегка головой!»

Шевелится трава, точно волосы, вставшие дыбом,

Шевелится земля – это мёртвые рвутся домой.

Россия – родина слонов

(Любимая фраза русофобов)

Образованец Иванов

Смакует фразу с юной модницей

«Россия – родина слонов» –

И смехом мудрости заходится.

Мол, патриотам надо б знать,

Что их страна – ваще негодница!

Мол, что с неё, сермяжной, взять –

В ней крокодил – и тот не водится!

Ну что подобному сказать

«Правдоискателю» спесивому?

Мурлом к лицу – не увидать

Лица мурлу и прогрессивному!

О, словоблуд! О, шалопай!

Пусть, не овеянный поверьями,

Поглубже в поисках копай

В Москве, в Уфе, на Крайнем Севере.

Бери кайло – оно дано

Для наученья малограмотных…

«Россия – родина слонов?»

Да не слонов, пигмеи, – мамонтов!

Русская печь

Ах, уральские зимы – не мёд:

Бьют пернатых, случается, в лёт;

А в реку не вместившийся лёд

Сам себя от отчаянья рвёт.

Даже мы – сорванцы, детвора

Удирали в избу со двора,

Оттирали ледышки-носы –

Аж ладошки горели, красны!

Чтобы нас от простуд уберечь,

Мать сажала ватагой на печь.

И росли мы без всяких кручин,

Как опара в квашне, на печи.

Печь родная, большая, как степь,

Наше детство умела согреть…

Ах, в ней столько души и тепла!

Печь такие оладьи пекла!

Из картошки одной да крупы

Печь такие варила супы!

Зрели курники в этой печи…

Что кричали мне: «Реже мечи!»

Я потом в «Метрополе» бывал,

Но таких уже блюд не едал.

Годы шли – и к известной поре

Потеплело на нашем дворе.

Мои братья резонно вполне

Разбежались с печи… по стране,

Но в сердцах их, как ни далеки,

Той же печки горят угольки.

Да и я, увязая в снегу,

К нашей печке, как в детстве, бегу.

И пусть вьюга сечёт, как картечь,

Сохранит меня русская печь.

Свою печь – мой Олимп, мой Парнас

Я с собою возил на Кавказ.

В прибалтийскую хлябь поутру

Согревала меня на ветру;

Каракумы насквозь пересечь

Помогла мне родимая печь.

Отчего ж никакая халва

Заменить мне лапши не могла?

Почему эскалоп и лангет

Не заменят мне сельский обед?

Потому что из снежных полей,

Из далёкой деревни своей

(Метрдотель уж кричи – не кричи)

В «Метрополь» я въезжал на печи!

Жизнь кружит по спирали – глядишь,

Занесёт меня, может, в Париж.

Ни к чему к «Мерседесам» ключи –

По Монмартру промчусь на печи.

Ну, а тамошний «таможный» чин

Только скажет: «Не щучий ли сын?!»

Ведь ни к другу, ни даже к врагу

Я без печки уже не могу.

Пусть же станет от печки моей

И французам на свете теплей.

Костеево

Не внесено в разделы хартий

Село Костеево – оно –

Всего лишь пятнышко на карте.

Ну, в лучшем случае – пятно.

А то кружочек или точка –

И это тоже не всегда.

Зато карнизов узорочье,

Скрип журавлей и резеда!

Зато бессменные уставы,

Зато любой фронтон – как лик.

И складени святые ставень,

И по утрам петуший крик.

И, как тетрадки, огороды

Расчерчены боками гряд,

И вязь плетней, заплотов ряд,

И хлебный дух, и дух свободы.

И вечно, как веснушки в марте,

И так же весело оно.

Как жизнь поставлено. На карте

Моё родимое пятно.

Хутор

Так, без газа, без ванной

Добрый Филя живёт.

Николай Рубцов

Езжу в хутор всё реже

С накоплением лет…

Хутор был бы медвежьим,

Да медведей там нет.

Веет в роще покоем,

Да щекотно жнивьё

Колет трассу, по коей

Газ в Европы идёт.

А в клетушке за домом

Меж расхристанных лип

Молча рубит солому

Добрый конюх Филипп.

И не кажется странным.

И никто не вздохнёт,

Что без газа, без ванной

Добрый Филя умрёт.

Обед

Не поглотить, казалось, бездне –

Так много содержал всего

Обед по случаю приезда

«В деревню к тётке» моего.

Стопа блинов, печений ворох

Составили б и лавке честь.

А кабачки! А помидоры?

Ну, умоляют взять и съесть!

И дыня – точно хан Увека –

По лоску затемнит «простой»

Арбуз, напомнивший узбека

Полосками и полнотой.

Щепотка перца, точно порох

На вкус племянников-юнцов.

Щекочет ноздри запах моря

От малосольных огурцов.

Поздника, сизая у тропок,

Чернильна в миске. И, легки,

Сложили зонтики укропа

В тарелку с мясом «стерженьки».

Палитра жидкая окрошки,

Грибочки («навзничь» и «ничком»),

От масла жёлтая картошка

Парит с поджаренным лучком.

И сиг едва ли не сигает

Сидящим в рот. Я впасть готов

В растерянность от расстегаев,

От кулебяк и пирогов.

В усердии не подавиться

От спешки взять и этот кус.

Но то ж не курица – жар-птица

Для глаз, а главное, на вкус!

Съем за груздём маслёнок рыжий.

Пью пиво жёлтое, как медь.

