На границе шума или пустоты –

Ибо шум столь силен,

Что за ним лишь пустота.

 

 

1

 

Полуденное солнце заполняет светом маленькую комнатку на втором этаже дома. Он когда-то стоял на окраине деревни, которая теперь уж исчезла со всех карт. На столе, выкрашенном зеленой краской, разложен чертополох. Фиолетовые стебли, листья и маленькие колючие цветки тянутся к свету. Ровная поверхность так нагрелась, что, кажется, дотронься до нее – и обожжешься, вскрикнешь и нарушишь эту тишину.

Но картина уже десятки лет неизменна и беззвучна.

Стол стоит у окна, поперек комнаты, и по обе стороны его две кровати из соснового дерева. Несмотря на позднее для сна время, на них все еще видят призрачные видения, едва заметно улыбаясь, дети. Мальчик и девочка, свесив руки, смотрят друг на друга самым пронзительным и долгим взглядом, что прорывается сквозь тонкие веки. Легкий ветер гуляет по комнате, играя голубыми занавесками и едва задевая ресницы, что еще ночью при свете луны отбрасывали гигантские и устрашающие тени на щеки.

На стене висит покосившаяся картина в красной раме. На нее переместился, чтобы дожить свой заслуженный век, старенький черный дом за низким забором с открытой калиткой. Держась за нее, к нему навечно приросла девочка в красном пуховом платке и шерстяных варежках. И снег, и дым из трубы от топившейся печки, и самый этот холодный зимний предновогодний день. Картина – это все, что осталось от дома, вскоре рухнувшего под тяжестью времени. А осталась она благодаря художнику, лицо которого уже верно позабыл и сам мир.

Так это было давно. 

А тогда, за сеткой сплетенных лет, он постучал в дверь, и стук этот с тех пор переживал целые поколения.

Любопытные ребята, услышав его, бросили рисование и помчались смотреть, кого это в гости занесло в такую метель. Цветные карандаши скатились со стола и замерли за шторкой под окном.

Дети наблюдали исподтишка, прячась у лестницы и беззвучно толкая друг друга. Мама мальчика, Ариадна, в цветастом халате и с поварешкой в левой руке, торопливо подошла к двери и распахнула ее. Ворвался свежий зимний ветер и с кухни в считанные секунды перестал доноситься аромат только что приготовленных котлет.

На пороге, сняв шапку, топтался бородатый седой старичок в больших валенках и весь в снегу. Вокруг ярких голубых глаз собрались морщинки, над ними нависали пушистые подвижные брови, покрывшиеся инеем. Он застенчиво улыбался, а в руке у него было что-то большое и плоское, замотанное в тряпку.

– Отойди, – шипела Кира, впиваясь ногтями в руку Адриана, – дай мне посмотреть.

– Но я хочу тоже, – он намертво обхватил ее тонкое запястье.

– Я Виссарион, разрешите представиться, – мужчина немного подался вперед, изобразив что-то вроде поклона. – Художник. Вот, хочу сделать вам подарок на Новый год. Нарисовал ваш дом, уж очень он красивый. – Он взглядом указал на свой огромный сверток.

– Да вы что, – воскликнула Ариадна. – Нам очень приятно. Это так неожиданно.

– Неожиданные вещи всегда самые приятные, поэтому я никогда не рисовал на заказ и того, чего от меня хотят. Разрешите показать. Раму сам сделал, красную, старался. Уж очень приглянулся мне ваш дом: черный, весь в белом снегу, а теперь и в красной раме. Я тут неподалеку живу, давно его приметил. Да и за детьми вашими часто наблюдаю.

– Так неподалеку только несколько сараев. – Поднявшись на цыпочки и выглянув из-за его плеча, она посмотрела в темноту.

– Ну там я и обитаю, собственно. В одном из сараев. Вы не пугайтесь, нам много не надо. Краски, холст, да крыша над головой. А для рам я заброшенные домики разбираю, кому теперь они нужны, все померли – он наклонился и высвободил картину, и мама Адриана ахнула, приложив руки к щекам.

– Боже! Какая красота! – воскликнула она. – Талант! Конечно, мы у вас ее покупаем! Я, если честно, и не думала, что наш дом может быть таким красивым.

– Вы что, – отмахнулся он. – Я вам ее дарю. Вы только совсем немного, если не жалко, дали бы, чтоб нам со Славиком покушать было на что. А то с голодухи одна бессонница! – Он улыбнулся и, отцепив от рамы замерзшие, огрубевшие пальцы, вручил ей картину.

– Со Славиком?

– Ну, кот мой, Славик! Видели бы вы, какой породистый! Собственно, посмотрите.

Он расстегнул бушлат и оттуда тут же высунул голову серый пушистый кот и коротко мяукнул.

– Ничего себе! Ну и дела! – Ариадна звонко рассмеялась, – какой у него надменный взгляд!

– У него гордости больше, чем у любого человека, – почесал его за ушком старик. – Но он самый преданный на свете кот. Добрый очень, и один быть не любит. Вот везде с собой приходится таскать.

– Заходите-ка, – сказала она. – Сейчас я вам с собой положу. У меня тут соленья, картошка, да и холодит на пороге стоять. – Она побежала в кухню и начала хлопать дверцами. – И денег вам дам, не переживайте, такого хорошего соседа в беде не оставим. Ну и дела, – качала головой она. – Вы садитесь!

Адриан и Кира забежали наверх.

– Пойдем к нему рисовать учиться! – воскликнула она.

– Пойдем!

– Иди просись!

– Сама просись!

– Нет, ты!

– Ты!

– Трус!

– Трусиха!

Пока они спорили, дверь оглушительно хлопнула.

– Ушел! Вот из-за тебя все, – Кира взяла деревянную линейку и дала ему по руке.

– Вечно ты ищешь виноватых, – надулся он и стал ползать по полу, собирая карандаши.

Час они провели в тяжелом молчании. Он рассеяно что-то черкал на листе бумаги, она лежала и смотрела то в потолок, то в окно, пытаясь вообразить звук падающего за окном крупного снега.

– Может, рисование – это не для нас? – тихонько спросила Кира.

– Наверное, – охотно согласился мальчик и тут же смял бумажку, на которой пытался изобразить кота, который получился больше похожим на монстра.

– Или сходим сами?

– Можно…

– Страшно.

– Да, страшно. Может он сам еще придет?

– Непременно! Тогда мы точно не испугаемся.

 

 

***

 

Но Виссарион так больше и не пришел. Дети не знали, что его стала навещать Ариадна и приносить еду. Может, с ней бы Кира и Адриан не побоялись идти к нему? Но об этом им осталось только гадать всю жизнь. Вскоре после Нового года Виссарион тяжело заболел и умер. Мать Адриана провела скромные похороны, а Славика забрали себе на воспитание.

«Виссарион Горенин». Вслух еще долго ребята перечитывали подпись на оборотной стороне картины и фантазировали, что это был за человек, который однажды постучал им в дверь. О том, что из-за собственной нерешительности они так с ним и не познакомились, вслух никто произнести не смел. Эта тяжесть тянулась немой нитью через все разговоры, которые по сравнению с этим упущением были ничем. Славик терся об ноги, но был неподкупен: о своем хозяине он никому не сказал ни слова.

 

 

2

 

Маленькое круглое озеро в поле. Идеально ровное, как солнце. От дома до него целый час, но добираешься очень быстро, потому что бежишь от стаи слепней, которая в знойный день неустанно преследует тебя.

– Уф, оторвались, – шумно дыша, Кира вытирает пот со лба.

– Воды хочешь? – Адриан стаскивает с плеч тяжелый рюкзак.

– Ты засек, за сколько мы на этот раз добежали?

– Да, 20 минут и 45 секунд.

– Ничего себе!

Не сговариваясь, они с разбега бросаются в воду. Потом ложатся в высокой траве, раскинув руки и прикрыв глаза.

– Родители скоро там? – Лениво спрашивает она.

– Да вроде подходят.

– Вот же нерасторопные. Ты же знаешь, сколько у нас дел сегодня? Представить страшно. Они с такой скоростью ни за что не справятся.

– Ага, это точно.

Раздается несколько щелчков фотоаппарата.

– Маааам, ну не снимай, – капризно тянет Адриан.

– Сколько раз я вам говорила, не фотографируйте без предупреждения! Я расслабила живот. Мне не нужны фотографии, где я похожа на слона! – Кира приподнимается с земли и недовольно сморит на Ариадну.

– Тебе еще рано об этом думать, детка. Ты прекрасный ребенок.

– Я девушка, – зло фыркает она. – Об этом никогда не рано думать. Так что требую немедленно удалить эти снимки. Еще не хватало, чтобы ваш сын нашел эти фотографии взрослым и подумал, какая уродливая была у него подруга, – она скручивает свои длинные черные волосы и перебрасывает на правое плечо.

Слышится звонкий смех тети Ариадны и матери Киры. Девочка переворачивается и ложится на живот, увидев, как на травинке расправляет крылышки божья коровка. Напрочь позабыв о том, что находится под прицелом объектива, она подставляет тонкий пальчик, и насекомое на него переползает.

– Что ты там делаешь? – Не открывая глаз и лежа на спине, спрашивает Адриан. От жары его клонит в сон.

– Не мешай, – она отмахивается, – мне нужно загадать желание.

Девочка закрывает глаза от солнца и, не шевеля правой рукой, на которой сидит божья коровка, лихорадочно думает «Что же я хочу, чтобы всего сразу побольше, вдруг она больше не прилетит. Конфет? Нееет, это и мама купит. Нужно рассудить, как взрослая. Попросить того, что человек не может сделать сам. Я хочу, хочу, чтобы во всех жизнях мне попадались одни и те же люди – только мои родители и только мои друзья, и этот художник, и пусть потом Славик окажется у меня, а не у Адриана, ну пожалуйста».

Она открыла глаза и вытянула губы вперед, готовясь сдуть божью коровку, но она уже улетела.

– Вот блин! – ударила Кира кулаком по земле.

– Ты чего? – Адриан продолжал лежать, не шелохнувшись.

– Ничего, – она легла на спину и посмотрела в небо. Солнце спряталось. – Как ты думаешь, у нас так много жизней? Как у кошек?

– Больше, – рассмеялся он. – Я думаю, эта цифра близка к бесконечности.

– Тогда это плохо, – сказала Кира.

– Почему?

– Да ничего, – она поднялась с земли и пошла к озеру, – уже все равно.

 

 

3

 

– Еще несколько секунд до старта. Раз, два, три… бежим под елку!

Опережая родителей, Адриан и Кира несутся, заранее вытянув руки, к подаркам. Хруст фольги, развязывание ленточек. Оба нетерпеливо копошатся под деревом, выпутываясь из дождика и, затаив дыхание, разрывают подарочную упаковку. Сосредоточенные. Она в коротеньком желтом платье, украшенном серебряной мишурой, в белых колготках и туфельках. Волосы забраны назад. Он – в черных брючках, лакированных ботинках и белой рубашке с пятном от селедки под шубой на груди.

– Кто это тут все покусал? – доносится голос Ариадны из соседней комнаты. – Просила же до курантов подождать! – Адриан машинально вытирает рот тыльной стороной ладони.

– Что это? – шепотом спрашивает Кира, распаковав один из подарков.

Адриан краснеет, – это я для тебя сделал.

Она вытаскивает из коробки и растягивает нить скотча. К ней прикреплено около 50 сердечек. – Как чудесно, Адриан! Вот это да! И сколько же… – она изумленно смотрит на него.

– Несколько колод карт ушло, – гордо поднимает голову он. – Все, что только в доме нашел.

– Адриан, а где все колоды карт? – снова кричит мать мальчика. – Мы тут решили поиграть, еще часа два до полуночи.

Молчание.

– Адриан!

– Побежали! – Кира хватает его за руку и, громко хлопнув дверью, они взлетают по лестнице на второй этаж и прячутся за штору у окна.

– Как красиво! – выдыхает она. Под фонарями искрится снежный ковер, нетронутый следами человека. Кое-где видно, как мигают гирлянды, которыми украшен дом и забор.

– Как я люблю новый год, – она складывает ладони в кулачки и прижимает к груди.

– Кира, – тихо говорит Адриан. – Я хочу, чтобы ты знала, что я… – он опускает глаза вниз, – люблю тебя.

– Я тоже, – так же тихо отвечает она. – Я давно хотела тебе сказать, что я мечтаю, чтобы мы встречались во всех следующих жизнях. Но это все равно невозможно, как жаль.

– Почему? – спрашивает он.

– Человек рождается с новой памятью. Как мы узнаем друг друга?

– Не беспокойся, – Адриан берет ее за руку. – Мы обязательно что-нибудь придумаем. Так вот, что ты загадала тогда?

Кира улыбнулась и снова уставилась на сверкающий снег, побоявшись сказать, что сделать этого она не успела.

 

 

4

 

По всей комнате расклеены звездочки из фосфора. Кругом – от пола до потолка – звездное небо. Держась за руки, Адриан и Кира сидят на покрывале, облокотившись на стену.

– Мы точно все правильно делаем? – тихо спрашивает она, вытягивая вперед босые ноги и теребя пальцами подол короткого черного платья.

– Ну улыбнитесь! Посмотрите в камеру!

– Мам, ну отстань ты уже со своим фотоаппаратом! – недовольно отмахивается Адриан.

– Потом же самим интересно будет, купим фотоальбом, и вы среди звездочек так красиво сидите, – шутливо отвечает она.

– Не будет! Фотоальбомы – это прошлый век, иди!

– Мы все правильно делаем, Кира, – Адриан одергивает желтую футболку и шарит по карманам голубых джинсов в поисках спичек. – Нужно только зажечь свечи и смотреть в зеркало, когда мы будем произносить речь.

– Думаешь, сбудется?

– Дед говорит, это самый верный способ. Они с бабушкой делали так же, и до сих пор вместе. А по меткам они потом узнают друг друга.

– Ну да, – пожала плечами она. – Аргумент. Но я все равно боюсь.

– Поверь мне, – мальчик берет ее за руку. – Я тебя очень люблю, все получится. Раньше это было традицией, а теперь это древняя тайна. Дед же в этом специалист.

– А нож? Ты взял нож? – обеспокоенно спрашивает она. – Делать опознавательные метки.

– Да, под ногами у тебя валяется.

– Ты не боишься?

– Нет, я же не девчонка.

– Я тоже не боюсь, – она недовольно сдвигает брови, – поэтому хочу, чтобы у тебя справа под ребрами был шрам! – Кира хватает пальцами рукоятку и с размаху приводит желание в действие.

– А у тебя, – говорит он, – шрам будет прямо на ладони!

– Думаешь, глубоко? – выставив руку вперед, она посмотрела на струйку крови.

– Конечно, только надо перевязать, а то придется полы отмывать.

– Но почему ладонь? Я же долго ничего не смогу делать этой рукой.

– Потому что так я тебя точно узнаю, а вот ты чем думала? Мой же шрам всегда будет под одеждой.

– Ничего, – сказала она, – я найду способ.

– Давай, садимся напротив зеркала. Нам нужно завершить это дело.

 

 

5

 

– Адриан! – оторвавшись от фотографий, Кира подняла глаза, полные слез, на своего возлюбленного. – Как ты достал их? Сколько лет прошло.

– По дороге из командировки заехал к родителям. Мама нашла. Оказывается, альбом валялся в коробке со старыми вещами на выброс. Ну, у нас, ты знаешь, и 10 лет у порога простоять может.

– Удивительно, – она всплеснула руками и, поднявшись с дивана, встала напротив окна. – Как будто все вчера было, даже не верится. Смотрю на них и вспоминаю каждый запах, каждый жест, каждое слово. … Какие мы были забавные дети, теперь только диву даешься.

«Ты до сих пор веришь?», хотела спросить она. Но промолчала.

– Да уж, – с улыбкой ответил он и обнял ее за плечи. – Помнишь, как мы злились на мою маму, что она нас фотографировала постоянно?

– Помню. А осталось только 4 фотографии.

– Да, все растерялось…

– Может, фотоаппарат купим? А то больше у нас и нет ничего.

– Купим, – сказал он, – со следующей зарплаты. 

– Но со следующей зарплаты мы собирались обувь на зиму купить. И еще с трех предыдущих собирались, а уже снег выпал. У нас кроме дырявых поношенных башмаков и сланцев нет ничего.

– Ну, – улыбнулся он и развернул ее к себе, – зато у тебя книжек от пола до потолка, почти все место занимают.

– Но книги, – вещь необходимая, – нахмурилась она.

– Я не спорю с тобой, любимая, поэтому купим сапоги со следующей зарплаты.

– Ладно, а потом фотоаппарат.

– А потом фотоаппарат.

– Да у нас дела совсем неплохо идут, – хихикнула она и снова отвернулась к окну, опустив изможденные руки на подоконник.

Кира и Адриан уже несколько лет жили вместе, в маленькой квартирке на 6 этаже ближе к центру города, которая досталась девушке от деда. Окна выходили на солнечную сторону. Еще мальчишкой Адриан заинтересовался наукой и решил посвятить себя ей. Кира поступила на исторический, но через 2 года их финансовое положение ухудшилось настолько, что оплачивать обучение не представлялось возможным. Тогда она, сменив несколько мест, стала работать кондуктором в троллейбусе. А Адриана еще студентом взял к себе в помощники очень важный человек в мире науки, который вел у группы курс лекций, Василий Бариодович Ковров. Кира его возненавидела всем сердцем, как только увидела.

Встретиться с ним ей пришлось лишь однажды, когда Адриан забыл дома папку с документами и попросил Киру, у которой в тот день был выходной, привезти их ему на работу.

Кира, надев белые шорты, черный топик и босоножки на плоской подошве, заколола волосы и отправилась по указанному адресу. В автобусе она получила смс-ку от Адриана: «КИРУШКА, МНЕ НЕКОГДА. ТЕБЯ НА СКАМЕЙКЕ ВОЗЛЕ ВХОДА БУДЕТ ЖДАТЬ ВАСИЛИЙ БАРИОДОВИЧ».

Оказавшись на месте, Кира сразу поняла, кто ждет именно ее. Она скорчила брезгливую гримасу, увидев неопрятного толстого мужчину, который, несмотря на жару, сидел на самом солнце в сером костюме, сложив руки на огромном животе, куда уместился бы целый поднос. У него была лысая голова и русая всклокоченная борода. Подойдя ближе, Кира разглядела запутавшиеся в ней кусочки еды и, побледнев от отвращения, протянула ему папку, кивнув головой в знак приветствия.

– Вы, я так полагаю, Кира?

– Кира, Кира, мне уже пора, извините.

– Да присядьте вы, куда торопиться, погода просто изумительная. – Он от удовольствия причмокнул.

Кира с удивлением посмотрела на него. Отторжение оказалось настолько сильным, что она не могла больше и шага сделать, чтобы приблизится к нему.

– Ну, садись же, что стоишь, – он хлопал потной ладошкой по скамейке, оставляя мокрые следы.

Но Кира, пробормотав какие-то слова извинений, сказала, что торопится, и быстрым шагом направилась к воротам.

– И как ты только с ним работаешь? – накинулась она с вопросами на Адриана, когда он вернулся с работы.

– Кира, личная неприязнь не должна играть никакой роли. Он очень влиятельный и умный человек. К тому же платит мне, хоть и совсем небольшие деньги. Но в нашей ситуации выбирать вообще не приходится.

– Причем тут личная неприязнь? Он сам по себе отвратительный, весь какой-то ядовитый. Это что-то гораздо большее, мне кажется, он может совершать только зло.

– Да брось, – рассмеялся Адриан. – Откуда столько желчи? Я никогда тебя такой не видел. Ладно, если что забуду, придется возвращаться домой самому.

Эта история вновь пронеслась у Киры перед глазами, пока она стояла и смотрела на зимнюю улицу.

– Послушай, – не поворачиваясь, обратилась она к Адриану. – А представь, что я – мгновение, которое ты можешь запечатлеть. Как фотоаппарат. И сравнить наши снимки. Какая я теперь?

Все так же стоя у двери, молодой человек почесал затылок и нахмурил лоб. – Ты стала еще выше, взрослее, конечно же, но, как и раньше, не заплетаешь волосы. И твоя серьезность граничит с глупостью, что-то такое неуловимое, – на мгновение он замолк. – Сейчас ты стоишь ко мне спиной, не поворачивая головы, в длинном черном платье с рукавами. Руки на подоконнике, ногти красные… Кира, я знаю, что ты хочешь услышать, – повысил голос он. – Но наше детство невозможно вернуть, облачив его в слова или во что-то иное.

– Да нет, – она повернулась и улыбнулась ему. – Нет. Ладно, ничего, милый, иди. – Она снова уставилась на улицу.

Во дворе несколько ребят старательно накатывали снежные комья для снеговика, иногда снимая варежки и щупая румяные щечки. На скамейке сидел одинокий молодой музыкант с бутылкой пива. Положив голову на гитару, он внимательно смотрел на искрящийся снег. Вид у юноши бы мечтательный. Казалось, он никого вокруг не замечал.

Кира подумала о том, как странно, что из одного из окошек этой огромной многоэтажки на него кто-то смотрит. Кто-то думает о нем. А он совсем и не знает, и даже не подозревает. Парень достал пачку сигарет и стал медленно выпускать дым. Потом начал играть и шевелить губами. Чтобы лучше слышать, Кира распахнула окно. Через полчаса было уже совсем темно, и она его не видела. А он все играл, и играл. Лилась песня на тихой зимней улице, падал снег, и как мог, сопротивлялся темноте огромный снеговик с ведром на голове и морковкой вместо носа.

«А если бы? Если бы он, он, а не Адриан, сейчас находился здесь, в этих стенах, этот таинственный музыкант, который был так красив, что его хотелось разглядывать, боясь прикоснуться… как уникальный узор снежинки на рукаве, который исчезает, как только дотронешься».

Киру вдруг всецело охватило это очарование множественности и невозможности другой жизни. Она любила Адриана всем сердцем. За долгие годы любовь к нему не потеряла силы и искренности. Но вот эта новая, прекрасная, другая жизнь, в которой не было Адриана, а был этот юноша, ощущалась ею уже почти физически, наполняя особенным светом каждое новое утро, и она не верила своему счастью, представляя, что прикасается к его божественному лицу, которое покоится на соседней подушке. Она трогала его, и у нее леденели пальцы, потому что его черты превращались в воду.

Это был просто снег, который таял от человеческого тепла.

– Кира! – хлопнула входная дверь. – Ты что, заморозить нас решила? Весь подоконник и ковер в снегу, ну ты посмотри. Он взял ее на руки и отнес в постель. – Кира, ты меня слышишь? С нами соседи картошкой поделились, я целый мешок принес, Кира! Да ты же вся горячая.

Кира!

 

 

6

 

– Кира!

– Что? – Пожилая женщина распахнула глаза. На книгу упали очки.

– Что ты все спишь? Я тебе в дверь минут 10 трезвонила. Хорошо, что у меня есть ключи от твоей квартиры, а то тебя не дозовешься!

– Ой, Марфа, задремала я. А ты чего пришла?

– Да скоро внука из садика забирать пойду. Они вот с дочкой приехали ненадолго погостить. Как ты вообще одна живешь, не понимаю.

– Да нормально. Одна и одна, чего бы не жить. Ты же знаешь, Марфа, я только с Адрианом быть могу, зачем ты начинаешь опять.

– Ты все со своей ерундой, Кира, хватит уже. Ты ведь взрослая женщина. Я вот тебе принесла гороскоп Павла Глобы, толковые вещи пишет.

– Да ты уж носила, у тебя самой-то ничего не сбывается.

– Кое-что сбывается. Бывает, даже все совпадает. Кстати, не хочешь со мной по магазинам пробежаться? Я по предсказаниям скоро должна встретить мужчину, а в шкафу порылась – ну ничего нормального! В этом только картошку копать да в магазин ходить.

– Да нет, куда мне, ходить тяжело, – вздохнула Кира Ивановна.

Тем временем Марфа, смачивая палец слюной, листала газету и, остановившись на нужной странице, воскликнула, – вот! У овнов благоприятный период для лечения. Начните сейчас и не нарветесь на плохого специалиста, а ваш организм как раз готов к терапии. Так что не жалуйся на ноги, – она подняла на нее глаза, – а дуй в больницу.

Кира Ивановна хихикнула, но, увидев, как смешно исказила гримаса недовольства лицо ее соседки, громко рассмеялась.

– Неблагодарная ты, Кирка, – покачала головой Марфа. Ты этим меня оскорбляешь, знаешь ли.

– Ладно. Прости.

В дверь позвонили.

– Иди, открывай, я тебе все квитанции на кухонном столе оставила, мне пора в садик.

– Кира Ивановна, мы уж думали, случилось что, – на женщину смотрели четыре обеспокоенных глаза.

– А я же в первых раз не предупредила вас, – она покачала головой. – Засыпаю часто, а потом не добудишься. Ребятки, проходите, я вам чаю налью. Только напомните, откуда вы?

Она заперла за ними дверь и еле волоча ноги и держась за стены, дошла до кухни.

– Я Ильмира, а это Ринат, – девочка сдула со лба черные волосы и широко улыбнулась. – Мы из волонтерской организации по уходу за пожилыми людьми.

– Аа, – старушка задумчиво посмотрела на циферблат на стене. – Вы от школы?

– Ага, – оба синхронно помотали головой.

– Ну, садитесь, сейчас достану пряники, и вы мне еще раз расскажете, что мы с вами должны делать.

– Да ничего особенного, – Ильмира плюхнулась на стул и принялась уплетать угощение, тайком рассматривая глубокие морщины на все еще красивом лице женщины. – Вы извините, мы просто только с уроков, голодные.

– Так давайте я вас покормлю.

– Не надо, – девочка испуганно взглянула на нее. – Мы ж вам помогать должны, а не объедать.

– Да бросьте, – улыбнулась Кира Ивановна. – Еды мне совсем не жалко. А в чем помогать?

– А в чем хотите. Вот Ринат может делать тяжелую работу, а я могу стирать, утюжить, наводить порядок. В магазин если надо сходим.

– А сколько это стоит?

– Мы оказываем безвозмездную помощь, – гордо сказал Ринат, расправив худенькие плечи. Люди должны помогать друг другу.

– Вот оно что, – рассмеялась Кира Ивановна. – Ну что ж, на следующий раз вам что-нибудь придумаю, а пока просто обедайте. А как часто вы будете приходить?

– Мы ж еще в прошлый раз договаривались, вы только позвоните – и мы сразу же у вас. Вы что, не помните и этого?

– А я вам что, звонила? – Кира Ивановна удивленно вскинула слегка подведенные брови.

– Неа, от вас уже как две недели ни звоночка, мы забеспокоились и пришли. А у вас так всегда? С памятью? Нам каждый раз представляться?

– Даже не знаю, что вам и сказать, – она покачала головой. – В таком возрасте память непредсказуема. Я мало что помню о своей жизни, а последние годы и вовсе в голове почти не остаются, все забывается. Вот соседку свою, Марфу, помню. Так она каждый день почти ко мне заходит. Она хоть для меня женщина и чудная, но хорошая. Единственная, с кем я по подъезду общаюсь, да и вообще, с кем общаюсь, – улыбнулась старушка.

– Она моложе меня, но у нее и без старости странностей хватает. Вы, если увидите ее, не смейтесь особо. Марфа наряд иногда такой подберет, так можно со стула со смеху свалиться, а мне со своим больным сердцем так вообще трудно сдержаться. Но вот бывает у нее настроение, нарядиться хочется. А случается, что по несколько месяцев ходит в одном и том же и даже не расчесывается. Сейчас, вот, снова за обновками побежала, – Кира Ивановна мельком глянула в окно.

– А по поводу моей памяти вы не переживайте, думаю, еще раз-два или три – и я вас запомню. К тому же у вас такие замечательные имена. Мне же не показалось, что в них буквы «е» заменены на «и»?

– Нет, не показалось, – довольно улыбнулась Ильмира. – Наши мамы дружат с детства, и родились мы в один год. А они договорились изменить таким образом наши имена, чтобы они были особенными.

– Как чудесно, – рассмеялась она, по-девичьи прикрыв рот рукой.

– А у вас есть дети? – спросила Ильмира.

– Нет, не довелось, ребятки.

– А почему? Вот моя мама говорит, что ребенок – это самое главное для женщины.

– Твоя мама права, – грустно улыбнулась она.

– Тогда почему у вас их нет?

– Не так просто ответить на этот вопрос, – старушка вздохнула и стала собирать подушечками пальцев крошки со стола, спрятав за ухо прядь седых волос. – Позже вы поймете, что в жизни бывают такие обстоятельства, против которых человек бессилен.

Ильмира стала задумчиво возить ложкой по пустой тарелке. – Странно, – грустно сказала она. – Простите, просто там, на картине у вас в комнате, девочка в красной шапке стоит возле двухэтажного черного дома. Я увидела ее, когда мы с Ринатом пришли первый раз. Я была уверена, что это ваша дочь.

– Ах, картина, – улыбнулась она. – Ей лет почти как мне. Но сохранилась она на удивление хорошо. Я потом расскажу вам про нее, если хотите. А сейчас мне бы прилечь. В старости вся жизнь превращается в сон. Что-то мне нездоровится сегодня.

– Тогда мы придем? На днях? Может завтра или послезавтра?

– Конечно. Давайте я вас провожу.

Захлопнув за детьми дверь, Кира Ивановна вышла на балкон и закурила. Она смотрела им вслед. Девочка с черными хвостиками по бокам, в светлой клетчатой юбке и блузке медленно шла по тропинке, размахивая школьной сумкой. Рядом с ней плелся долговязый мальчик в серых брюках и черной водолазке, на которого она постоянно оборачивалась. Он жестикулировал и что-то рассказывал ей. Она молча улыбалась.

«Ильмира и Ринат», повторяла она про себя. «Ильмира и Ринат. Какие красивые и добрые дети. И имена у них необычные». Она стряхнула пепел, отвлеклась на секунду и снова посмотрела на улицу. Было тихо и пусто. Только два ребенка приближались к повороту. «Наверное, соседские дети», промелькнуло в голове. «Кажется, видела где-то их раньше». Она закрыла окно и вернулась в квартиру.

 

 

7

 

– Кира, как холодно на балконе! А ты куришь полураздетая. – Она повернулась и увидела Адриана. Он накинул на нее куртку.

– Зимой в одной ночной рубашке вышла, да еще и полупрозрачной! Подумать только! Ты еще и босиком! А ну бросай сигарету и пошли под одеяло! – Он взял ее на руки и отнес в постель.

– Ты же знаешь, я люблю холод и никогда не болею.

– Знаю я, как ты не болеешь, забыла, как слегла в прошлом году, когда у открытого окна несколько часов простояла?

– Адриан, правила редко бывают без исключений, – она рассмеялась и поцеловала его в переносицу. – Он надел очки и улегся на кровать с книгами.

– Все работаешь? – грустно протянула она. – Наука! Скукота полнейшая.

– Скоро я стану профессором, – мужчина мечтательно поднял глаза к потолку в желтых разводах. – Смогу обеспечивать нашу семью. У нас же будет скоро прибавление?

– Думаешь, профессора так много получают? – Она села на кровати и натянула до колен красные шерстяные носки, отбросив копну черных волос назад.

– Хорошие, конечно, много получают. – Адриан отложил толстую книгу и, взяв с тумбочки желтую кружку с отломанной ручкой, сделал несколько глотков воды.

– А ты, как ты думаешь, ты хороший специалист?

– Снова ты меня провоцируешь, Кира.

– Нет, я тебя поддерживаю, – она подняла с пола пачку тонких сигарет и закурила. – Просто ты уже сколько лет обещаешь быть хорошим профессором, а сам выполняешь мелкие поручения за копейки и мотаешься по командировкам, чтобы организовывать презентации своего начальника, который ничего не смыслит в науке. Уж это даже я вижу. Мне обидно за тебя, как ты не понимаешь. Может, просто найти пока другое место, а в науке реализовывать себя иным путем? И скоро ты будешь организовывать презентации своих книг, а не какого-то бездарного мужика, за которого все уже сказали другие люди.

– Милая, – грустно протянул он, развалившись на кровати, и подложив под голову руки, уставившись в потолок, – пока это единственный шанс реализовать себя в науке. Нужны полезные знакомства, общение. Василий Бариодович считает, что в моих разработках еще много недочетов, чтобы показывать их кому-то из серьезных людей. Да и даже если я все брошу, пока я буду находиться в поисках работы, мы можем вообще остаться без средств к существованию.

– Но я ведь тоже работаю!

– Нет, Кира, это для меня слишком рискованно. Я верю, что скоро все наладится.

– Но твой Василий Бариодович просто хитрый проходимец! Он хочет присвоить себе твои открытия, поэтому никому тебя не представляет!

– Глупая, – рассмеялся Адриан. – Не говори ерунды. Скоро я заканчиваю работу над большим проектом. Думаю, что его оценят по достоинству. А когда я смогу много зарабатывать, ты сможешь окончить учебу на историческом. Ты же так этого хочешь. Мне жаль, что тебе пришлось бросить. Я еще успел поступить за год до отмены бюджетных мест.

– Да ничего, – улыбнулась она и легла ему на грудь. Я знаю историю получше этих преподавателей.