И полнота здоровой жизни

Не позволяет мне полнеть.

И разносолы, и соленья,

Где каждый вкус неповторим,

Я ем ещё без опасенья

За печень и холестерин!

А в запотевших рюмках водка –

Хрусталь наполнен по края.

Да, голод – истинно – не тётка.

А если тётка – не моя!

Но чай «дымит», зовёт: «согрейся»!

Сам – золотист, с малиной – ал.

Не ем – творю священнодейство

И совершаю ритуал.

И как святыню из потира,

С волненьем, точно просфору,

Пластинку дырчатого сыра

Трезубцем трепетным беру.

Прекрасно всё. Я сыт и молод.

В стране – ни холода, ни бед.

Теперь у старых русских – голод.

Но, слава Богу, тётки нет…

Крест

То не сын, наблудившись, вернулся,

Не русалка играла волной –

Просто грешник один поскользнулся

Да и в омут упал головой.

То не дети ломали орешник,

Не громовый куражился треск –

В тихий омут отправился грешник,

А на нём – на бечёвочке – крест.

Не подали бедняге соломы,

Чтоб схватился рукой, пескари…

Так и ахнул встревоженный омут

И пустил над водой пузыри.

Не придумать бессмысленней смерти.

Для того ли отправился в путь?

…С той поры там не водятся черти.

Да и люди не стали тонуть.

***

Прощай, прощай, мой самый лучший враг!

Хоть по несчастьям был достойный брат,

Ты им, несчастьям, оказалось, рад –

И щёк твоих не умалилась алость.

Тебе на лаврах (с фигами!) покой,

А мне идти Трояновой тропой

И чаять, чтоб она не пресекалась.

На душегубца явно не похож,

За голенищем не носивший нож,

За пазухою камень холишь… Что ж?

Я не судья неблизкому былому…

Ты сухость сердца в Сене замочил

И весь набор комфорта получил –

Мне эти «блага» – не милей, чем омут.

Иду к себе, врагов своих любя,

А ты бежишь от самого себя,

Сознаньем предков бегавших напуган.

Надёжный враг мой, злато возлюбив,

Езжай в Нью-Йорк или в предместье Фив,

Но и туземцам ты не станешь другом.

Полевой вьюнок

(Берёзка)

Прогулялся, слава Богу –

И заметил, что у ног

На обочине дороги

Полевой цветёт вьюнок.

Его дождик поливает,

И одет практично, вишь:

На нём форма полевая –

Не парадная то бишь.

Не готов ли он, бедняжка,

Жизнь свою отдать «зазря»?

То он белый, как бумажка,

То он розов, как заря.

И не требуя гостиниц –

Клумб, куртин, оранжерей,

Он лежит, как пехотинец

На земле родной своей.

Чьим приказом он положен,

Стебель-вьюн передо мной,

Поведеньем осторожен,

Словно на передовой?

Ветерок свистит усталый,

Канонадой гам грачат –

Оттого-то по уставу

Граммофончики молчат!

Лишь цикады голос тощий

Выдаёт мотив простой:

«Ой, вьюночек, что ты вьёшься

Над моею головой?..»

И весёлый он, и грустный,

Точно с кем-то не в ладу;

Красный – белый, будто русский

В девятнадцатом году.

Наталья

(Русская баллада)

Ах, Наталья надела наряд,

Её щёки задором горят.

Коромысло её – два крыла –

До колодца прошла…

Оглянулась на цокот – назад –

От околицы скачет отряд:

– Стой, Наталья, и дай нам испить, –

Есаул говорит.

Есаул молодой-молодой,

Его конь – вороной, вороной,

Будто в небо взлетели они –

На земле не видать!

Загрустила Наталья с тех пор,

Дорогой не наденет убор.

Есаула того увидать

Захотела опять…

Даже скрип одряхлевших ракит

Принимает за цокот копыт.

Стой, Наталья, в своём ты уме? –

Есаул на войне…

Есаул молодой-молодой,

Его конь – вороной, вороной.

Словно в небо взлетели они –

Не видать на земле!

Свет Наталья, тебе повезло

Злой войне и разлуке назло:

Загремел за околицей бой –

Там возлюбленный твой!

– Пыль от поля – да под облака…

Побегу – напою казака…

– Стой, Наталья, тебе говорят! –

Рядом ухнул снаряд…

Есаул молодой-молодой,

Его конь – вороной, вороной,

Видно, в небо взлетели они –

На земле не видать…

… Ах, Наталья надела наряд,

Щёки девичьи маком горят…

А есаул молодой-молодой,

Его конь – вороной…

Мотыльковая метель

Парк – ожившая пастель. Радость – как на свадьбе в Канне:

Мотыльковая метель – крыльев крохотных порханье.

Спрессовался белый ком, угрожая разорваться

Над сиреневым кустом, над аллеей из акаций.

Вихря нежные вихры облаков уже достали,

Стали празднично пестры Журавли* на пьедестале.

В мотыльках, как в шубе, пень. В пелене белесой дали:

Проступают, точно тень, дуба дальнего детали.

Патриархом – репер-дед, ребятня – живая паства,

Самолётный белый след – точно выдавлена паста.

«Мент» смеётся на посту – всё вокруг такая прелесть,

Что с пастушкою пастух восхищённо загляделись!

Мотыльков весёлый пир – ну, спасибо, постарались,

Изменяя целый мир – от пастели к пасторали.

*Журавли – птицы на стеле-памятнике погибшим на фронтах Великой Отечественной войны, установленном в Саратове