– Я и не сомневаюсь, – он запустил пальцы в ее холодные волосы. – Но ведь диплом нужен, чтобы на работу взяли.

– Давай не будем о плохом, Адриан! Вечно ты занудничаешь!

– Но ты же сама начала этот разговор!

– Я начала, потому что ты заговорил о детях.

– Я понимаю. Нужно просто подождать немного.

– Да чего тут ждать, – она посмотрела на него и мягко улыбнулась. Все будет так, как должно быть, и случится тогда, когда нужно.

– Да, не будем спорить. Посмотри лучше в окно, какой красивый зимний закат.

– Вот бы его сфотографировать. Может, купим фотоаппарат?

– А сапоги? Мы же еще прошлой зимой собирались.

– Зачем сапоги? Осталось только февраль переждать. Зато у меня теперь столько редких книг.

– Тогда фотоаппарат?

– Да. На этот раз точно фотоаппарат. Слушай, а может восстановим дом твоих родителей? – Она посмотрела на картину на стене. – Сними ее. Я хочу, как в детстве, читать вслух имя художника и фантазировать.

– А ведь могли бы и познакомиться с ним, если бы ты не была такой трусихой, – он снял картину со стены с обшарпанными желтыми обоями, протер раму тряпочкой и положил на кровать. Спустя много лет эта фраза, которую раньше каждый из них так боялся произнести, теперь звучала непринужденно. Адриан подумал об этом сразу, как сказал, но не подал виду.

– Это ты должен был это сделать, – она провела пальцами по потускневшей надписи и приложила их губам. – Надо же. Ведь видели его всего один раз, а такое чувство, что между нами за это время установилась прочнейшая связь.

– Может, потому, что он о нас тоже много думал, когда видел, как мы гуляем? Помнишь, он сказал об этом маме.

– Да, но ведь это глупость какая-то, если подумать.

– А может иногда просто не надо думать? Я хочу сказать, что разумом мы это не постигнем. – Адриан почесал застарелый шрам на боку.

– Что-то вроде этого? – улыбнулась она и разжала ладонь. – Адриан звонко рассмеялся. – Да уж, изуродовали себя в детстве.

– Ну да, с твоим теперешним складом ума трудно в это поверить.

– Не будь так категорична. Я знаю, что науке под силу далеко не все, и совершенно не пытаюсь объяснить это через нее. Просто потому, что это невозможно. И причем вообще здесь это? Ты же сама понимаешь.

– Ничего не хочу слушать, – отрезала она. – Ты просто не заметил, как изменился твой взгляд на мир. Но ты прав, что еще сказать. Хотя, если честно, немножко я в это верю. Совсем чуть-чуть, чтобы путь к чудесному и невообразимому не был закрыт, понимаешь? – Помолчав пару минут, она посмотрела на Адриана, но тот уже спал. Часы на прикроватной тумбочке показывали за полночь.

Тик-так, тик-так, тик-так. Кира подошла к окну и попыталась вглядеться в темноту. Но за черным следовал только черный. Она уже собралась ложиться, но услышала совсем тихую музыку. Как будто кто-то за окном бренчал на гитаре. Девушка задержала дыхание. Тихо.

Наверное, показалось. Кира легла, натянула на себя одеяло и выключила ночник. На секунду вспомнила музыканта, которого она заслушалась на скамейке год назад. И снова закралась эта мысль, если бы…

«Вот же глупости», разозлилась она и сжала в кулак руку, на которой ныл, реагируя на грядущее потепление, шрам. Кира прижалась к Адриану и уснула.

 

 

8

 

– Кира Ивановна!

Женщина обернулась. На скамейке сидела, вытирая пот со лба, дочь Марфы. Рядом с ней на земле стояли три больших пакета. Она гладила уставшие руки с выступившими венами.

– Это не за вами там детки бегут? Вон там, у светофора сейчас стоят, ждут, пока зеленый загорится.

Кира Ивановна прищурилась и, прикрывая глаза от солнца, посмотрела на дорогу. Перебежав проезжую часть, к ней с пакетами мчались, держась за руки, мальчик и девочка.

– Они вроде вас зовут, – кивнула девушка.

– Не слышу, – покачала она головой. – Наверное, вам кажется. – Я в первый раз их вижу. Пойду домой. Пока до магазина ходила, ноги устали.

– Кира Ивановна! – ребята подбежали и так же громко прокричали ее имя.

– Ой, что ж вы так кричите!

– Мы вас звали, а вы не откликались.

– А вы кто?

– Опять забыла, – еле слышно сказал мальчик.

– Я – Ильмира, это – Ринат.

Она с минуту в недоумении смотрела на них. Потом в голове возникли отдаленные голоса, подмена букв. Вдруг Кира Ивановна радостно вскрикнула, – вы же волонтеры, приходите ко мне.

– Да! – оба радостно закивали.

– Ну пойдемте же, я вам чаю налью. Опять со школы идете?

– Не, сегодня мы рано закончили. Из дома.

Несколько минут старушка гремела связкой ключей у двери и причитала, – все время путаюсь, они все так похожи, а зрение уже не то, чтобы отличить.

– У вас же ключей 15, зачем вам столько? – Ильмира выхватила связку, сказав, – давайте я помогу, вроде вот этот…

– Вы еще не видели, сколько у меня дома ключей, – довольно хихикнула Кира Ивановна. – Они все в трехлитровых банках на антресоли стоят. Я просто всегда любила собирать ключи. В основном, на улице их нахожу, а с собой на связке ношу самые красивые.

– А можно посмотреть? И правда чудесные, – Ильмира открыла дверь и вошла в квартиру.

– Конечно можно. Только достаньте сами, нужно на табуретку встать, я-то старенькая, упаду еще.

– Я достану, не волнуйтесь, – кивнул Ринат.

В ожидании Ильмира села на пол и, вытянув вперед ноги, провела по линолеуму пальцем, – нужно будет навести порядок, у вас есть тряпка?

– Да, на балконе, под стулом. Да ты не торопись, успеется.

– А у вас в доме только одна картина? – Ильмира с любопытством осмотрелась.

– Да, картина только одна. Уж очень она особенная.

– А кто эта девочка, если не ваша дочь?

– Аделаида. Она жила по соседству, но мы никогда с ней не общались.

– Жаль, – протянула Ильмира. – Вот бы ей сейчас было интересно посмотреть на себя. Она же примерно вашего возраста?

– Ну как сказать… – Кира Ивановна поднялась с дивана и стала расхаживать по комнате, запуская пальцы в распущенные волосы. – Могла бы быть и моего… но у этой картины очень грустная история. Аделаида погибла через два года после того, как нам ее подарили. В их доме случился пожар…

– Ой, – Ильмира отпрянула и задела рукой банку, которую перед ней уже поставил Ринат. Она упала и ключи высыпались. От звона на мгновение заложило уши.

– Давайте лучше рассматривать ключи, – Кира Ивановна опустилась на колени перед девочкой и начала собирать их. – Зачем начала рассказывать, сама не знаю.

– Нет, продолжайте!

– А что здесь продолжать, – пожала она плечами. – Это такое странное событие, которое мы пронесли через детство, юность, молодость, взрослую жизнь. И вот теперь она здесь, в старости, эта картина – она снова посмотрела на нее. – Впрочем, это даже единственная вещь, которая досталась мне с тех времен. Вот так бывает, что проводишь всю жизнь на каком-то ином уровне соприкасаясь с другими людьми. Подумать только, через все со мной прошла соседская девочка, с которой я ни разу не заговорила. Всю жизнь она смотрит на меня с этой картины. – По щеке старушки пробежала слеза, траектория ее движения исчезла за воротником рубашки.

– А кто вам подарил эту картину? – тихонько спросила девочка, боясь шелохнуться. Ринат, затаив дыхание, стоял у шкафа с очередной банкой в руках, полной ключей.

Из кармана потертого красного халата, надетого поверх синей рубашки, она достала пачку сигарет и, продолжая сидеть на полу, закурила. – Нам подарил ее художник, что жил по соседству. Тогда мы были совсем детьми. Этот зимний вечер, когда постучали в дверь, я помню, как сейчас…

Рассказывая ребятам снова тот день, прикрыв глаза, она обрекла себя на муки, невидимо корчась в самых немыслимых попытках вжиться туда снова: преодолеть временные пространства, разрушить несуществующую стену, усилием мысли вдребезги разбить опостылевшие года, которые прошли зря, зря… и вот, она делает глубокий вдох и задерживает дыхание….

 

 

9

 

Мороз щипал щеки. Под ногами хрустел наст. Высоко поднимая ноги в черных худых ботинках, Кира то и дело отряхивала брюки, тихонько ругаясь про себя. Местный дворник запил и не расчищал дорожки от снега уже неделю.

– Уволить бы его, проходимца! Работать не хочет, а с нас деньги исправно собирают, – проходя мимо киоска с молочными продуктами, Кира услышала разговор двух старушек, стоявших в очереди.

– Так если бы, Анка! Так ведь у него ж брат в управляющей компании работает, – бабушка в цветастом платке помотала головой. – Все вокруг на халяву живут, куда не глянь!

Кира улыбнулась. – Быстрее же, еле плетешься! Нам на линию вовремя нужно выйти, – она посмотрела вперед и увидела Федора, который дымил на водительском сиденье троллейбуса. Поправив шарф, она помахала ему рукой и ускорила шаг.

– Прости, Федор, дорогие такие, чуть в снегу не утонула. Дворник запил опять.

Она сняла куртку и, запрятав ее подальше, уселась у окна и застегнула набедренную сумку.

– Ну что, трогаем?

– Ага, – задумчиво промычала Кира, уставившись на тихую зимнюю улицу. Тяжелые хлопья снега не спеша опускались на землю, люди за окнами говорили уже совсем беззвучно или вовсе молчали, переминаясь с ноги на ногу в ожидании автобусов, попрятав руки в бесконечно глубокие карманы. Вдруг из-за киоска выскочил парень и побежал за троллейбусом, скользя на обледеневшей земле и подаваясь вперед.

– Останови, Федя, там человек бежит.

Водитель чертыхнулся и дал по тормозам.

Пассажир забежал в салон и, благодарно кивнув, рухнул на сиденье. Это был тот самый гитарист, который когда-то пел у нее под окном. Он вытащил из поношенной кожаной куртки горсть мелочи и высыпал ей в ладонь. Кира почувствовала, как он едва задел ее руку холодными пальцами. Всю дорогу юноша застенчиво поглядывал на нее. Кира делала вид, что не замечает этого, но, когда пассажир отворачивался, пыталась изучить и запомнить его профиль: локоны темных волос на лбу, тонкий нос, приоткрытый рот.

– Кира! – Ты чего сидишь? Вон сколько человек в заднюю дверь зашли.

– Ой, – она всплеснула руками, и, держась за верхние поручни, прошла назад. Как только она выдала билеты и разложила мелочь, стала возвращаться: на переднем сиденье уже никого не было.

– Чего ты рассеянная такая сегодня? – спросил Федя на конечной.

– Не знаю, – вздохнула она. – Столько всего в голове происходит, это утомляет.

– А что Адриан? Он давно не заходил ко мне.

– Недавно из командировки вернулся.

– Опять его псевдогений науки на презентацию своей книжки отправил? – усмехнулся он.

– Опять… – эхом отозвалась Кира.

– Знаешь, ты не обижайся на меня, но мне кажется, не кончится это ничем хорошим.

– Да знаю, Федор. Мы недавно говорили об этом. Вроде наукой занимается, а до того мечтательный. Хотя это неправильное слово. Это какая-то чистая и ребяческая вера в то, что все наладится, и с ним не смогут поступить плохо…

– Но ведь ты не можешь его в этом обвинять. Твоя вера еще более походит на детскую. Мы же столько лет знакомы, знаю я, что у тебя в голове творится. Ты настолько любишь Адриана, что никогда не сможешь пойти против него и направить его на другой путь. И все гладишь свой шрам, прислонившись к стеклу, я же все вижу. Тогда ты была девчонкой, но все еще продолжаешь верить, что люди отыщут друг друга. Твоя привязанность, Кира, заставит тебя страдать. Но я не могу противостоять тебе, потому что твои помыслы самые святые. Люди, это все, что у нас есть. Но и их мир у нас отнимет, ничего не поделаешь.

– Но почему? – Кира подняла на него полные слез глаза. Тогда как ты объяснишь мне эту связь с людьми, с которыми ты даже не заговорил ни разу. Ведь у тебя тоже такое было, я знаю. А вот откуда это? Я скажу тебе. Эта связь – подтверждение того, что ты был уже знаком с этим человеком. Но никаких доказательств нет, и ты не можешь вспомнить, – она незаметно прикоснулась пальцами к шраму.

– Но ведь ты сама не веришь в то, что говоришь.

– Да, – вздохнула она. Но никакие доводы не помогают. Но знаешь, веры становится все меньше.

Она пыталась прислушаться к себе и понять, в какой момент она себе врет.

– Поехали, – Федор выбросил окурок в снег. – У нас еще четыре круга.

 

 

10

 

Кира Ивановна распахнула глаза. В комнате никого не было. На кухне шумела вода.

– Выспались? Я как раз посуду домыла, – Ильмира выключила кран и спустила рукава.

– Вы извините, это от старости у меня.

– Да ничего, – рассмеялась Ильмира. – Чай будете? Ничего, если я похозяйничаю?

– Ради бога, – она махнула рукой и опустилась на стул, облокотившись на стену. – А где Ринат?

– Да я в магазин его отправила, нечего без дела сидеть.

За окном было уже темно. Летний ветерок колыхал занавески. Было слышно, как работает конфорка. Все крохотное помещение сияло чистотой. В углу стола горела лампа.

– На такой кухне всю жизнь просидеть хочется. Спасибо, Ильмира. А вам не пора домой? Уже темно.

– Да нет, если вы не возражаете, мы посидим еще.

– Конечно, сидите. Но с друзьями вам наверняка интереснее будет.

– Да вы что, мы ни с кем особо и не дружим. У нас интересы разные. Все в какие-то клубы ходят, обсуждают игры в интернете, выдумали себе моду, которой беспрекословно следуют. Нам с Ринатом это не близко.

– Как я тебя понимаю, детка, – Кира Ивановна снова полезла в карман за сигаретами. Ильмира налила чай и вытащила из шкафчика тарелочку с печеньем.

– А расскажите про себя? Какая у вас была молодость? Как вы жили? Чего всегда хотели? Мне очень интересно.

– Ну что может рассказать старуха, – улыбнулась Кира Ивановна, снова чувствуя, что не верит себе, лжет. – Знаешь, мне всегда не нравилось, что человек делает особенным себя и свою жизнь. И на это у меня два взгляда. Первый – это только усложняет жизнь, потому что ты все равно хочешь в это верить, но ведь всем известно, чем все заканчивается, и нас сменят тысячи других, и их, и их… Это осознание причиняет боль, потому что мы не можем отделаться от мысли, что мы особенные. Но если честно, мне не очень-то близка эта точка зрения. Я всегда верила, хотя эта вера всегда существовала в сомнениях, так часто она оказывалась под их угрозой, что готова была погибнуть. Даже забавно, что я до сих пор не могу признаться себе, что все-таки это единственное, во что я верю…

– Что же? – Кира подперла голову руками и внимательно посмотрела на нее.

– Когда-то давно, еще в детстве, мне на палец села божья коровка, и я собиралась загадать то, чего мне очень хотелось: чтобы люди, которых я люблю, никогда не покидали меня. Я верю, что мы всегда рождаемся снова: с другими лицами, мыслями, но те же, те же! Понимаешь, что я хочу сказать? Тогда это чувство особенности трансформируется, все встает на свои места.

– Да, – помотала головой Ильмира.

– Но, когда я открыла глаза, божья коровка уже улетела. Я подумала, что это значит, что желание никогда не сбудется…

– На вашем месте любой бы ребенок так подумал.

– Да. Но я не потеряла свою веру, это было рождение первого сомнения, которых потом было множество. Однако был человек, который знал обо всем этом и поддерживал меня.

– Наверняка ваш любимый? – улыбнулась Ильмира. – А как его звали?

– Адриан.

– Какое красивое имя! Необычное.

– Да, – грустно вздохнула Кира и показала ей свою правую ладонь. – Видишь шрам?

– Ага. Откуда он?

Когда Кира Ивановна уже заканчивала рассказ об этой истории, в двери заворочался ключ.

– Ой! – вот и Ринат, – вскочила Кира. – Я дала ему ключи, чтобы он открыл домофон и не будил вас звонками. Думала, раньше вернется.

– Да ничего, – улыбнулась старушка, отхлебнув уже остывшего чаю. Она испытала облегчение от того, что впервые за много лет снова воспроизвела одно из самых сокровенных воспоминаний вслух.

– Уже поздно, – сказала Ильмира. – Я разложу продукты, и мы вернемся завтра, а то родители будут ругаться. Вы рассказали просто удивительную историю, честное слово!

– Где ты так долго ходил? Ты такое пропустил! – Ильмира ущипнула Рината за руку.

– Ай! – вскрикнул он. – Я просто долго стоял в очереди, а потом встретил наших одноклассников, с ними постоял.

– Что так долго можно было с ними делать?

– Да, говорят, немой старик приходил в школу сегодня, как раз, когда мы не захотели иди на уроки, и искал какую-то женщину. Они так сумбурно обо всем рассказывали, что я толком ничего не понял. Говорят, стоял он посреди класса и смотрел на всех широко открытыми глазами. А сказать-то не может ничего! Страшное зрелище.

– А как тогда они узнали о том, что он ищет женщину?

– Так он на бумажке написал, а сказала учительница. Ну, к нам это имеет отношение какое? Это связано с работой волонтерской организации по уходу за пожилыми людьми. Это уже не первая школа, в которую он приходит. Кто-то из наших ухаживает за ней.

– Да, жалко, что мы не пришли. Может, можно было ему помочь? Завтра в школе у ребят поподробнее спросим. А сейчас послушай, Кира Ивановна действительно удивительная женщина. Она говорит, что одни и те же люди всегда рождаются снова. Другими, естественно, но они те же.

– Ильмира, ну ведь это всего лишь ее предположение, что же в этом удивительного. Тем более сама понимаешь, она уже очень старенькая, засыпает постоянно.

– Но она говорила ясные и связные вещи, – нахмурилась Ильмира и от обиды сделала шаг в сторону, чтобы быть подальше от Рината. Они шли короткой дорогой, которая лежала через пролесок. Рядом была трасса, и фонари кое-где освещали путь. Подул ветер, Ильмира поежилась, обхватив себя руками.

– Ну ладно, ладно, не обижайся! Я же не говорю, что это чушь, это интересно, просто нельзя с таким доверием к этому относиться. Что там дальше?

– Ладно, – Ильмире так хотелось рассказать, что она посчитала эти извинения достаточными. – У нее на ладони есть шрам. Оказывается, что это опознавательный знак для того, чтобы ее любимый мужчина узнал ее в следующей жизни. У него тоже есть шрам, только под ребром.

– А как же новое тело? Сама говорила…

– Так это же не просто шрам! Там целый обряд. Этой тайной, которая в древние времена была традицией, поделился с Кирой Ивановной отец Адриана, ее мужа.

– Они были женаты?

– Не знаю, – пожала она плечами, но если любили друг друга, то, наверное. Короче, после этого обряда шрам будет оставаться во всех последующих жизнях. Он сможет разбудить память, и они снова будут вместе. Потрясающе, да? – Они уже стояли посреди освещенного парка, и Ринат увидел, что глаза Ильмиры полны восхищения.

– Даже если это так, – осторожно сказал мальчик, – что с того?

– Пока не знаю, – пожала она плечами. Завтра мы должны к ней сходить и все выспросить. Она же рассказала только самую малость.

– Ладно, сдаюсь, – Ринат обнял ее за плечо, и они поплелись по тропинке мимо зарослей белых роз.

– Нет, ты только представь, если она права! – прозвучал в темноте голос девочки. А после все стихло, и город накрыла непроглядная безлюдная ночь.

 

 

11

 

Когда Адриан вернулся домой, Кира как раз собиралась на работу. Она задумчиво перекладывала с места на место вещи – белую водолазку с брошкой в виде дымящейся сигареты на груди, длинное черное платье, красный свитер с горлом, голубую майку.

Солнечный и холодный зимний день тонул в звенящей тишине. Комната, будто застигнутая врасплох, при таком свете выглядела еще более невзрачной; по вечерам предметы и искусственные растения отбрасывали причудливые тени, ободранное красное кресло в углу в полумраке более походило на предмет старины, плафон треснувшего ночника снова срастался, большая кровать сливалась с пространством и не выглядела такой продавленной. Книги, расставленные рядами возле стен, добавляли уюта и таинственности этой каморке. Которая теперь, сбросив маску, резала глаз своей нищенской простотой: дырами, пятнами, потертостями.

Но так увидеть ее мог только новый, впервые оказавшийся здесь человек. А тех, кто здесь жил, наружность уже нисколько не заботила. Однако привычным в жизни становится не все.

Кира перекладывала и перекладывала одежду. Часть вещей уже валялась на полу, но девушка этого не замечала.

«Нужно отделаться от этих мыслей. Так невозможно прожить всю жизнь. Я теряю себя и нахожу особенной, еще более особенной, чем раньше. Необходимо утратить это ощущение, потому что все сгинет. Все эти связи – глупость. Но старик-художник до сих пор является мне во сне и говорит со мной.  Это случайность. Как и этот парень, которого я увидела спустя год в автобусе. Запоминание происходит непроизвольно. Я могу встречать множество людей повторно, я же кондуктор. Просто так вышло. Как, бывает, выходят не на той остановке».

Прислонившись к дверному косяку, Адриан задумчиво глядел, как Кира перекладывает туда-сюда одну уже только одну кофту. Все остальное не удержалось в ее расслабленных руках и сползло на пол.

«Порой кажется, что мы до сих пор дети, и все еще только начнется. А пока ты, бегая на озеро или развалившись на подоконнике у раскрытых окон, вглядываешься в закат, беззаботно фантазируя, вытягивая из недр нереальности события светлого будущего. Как бы мне хотелось преодолеть внутренний конфликт между желанием сделать Киру самой счастливой, подобрать правильные слова и найти доказательства ее веры в «многожизнь» и бесконечную связь, которая объединяет людей. Желанием освободить ее от этого и вернуть к сегодняшнему дню, потому что вся ее жизнь – это борьба против себя. Ведь я знаю, как ей хочется разубедить себя в этом, но никто и никогда не найдет для этого достаточно аргументов. И как мне рассказать о своем успехе в науке, когда она снова так растеряна».

Он взял с кресла книгу Рене Генона, открыл ее наугад в середине и прочитал вслух первую попавшую строчку: «Нет ничего случайного. Таковым оно может казаться только из-за невозможности человека установить причину».

Кира выронила кофту и повернулась.

– Ты так бесшумно вошел? – улыбнулась она. – А я вот на работу собираюсь. – Она посмотрела себе под ноги.

– Тебе сегодня никуда не нужно. – Он поднял с пола бутылку шампанского и торт.

– Что это значит? – Она недоверчиво посмотрела на него.

–Я попросил Федора заменить тебя сегодня другим работником.

– Без моего ведома? А как же деньги? Адриан, что это с тобой?

Он подошел, схватил ее и закружил по комнате, – я закончил свой самый главный труд и отдал его на рассмотрение Василию Бариодовичу. Мне кажется, на этот раз это успех! Я просто уверен!

– Ура! – закричала Кира и отбросила голову назад. Спустя минуту Адриан аккуратно поставил девушку на пол. Кира пошатнулась и села на диван, приложив к голове руку.

– Кружится, – улыбнулась она.

– Приходи на кухню. Я налью шампанского.

– Там бардак. У меня не было настроения наводить порядок.

– Оно у тебя вообще редко бывает, – крикнул он, уже покинув комнату.

Когда Кира вошла, все еще продолжая натягивать любимые красные носки, Адриан уже разливал шампанское в пыльные бокалы.

– Из маминого сервиза, – улыбнулся он, взглянув на нее. – Она так хотела, чтобы мы поженились, но пришлось просто так подарить.

– Ты бы хоть помыл их.

– А, по-моему, так красивее.

Они рассмеялись. Он поставил в центр стола со съехавшей серой скатертью разрезанный торт и, приготовив приборы, сказал, – ну что, будем отмечать?

– Будем. А с чего ты так уверен в успехе своего нового проекта?

– Потому что в нем просто не может быть недоработок. Я все тщательно проверил, это абсолютно новая разработка. Тем более, когда я вручил его Василию Бариодовичу, он пролистал несколько страниц и читал все это с таким воодушевленным видом, а в конце одобрительно кивнул, сказав, – юноша, это что-то весьма интересное.

– Ну не знаю, – сказала Кира, закинув ноги на соседнюю табуретку. – Что-то мне слабо верится, что этот человек сделает для тебя что-то хорошее. Но лучше бы я ошибалась, да и ни к чему омрачать сегодняшний день. А о чем он? У тебя остались черновики?

– Да, где-то есть, но потом посмотришь, если захочется. Я же знаю, что тебя не особо интересует моя научная деятельность.

– Ну да, – рассмеялась она, – вот писал бы ты литературные произведения…

– А на мой проект и с этой стороны можно посмотреть, – Адриан шутливо подмигнул ей. – И, если все и правда будет хорошо, о моем имени узнают во всем мире. Не это ли вариация вечной жизни? Хочешь, я включу тебя в соавторство?

– Меня? – Громко расхохоталась она. – А если меня спросят, как я пришла к этому, какую литературу изучала? Нет, милый, это меня не занимает. Конечно, это хорошо. Но все-таки это иллюзия вечной жизни, а не вариация.

– Посмотри на это с другой стороны. Сие является неопровержимым доказательством моего существования, а если эта работа распространится по всему миру, то потом, когда я стану другим, я непременно узнаю ее, как и тебя.

Кира перебралась к нему на колени и обняла за шею. – Ты правда думаешь, что это не глупости?

«Если он действительно верит… так же, как это делаю я, то этого будет достаточно для того, чтобы больше не мучить себя и не искать опровержений на этот счет», подумала она. Но все громче и громче пробивался изнутри другой голос. «Это истории для маленьких и слабых девочек, которые зациклены на себе и на людях, и боятся жить. Это беспочвенное оправдание, которое придает сегодняшнему дню вес и смысл». «Но я не могу без него обходиться. Ни одна вещь и мысль не должна оставаться без объяснения».

– Конечно. Я верю.

Адриан обнял ее еще крепче и попытался представить, может ли он в действительности в это поверить. Как он делал раньше, в детстве. Но привычка находить вещам научное объяснение заводила этот мыслительный процесс в тупик.

– А ты, – спросил он, – не считаешь меня безумцем? Твоя вера придает мне силы, если ты искренна со мной. Ты права, я многие годы терплю неудачи, а моя надежда на успех этого проекта такая зыбкая, что я даже боюсь и думать об этом. Но ты же понимаешь, я не могу бросить это дело.

– Понимаю, Адриан, – она погладила его по голове, втайне ликуя, что в этот момент он не видит ее лживого лица.

«Никогда этот проклятый старик ничего для него не сделает. И если Адриан действительно гениален, то он быстрее присвоит его достижения себе, чем поможет ему».

– Все будет хорошо, ты же столько стараешься, это не будет зря. Мне, конечно, достаточно и того, что ты сам это знаешь, все твои открытия и разработки. Раз тебе это важно, ты должен заниматься этим несмотря ни на что. Но я знаю, что тебе этого недостаточно.

– Да, этого мне недостаточно, – сказал он. – Как и тебе недостаточно этой жизни без утверждения следующей и обретении в ней всего того, что ты уже имела.

Кира вскочила, испугавшись грохота. От старого белого шкафчика на стене отвалилась дверца.

– Самые великие дела вершатся в самых дешевых кухнях, – громогласно объявил он, и они расхохотались.

– Починю завтра, – отмахнулся Адриан. – Сегодня мне совсем не хочется этим заниматься. – Он звучно зевнул и сделал еще пару глотков шампанского. Кира включила музыку и сев на пол, облокотившись к батарее у окна, закурила.

– Ничего, если я прилягу? Что-то устал сегодня.

– Иди, конечно. Только выключи свет, хочу побыть в темноте.

Кира допила шампанское, но сон никак не шел. Она пошарила по карманам куртки, посчитала все имеющиеся деньги и решила, что еще одну бутылку она себе позволить может.

Девушка надела колготки, длинное черное платье, потеплее закуталась в шарф и, накинув пальто, тихо распахнула входную дверь.

На улице было тихо и безветренно. Во всех окнах – темно. Яркий фонарь освещал медленный снегопад. Кира подняла лицо к темному звездному небу. Вокруг была такая красота, такая свежесть, что ей захотелось задержать воздух в легких и превратить это мгновение в бесконечность, в которой можно раствориться. Вся тяжесть жизни, которая лежала на ней мертвым грузом, теряла в весе под этим снегом. Она стояла в спальном районе огромного города, во дворе, который тонул в сугробах; окруженная покосившимися трехэтажными бараками, между которыми вклинивался, как тень на белой стене, большой девятиэтажный дом. Мимо пробегали кошки, где-то скрипела калитка, и храпел пьяный дворник, обнявши метлу; но под этим снегом все это ничтожество приобретало высший смысл. Мечты о путешествиях, невообразимой красоте закатов, ледников, больших кораблях и маленьких островах, которые должны были расширять сознание и придавать человеческому существованию должный, истинный смысл. И злорадство от того, что никакой счастливец-путешественник никогда не доберется до этого фонаря, и он никогда не подарит ощущения блаженства и единения с миром тому, кто хоть день провел в океане.

– Мне шампанское за 99, вон, самое дешевое, – Кира зашла в неприметный магазинчик недалеко от дома, где пьяная продавщица, убрав под стол бутылку водки, протерла глаза и достала товар.

– А штопор есть? Лень домой возвращаться, я во дворе хотела посидеть.

– Не вопрос, – женщина поправила телогрейку и достала из кармана штопор. – Готово.

– Спасибо, – сказала Кира и вышла.

Посмеявшись про себя тем, как умело она оправдала свое нежелание и невозможность путешествовать, приглушив, таким образом, нарастающее ощущение собственной ничтожности, она направилась к скамейке, и, не дойдя пару шагов, резко остановилась. Но было уже поздно. Музыка стихла. Молодой человек отложил гитару и посмотрел на нее. Кира, не зная, как поступить, сделала несколько больших глотков шампанского.

Он сидел и смотрел на нее под этим снегопадом удивительно теплой для зимы ночью. Ноги будто вросли в землю, преодолев снежный покров. Кажется, так прошла целая вечность. Кира хотела развернуться и уйти, но прекрасно понимала, что не сделает этого.

Наконец, он жестом пригласил ее сесть рядом. Она повиновалась и, еле сгибая ноги дойдя до скамейки, рухнула на нее. Парень молча продолжил играть. Решительно в этот момент Кира могла только продолжать делать большие глотки. Она закрыла глаза, сделала глубокий вдох и попыталась успокоиться. Вернув власть над парализованными конечностями, она вернула себе и способность размышлять и почувствовала себя вдруг необычайно хорошо, ощутив всем телом блаженство и умиротворение. Сбоку лилась мелодичная музыка и Кира поняла, что именно такой звук у падающего снега, который она столько раз пыталась себе представить.

Она отпила еще немного и, закурив, засмеялась от счастья, так целостно объявшего ее. Но быстро стихла, смутившись, что так повела себя под действием алкоголя. Однако молодой человек одобрительно взглянул на нее и, перестав играть, положил ее кисть в свои теплые ладони.

Кира пристально смотрела в его лицо с большими карими глазами, полными отчаяния и печали. Но он улыбался ей, и держал ее руку в своих. Изучив друг друга на этот раз без капли стеснения, теперь они смотрели на падающих снег, и ни один не проронил ни слова.

Так прошла ночь.

Но этого молчания

И этого снега

Теперь было достаточно и для всех следующих жизней, которые только можно вообразить

Но вообразить нельзя.

Под утро, когда уж начало светать, громко хлопнув дверью из своего дома, наконец, посвистывая, вышел дворник. Как испуганные птицы, Кира и юноша поднялись и, улыбнувшись на прощание друг другу, разошлись по разным сторонам.

Кира была все еще пьяна и, покачиваясь, медленно направлялась к подъезду, почти не поднимая ноги. Снег заваливался в ботинки и холодил щиколотки. Но она не обращала на то абсолютно никакого внимания. Она дышала новым ощущением непрерывности жизни, уникальности существования.

 

 

12

 

– Кирушка, Кира!

Кира Ивановна расцепила тяжелые веки и увидела перед собой лицо Марфы.

– Ну ты и спать! – тут же принялась причитать соседка. – Уже вечер скоро, а ты все валяешься. Конечно, вон какой порядок у тебя дети навели, но это же не повод так лениться!

Кира Ивановна, поправив красный халат, села на диване, свесив ноги.

– Еще и в одежде спишь! – не унималась Марфа.

– Да мы вчера с ребятами чай до поздней ночи пили. Да и снится мне все моя жизнь. Уже сколько лет не могу проснуться, – старушка покачала седой головой.

– Ну ладно, ладно, уймись, подруга. Радуйся, что живешь еще, а то сама знаешь, нам не ровен час и все…

– Да все уже давно, Марфа, кого обманывать? Устала я… хочется уснуть и не проснуться. Все болит: желудок, суставы, голова… сама память болит!

– А ты съезди в санаторий, наберись новых ощущений, – пожала плечами Марфа, искренне не понимая переживаний Киры.

– Так откуда ж у меня деньги на этот санаторий? Да и не хочу я, одной только дороги не вынесу.

– Вот тебе! – всплеснула руками та. – А я про санаторий тебе еще 10 лет назад говорить начала! – Марфа покачала головой, вышла в коридор и вернулась через минуту с сумкой, из которой достала газету. –Я тебе вот гороскоп Павла Глобы принесла. Вот все не веришь в астрологию, а ведь ты баран бараном, Кира Иванна, – соседка шутливо покачала головой. – Ой, сейчас очки надену, прочитаю тебе, что ждет овнов.

– Да не хочу я…

– Да погоди, – отмахнулась Марфа. – Вот, – она села за круглый столик у окна и включила лампу, развернув перед собой издание, открыв на середине. – У овнов сейчас депрессия, неудачи в работе и в отношениях. Задача овна – набраться терпения и пытаться не срываться на близких. Не за горами плодотворный творческий период. Также ожидайте повышение зарплаты, – подняла она палец кверху. – Видишь! Все сходится!

– Да что сходится? У меня и работы-то нет, и творчеством я не занимаюсь.

– Так займись! Пора, вот, закатки на зиму делать, чем тебе не творчество? Начинай, пока период благоприятный. У меня на прошлой неделе столько банок взорвалось, так я чуть руки не опустила. Но все-таки новые закатывать пришлось.

– Нет, Марфа. Не хочу я. Ни закаток, ни путешествий. Успеется еще…

– Это когда успеется? В другой жизни? – усмехнулась соседка.

– Ну да, – Кира Ивановна с неожиданной надеждой найти понимание в лице соседки взглянула на нее.

– Ты ей богу как ребенок, Кира. В гробу она, твоя другая жизнь. Ладно, раз все у тебя хорошо, пойду я. Скоро все с работы вернутся, надо наготовить всего. Кстати, ты заметила, какая я сегодня нарядная? – Она встала в модельную позу, выпятила красные губы, одернула длинное голубое платье и, звякнув цыганскими браслетами, томно прикрыла густо накрашенные глаза.

– Ах, да, вижу, – сузив глаза, Кира Ивановна подалась вперед. Диван под ней протяжно заскрипел. – Собралась куда?

– Да нет, я ж говорю, готовить надо. Дочь ж с внуком еще гостят у меня. Мне еще только нужно в магазин за перцами сбегать, но если хочешь, можем вечером погулять вокруг дома.

– Нет, уволь, – Кира Ивановна улыбнулась и покачала головой.

– Я же вот тебе свой-то гороскоп не прочитала, – продолжала тараторить Марфа, – а у меня там намечается любовь. В ближайшую неделю я должна встретить мужчину, с которым смогу создать удачный союз.

Кира Ивановна прыснула, но не удержалась и рассмеялась. – Так уж сколько раз ты этим гороскопом следовала, и на каблуках ходила с больными-то ногами, а подцепила только алкаша, соседа нашего, Ваську, с 9 этажа, который на скрипке по ночам играет.

– Да тьфу на тебя, – разозлилась Марфа, – вот только попроси у меня тебе банки закрыть. – Женщина поджала губу и, горделиво задрав голову вверх, ушла, громко хлопнув дверью.

Кира Ивановна, продолжая посмеиваться, глянула в окно. Было уже, наверное, часа четыре. День выдался пасмурный. По ту сторона окна бушевал ветер. Старушка встала, минуя темный коридор, прошлепала на кухню и, поставив чайник, вытащила сигарету. Она достала зажигалку, но, встав посреди комнаты, о чем-то глубоко задумалась, опустив руки. Вернул поникшую старушку к действительности свист чайника. Кира Ивановна зевнула, прикрыв рот рукой, налила кипятка, но не успела и глотка сделать, как раздался звонок в дверь.

– Извините, что поздновато сегодня, у нас дел много было в школе, и то все не успели сделать, – не успев зайти, Ильмира начала быстро говорить и расстегивать черные лаковые туфли на высоком каблуке. – Я Ринату рассказала про все, что он не услышал, так что повторять историю не придется.

Ринат смущенно улыбнулся и, расстегнув верхние пуговички желтой рубашки, прошел в кухню и сел на стул возле холодильника.

– Душно.

– Я как раз только чай собиралась пить. Открой окошко, Ринат. Хотите, можете кофе сварить. Турка в ящике над раковиной.

– Здорово, – воскликнула Ильмира, – я люблю кофе.

– Неужели вам так интересно слушать про мою жизнь?

– Конечно!

– Она мне все уши уже прожужжала, – Ринат закатил глаза и засмеялся.

– Сейчас как дам тебе! – Пригрозила девочка.

– А на чем мы остановились? Я уже путаюсь во всем. Постоянно снятся эти дни, во всех мелочах, хоть сейчас у меня и слабая память стала, оттуда ничего не забывается…

– Вы рассказали про обряд.

– А, точно. Мне про него отец Адриана рассказал, точнее, через него. Он изучал религии, мифологию, до жути просто любил все древнее. У них даже дом был похож на предмет старины, глаз не отвести. Но все там было такое хрупкое, на мой взгляд, что я даже на стул присесть боялась, – довольно посмеялась она. – Они-то ко всему бережно относились, конечно, но пользовались всем смело. Поэтому, когда Ринат привел меня к дедушке с бабушкой впервые, вот я там цирк устроила! Смех, кажется, разносился на всю улицу.

Кира Ивановна откинулась на спинку стула и поставила на колени кружку, грея об нее руки. Она прикрыла глаза, и жизнь как будто преобразовалась, повернулась вспять. Кожа, сбросив отвратительную морщинистую корку, вновь стала молодой и свежей, по-детски сияющей. К суставам вернулась подвижность, и каждый шаг больше не доставлял адской боли, здоровые зубы впивались в свежее и румяное яблоко.

Знойный день, сухой, удушливый, неповторимый

Неспособный случится снова

Все-таки жил.

Взявшись за руки, Кира и Адриан шли через поле, временами пытаясь подпрыгнуть над высокой травой. Девочка водила пальцами по осоке, и та оставляла на коже маленькие кровоточащие ранки. Она пробовала кровь на вкус и, видя это, Адриан каждый раз отскакивал в сторону, восклицая, – перестань, я же говорил тебе!

–Да тебе-то что!

– А если испачкаешься? Ты же вся в белом, дед с бабкой скажут, привел им замарашку какую-то.

– Значит замарашка? – Кира насупилась, выбросила огрызок в траву и, подняв подол белоснежного платья, помчалась за Адрианом, который, уже изучив ее повадки, бежал далеко впереди. Вверх поднялся столп солнечной пыли.

У зеленого забора уже возле дома они остановились отдышаться, упершись руками в колени. По всему телу струился пот.

– Все равно ты у меня получишь, – с трудом выговорила она, продолжая шумно дышать.

– Это мы еще посмотрим, – хитро улыбнулся Адриан. – Нам сейчас еще через виноградник идти.

– А, вот вы где, – калитку распахнул дед Гомаль.

Это был жилистый, высокий и загорелый мужчина в соломенной шляпе и солнечных очках. Он стоял в легких брюках цвета хаки и такого же цвета расстегнутой рубашке. Кире он сразу же понравился.

– Ну, юная леди, разрешите представиться, – дед Гомаль, – он протянул ей руку, сняв шляпу и обнажив седую голову.

– Кира, – смущенно улыбнулась она, вытянув свою ручонку в кровавых пятнышках. – Что-то на деда вы и не похожи.

– Природа, – рассмеялся он. – Свежий воздух. А вы, как и моя жена тоже любите резать себе пальцы осокой?

– Она неисправима, – махнул на нее Адриан. – Пойдем.

Дед повел их через виноградник, как и говорил мальчик. Кира, раскрыв от восхищения рот, смотрела по сторонам: какие сочные и блестящие были ягоды, какие красивые насыщенно-зеленые листья, которые будто бы отбрасывали такие же зеленые тени. Она аккуратно дотронулась до них. Они были горячими от солнца.

– Если хотите, Кира… как ваше отчество?

– Ивановна. Но меня же рано по отчеству еще.

– Это всего лишь знак уважения к прекрасной даме. Так вот, если хотите, Кира Ивановна, можете попробовать наших ягод, выращенных с любовью. – Но вот самое главное, – он вдруг повернулся и остановился. – Самое главное и самое полезное – это листья! Нужно есть листья.

– Ага, и рыбьи головы, – не верь ему, Кира, – вмешался Адриан.

– Что значит, не верь? – Ты еще несмышленый совсем. Запомните, Кира Ивановна, рыбья голова и виноградные листья – залог здоровья и молодости. Видите, какой я красавец?

Все дружно рассмеялись.

– Что у вас тут за веселье? – На пороге миниатюрного желтого дома стояла маленькая женщина в длинном голубом платье.

– Да вот, Адриан мешает мне воспитанием дамы заниматься, – погрозил ему пальцем Гомаль.

– Хорош, ну ты хорош, – покачала головой женщина. – Еще познакомиться не успел, а уже воспитываешь.

– Ну а как же! Чего время попусту тратить. Итак, Кира Ивановна, познакомьтесь, это моя жена, АнгЕла Юрьевна.

Кира усиленно пыталась прожевать виноград, которым набила рот, но все взгляды уже были обращены к ней, поэтому она прикрыла рот одной рукой, а другой помахала. – Простите, – сглотнув, наконец, сказала она. – Просто очень вкусно.

Ангела Юрьевна довольно улыбнулась. Ну что, пойдемте обедать?

– Так 10 утра еще бабушка, опять ты за свое.

– Ну и что, чем больше скушаете – тем здоровее будете.

– Да подожди ты с обедом, в нашем доме не это самое главное. Пойдемте, Кира Ивановна я покажу вам наши наличники на окнах.

– Красиво, – сказала Кира, – взглянув на них. – Это такая кропотливая работа.

– Еще бы! – довольно закивал в ответ дед Гомаль. Это не просто наличники, это уже целая традиция! А дом у нас больше музейный, чем жилой.

– Да шутит он, Кира, – Адриан, неподалеку собиравший крыжовник с веток, повернулся к ним.

– Да не слушайте вы его, много он знает. Пойдемте в дом, леди.

Кира мельком глянула на свои грязные ноги в белых босоножках и смущенно посмотрела на Гомаля.

– Так, понятно, – сказал он. – А ну оба мыть ноги и в дом.

– Говорил я тебе, что замарашкой тебя тут посчитают, шептал он, поливая ей ноги из ковшика, черпая воду в бочке.

– На свои-то посмотри, – зло отозвалась Кира.

– Так это все из-за тебя!

– Заходите, ребятки! – крикнула с порога Ангела Юрьевна.

Кира зашла в дом и ахнула, каким все вокруг было одновременно и массивным, и хрупким. Светлые стулья на тонких изящных ножках, дубовый шкаф, украшенный красивейшей резьбой, и посуда из тонкого хрусталя на нем. Узоры были даже на полу. Тонкие их ветви, сплетаясь, продолжались даже на стенах. В доме пахло благовониями, повсюду стояли цветы. Кира приложила руки к щекам и ахнула, боясь сдвинуться с места.

– Да проходи, не бойся, – улыбнулась ей Ангела Юрьевна.

Кира на цыпочках подошла к столу и села на краешек стула. Сзади она услышала смешок и покраснела. Никто не садился. Еду подавали в хрупкой прозрачной посуде. Даже столовые приборы были у них какими-то особенными. Дрожащими пальцами девочка попыталась взять вилку, но тут же в испуге отдернула руку. Полными слез глазами она посмотрела на Адриана, и тут все вдруг начали хохотать. Сначала Кира хотела расплакаться, но, увидев, как сияют добротой их глаза, рассмеялась тоже.

Кира Ивановна открыла глаза и вытянула вперед ноющие ноги.

– Вот это да, – сказала Ильмира, подлив всем кипятка. – А у вас не осталось фотографий этого дома?

– Нет, не осталось. Но дом был действительно удивительный, до конца я к нему так и не привыкла. Не научилась жить в такой красоте. У дедушки Гомаля была огромнейшая библиотека. Мы часто там проводили время, пока Адриан помогал бабушке по дому. Я так ему доверяла, что решилась рассказать про желание, которое не успела загадать. А потом он поведал Адриану эту историю, которая превращала все мои мечты в реальность.

– А у вас не было сомнений? Вдруг он все придумал?

– Да не такой он был человек. Он во всем любил точность. А ложь ненавидел во всех ее проявлениях. Именно он пробудил во мне любовь к истории.

– Вы историк? Вот это да! Будете нам с уроками помогать, – обрадовался Ринат.

– С уроками-то помогу, – рассмеялась Кира, – но я не историк. Так и не появилось возможности реализовать себя в этой области. Вот Адриан почти достиг того, чего хотел, но о том, что сделал столько прекрасных открытий, даже не узнал…

– А почему? – вскинула брови Ильмира, и у нее тут же зазвонил телефон.

– В чем дело, мама? Мы с Ринатом в гостях. Так срочно? А позже никак? Ладно, ладно, сейчас мы придем.

– Вы извините, – Ильмира убрала телефон в карман и встала со стула, – нужно бежать домой, помогать родителям.

– Идите, конечно, – улыбнулась старушка.

– Мы позвоним, долго вам скучать не придется!

 

 

13

 

Кира Ивановна два раза провернула ключ в замке. В тишине этот звук походил на хруст позвонков. Она нажала на выключатель и прислонилась к стене, приложив к груди морщинистую руку.

Сердце давало знать о себе все чаще. Старушка старалась не дышать, чтобы боль быстрее прошла. Но орган, который, не уставая, бился столько лет, как бирюзовая пульсирующая вена на шее после быстрого бега, теперь оплетали горячие металлические щупальца. Стук все замедлялся, отдаваясь гулким эхом. После минутного жара на лбу выступал холодный пот.

Прижимаясь к стене в поисках поддержки, Кира Ивановна волочила по полу ноги, желая поскорее опустить тяжелое тело на диван. Но каждый шаг давался с огромным трудом, расстояние не сокращалось, а твердые и холодные поверхности стен становились ватными, усиливая головокружение.

Смерть, мысли о которой не покидали женщину никогда, сколько она себя помнит, теперь настигала ее физически. Как ни странно, в такие моменты мысли о ней текли ясно и отчетливо. Ее осознание становилось ощущаемым и форменным, липким, холодным, способным к познанию точно внешний предмет: тонкий и колючий лед, вросший в землю.

Старушке, уже потерявшей физическую чувствительность и лежащей на полу с закрытыми глазами, вдруг вспомнился день, один из дней, когда предчувствие смерти обострилось особенно.

Это случилось еще в молодости

Когда Кира, и так бывшая не в настроении, вдруг разрыдалась посреди кухни, случайно уронив на пол нож, который выскользнул из пальцев точно по заказу, чтобы отсечь нить, которая все еще удерживала ее над пропастью эмоционального срыва.

В ее горячих прозрачных слезах, тут же побежавших по бледным худым щекам, отражались и голые ветви деревьев в окне, и балконы соседних домов, и румяные дети, бегущие с санями по тропинке; такие это были огромные слезы, что могли бы отразить и разность всего этого зимнего пейзажа, что неуловима глазом; в котором снег укрывает промерзшую землю, а детский смех заглушает всхлип и глухой хлопок – последний звук, рожденный телом мертвого взрослого, бросившегося в лестничный пролет. Видя жизнь, мы не видим смерти. И видя смерть, мы не можем воспринимать жизнь.

Что только не выходило из-под ножа воображения в моменты, когда власть над ним была утрачена. Оно контрастировало и пульсировало как открытая рана, вбирая в себя запахи прекраснейших в мире цветов, траектории самых длинных лесных тропинок, звонкие раскаты смеха, создавая заново то самое, навсегда утраченное лицо детства, которое уже охватывали старческие морщины, как предсмертные судороги

Потом все затихало

В молчаливой гримасе смерти, глядящей из могилы, над которой вырастает чужой, новый мир

Он становится все дальше

И дальше

И оказывается так далеко,

Что ты теряешься в невообразимой глубине земли, что раз в сто лет будет содрогаться,

Охваченная этими отчаянными и безымянными требованиями погребенных

Снова дышать.

Пытаясь избавиться от атакующих ее сознание деструкций, Кира продолжала рыдать в лихорадочных попытках перестроить мысли. Черные волосы были всклокочены и разбросаны по плечам, тонкие руки болтались как плети. Она стояла посреди кухни, едва не касаясь пальцами ног лезвия ножа, и казалась себе бесконечной секундой, вращающейся вечностью, выпадающей из сна, уроборосом.

Естественно, что в тот момент для нее не существовало квартиры, в которой она находилась, и Кира не слышала, как вернулся Адриан, для которого тогда тоже не существовало дома

Не существовало больше ничего вообще

Так ему казалось, когда научное открытие не состоялось и рухнуло как недостроенный карточный дом под дрогнувшим прикосновением сомневающегося. Всю дорогу он медлил, не желая возвращаться: ни домой, ни на работу, ни в детство, ни в юность; никуда, где можно было хотя бы помыслить остановку, которая для него означала смерть.

Смерть он воспринимал совершенно иначе, чем Кира, хоть и состояние упадка зачастую настигало их одновременно. Смерть – для него означала невозможность реализовать себя, получить признание за ту работу, которой он посвятил всю свою жизнь. То было логически необъяснимо и отвергалось организмом как инородный предмет: жизнь без жизни, то есть жизнь, прожитая искусственно, неплодотворно, зря. Единичное существование как неудавшийся эксперимент, поставленный на самом себе.

Теперь он не знал, куда положить свое тело, как думать, как просыпаться снова, даже дышать теперь было невыносимо. Затуманенный рассудок не мог отвергнуть и безуспешно продолжал пытаться усвоить слова, которые были сказаны точно на другом языке. Слова и денотаты разнились, взращивая панические судороги воспаленного сознания.

День, который должен был стать одним из самых счастливых в календаре его жизни, разрушил его.

– Адриан, – звучно почесал лысый затылок Василий Бариодович, небрежно пролистывая второй рукой работу Адриана, лениво заговорил. – Я погорячился, друг мой. Если честно, я ожидал о тебя большего.

– Но что не так? – молодой человек заерзал на стуле, сжимая за спиной кулаки.

– Много неточностей, – он откусил бутерброд с колбасой, розовые и белые крошки вывалились изо рта и застряли в русой бороде. – Да и вообще, добрая часть того, что ты написал, есть в моей работе. Я собираюсь представить ее через презентацию. На которую, кстати, поедешь ты.

– Вы лжете, – коротко отрезал Адриан, встав. – Я знаком со всеми вашими работами, и вы никогда не писали ничего подобного.

– Сынок, – приспустил очки в толстой черной оправе Василий Бариодович, – знай свое место. Я и так уделяю тебе столько внимания, помогаю тебе, а ты еще смеешь так со мной разговаривать.

– Вы не помогаете мне, вы даже ни разу не указали на конкретные неточности. Я покажу свои работы другим специалистам! – Адриан слышал свой голос издалека, гнев лишал его ясности и контроля над ситуацией.

– Пусть, пусть тебя засмеют, – профессор махнул опухшей рукой и, взяв со стола сигару, развалился в коричневом кожаном кресле, откинувшись назад. В солнечном свете клубы дыма медленно расползались по кабинету.

Все было уже сказано.

Все было уже кончено.

Но выдержав паузу, Василий Бариодович как будто передумав топить котенка и медленно вытащив захлебывающееся существо из воды, состроил гримасу, полную сочувствия и участия. – Не кипятись, – сказал он. Я выписал все, над чем нужно поработать. Хочешь, займемся этим вместе? Чтобы потом все сразу оценили твой труд по достоинству, без насмешек. А вещи некоторые в твоей работе, и правда, смешные. Договорились, Адриан? Все будет нормально, поверь мне.

– Да, – сквозь зубы процедил тот.

– Ну и славно, тогда пока готовься к презентации. Командировка будет недельная.

Все эти слова отдавались в памяти снова и снова, оглушая до боли в барабанных перепонках. Все повторялось с отвратительной точностью. Все эти слова утешения, которые так и не смогли подарить жизнь ни одной его работе, а постепенно и окончательно разрушали их.

Теперь он возвращался домой в толпе прохожих, слившихся в лихорадочном экстазе новой бурной жизни, запрятанной в каждом последующем дне, со страхом, что его дорога вот-вот подойдет к концу. А остановиться сейчас – значило умереть.

«Умереть», «умереть», его мозг перемалывали жернова этой мысли, когда он открывал дверь. Но вдруг он услышал всхлипы Киры, и тут же немного смягчился, понимая, что такие истерики случаются с ней редко, но именно тогда она особенно остро нуждается в его поддержке.

– Кира, что с тобой? – Он обнял ее и прижал к себе, чувствуя почти физическую боль мыслительного процесса.

– Я чувствую близость смерти. Снова, – всхлипнула она.

– Ну что ты, – он погладил ее по спине. – Не стоит переживать по этому поводу, я же говорил тебе. Тем более у тебя же столько жизней впереди. Так много, больше чем у кошек, – он печально улыбнулся.

Но сейчас ей хотелось жить именно эту жизнь. Ту самую, где в каждую стену картонной минуты острым гвоздем вкручивалось ощущение потери и обреченности, разрушая и без того хрупкую структуру; и бытие, подобно незнакомым словам, произносимым вслух, превращалось в глоссолалию, где сознание могло воспринять только вздох, секунду тишины перед началом новой бессмысленной тирады. 

– Что делать, – шепчет она. – Если я умру, когда я умру. Мое беззащитное тело ляжет в изломанной позе, по которой прохожие будут изучать геометрию своими глазными линейками и циркулями, и я ничего не смогу поделать. А страшнее всего, если меня увидишь ты. «А если увидит он…. Этого просто невозможно допустить», промолчала она и продолжила.

– Где это произойдет? На улице? В магазине? Больнице? А если я отправлюсь в морское путешествие, которое завершится распухшим телом, которое прибьет к берегу волнами вместе с обломками корабля?  Адриан, я не хочу всего этого, – она ударила его кулачками в грудь, и он прижал ее к себе еще сильнее. «А мне это совсем, совсем все равно. Прохожий даже не сможет отличить меня от мусора. И пусть смотрят в мои мертвые глаза, в которых и сейчас уже не отражается ни одной мысли, сколько захотят», крутилось у него в голове.

– Тише, Кира, – устало сказал он. – Мы что-нибудь придумаем. Мы всегда что-нибудь придумываем.

– Но здесь ничего придумать невозможно.

– А мы изобретем новую смерть. Как только ты умрешь, то твое тело сразу обернется в солнечную пыль. Ты никогда не будешь лицом смерти, Кира.

 

 

14

 

– Господи, Кира!

Как будто издалека Кира Ивановна слышала причитания Марфы. Она пошевелила рукой, пытаясь встать, но сил не хватало.

– Ты меня слышишь? Кира? Пойду вызову скорую.

– Не надо, – еле слышно сказала старушка. Лицо соседки было невыносимо близко, от нее исходил сильный запах резких духов. Ресницы слиплись от туши, а часть голубых теней уже была под глазами. Ноздри беспокойно дрожали, тонкие губы были сжаты.

– Что, мужика себе искать пошла? Все не успокоишься, Марфа.

– Вы поглядите на нее! Она еще шутит! Ты верно с ума сошла! Сколько ты пролежала на полу? В магазин я пошла, говорила же. Вот, зашла спросить, может тебе чего надо.

– Сигарет мне купи, а то деток неудобно просить.

– Бросала бы ты это дело, подруга. Давай я помогу тебе встать. Что случилось, ты хоть помнишь?

– Да просто почувствовала себя плохо. Старость, что ты хотела? Собиралась прилечь, да вот сил не хватило дойти до кровати.

– Так тебе к врачу надо, ты ложись, я тебе сейчас чай заварю.

Пока Марфа хозяйничала на кухне, Кира Ивановна лежала, сложив под щеками руки, и опять вспоминала то время. Когда позже они оба с Адрианом успокоились, и вернулись к зыбкому равновесию, осторожно вынимая радости из рассыпающихся секунд, как улитку из треснувшей раковины.

Предстоящей трагедии не выдавали ни зеркала, ни мелкие события обыденной жизни. И ведь все-таки еще был, был промежуток, когда им казалось, что еще можно погрузиться в будни и совершенно земные переживания, не думать о смерти, запланировать поездку, отложить еще на год покупку фотоаппарата, вновь поверить в правдивость существования последующих жизней и успех Адриана. А теперь…

– Вот, чай принесла. Горячий. Может за стол лучше сядешь?

– Нет, давай лучше так. Совсем у меня сил нет, Марфа.

– А как же врач?

– Да перестань, какой врач. Нечего себе лишние дела придумывать. Ты иди, про сигареты не забудь. Только не буди меня, до завтра посплю, наберусь сил.

Но спать Кире Ивановне не хотелось. Разве что, если бы это был самый длинный сон. Гораздо длиннее, чем вся ее жизнь, которая уже давно казалась сомнительным изваянием усталого воображения. Старушка уже давно не пыталась найти интерес в происходящем. Даже природа: закаты и рассветы, от которых до сих пор замирало сердце, не доставляли ей радости, а лишь с новой силой окунали в прошлое. Тоска была столь сильна, что о ней оставалось только молчать.

Анализируя свою жизнь, женщина пришла к выводу, что прожила ее совсем не так, как бы хотелось теперь: когда исправить ничего уже нельзя. Она мечтала, чтобы в следующей жизни этот опыт хотя бы как-то дал о себе знать и уберег ее от ошибок, недоверия к себе, частых отказов от собственной веры, которая меркла под гнетом действительности и отсутствием достаточных доказательств. Если бы она всегда знала, как сейчас то, что они с Андрианом будут вместе, что у них в запасе есть всегда еще одна жизнь. Все было бы иначе.

В том, что Кира снова родится от своих любящих родителей, теперь у нее сомнений не было, как и в том, что они с Адрианом обязательно узнают друг друга. Но ей казалось, что в ее венах застывает кровь, как только она подумает о художнике и ее юном призрачном друге с гитарой, с которым они так и не обмолвились словом. Как она сможет узнать их в этом огромном мире? Но к старости, кажется, ее мозг стал менее требовательным, и Кира Ивановна хранила спокойную веру в то, что иначе просто не может быть.

Пытаясь смотреть дальше чем ночь, дальше чем улица, город, дальше чем… она воображала себе этого молодого человека, от свежести лица которого, наверное, уже ничего не осталось. Представляла, может, они даже прошли мимо друг друга однажды, но не узнали.

Так их изменило время.

Есть ли у него семья? Дети? Внуки? А может его нет в живых? Сколько уже? 10 лет? 20? 30? 40?

– Но что теперь об этом жалеть, – сказала она вслух, встав с постели, – если все еще впереди. Наверное, мне просто стоит ускорить этот процесс.

Старушка, шаркая тапками, направилась в кухню. Включила маленький светильник на столике, достала аптечку и, раскрыв окно, закурила, глядя на улицу. Тишина летней ночи всегда подталкивает человека к размышлениям. Что в детстве, что в юности, они с Адрианом часто выходили по ночам посидеть на скамейке, слушая сверчков. Пару лет назад она пробовала выйти и посидеть там одна, но ни о чем, кроме боли в ноющих ногах, думать не могла.

Кира Ивановна закрыла глаза, подумав. «Встретить бы еще хоть одну зиму. Когда фонари освещают заледенелые дорожки, зловеще опустевшие улицы тянутся порванными струнами в непроглядную темень. К земле клонятся черные, как будто сгоревшие деревья. Тогда выходишь на улицу, стащив с вешалки старое черное пальто и намотав на голову зеленый цветастый платок, и идешь, идешь, опираясь на деревянную клюку, страшась упасть, но и втайне ожидая этого, по пустынной ночи. Вдали поднимается заледенелый туман и вокруг нет ни души. Внутреннее одиночество как будто высвобождается и занимает собой все окружающее пространство. Совершенство тоски по миру, который так и не был прочувствован до конца достигает своего предела.

Но за окном стояла душная летняя ночь и до зимы было еще столько дней, которых Кире Ивановне было уже не пережить, она это чувствовала. Органы устало поддерживали деятельность организма, как будто давая время для осознания, что зимы для нее в самом деле больше никогда не будет. Но понять это до конца все равно было невозможно, и радостно предчувствуя перерождение, старушка задвинула шторы и опустилась на стул, достав из аптечки снотворное. А из другой комнаты, просверливая глазами из масляных красок стены, на нее безмолвно смотрела мертвая Аделаида.

Надев очки, женщина покрутила баночку в руках и, пододвинув к себе стакан, вытряхнула в руку все таблетки.

– Вот и все, – сказала она, – поднеся ладонь к лицу, но почувствовала, как ей снова овладевает этот страх смерти, беззащитности и новой геометрии тела. Она не могла объяснить, почему ее так пугает осознание того, что ее физическая оболочка, будучи лишенной уже всякой жизнедеятельности, станет объектом обозрения для чужих глаз. Всю жизнь она прожила, опасаясь этого, с детской наивностью ожидая, что обещание Адриана сбудется.

Но этого не случилось.

Уже светало, за окном послышались чьи-то торопливые шаги, и в очередной раз попытка подвести черту оказалась неосуществимой. Кира Ивановна высыпала таблетки обратно в банку, вытерла краем белой ночной рубашки пару редких слез и отправилась в постель.

Когда она была маленькой девочкой, ночник в черном обрамлении висел прямо над кроватью. В детстве Кира засыпала только под утро, потому что каждая попытка уснуть заканчивалась одним и тем же. Ребенок спал на узкой софе у стены, места там было так мало, что ночью все время на пол падала подушка, а нога свисала. Зато игрушек у Киры было целое море: змеи, мыши, львы, медведи, кошки и собаки. Расправив постель и надев желтую пижаму, девочка брала со стола свою любимую игрушку – мышку с полосатыми лапами. Ее ей подарила подружка, соседка по лестничной площадке, когда семья жила еще в другом городе. Кире тогда было 4 или 5 лет. Девочка, которую звали Миляуша, была того же возраста. Вместе они играли целым днями, не замечая времени: наряжали кукол, сидя на полу у игрушечного камина, играли в домино и шашки, раскладывали камни на песке.

Но однажды родители сказали ей, что они переезжают. Кира была очень привязана к своей подруге и именно тогда задала себе этот трудный вопрос, который вызывает спазмы в груди и у взрослого человека: «Почему люди должны прощаться?»

Узнав о переезде, Кира перестала выходить из комнаты, долго плакала и не желала и слушать родителей. К себе она впускала только бабушку, которая несколько дней молча гладила ее по голове, а за день до переезда, посчитав, что девочка уже успокоилась, решила поговорить с ней.

– Кирушка, – женщина посадила ребенка к себе на колени. – Я знаю, что это очень больно – терять тех, кого любишь. Но подумай о Миляуше, бедняжка ведь тоже очень страдает. Представь, она пойдет провожать тебя, а ты будешь стоять и выть как белуга, тогда ей станет еще больнее, и она тоже расплачется. И вам обеим будет очень-очень грустно еще долгое время. Прошу тебя, послушай бабушку. Сейчас поплачь, а завтра просто улыбнись ей и обними крепко-крепко. Вы не сможете ничего изменить, но примете этот удар мужественно и потом будете вспоминать, как вы улыбались друг другу, а не рыдали.

Кира шмыгнула красным носом и смахнула слезинки, снова побежавшие по щекам и одернула голубое платье. Бабушка убрала ей челку со лба и чмокнула. – Видишь, моя принцесса, не все бывает в жизни просто. Но так будет лучше, поверь мне.

Кира проплакала в подушку всю ночь, а утром стояла у автобуса с улыбкой, когда к ней приближалась Миляуша. Ее лицо она до сих по помнила отчетливо. Черные волосы, собранные в косу, раскосые печальные темные глазки, смуглая кожа, чуть блестевшая на солнце, маленький курносый носик и тонкие губы, изображающие сдержанную улыбку. Она была в бело-синем костюме, который нравился Кире больше всех, из мультика «Позвоните Кузе», белых носочках и зеленых сандалиях. Руки она прятала за спиной.

– Кира, – сказала она, приблизившись, – я хочу, чтобы ты знала, что ты моя самая лучшая подружка. Самая лучшая во всей жизни. Я честно тебе говорю. Люблю тебя. Очень люблю, пусть она останется с тобой. – Миляуша вытащила из-за спины руки и вручила ей черную мышку с полосатыми лапками. Кира боялась и слово произнести чтобы не расплакаться, поэтому она просто обхватила шею Миляушы руками, прижалась к ней, и на прощанье прошептала, – я никогда тебя не забуду.

Так девочки не проронили ни слезинки и стали взрослыми детьми, которые учились расставаться, не понимая, зачем это нужно.

Именно поэтому с собой в постель Кира всегда брала эту мышку, когда их дружба с Миляушой была далеким-далеким прошлым, подернутым туманной дымкой воспоминанием. Но лежа в темноте и пытаясь уснуть, она думала о том, что сейчас в нее вонзили свои черные пластмассовые глазки все остальные ее любимцы, которых она не берет с собой спать. Ей чудилось, что у них текут слезки и они страдают, обделенные вниманием. Тогда Кира не выдерживала и приносила еще две игрушки, потом три… и каждое утро мама находила ее в куче плюшевых зверей. Их было 30 или 40. Одеяло и подушка валялись на полу, а ноги девочки свисали с кровати.

– Кира, – начинала причитать мать, – кровать и так тесная, куда ты с собой еще и игрушки тащишь. Ведь пылью дышишь!

– Но мама, – выпутываясь из оков длинной зеленой змеи, девочка отвечала, – ведь они все обидятся. Не могу я так.

– Так спи одна!

– Нет! Без мышки совсем не могу.

– Господи! – еще больше заводилась женщина. – Ты даже уличный мяч в кровать кладешь!

– Но Малинчик ничем не хуже, – хмурилась Кира. – И вообще, не ты же с ними спишь, так что хватит.

Но сейчас кровать уже не девочки, а старой женщины, которую оплетали прочной невидимой нитью воспоминания, больше похожие на видения, была холодной и пустой. За окном просыпался новый день, квартиру заливал солнечный свет, который пробуждает людей к действиям, новым свершениям. Но у Киры Ивановны от него только заболели глаза. Закряхтев, она перевернулась на бок и уставилась в стену.

«Хорошо», подумала она, «что я практически на корню обрубила привычку собирать ценные вещи. Половина и вовсе растерялась. Поэтому и осталось: картина в красной рамке, 4 фотографии из далекого детства и несколько банок с ключами».

Она прикрыла глаза и какое-то время пролежала в полусне, в котором трудно было воспринимать время.

 

 

15

 

Мутную пелену забвения сорвал резкий звонок в дверь. Всунув ноги в тапки, старушка доковыляла до прихожей и, еще минут 10 поочередно вставляя все ключи, которые были в связке, впустила, наконец, Ильмиру и Рината.

– Здравствуйте! – звонко сказали ребята в один голос.

– Вы что-то неважно выглядите сегодня, – Ильмира осмотрела ее с ног до головы и нахмурила брови.

– Это все старческая бессонница, – слабо улыбнулась женщина. Вы не против, если я полежу? А вы можете посидеть за столиком.

– Да некогда нам сидеть, – бодро воскликнула Ильмира. – Я сегодня полы помыть собиралась. Мы ненадолго сегодня. Нам с Ринатом еще в школу идти, мы хотим помочь старичку найти его подругу. Кто-то из наших ухаживает за женщиной, которую он ищет. Но никому особо до этого дела нет.

– Правильно, – кивнула Кира Ивановна, идите. Благодаря вам может произойти очень важная встреча. А мыть не нужно ничего, ребятки. Это ни к чему.

– Почему?

– Потом, – махнула рукой она. – Вы лучше посидите со мной, расскажите что-нибудь.

– Да это уж вы нам тогда расскажите, – улыбнулся Ринат, – а то ведь Ильмира меня не оставит в покое.

– У меня просто есть некоторые идеи по этому поводу, – застенчиво улыбнулась девочка, – ну вы рассказывайте. Мы остановились на том, что Адриан был ученым, а он выпустил свои книги?

– Нет, – тихо прошептала Кира Ивановна. – Адриан доверился очень плохому человеку, который потом воспользовался его трудами.

– Что это значит? – спросил Ринат.

– А то и значит. К сожалению, Адриан рано умер.

– Да вы что, – от испуга Ильмира приложила руки к щекам. – А что с ним случилось? Он заболел?

Да, наверное, он заболел. Еще давно, очень давно, и с тех пор, когда его многолетняя работа обернулась крахом, когда по улицам однажды пронесся пепел от сожжённых им рабочих черновиков, Адриан больше не был тем, каким знала его Кира. Он даже не был тем, каким знал себя сам.

Его существование происходило автоматически, он вставал и уходил на работу, возвращался с нее, ложился в постель и не вставал до следующего дня. Кира пыталась с ним поговорить. Он по-прежнему смотрел на нее с лаской и любовью, девушка пыталась успокоить его, доказать что-то. Но замолкала, когда понимала, что он совсем ее не слышит.

– Дела плохи, Кира? – водитель Федор накинул на нее пальто, когда на остановке после очередного круга она вышла курить в одном белом платье по колено. Была метель, и легкая ткань ее платья вздымалась под порывами ветра. Девушка этого не замечала, полностью поглощенная мыслями о том, что Адриан, должно быть, никогда не станет прежним. О том, что он даже может больше не вернуться к жизни.

– Кира! – Федор потряс ее за плечи.

Она выронила сигарету и уставилась на мужчину.

– Извини, Федя. Ты что-то говорил?

– Чего с тобой происходит? Адриан невменяемый, да?

– Совершенно…, – ее глаза наполнились слезами.

– Отправь его ко мне, я постараюсь его растрясти.

– Приходи сам, если хочешь. Он не встает с постели. Только на работу ходит и все.

– Слушай, все-таки проходимец этот Василий Бариодович. Может, ты отнесешь его работы другим специалистам?

– Было бы что носить. Я просмотрела его черновики. Подготовила их как раз, даже договорилась о встрече с одним человеком. Но на следующий день, когда я возвращалась с работы, увидела, что Адриан сжигает их на балконе, и ветер разносит по округе пепел.

– А что, это значит, что ничего не осталось?

– Осталось. Как раз у Василия Бариодовича. На днях я хочу забрать эти экземпляры.

– Это обязательно. А то сама знаешь, мало ли что…

– Это уж точно.

Отработав смену, Кира вернулась домой. Адриан уже должен был прийти, но в квартире был тихо, темно и пусто. Дожидаясь его, она решила приготовить что-нибудь на ужин. Но ничего, кроме белого хлеба и макарон не было. К еде Кира была всегда равнодушна, а Адриан с тех пор, как потерпел неудачу в работе, почти ничего не ел. Только пил чай ил кофе, оставляя везде кружки. Кира решила обжарить хлеб и поставила на огонь сковородку. В кармане джинсов завибрировал телефон. Она услышала тихий голос Федора.

– Кира…

– Федор, что-то случилось?

– Адриан…

– Что? Он у тебя?

– Он погиб.

– Что? – у нее подкосились ноги и она рухнула на стул.

– Прямо недалеко от вашей остановки. Его машина сбила. Должно быть его еще не увезли. – Она убрала телефон в карман, выключила газ и, схватив с вешалки пальто, выбежала на улицу.

Как добежала до остановки, девушка не помнила. Сначала она увидела огни полицейских машин, сверкающих в темноте, а потом еле различила белую ткань, прикрывавшую тело и сливающуюся со снегом. Кира подошла ближе и увидела, что рядом стоял тот самый парень. Но на этот раз гитары с собой у него не было. Кира задыхалась, но не могла заплакать. Она чувствовала в груди жгучую боль и спазмы. Воздух почти не поступал в легкие. Он стоял в расстегнутой кожаной куртке и белом свитере, на котором были пятна крови. Стоял и молча смотрел на нее огромными от ужаса глазами, из которых струились слезы. Открывал и закрывал рот. Губы дрожали.

«Я хотел его спасти, я пытался», хотел закричать он, но не мог.

Кира бросилась к телу и обнажила лицо Адриана. Ей показалось, что оно, наконец, только сейчас выражает спокойствие и умиротворение. Прикрытые тонкими веками глаза смотрели в темное звездное небо. Шел снег. Он падал ему на лоб, губы и щеки, и превращался в капельки воды. Снег все еще таял на нем.

Кира закрыла рот рукой, упала рядом с ним и разрыдалась. Потом к ней подошли полицейские. Она почти не помнила, что ее спрашивали. Когда она вышла из отдела, было уже за полночь. Снег продолжал тихо падать на землю. Она еле держалась на ногах и, уже готовая упасть, почувствовала поддержку. Девушка обернулась и увидела того самого музыканта. Он взял ее на руки, а сам сел на землю, укрыв ее сверху своей кожаной курткой и укачивая. Кира плакала, прижимаясь к нему. От него исходил какой-то особенный аромат холода.

Через несколько минут их ослепил свет автомобильных фар. Подъехало такси. Он молча держал ее за руку всю дорогу. Выйдя у подъезда они, не сговариваясь, направились в магазин. Молодой человек молча указал взглядом на водку. Продавщица, казалось, была с ним знакома, и все поняла.

Не обмолвились они и словом дома. Слова для Киры в тот день не существовали, и она была рада, что говорить не нужно. Так она чувствовала себя естественно в его компании. Кира распахнула окно, совершенно забыв про промокшие и замерзшие ноги. Света включать не стали. Их лица освещало дрожащее пламя свечи.

Без спроса еще одним гостем стал снег, который все падал и падал на пол. Холодная луна светила прямо в окно. Под утро, ступая по окуркам, разбросанным по всей кухне, Кира, взяв за руку юношу, пошла в постель. Он лег напротив нее, не раздеваясь. Кире было невыносимо больше смотреть на пятна крови на его свитере, и она молча стянула его с молодого человека, подложила его большую ладонь себе под щеку и уснула.

– Когда я проснулась, – Кира Ивановна, посмотрела, наконец, на ребят за все время рассказа, – его уже не было. С тех пор я больше никогда не видела этого человека.

Ильмира и Ринат молчали, не зная, что сказать.

– Знаю, – вздохнула старушка, – вы считаете это дикостью, но я много думала об этом. – этот музыкант стал такой же неотъемлемой частью моей жизни, как и Адриан. – Конечно, тогда я была совершенно не в себе, а этот человек поддержал меня, за что я его благодарю, но думать о нем снова и о том, что случилось, я начала много позже, потому что все мои мысли были об Адриане.

– Так что это было? Несчастный случай?

– Да. Но я думаю, он этого хотел. Он шел на красный свет. Наверное, делал это не раз, чтобы все, в конце концов, закончилось вот так.

– А почему его кровь была на свитере этого мужчины? – спросил Ринат.

– Он пытался его спасти. Мне рассказали в полиции. Музыкант подбежал и потащил его за куртку назад, но было уже поздно. А когда все случилось, он оттащил его от дороги и тогда, видимо, испачкался.

– И вы так и не узнали его имени?

– Нет. Так и не узнала. Тогда я не думала об этом.

– Что же вы раньше не сказали, что Адриан умер так рано, – покачала головой Ильмира. – Это просто ужасно. А у вас остались его фотографии?

– Нет, только детские.

– А что же с его научными трудами? – встал со стула Ринат и заходил по комнате.

– Немного придя в себя, я пошла к Адриану на работу, чтобы забрать все его разработки. Но Василий Бариодович, о, этот гнуснейший человек, до сих пор не могу забыть его наглый взгляд, сказал, что в связи со смертью Адриана он все уничтожил.

– А на самом деле?

– А на самом деле спустя несколько месяцев вышла его новая книга, которая стала большим научным событием. Под одним названием там вышли все проекты, созданные Адрианом.

– Да неужели, – Ильмира ахнула. – Я до последнего надеялась, что нет. – А вы что-нибудь делали, чтобы доказать, что это не его труды?

– Адриан же уничтожил все черновики. Ничего сделать было нельзя. Я продала квартиру и переехала сюда, чтобы стало хоть немного легче.

Ильмира вдруг расплакалась, подошла к Кире Ивановне и обняла ее за шею. – Все это так ужасно, – шептала она. – Бедненькая….

– Что ты, детка, не плачь, – она погладила ее по спине, – все еще будет хорошо, не забывай главного.

Ильмира шмыгнула носом и вытерла слезы. – Именно об этом я и хотела с вами поговорить. Я изучала разную литературу. В общем, вы мне расскажите, как точно вы все это делали. Я завершу ваше дело, и вы встретитесь точно-точно. Я закреплю, так сказать.

– Ничего себе, – сказала Кира Ивановна. – Ладно, ты пока поставь чайник, я сейчас покурю и расскажу. – Она полезла в карман, открыла пачку и вздохнула, – одна осталась, так Марфа и не принесла мне сигарет.

– Давайте я схожу, – оживился Ринат. Про всякие заклинания вам, девочкам, лучше без меня поговорить.

Кира Ивановна и Ильмира рассмеялись.

– Ну ладно, – сказала она. Мне очень неудобно, я бы и сама сходила…

– Я же знаю, что вам тяжело. А в том, что вы курите, ничего постыдного нет. Так что не переживайте.

Когда Адриан вернулся, Кира Ивановна уже закончила свой рассказ и вместе с Ильмирой они разглядывали ключи, высыпав их на стол. В прошлый раз Ринат забыл убрать банки обратно на шкаф, и они стояли на полу.

– Нам пора, Ильмира, еще же в школу нужно.

– Идите, ребятки, – улыбнулась женщина, – и так сколько просидели со мной. Спасибо вам.

Как только они вышли на улицу, Ильмира принялась пересказывать Ринату их разговор со старушкой.

– Но я же специально ушел, Ильмира, – засмеялся он. – Именно к этой составляющей истории у меня недоверие.

– Но ты же поможешь мне? – Она умоляюще взглянула на него.

– Конечно, помогу.

Когда они пришли в школу, их классная учительница уже собиралась домой.

– А, вы насчет дедушки? – спросила она, увидев их. – Я раздобыла для вас адрес, но он уехал в деревню, вернется только через неделю. Тогда зайдете к нему.

Ильмира развернула бумажку и внимательно изучила ее. – Другой конец города, далековато будет.

– Ну ничего, зато можно почитать или музыку послушать.

– А сегодня мы сделаем то, что я запланировала, – дети уже возвращались домой по темной улице. – Насколько теперь я ознакомлена с этой традицией, основываясь на то, о чем мне рассказывала Кира Ивановна, делаю вывод, что кое-что они забыли.

– Что же?

– Для большей надежности необходимо указать место их встречи, прочертить этот путь, понимаешь?

– Ильмира, – Ринат с усмешкой посмотрел на нее, – я тебе помогу, но вот ты сама подумай. Это же они не учли, они не сделали, как мы можем за них это исправить?

– А вот и можем, – Кира бросила на него торжествующий взгляд и ускорила шаг. – В книге, которую я прочитала, сказано, что такое возможно. О том, где и как Адриан и Кира Ивановна встретятся, я придумала. В моей комнате уже все готово. Так что пойдем ко мне, мне нужно просто твое участие в этом.

 

 

16

 

С каждым днем состояние Киры Ивановны только ухудшалось. Боль в сердце возникала все чаще и причиняла ей все большие страдания. Она почти перестала вставать с кровати и все время курила в постели, разглядывая давно пожелтевшие пальцы.

Однажды утром, когда старушка засыпала после бессонной ночи, в замке заворочался ключ. На этот раз Марфа пришла в рваном синем платье с огромной зеленой брошкой на груди, красных тапках, без макияжа и с растрепанными волосами.

– Чай будешь? – грустно спросила она.

– Наливай, а что на тебе лица нет? Все из-за мужчины?

– Да, в этот раз что-то опять никто не подвернулся, а время-то идет, Кира.

– Да забудь ты уже.

Поставив чашки, Марфа села на стул и вдруг расплакалась. – Уже сколько лет я жду от этого гороскопа хоть чего-нибудь, – причитала она. – Неужели все это глупость?

Кира Ивановна молчала.

– Я так устала, Кира, больше сил нет никаких. Не могу я одна, понимаешь? Не могу.

– Может все еще наладится? – спросила та, не сумев утаить сомнения в голосе.

Проплакав еще несколько минут, Марфа высморкалась, достала из сумки газету и открыла ее на середине.

– Хотя, вот тут, на следующую неделю Павел Глоба прогнозирует успех в работе, новые встречи, приятные сюрпризы…

От жалости у Киры Ивановны защемило сердце.

– Ну что ты, не отчаивайся, – сказала она и замолчала. Подбирать слова утешения у Киры Ивановны никогда не получалось.

Они немного посидели в тишине и, вставая со стула. Марфа достала из кармана пачку сигарет. – Вот, извини, в прошлый раз забыла занести. Я пойду.

– Спасибо, Марфа.

Тем временем Ильмира и Ринат уже приближались к дому, где жил дедушка, которому он хотели помочь. Ильмира вертела в руках бумажку, на которой был подробно изображен путь. Пройдя еще немного по тропинке между редкими деревьями, она оторвалась от листка и сказала, – все, пришли.

Перед ними был маленький покосившийся деревянный домик, выкрашенный красной краской. Окна были распахнуты. Внутри кто-то играл на гитаре, сидя к ребятам спиной.

Ильмира тихонько постучала в дверь. Музыка прекратилась. Перед ними возник высокий худощавый мужчина в черных джинсах и расстегнутой зеленой полосатой рубашке. У него были длинные русые волосы. Морщины рассекали лицо, как корабли водную гладь. Он смотрел на них добрыми карими глазами.

– Здравствуйте, – Кира решила перейти сразу к делу, – мы пришли вам помочь. В школе нам сказали, что вы ищете женщину, за которой ухаживает кто-то из нашей волонтерской организации.

Он ничего не ответил и жестом пригласил их войти. Ильмира и Ринат переглянулись. У окна стоял маленький деревянный стол и два стула. На полу лежал потертый синий ковер. К столу была прислонена гитара, в правом углу на другой стороне дома висел умывальник, а слева стояла кровать. Больше здесь ничего не было.

Со стола мужчина взял ручку и блокнот и написал печатными буквами: «ЗДРАВСТВУЙТЕ. Я ИЩУ ЖЕНЩИНУ ПО ИМЕНИ КИРА КРАСНОВА».

Внимательно глядя на Ильмиру, он вручил ей листок. Глаза девочки округлились.

– Ринат! – Она закричала и схватила его за руку. Мужчина удивленно посмотрел на нее. – Это же наша Кира Ивановна! Наша Кира Ивановна. Это тот самый человек, о котором она рассказывала! Как нам повезло, господи! Собирайтесь же!

Музыкант, казалось, не помнил себя от счастья. Постояв с секунду в растерянности, улыбнулся во весь рот, схватил ключи со стола, и они все вместе выбежали на улицу.

– Какое событие! – Кричала Ильмира, – бежим же на остановку.

 

 

***

 

Кира Ивановна продолжала лежать на диване, прикрыв глаза. Ей становилось все хуже. Она боялась дышать, так болело сердце. «Скорее же», думала она про себя. «Хватит, родное, биться. Не могу я больше. Не могу».

И сердце остановилось.

Несколько минут Ильмира жала на звонок, но никто не подходил. Музыкант в нетерпении топтался у двери.

– У меня же есть ключ! – воскликнул Ринат. Я взял, когда пошел за сигаретами, и забыл вернуть. Он достал связку, выбрал нужный ключ и открыл дверь.

Они зашли в комнату.

– Мамочки! – Закричала Ильмира.

– Она же умерла!

Кира Ивановна лежала в белой ночной рубашке на кровати с чуть приоткрытыми глазами, сложив руки на груди. Седые волосы были разбросаны по подушке.

Пожилой мужчина, не обращая внимания на детей, подошел и опустился перед ней на колени. Смотрел на нее широко открытыми глазами, ужас в которых сменился любовью. Он снова, как в молодости, взял ее руки в свои ладони и приложил их к губам.

Был полдень. Солнце ярко освещало комнату. Из открытого окна доносилось пение птиц и детский смех. Новый день увлекал за собой сотни людей, предвкушающих приятные события, подарки судьбы, все новые и новые свершения.

Старик лежал, примкнув к ее рукам щекой. По лицу струились прозрачные слезы. И кто знает, то были слезы радости или горя.

 

 

17

 

За окном бушевала осенняя непогода. К мокрому стеклу прилипали кленовые листья. Холод, пронизывающий ветер, колкий дождь – все это было там, снаружи. В уютно обставленной спальне было тепло и уютно. Стены были увешаны натюрмортами, в каждом углу стояли торшеры, освещающие комнаты тусклым светом. В просторной постели лежали двое обнаженных людей. От безделья они не вылезали из кровати со вчерашнего вечера.

Герман посмотрел на наручные часы. Пять вечера.

– Пора собираться домой, – сказал он. – Завтра в командировку.

– Может, полежишь еще немного? Так не хочется оставаться одной, – Марианна легла к нему на грудь и, откинув назад копну белых волос, стала водить ногтем по его руке.

– Я бы полежал, – ответил он. – Но пора собираться.

Все же Герман не шелохнулся. Его занимал большой желто-красный лист. Многий среди других, просящихся из этого холода внутрь комнаты, как беспризорные дети, сделавшие вид, что позабыли дорогу домой и просящие временного приюта, пряча глаза, чтобы никто не догадался, что дома у них нет вовсе. Так чувствовал себя этот молодой человек, лежа в постели с красивой девушкой. Его согревало миниатюрное бледное тело этой юной красавицы с большими голубыми глазами и правильными чертами лица. Такими правильными, что в полутьме иногда казались ему формой изощренного уродства, а не гармонирующей красотой. Внутренний лед проступал на коже каплями пота. Ничто не могло поразить и разрушить это холодное царство.

Марианна пылко поцеловала его в губы и, отбросив одеяло, села на него верхом.

– Может, еще раз напоследок? – Она стала гладить его плечи, грудь и живот, аккуратно прикоснулась к шраму под ребрами.

– Какой красивый. Яркий. Он так украшает твое тело. Тебе аппендицит вырезали?

– Нет, это у меня с рождения.

– Как это?

– Не знаю, – сказал он, и обхватив ее бедра обеими руками, посадил на кровать. – Извини, мне пора идти.

Обнаженная Марианна сидела на кровати и с грустным видом наблюдала за тем, как он одевается: влезает в черные джинсы, сверху застегивает серую рубашку. Носки, ботинки, пальто, шарф, шляпа, оглушительный хлопок закрывшейся двери.

И вот, он быстрым шагом идет один по безлюдной улице, изредка подставляя лицо дождю, и не слышит, как Марианна нарушает опостылевшую тишину своими рыданиями, которые идут из самой груди, сдавливают ее, мешают дышать. Он спешит покинуть эту улицу, на которой живет она, и уговаривает себя больше не возвращаться. Но стремление обмануть одиночество порой бывает так непреодолимо, что это обещание он дает себе уже сотый раз. А холод внутри продолжает разрастаться.

– Привет, мама. – Когда он вошел домой, Эдита Карловна хлопотала на кухне.

– У Марианны вчера остался, сынок? Хоть бы позвонил.

– Забыл, извини. Я завтра уезжаю, ты помнишь?

– Да, надолго?

– Нет, всего на пару дней. Хоть город посмотрю. Смешной и маленький город. Если бы не командировка, ни за что бы туда не поехал.

– Поездом?

– Поездом.

– Как дела у Марианны? Почему она к нам в гости больше не заходит?

– То, что ты ее увидела, было случайностью, мама. «Что бы было, если бы она в гости звала всех девушек, с которыми я сплю», подумал он.

– У вас что, ничего серьезного? Тебе же жениться пора уже, сынок, – она с надеждой посмотрела на него.

– Нет, мама. Ничего серьезного. Какое жениться? У меня даже своей квартиры еще нет. Дом не достроили. А ипотеку еще лет 8 платить.

– Живите здесь, мне с вами веселее будет, – сказала Эдита Карловна, наливая ему чай.

– Я не хочу, спасибо. Пойду полежу, какая-то непреодолимая усталость.

Непреодолимая усталость мучила его годами. Сидя за столом в полумраке он думал о том, зачем демонстрирует матери несуществующие преграды к созданию семьи. Герману казалось, что это одиночество в конце концов превратит его в кусочек пепла, который остается, если сжечь лист бумаги. Ни разу он не встречал ни женщины, ни мужчины, сближению с которыми согласием ответила бы душа. Человеческая близость только снилась ему, и там, в жизни, протекающей по ту сторону реальности, он находил тот неуловимый отблеск понимания, который тут же исчезал в попытке его настичь.

Его жизнь была чем-то вроде закрытой емкости, открыть которую, стереть границы к самому нутру черной пустоты, было невозможно. Самых незначительных, внешних проявлений было достаточно для того, чтобы увлечь за собой десятки молодых мужчин и женщин, которые представлялись ему в вакууме: как недосягаемые и нежеланные явления, вспышки света, они возникали и исчезали, появлялись новые. В конце концов, лица, виденные им, размывались настолько, что нельзя было сосредоточить взгляд и очертить воображаемой черной тушью хотя бы одно из них. Снова и снова перед ним возникал белый лист, на котором рисовали гуашью, повесив его на стену. Жирные мазки соединялись с друг другом, оргия цвета проглатывала изображаемые предметы и не оставалось ничего, из чего можно было бы извлечь жизнь.

 

 

18

 

Рита рассеяно бродила по комнате, иногда подбирая с пола вещи и складывая их в чемодан.

На диване валялась, забросив ноги на стену, длинноногая девушка в зеленом платье и с рыжими волосами. Не отрывая глаз от телефона, она спросила, – Ритусь, ну может не надо? Я же вижу, что ты не хочешь. Тем более этот дурацкий маленький город – одно название.

– Мы там ненадолго, Афродита. Кеша сказал, через пару лет переедем. Он сейчас много работает и почти накопил на дом.

– Кеша, – скорчила рожицу девушка. Выбрала же ты себе! Так только попугаев называют! Нужно человека если уж не любимого, так хотя бы с благородным именем. Кеша! Тьфу!

– Не всем же везет, как тебе, Афродита. – Рита встала напротив окна и закурила.

– Опять у меня волосы табаком пахнуть будут! Пойми, Рита, я не хочу, чтобы ты была несчастна. Не подходит тебе этот Кеша, и не любишь ты его. Она подошла к Рите и убрала ее темно-русые волосы назад. – Посмотри, какая ты у меня красотка! Густые волосы, глазища огромные, а губки так и хочется целовать. – Она издала чмокающие звуки.

– Да прекрати, – рассмеялась Рита. – Все уже решено. Кеша любит меня.

– А вдруг ты кого-нибудь еще встретишь?

– Кого? Не хочу я никого встречать. У меня такая пустота внутри. Не знаю, как ее истребить. А Кеша сам появился, я привыкла к нему… все лучше, чем одной. Ты же знаешь, одна я быть не могу. – Она посмотрела в окно. Афродита выглянула на улицу из-за плеча подруги.

– Ритка, это же тот парень! – воскликнула она. – Какой красавчик. Чудаковатый, правда, все время под дождем курить выходит. Зато посмотри на него, он же просто бог красоты! Не буду говорить, что Аполлон, чтобы ты не обижалась, – рассмеялась она.

Под козырьком подъезда напротив стоял молодой мужчина в черных джинсах, такого же цвета рубашке и красном галстуке. Ткань соблазнительно обтягивала мускулатуру. Его темные глаза были устремлены вдаль. Челка блестящими черными кольцами лежала на лбу.

– Какой красавчик, – качала головой Афродита. – Почему ты с ним не заговоришь?

– Да посмотри на меня, такому нужна другая девушка.

– Ритусь, – Афродита отошла и опустила глаза в пол. – Я должна тебе кое-что сказать. – Прости меня, Ритка, бес попутал.

– Да что случилось?

Афродита села на диван и начала мять свои тонкие пальцы. – Однажды я встретила его, когда шла к тебе, и пригласила в кафе. Я подумала, раз ты не подходишь к нему, может у нас что получится. Мне потом было жутко стыдно за это. Но ничего не было. Тем более он спросил про тебя.

– Про меня?

– Да, он спросил, давно ли мы дружим, и сказал, что мне повезло, потому что моя подруга – самое прекрасное и загадочное существо на свете.

– Врешь! – разозлилась Рита. – Врешь!

– Да зачем мне врать, когда я такой стыд тебе рассказываю, Рита!

Она закурила еще одну сигарету и села на пол. После нескольких тяжелых минут молчания Афродита снова заговорила.

– Поговори с ним, Рит.

– Нет, – тихо ответила она. – Это уже ничего не изменит. Я не могу так поступить с Кешей.

Она встала и снова начала складывать вещи в чемодан.

– Рит, ну не будь такой упрямой.

– Хватит, – отрезала та. – Давай больше не будем об этом. Через три часа поезд.

Выбросив окурок в форточку, Рита украдкой глянула на то место, где стоял молодой человек. Но его там уже не было. Ей на шею и лицо попали несколько дождевых капель.

– Отвратительная погода, – сказала она. – Все время рука в такую болит. – Девушка сжала кисть и приложила ее к груди.

– Все-таки интересно, разве ребенок может родиться со шрамом?

– Не может, – тихо ответила Рита. – Но родился.

 

 

19

 

Поезд отправлялся поздно ночью. На перроне под дождем топтались несколько мужчин и женщин с чемоданами. Рита и Афродита стояли под навесом со стаканчиками кофе.

– Можно я хоть в гости приеду? – спросила Афродита. – Твой Кеша будет не против?

– Приезжай, конечно.

– Оставляешь меня тут одну, – надула губы Афродита.

– Перестань, мы же не прощаемся, а позже можем жить рядом, переедем все вместе в большой город….

Поезд уносил Риту далеко-далеко. Позади оставались леса, дома, знакомые стройки, старая жизнь, воспоминания, глаза этого парня, который столько лет жил в ее мыслях. Поезд – особенное чувство невозврата, даже если уезжаешь на неделю. Но Рита уезжала навсегда. Вскоре фонари закончились и все слилось в кромешной темноте. Она опустила голову на подушку и забылась в тяжелом сне.

Проснулась она днем следующего дня. Напротив с кружкой кофе сидел молодой человек, который подсел на остановке, что была час назад. Он внимательно смотрел, как стекают по стеклу крупные и прозрачные капли дождя. Рита встала, умылась, налила себе чаю и, кивнув попутчику, который в этот момент глянул на нее, подумала, что испытывает какое-то дурацкое чувство.

«Как будто мы виделись раньше», подумала она. С новой силой заныл шрам на ладони, и она сжала руку. На секунду ей показалось, что молодой человек ощущает тоже самое. Он с интересом поглядывал на нее. Рита тут же отводила глаза, как только они встречались взглядами.

До конечной остановки оставалось несколько часов. Все это время Рита находилась в напряжении. Порой ей казалось, что у него подрагивают губы и он хочет что-то сказать. Но он не произносил ни звука. Однажды, когда она, выбросив сигарету, выходила из тамбура, столкнулась с ним. Ее сосед выходил из туалета с чистой кружкой. Рита почувствовала, как он мельком коснулся ее руки. По телу прокатилась горячая волна. Девушка смущенно улыбнулась, ощутив, как горят щеки, и прошла вперед.

Напряжение в ее теле достигло самого предела. Она не могла сидеть, лежать, стоять. Но в поезде больше нечем было заняться, и Риту это сводило с ума. Необъяснимые предчувствия терзали ее. Она думала о том, как глупо выглядит перед этим человеком и не знала, что он думает о том же самом.

Под конец дороги она разнервничалась настолько, что шрам заныл с еще больше силой. Ей пришлось просить лед у проводницы. Взяв несколько кусочков, она положила руку на стол ладонью вверх, бросив на нее кубик льда.

Герман смотрел на красный рубец и силился вспомнить, почему ему кажется, что он уже где-то видел эту руку. Ему хотелось проникнуть сквозь эти черты лица и увидеть внутри то, к чему его так тянуло. Но объяснить он этого не мог. «Какое-то дежавю», думал он. «Я точно где-то видел эту руку». И эта рука воскрешала прошлую жизнь, далекую и забытую, как детские сны. Это предчувствие другого измерения возникало в сознании едва заметными огоньками и исчезало, но появлялось снова.

У Германа было это впервые. Еще никогда с такой силой он не чувствовал связи с человеком, как чувствовал сейчас с этой девушкой. За внешней оболочкой которой скрывалось то, что он знать не мог, по почему-то знал.

Они оба сидели, продолжая от стыда прятать глаза. Необъяснимые предчувствие слишком смешны, чтобы говорить о них вслух. Представить только: подойти к человеку и сказать, что они знакомы, заранее зная, что не виделись никогда раньше. Его посчитают за дурака или рассмеются. «Но ведь можно сделать это более непринужденно», подумал Герман. Но через секунду все происходящее казалось ему сущей глупостью. Будто он сбрендил.

Но побороть этот внутренний подъем никак не выходило. Пока он думал об этом, поезд вдруг затормозил.

«Поздно», крутилось в голове. Он встал с сиденья и пошел к выходу.

«Поздно». Спустился по лестнице и вышел из поезда. Она вышла за ним.

«Поздно».

– Простите, – не рассчитав силы, он схватил ее за руку. – Мы никогда не встречались раньше?

– Нет, – испуганно помотала головой Рита и пошла прочь.

«Вот дура», через секунду она пришла в себя и стала искать его, чтобы закричать, что она тоже чувствует, что они уже встречались.

Но его лицо уже навсегда потерялось в сотнях других.

 

 

 

 

Оптовая база косметики предлагает парфюмерную и косметическую продукцию от производителя. База может предоставить покупателям самые низкие цены. Доставка осуществляется по всей Украине. Заказ и доставка осуществляются в кратчайшие сроки. Для клиентов предусмотрены бонусы и подарки. На сайте постоянно проводятся акции и распродажи. Ассортимент продукции самый широкий. 

 

Комментарии пока отсутствуют ...

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование