Путь до Ялты был долгий: почти четверо суток поездом до Москвы, ещё полдня пустого ожидания и езды в переполненном автобусе до аэропорта Внуково, потом – двухчасовой перелёт до Симферополя и, наконец, последние полдня – заключительный этап езды по петлистым крымским дорогам до самой жемчужины у синего моря.

Я ехал и летел, фиксируя боковым зрением изменения пейзажа, населённых пунктов, мельтешение лиц попутчиков и множества людей, которые тоже куда-то передвигались, спешили, нервничали. Некоторые ругались, скандалили, другие, напротив, почуяв свободу вдали от дома, отрывались на радостях, вкушали водочку, закусывая горячей картошкой, солёными огурчиками и грибками, которые продавали на вокзалах и полустанках голосистые бабули.

Всё как обычно во время хорошей долгой и неспешной дороги. Но в голову постоянно лезли мысли о делах минувших.

Времени было много, достаточно, чтобы поразмыслить о себе и драматических событиях последних месяцев …

 

…Я вступил в возраст Иисуса Христа – весьма значимый период в жизни каждого. Самое время подбивать балансы. Ожидал чего-то добиться, однако, когда провёл выборочную инвентаризацию последних лет, – душа моя «уязвлена стала». Многое шло совсем не так, как замышлялось. Очень многое. Да и черноты было что-то слишком…

Если оценивать трудовую деятельность, а я, разумеется, считал её главной частью своего бытия, то результаты едва тянули на хилую троечку. Так мне казалось. Четвёртый год я, как владимирский тяжеловоз, тянул лямку директора техникума, а напряжение не только не уменьшалось, но постоянно нарастало вместе с ростом вала новых преград.

В семейной жизни тоже не всё было ладно: какие-то «доброжелатели» время от времени названивали жене Любе о том, что я задерживаюсь на работе вовсе не из-за совещаний и педсоветов, а просто хожу налево с очередной пассией.

Часто болел Мишаня, младший из троих детей, и постоянная беготня по врачам и больницам сильно изматывала нас с женой. Хорошо, что нам помогала баба Женя, золотая моя тёща, не то было бы совсем худо. 

Ветеринарный центр «ДоброВет» предоставляет качественные ветеринарные услуги. Здесь созданы максимально комфортные условия для лечения и выздоровления братьев наших меньших. Животные обследуются, получают лечение и даже могут остаться в стационаре до полного выздоровления. В центре принимают все возможные ветеринарные врачи, все кабинеты оснащены новейшим оборудованием, что позволяет проводить своевременные исследования животных и направленное лечение.

Политехнический техникум, точнее шесть бараков, в которых временно шёл учебный процесс, располагались в поселке Промбаза в шести километрах от города. Значительную часть своего времени я занимался строительством новых корпусов в городе. В последние месяцы строительство резко замедлилось. Из-за недопоставок сборного железобетона бригады монтажников и каменщиков часто снимали с новостройки и бросали на другие объекты. Визиты к высокому начальству, мольбы и ругань к ощутимым сдвигам не приводили. Строители легко и многократно давали лживые обещания и из месяца в месяц срывали их выполнение. Меня, приученного к традиционно жёсткой исполнительской дисциплине и высокой доверительности в педагогической среде, такое изощрённое вождение за нос удручало.

Другая проблема состояла в том, что создавать надо было не только новые корпуса, но и новый педагогический коллектив. Нужны были штатные инженеры: технологи целлюлозного производства, механики, энергетики, строители. А кто пойдёт на мизерную преподавательскую зарплату?

В поисках кадров я ездил по предприятиям, институтам, искал, убеждал, обещал, сватал. Иногда попадались матёрые специалисты, но вскоре обнаруживалось, что многие непригодны для педагогической работы. Приходилось брать совсем зелёных выпускников вузов. Тратилось много сил на то, чтобы научить новых людей азам учительского ремесла. Это был сизифов труд.

И вот тут я столкнулся с тем, что очень поощрялось тогда партией – с письмами и жалобами «трудящихся». Они с угрожающим постоянством писались на меня в разные инстанции. Наблюдалась интересная картина: чем энергичнее я и наша команда брались за дело, чем больше сил тратили на то, чтобы выстроить простую и понятную всем систему действий, тем чаще писались жалобы, причём почти всегда – анонимные.

Начало нового года также было отмечено очередной анонимкой в адрес горкома партии, в которой некий «информатор» – так было подписано – подвергал мои умственные способности и деловые качества сомнению, приводил фантастические по своему неправдоподобию факты моей половой распущенности и профессиональной несостоятельности.

Как всегда явилась в техникум проверяющая комиссия, члены которой около месяца что-то высматривали, выспрашивали и извели много бумаги. Потом было проведено общее собрание коллектива, на котором было сказано, что «факты» не подтвердились, но психологический климат в коллективе нехороший, в чём повинна и администрация техникума. И мне в очередной раз погрозили пальчиком. Вроде, вежливо, но погрозили.

На душе было скверно. Сколько же можно?!

Стало пошаливать сердце – тахикардия, боли под левой лопаткой, одышка; стала подёргиваться левая щека. Всё это, правда, имело место дома, после работы. На работе, конечно, – ни-ни, никакого уныния! И – хвост пистолетом. 

Но то были цветочки. Ягодки пошли после Дня Советской Армии и были связаны с именем девочки-первокурсницы Коншаковой.

 

Дело было так.

24 февраля после обеда мне позвонил начальник 3-го отделения милиции и спросил, в какой группе числится Коншакова. С милицией мы имели дело нечасто, но достаточно постоянно. Из более чем тысячи учащихся примерно раз в месяц кто-нибудь залетал в основном по мелкому хулиганству, реже по пьянке. Подростки, трудный возраст.

Я открыл алфавитную книгу, быстро нашёл нужную фамилию и ответил:

– В группе Т-112. А что случилось, майор?

– Убийство.

Меня будто молотком стукнули по макушке. Всякое у нас бывало, но только не это.

– Убийство совершила гражданка Коншакова Ольга Ивановна, –  сухо пояснил майор. – Поскольку она несовершеннолетняя, прошу прислать к нам педагога, в присутствии которого мы сможем её допросить. Это пока всё. Конец связи.

Я распорядился найти и немедленно отправить в милицию преподавателя органической химии Кулёмину Веронику Абрамовну. Она была классным руководителем группы Т-112, технологов первого курса. 

Вечером того же дня бедная Кулёмина, вернувшись после допроса в милиции, рассказала мне подробности. Вероника Абрамовна была женщина в годах: ей было за 60. Она часто болела и выглядела немощно и старовато; согбенная походка и тусклый взгляд на морщинистом лице наводили на мысль об отсутствии интереса к окружающему миру и увядшей душе. С детьми она виделась редко, и руководство группой было ей в тягость. Её назначение было вынужденным – хороших педагогов-организаторов не хватало.

Рассказ Кулёминой сопровождался ежеминутными спазматическими всхлипами.

– Всё произошло сегодня утром. Оля и Надя были подружками. Весь вечер вчера они гуляли с парнями на квартире у Нади. Отмечали праздник Советской Армии, пили вино, самогон, танцевали. Веселились, одним словом. Родителей не было. Всю ночь парни и девчонки были вместе. И вдруг Оля приревновала парня, с которым дружила, к Наде. Что там было на самом деле, неизвестно. Оля сказала, что пойдёт домой. Она жила рядом. Дома был пьяный отец, который полгода назад вернулся из тюрьмы. Говорят, он долго сидел за убийство. Оля нашла остро отточенный отцовский сапожный нож, спрятала его в рукав и вернулась к месту гулянки. Было раннее утро, но компания продолжала веселиться. Оля предложила всем прогуляться. Все оделись и вышли на улицу. «Пойдём, поговорим», – предложила Оля подружке. И они с Надей зашли в подвал дома. Через три минуты Оля вышла из подвала и сообщила компании: «Я её кончила».

Рассказав всё это, Кулёмина зарыдала в голос:

– Что теперь будет? Что будет? Ведь Оле всего пятнадцать, а убитой и вовсе было четырнадцать лет. 

Что будет, нетрудно было догадаться. Коншаковой предстояло следствие, суд, а нас, педагогов, у которых она проучилась пять месяцев и двадцать три дня, будут долго-долго бить и учить, как надо заниматься коммунистическим воспитанием.

Через месяц моё «пердело» (персональное дело) рассматривалось на бюро горкома партии. Мне были предъявлены обвинения в неудовлетворительном состоянии воспитательной работы с учащимися и во многих других больших и малых грехах и за якобы «отсутствие системы в организации профилактики правонарушений», «неудовлетворительную работу с педагогическими кадрами» было предложено… исключить меня из рядов партии.

Этого я никак не ожидал …

 

Как многие, Павел был вполне сознательным и преданным коммунистом, но не потому, что считал партию лучшей частью человечества. Просто партия была всесильна и вездесуща, и без неё ничего серьёзного в том деле, которым он занимался, происходить не могло. Но одно дело работать под неусыпным покровительством партийных органов и при всей их недоверчивости время от времени получать поддержку, другое – быть отторгнутым, исключённым из партии. Это – волчий билет! С последующим освобождением от работы.

 

…Однако после полуторачасового, весьма нервозного, обсуждения решено было смягчить вердикт: за все прегрешения мне был объявлен строгий выговор с занесением в учётную карточку.

Слава Богу, хоть не исключили!

Шатаясь, ни жив, ни мёртв, я вышел из горкома.

 

Это было весной. Потом было лето. С утра до ночи я занимался привычными делами: выпуск техников – заседания аттестационных комиссий – поездки на новостройку – встречи с руководителями практики на Комплексе – новый приём – собеседования с абитуриентами – скандал в отделе оборудования Комплекса: не оформили заказ на поставку стендов для новой лаборатории процессов и аппаратов – надо идти к директору Комплекса – опять сорван график поставки стеновых панелей – надо ехать на комбинат «Железобетон» – поездки по базам: надо попросить взаймы десяток больших палаток для поездки на картошку – заседания педсовета – директорские часы и прочее и прочее.

Работал на автопилоте.

В июле отправил жену с ребятишками в Молдавию, к маме. В августе встретил их в аэропорту, веселых, загорелых, с рюкзаком спелых груш и двухведерным горшком вишнёвого варенья.

Но у меня появились новые проблемы: резь в глазах и невозможность смотреть на оконное стекло, загрудинные боли, отдающие в левую лопатку, одышка. Поднимаясь на четвёртый этаж, я задыхался, обливался потом и отдыхал на каждой площадке. Участковый врач, милейшая и добрейшая Галина Ивановна, прослушав и обстукав меня, сказала:

– Нужен отдых. Иначе будет плохо.

 

Наступил октябрь. Картошка в подшефных совхозах была выкопана, учащиеся – в те годы слово «студенты» было почему-то исключено из лексиконов техникумов, – поздоровевшие на вольных сельских ветрах, молодой картошке и парном молоке, возвратились в аудитории, свежие после отпусков преподаватели были веселы, неконфликтны и готовы к любым нагрузкам, старшекурсники с неохотой, но всё же приступили к практике на производстве, а непривычно тихие новобранцы-первокурсники с интересом приглядывались друг к другу. Чуть позже они ещё раскроются с других сторон. Но это будет потом. Пока всё – как всегда.

Всё – под контролем, как требовало высокое начальство. Правда, теперь я всё больше оглядывался на тех, кто собирался отобрать у меня партбилет. Действовал с опаской. Раньше этого не было: я принимал решения по обстановке и собственному разумению. Теперь побаивался: а вдруг там не одобрят…

Постоянно пребывал в напряжении. А вдруг… что, если кто-то… что-то не так… Мир начал терять свои краски. Всё становилось обыденно-надоевшим, раздражающе однообразным и серым.

Пробовал глушить неприятности выпивкой. Пару раз мой зам Ермолаев затаскивал меня к своему приятелю Володе Карпухину, человеку необыкновенно гостеприимному, а, главное, всегда готовому выпить. Жил Володя в своём доме у телецентра, и прежде чем ехать к нему, мы покупали спиртное: я – бутылку сухого (на что Ермолаев язвительно замечал: «Ты – как всегда… свой молдавский компот»), сам он, не раздумывая, брал бутылку водки. Володя при нашем появлении доставал из подвала солёные огурчики, а из холодильника – мороженного хариуса, из которого острым ножом нарезал пластиночки, которые солились и перчились – это называлось «строганиной». Мы бражничали: сначала выпивалось сухое, потом, конечно, шла и водка.

Домой я добирался в некотором подпитии, которое первыми замечали дети. Едва я открывал дверь, они радостно облепливали меня и кричали: «Ура-а-а! Наш папка сегодня пьяный!» Из кабинета выходила строгая мама Люба и, смерив меня ироничным взглядом, говорила: «Да, папка сегодня хорош. Может сразу – бай-бай?» Вид у неё был усталый: она, учительница математики, допоздна проверяла тетрадки своих учеников. Но ребятишки ещё крепче висли на мне, и Ируська кричала: «Нет! Мы сегодня будем смотреть кино, правда, папа?» «Конечно», – благодушно отвечал я.

Дети доставали старый фильмоскоп, два больших целлофановых мешка с диафильмами и рассаживались на полу. «Что будем смотреть?» – спрашивал я. «Цветик-семицветик» – просила дочь, она смотрела этот «цветик» раз пятнадцать, но почему-то готова была смотреть ещё и ещё. «Про Буратино» – таково было пожелание Алёшки. Мишаня, которому только минуло два года, молчал в радостном ожидании: ему нравилось любое кино. «А давайте сегодня посмотрим про Бармалея» – предлагал я. «Корнея Чуковского?» – спрашивала Ируся. «Да».  

«Ура-а-а!»

И вот на стенке появлялась страшная фигура злодея, и мой голос за кадром нарочито строго предупреждал:

 

Маленькие дети!

Ни за что на свете

Не ходите в Африку,

В Африку гулять!

 

«Мама, мама! – испуганно кричал Миша. – Иди к нам!» Приходила Люба, садилась к детям на пол, и дальше всё наше семейство было занято одним сюжетом: как победить Бармалея.

 

Добрый доктор Айболит

Крокодилу говорит:

«Ну, пожалуйста, скорее

Проглотите Бармалея,

Чтобы жадный Бармалей

Не хватал бы,

Не глотал бы

Этих маленьких детей».

 

Это был момент наибольшего напряжения и невероятных ожиданий, после которого непременно добро должно победить зло. Иное просто было немыслимо:

 

Повернулся,

Усмехнулся,

Засмеялся

Крокодил

И злодея

Бармалея

Словно муху

Проглотил!

 

В конце концов разбойника и негодяя Бармалея удавалось не только победить, но и перевоспитать.

– Как это у тебя получается? – спрашивала меня Любаня. – Дети готовы слушать твои сказки до утра.

– Это ж не только мои, но и твои дети. Ты ведь тоже готова слушать наши сказки до бесконечности.

– Да, родной.

 

Было понятно, что именно всё это: Люба, дети, игры, семейные дела, заботы и многочисленные дорогие мне мелочи – держит меня на плаву. 

 

Как-то вечером за ужином Люба, заметив, как дрожит, мелко-мелко вибрируя, вилка в моей руке, спросила:

–  Что с тобой?

– Это называется «тремор», – стараясь быть предельно спокойным, объяснил я. – Галина Ивановна написала в моей медицинской карточке: «вегетососудистая дистония». 

– Панечка, милый! Так можно калекой стать. Бросай к чертям своё директорство. Уходи! Уходи в школу или институт… куда-нибудь уходи… Ведь ты же педагог от Бога. Тебя с радостью возьмут, куда захочешь.

– Не могу, мать. У меня выговор, он висит на мне как кандалы. Пока его не снимут, не могу.

– Они тебя доконают. И закопают!

– Придётся потерпеть. Тем более, мне через неделю положен отпуск.

 

Мне повезло. В профкоме Комплекса оказалось горящая путевка в Ялту. И профиль вроде бы мой – нервно-психические заболевания. Стоимость 115 рублей за 21 санаторный день, из них 10%, т.е. 11 рублей 50 копеек плачу я, остальное – профсоюз. Впервые в жизни можно было отдохнуть за казённый счёт.

Больше всех, казалось, обрадовалась путёвке жена. Она купила мне две новых майки, плавки, носки, долго хлопотала, собирая меня на курорт.

– Ни о чём не думай, Паша, – напутствовала она. – Отдохни как следует. Полечись. О нас не беспокойся, но хотя бы раз в неделю звони и пиши… Развейся, походи на экскурсии. Попей крымского вина. Походи на танцы: ты же любишь танцевать. Поухаживай за женщинами – ты же южный человек… –  Последние слова моя Любаня произносила, немного покраснев. Глаза её стали влажными.

– Ну, что ты, – сказал я. – Какие женщины! Я люблю тебя, и никто мне не нужен.

– Я тоже тебя сильно люблю. Но ты развейся немного.

Впервые за двенадцать лет нашей совместной жизни мне предстоял отдых у моря без жены.                                                                                                                                 

 

 

***

 

В Симферополь Павел прилетел утром и до Ялты решил добираться так, как было рекомендовано в путёвке – на троллейбусе, о чём пожалел потом не раз. Сел в первый попавшийся салон и покатился по самому длинному в нашей стране троллейбусному маршруту. Правда, езда по бесконечным серпантинам оказалась необыкновенно интересной, Павел увидел  достопримечательности и экзотические красоты Крыма, но изрядно умотался. Он видел пёструю массу крымчан, которые садились и выходили на остановках, но, только подъезжая к Ялте, заметил, что он – единственный, кто едет из самого Симферополя.

За почти шесть часов езды его ягодицы полностью утратили чувствительность. Зад одеревенел до такой степени, что Павел враскорячку еле выполз из опостылевшего троллейбуса.       

 

…Весёлый местный таксист домчал меня до санатория за десять минут. Санаторий назывался «Соколиное гнездо» и располагался, как и подобает таким «гнёздам», на возвышенном месте Ялты, в нескольких ветхих одно- и двухэтажных корпусах. Ещё через каких-нибудь два часа ожидания и благополучной регистрации в приёмном покое, где мои «верительные грамоты» были приняты и мой статус то ли отдыхающего, то ли больного был, наконец, удостоверен сурового вида дамой в белом халате, я получил направление на жительство в палату номер четыре. Палата оказалась расположенной довольно далеко от натоптанных дорожек на окраине санатория и отличалась от остальных тем, что имела свой отдельный вход. Автономия палаты подкреплялась наличием своего санузла и ключа от входной двери. Последнее обстоятельство, как выяснилось, создавало определённые преимущества в монастырском укладе жизни «Гнезда», и мы широко использовали представившиеся свободы и своё право на самоопределение. 

Обитатели палаты – трое мужчин возраста, близкого к моему, – оказались людьми интересными. Старший, 45-летний здоровяк спортивного вида с чёрной шевелюрой и располагающим к общению улыбчивым лицом, первым подошёл ко мне и, протянув руку, произнёс весёлым начальственным тоном:

– Василий Иванович Лабуда, психбольной, прибыл на излечение из Омской области. 

Как оказалось, командирские замашки были свойственны Лабуде: на родине он работал директором свиноводческого комплекса. Вторым скромно представился Петро, механик из Тюмени. Было ему лет 40, но из-за залысин начинающей седеть чернявой головы и глубоких морщин на лице он казался старше. Третьим был Герман, или «просто Гера», как он скромно представился. Сильно конопатый с льняными кудрями и кроткими голубыми глазами, он был мой ровесник и коллега – педагог откуда-то с Урала.

Через час мы уже знали друг о друге практически всё. Все были женатыми. У всех, кроме Германа, было по двое-трое детей. Герман почему-то был бездетным. И все нуждались не столько в лечении своих заболеваний (на самом деле – нервно-психических), сколько в хорошем отдыхе.

Вечером сходил на почтамт и, дозвонившись домой, доложил Любе о своём прибытии на курорт. Бодрый ответный голос жены успокаивал и свидетельствовал о благополучии моего тыла.

На следующее утро я должен был явиться к своему лечащему врачу. Но перед этим надо было заполнить анкету. Каково же было удивление, когда, развернув листы опросника, я увидел, что требуется сообщить не просто свои паспортные данные, но и подробнейшие сведения интимного характера, к примеру, такие: как часто мне снятся кошмары? болит ли у меня голова? болел ли я туберкулёзом, гепатитом, сифилисом, гонореей? со скольких лет начал свою половую жизнь? много ли у меня половых партнёров? сколько половых актов я совершаю за сутки? за неделю? удовлетворяет ли меня супруга? и т.д. Я вспотел, пытаясь добросовестно ответить на все вопросы (всего их оказалось больше тридцати), но некоторые ставили в тупик: «Как часто у вас возникает желание переспать с женщиной, которая вам приглянулась?» («Не часто, думал я про себя, но бывает… ну, и что?») или «Что вы будете делать, если ваша девушка переспит с вашим другом?» («Что, что?.. – не знаю, что. Обоих поленом по башке …»). Таких вопросов было порядочно, на многие из них я так и не ответил. Специфика затрагиваемых проблем несла в себе скрытую пикантность рекомендаций божественной Кама-сутры и непотребную многозначительность подтекстов мерзких опытов маркиза де Сада.

…Врач оказался молодым, моих примерно лет, длинноносым человеком в роговых очках с чёрной копной вьющихся волос. Наверное, еврей, подумал я, пока он вчитывался в мои анкетные откровения.

– Ну, шо ты так смотришь? – весело глянул он на меня поверх своих очков. – Ты думаешь, шо я сочинил всю эту хе…ню?

– Не знаю, – сказал я. – Может, так нужно для уточнения диагноза.

– Какого диагноза? У тебя же есть диагноз: дистония. Шо тебе ещё нужно? Шизофрения, паранойя?

Врача звали Александр Абрамович. Он был словоохотлив и казался откровенным. Выяснилось, что он выпускник Одесского мединститута, а в Ялте работает ещё в одном санатории и курортной поликлинике.

– Приходится крутиться, а шо делать? – вздыхал доктор, театрально разводя руки. – Вопросник придумал не я, а диссертанты из Москвы. Наш санаторий сотрудничает с каким-то медицинским НИИ. Вот они и сочиняют. Им нужно защищаться, а санаторию – рапортовать, шо всё идет по науке. Какие рекомендации по лечению? Никаких уколов и таблеток. Гулять, гулять и гулять, как завещал нам дедушка Ленин. Душ Шарко, витаминно-кислородные коктейли и хвойные ванны. По утрам бег трусцой в парке. И, конечно, танцы-шманцы-обжиманцы… Судя по анкете ты – почти половой гигант. Так шо – действуй!

Я встал, полагая, что приём окончен, но был остановлен критическим взглядом Александра Абрамовича. Он подошёл ко мне вплотную и, тыча пальцем в мой галстук, с презрением спросил:

– Это шо такое?

– Галстук, – ответил я. – Между прочим, очень модный. Плетёнка. Из разноцветных пластмассовых трубочек …

– Да? Из трубочек? У нас в Одессе эта штука называется гондон. И того, кто его вешает на шею, тоже зовут гондоном… Так шо – подумай… Тебе это надо?

Выяснилось также, что и моя белоснежная нейлоновая сорочка – тоже ни к чёрту не годится. Обычное американское барахло, в котором тело не дышит.

– Ты шо, совсем бедный? – допекал меня доктор. – Не можешь себе купить пару нормальных рубашек хэбэ?

 

Во исполнение врачебного предписания мы с Лабудой сразу после обеда сходили в местный универмаг. Меня растащило на цветастую рубашку с яркими загогулинами – турецкими огурцами – на бордовом поле. Таких я отродясь не носил… Мой товарищ взял в руки товар, пощупал. Подумал-подумал. Засомневался и отложил.

Ну, нет, всё больше наглея, решил я. Гулять, так гулять!.. Покупаю!!

Потом нам попались дивные гэдээровские батистовые белые сорочки с мелкой розово-табачно-васильковой клеткой. Мы оба не удержались – взяли, не раздумывая.

После ужина принаряженные, сияя как новые пятаки, мы отправились на вечер отдыха в клуб санатория. «Посмотрим, как развлекаются психи. Познакомимся с женским контингентом», – сформулировал цель нашей вылазки Василий Иванович.

В клубе веселье било ключом. В душноватом помещении публика под руководством крикливой дамочки-культмассовички с азартом предавалась развлечениям типа: бег в мешках, взаимное кормление кашей партнёров с завязанными глазами, бег с ложками в зубах (а в ложках куриные яйца) и прочим. Народ веселился. Некоторые просто надрывались от смеха. Игры, рассчитанные на средний детсадовский возраст, пользовались здесь большим успехом.

Мы немного потолкались в общей кутерьме и, не сумев слиться с массами в радостной эйфории, покинули шумное веселье и ушли восвояси на ночлег в свою отдельную палату.

Контингент пока не впечатлял.

 

 

***

 

Ялта не была для Павла местом, совсем уж незнакомым. На заре их с Любой семейной жизни они бывали здесь во время почти свадебного путешествия. «Почти свадебного» потому, что поженились они зимой, а медовый период продолжался весной и плавно перерос в летнее путешествие. Предполагалось побывать в Сухуми, Одессе, а потом большую часть лета провести у Пашиных родителей в Молдавии.

…После недолгого сухумского гостевания у Любиных родных были по великому блату бабы Нины куплены билеты на теплоход до Одессы. Теплоход назывался «Адмирал Нахимов». Да, да, тот самый …

Почти неделя в плацкартных вагонах до Москвы, затем до Сухуми,  потом несколько дней в однокомнатной коммуналке вместе с бабой Ниной и дедом Гришей… Они чуть не озверели от невозможности телесной близости: молодые же, кровь бурлит, гормоны играют. И когда попали в узенькую каюту «Адмирала» с одним иллюминатором, наконец почувствовали свободу…

После полугода семейной жизни они всё еще были как молодожёны. Ходили, взявшись за руки, в безлюдных местах обнимались и целовались, как будто век не виделись. Они постоянно хотели друг друга, и каждому казалось, что его желание ненасытно.

В половых делах оба были неопытны, «Кама-сутру» не читали – такие книжки в те годы не печатали, – никаких секретов и премудростей не знали.

Вдобавок продолжали стесняться друг друга. Как и в первую ночь, раздеваясь, она просила:

– Отвернись, не смотри…

– Можно, я поцелую здесь?.. – тихо нашёптывала она, прощупывая губами завитки волос на его груди, животе…

– А можно… здесь?..

Он, замирая от ирреальности происходящего, веря и не веря, что всё происходит не во сне, а наяву, целовал её горячие, пунцовые губы – она их не красила, – ямочки на абрикосовых щеках, шею, в которой сильно пульсировала артерия, небольшие упругие груди с припухшими сосками… Она постанывала, что-то шептала… Его понимающие руки, жадные губы и язык скользили по мягкому животу мимо пушистых зарослей… скользили по внутренней части одной ноги, потом другой… потом возвращались к месту, пахнущему цветущим подсолнухом и скошенной травой.

В Ялте «Адмирал» стоял четыре часа. Молодые прошли экскурсионным маршрутом от морского вокзала вдоль набережной, гостиницы «Ореанда», до приморского парка. Потом среди кривых улочек разыскали домик Чехова, несмело вошли в него и были поражены простотой и скромным уютом комнат, в которых жил, дышал, двигался, разговаривал и работал  писатель…

Вечером на теплоходе они плыли дальше: до Евпатории, потом – к Одессе. И любили друг друга… Им никто не был нужен, даже в ресторан выбирались нехотя… Они полностью находили удовлетворение друг в друге. И были так счастливы, как могут быть счастливы молодые, сильные, здоровые люди, понимающие друг друга с полуслова, полувзгляда, лёгкого прикосновения, любящие и точно знающие, что лучше того, что происходит с ними здесь и сейчас, ничего на свете быть не может…

Несколько дней спустя, по приезду к родителям в Бельцы, когда она сказала, что «у нас, кажется, будет ребёночек», он в избытке нежданной радости сграбастал её на руки и сделал несколько кругов вокруг старого ореха:

– Как же я люблю тебя,  моя маленькая.

 

О чём может мечтать молодой мужчина? О любимой и любящей жене, прекрасней которой нет никого на свете. О детях, которых она родит ему. Ещё, конечно, – о надёжных друзьях, об интересной работе, о достатке в семье. Но главное – о жене, верной дружине.

Ему, Павлу, сказочно повезло: всё это у него было.

Всё!!

 

 

***

 

И вот …

С момента, когда человек ступал ногой на ялтинскую набережную, его жизнь чётко делилась на две части: до и после. Всё, что было до этого, всё его счастливое или несчастное прошлое со всеми радостями и печалями покидало его, уходило куда-то в сторону и на неопределённое время не то, чтобы забывалось, – нет, – просто оно ложилось куда-то на полочку, за шторку. Всё, что начиналось после, манило своей многообещающей новизной и представлялось острым, как восточные пряности, терпким, как старое вино, и загадочным, как сказки Шехерезады.

Постепенно размеренный уклад жизни санатория, мягкая прохлада приморской осени, неторопливые прогулки по набережной, беззаботные разговоры – всё было целебно, всё было полезно – всё действовало умиротворяюще. Обитатели санатория менялись на глазах: вчерашние сутулые, жёлчные с потухшими взорами пришельцы из разных мест Союза понемногу отходили от повседневной семейной и служебной суеты, дрязг, стрессов, выговоров с занесением и без.

Люди веселели, распрямлялись, рассказывали анекдоты армянского радио и рвались на танцы. Но самая забавная особенность курортного воздействия поголовно на всех отдыхающих – вытеснение за пределы сознания всех повседневных мыслей и забот, за исключением одной – мысли о лицах противоположного пола. Что бы ни делали, о чём бы ни говорили, всё сводилось к одной теме – близости мужчины и женщины. От этой темы невозможно было уклониться. Непривычно смелые взгляды встречных женщин, которые приятно заводили, застольные беседы в столовой с пространными комментариями о том, кто за кем ухаживает, рискованные шуточки и разговоры с подтекстом «про это» – всё подталкивало ко греху: давай, смелее вперёд! тебе уже подают знаки внимания! и, может быть, где-то здесь, в толпе та, с которой тебе будет хорошо! она, твоя радость, где-то рядом! у неё весёлые глаза и, наверное, сладкое тело! она тоже ждёт! она тоже хочет тебя!  ну, давай! Казалось, вся атмосфера курорта была пропитана флюидами флирта и предвкушением лёгких приключений. Эта атмосфера не могла не подействовать на нас, неофитов.

Уже на третий-четвёртый день проживания в санатории мои соседи по палате обзавелись дамами. Первым пленником соблазнов стал скромный Петро, поддавшись чарам довольно смазливой бабульки, намного старше его по возрасту. Теперь и после завтрака, и во время принятия процедур, и после обеда и ужина она неизменно сопровождала Петра, крепко держа его под руку. Он смущённо улыбался, но не вырывался.

Следующим был Гера. Как-то после обеда, когда мы обычно отдыхали, он неожиданно привёл в нашу палату незнакомку. Она была невелика ростом, едва доставала Гере до подбородка, с плоским круглым лицом, весёлыми ямочками и малюсеньким носом, настолько вздёрнутым, что анфас видны были только дырочки ноздрей. «Зина, – представил её Гера. – Моя землячка из города Новая Ляля».

В отличие от молчаливого Геры землячка оказалась говорящим фонтаном. Она тут же сообщила, что замужем, работает на деревообрабатывающем комбинате инженером ОТК. Она легко перешла на еврейские анекдоты и сразу же рассказала такую историю:

«Абрам приходит домой и, увидев жену в постели с мужчиной, спрашивает: “Сара, это что такое?” “А я знаю? – говорит Сара, вылезая из-под мужчины. – Какой-то босяк. Никаких приличий: ни тебе – здрасьте, ни мине – спасибо”. “Он – кто, твой любовник?” “Ах, Абрам! Зачем опять эти упроки, подозрэния?”».

Так же легко наша курносая гостья поведала нам, что хоть она замужем уже больше десяти лет и является матерью двух сыновей, для неё выполнение супружеских обязанностей – мука. Она никогда не испытывала оргазма и не знает, что это такое.

Такие подробности нас шокировали, однако Герман слушал всю это полуинтимную галиматью с явным удовольствием. Похоже, родственные души нашли друг друга.

У Василия Ивановича были поначалу какие-то проблемы с женским полом. Можно было бы ожидать, что он, первый красавец палаты номер четыре, достоин внимания больше других. Но у него что-то не клеилось. До тех пор, пока за их столом в обеденном зале не оказалась жгучая красавица Ингеборга, брюнетка из Риги. По отменно подобранным заморским нарядам, изысканным манерам поведения, воркующему грудному голосу Ингеборгу можно было принять за даму голубых кровей. Хотя, как выяснилось, работала она заведующей детским садиком. Увидев её, наш соискатель, окончательно пропал и однажды признался мне: «Кажется, я влюбился».

Бедный влюблённый мобилизовал весь свой потенциал обольщения. Дама голубых кровей сопротивлялась недолго. Уже через два дня Лабуда восхищённо похвастал: «Целуется она потрясающе!».

Один я оставался свободным и невлюблённым.

 

Мой второй визит к врачу Александру Абрамовичу был своеобразным. В ожидании приёма я просидел в коридоре около четверти часа и был немного озадачен, когда неожиданно из кабинета врача выскочила и нервно протопотала каблучками по коридору миниатюрная дама вполне бальзаковского возраста. Лицо дамы не лишено было приятности, но перекошено гримасой отчаяния и гнева.

Доктор тоже был взволнован.

– Моя пациентка, – объяснил он мне, – решила выступить в роли сексотки, чего я никак не одобряю.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, что ко мне, доктору, она пришла, как в КГБ: настучать на свою знакомую из соседней палаты. У той, видите ли, появился мужчина, и они постоянно уединяются в номере. «Ну, и что?» – спрашиваю я. «Из их номера часто доносятся стоны и страстные крики», – говорит пациентка. «Ну, и что?» – опять спрашиваю я. «Но это же разврат?», – делая страшные глаза, говорит моя пациентка. «Мадам! – говорю я со всей присущей мне деликатностью. – Согласно законам нашего великого предка пророка Моисея, а также известным вам заповедям Иисуса Христа, вы, возможно-таки, правы. Но в нашем скромном санатории правила, знаете ли, немного не такие, как в синагоге или церкви. То, что вы называете развратом, у нас просто входит в комплекс лечения».

Доктор помолчал и раздумчиво добавил:

– И ты знаешь, что мы поимели в сухом остатке? После моих разъяснений дама пообещала написать на меня в горком партии. Как тебе это нравится?..

 

 

***

 

Наступило 7 ноября. С утра в столовой санатория царило необычное оживление. Столы были сервированы по-праздничному: на ослепительно белых накрахмаленных скатертях стояли красивые тарелки, никелированные приборы и высокие вазы с фруктами, дарами Крыма – сочными грушами и роскошными кистями винограда «дамский пальчик». Но самое приятное было то, что на каждом столе стояли ещё две бутылки: шампанского и сухого вина. На шестерых. Щедро!

Подавальщицы принесли всем вместо традиционной манной каши холодные закуски – сегодня это был ростбиф, – и дама в ярких шелках, оказавшаяся главным врачом, официально поздравила отдыхающих с годовщиной Октября и попросила принять участие в городской праздничной демонстрации трудящихся.

– Желаю вам хорошего отдыха! – возвысив голос, пожелала главврач.

Благодарная публика ответила аплодисментами и дружным «Ура!».

После завтрака в приподнятом настроении мы спустились в приморский парк и уже оттуда, построившись в колонну, двинулись к центру города, распевая революционные песни.

День был тёплый, пригожий, и на душе, подогретой хорошим вином, было легко и спокойно. А когда наша колонна поравнялась со зданием горисполкома, вместо праздничных трибун мы увидели несколько обычных столов, покрытых красным сукном. За столами стояло десятка два мужчин и женщин – местное начальство, – которые весело улыбались и по-родственному махали нам руками.

Вечер, после небольшого возлияния, решено было отметить выходом в курзал. Курзал, то есть курортный зал, представлял собой тёмно-зелёное деревянное строение с высокими стенами в стиле сталинского ампира с просторным внутренним овальным залом для танцев.

Народу по случаю праздника собралось много. Все обитатели нашей палаты, кроме меня, были, конечно, с дамами.

Заиграл духовой оркестр, и мужчины, подхватив своих партнёрш, пошли танцевать. Я от нечего делать стал рассматривать кружащиеся пары. Многие были из нашего «Гнезда», но большинство – лица совсем незнакомые. Поскольку к вечеру похолодало, а зал не отапливался, некоторые были одеты в плащи и осенние пальто.

Поодаль у резной колонны стояла невысокая светловолосая девушка с непокрытой головой, в белом плаще. Круглолицая, чуть скуластенькая – видать, не обошлось в родне без татарина. Что-то показалось мне необычным и неуловимо близким в незнакомке: то ли поворот головы, то ли изгиб руки, лежащей на колонне, то ли то, как она поправляла рукой причёску, –  что-то похожее когда-то где-то я уже видел.

Закончился танец, и к светловолосой девушке подошла женщина, может быть, подруга, с несколько избыточной косметической раскраской, ведомая под руку пожилым мужчиной со шкиперской бородкой. Незнакомка улыбнулась женщине, и лицо её осветилось радостью. И опять мелькнуло что-то трогательно близкое.

«Ну, всё, – сказал я себе. – Всё... давай!.. »

А что – «всё», что – «давай», и сам не знал. Но в следующее мгновение, когда дружно запели трубы оркестра, я уже стоял перед девушкой и протягивал ей руку со словами: «Можно вас пригласить?»  

Она пошла так, будто давно меня поджидала. Её искрящиеся серые глаза, пухлые губы, ямочки на щеках – всё вместе вспыхнуло и открылось такой близостью, что я грешным делом подумал: может быть, она – моя старая, почему-то забытая знакомая? Но неужто возможно, чтоб я тупо забыл такую девушку? А, может, она приходится роднёй моей жене? Какой-нибудь дальней, очень дальней? Родни у Любы, правда, немного… Однако тут же понял, что это абсурд: какая родня за семь тысяч километров от дома?

Ноги сами по себе выделывали что-то танцевальное, появилась лёгкость. И небывалая смелость. Я глянул в её мерцающие зрачки, и она не отвела глаз, а с интересом стала разглядывать меня.

– Мне показалось, что мы с вами где-то уже встречались, – банально начал я.

– Мне тоже так показалось, – ответила она на полном серьёзе. – Но это вряд ли возможно. Я приехала с Севера.

– А я из Сибири.

– Ну-у, совсем не близко.

– Правда, родом я из Молдавии.

– А я – из-под Горького.

– Странно, у меня возникло твёрдое ощущение, что я вас знаю, и знаю давно.

– Наверно, это чисто психологическое ощущение, потому что я домоседка, и, кроме Горького, Москвы, военного городка под Мурманском и Крыма, нигде не бывала.

– Если это психологическое явление, то оно должно называться родством душ…

– Ой, не спешите с такими выводами…

Звали её Валя. Жила она в Мурманске и работала продавцом – имея высшее педагогическое образование – в военторге, по месту службы мужа: «Другой работы женщине там  не найти». Полгода назад с мужем развелась. Теперь они с сыном – ему шесть лет – отдыхают в пансионате «Пограничник Севера».

– Где это?

– В Ливадии, примерно в двадцати минутах езды на автобусе отсюда.   

Я тоже сказал немного о себе: женат, являюсь отцом троих детей мал-мала-меньше («Ничего себе!», – заметила моя новая знакомая), работаю в техникуме («Преподавателем?» – спросила Валя. «Да, – ответил я, – и преподавателем тоже»).

Танцевала она легко, хорошо чувствуя руку партнёра, а во время быстрых танцев типа краковяка или польки, сама нетерпеливо брала меня за бока и начинала кружить. У неё была ладная, крепенькая фигура, чуть полноватая талия и крутые бёдра.

Весь вечер я был только с ней. Мне нравилось, как чутко она улавливает музыкальный ритм, как изредка, вроде бы, ненарочно, чуть касается меня бедром, как застенчиво улыбается одними губами, как толково и неспешно говорит негромким голосом, как внимательно слушает мои нескладные речи и неотрывно смотрит мне в глаза. Эта игра взглядов, улыбок, лёгких касаний, каких-то слов продолжалась весь вечер. И я не мог оторваться от неё.   

…Танцы кончились. Подошла подруга со шкипером. Я вызвался проводить их, но Валя вежливо сказала: «Нет. Я с друзьями».

Договорились, что встретимся завтра у памятника Чехову.

 

Чаще всего мы общались с Василием Ивановичем. Манерой общаться и внешним видом он был похож на одного из моих московских начальников – Бабицкого, человека компанейского и иногда, казалось, вроде бы своего в доску: постоянная дружеская улыбка, крепкое рукопожатие, слова поддержки, но… Всё в нём было немного избыточно.

– Ну, что, юноша… – покровительственно улыбаясь, спрашивал у меня Лабуда после курзала. –  Как отношения с женским полом?

– Познакомился с интересной девушкой.

– Я заметил. Ну – и…

– Пока это всё, – отвечал я.

– Неплохо для начала. Но надо процесс ускорять.

– Что ты имеешь в виду?

– Имею я в виду то, что времени у тебя в обрез. Курортный сезон проходит быстро. И девочки хотят примерно того же, что и мальчики. Поэтому, следуя совету Мопассана, чем ближе ты будешь к её телу и ближе к койке, тем больше шансов, что ваши путёвки не сгорят.   

– Ну, почему обязательно ближе к телу? Вон у Геры с Зиной – дружба и всякое такое, а в койку они не спешат.

– Нам Гера с Зиной не пример. Ты нормальный мужик. Дружба дружбой, а любви без секса не бывает, – сказал, как отрезал опытный Лабуда.

По-своему он был прав. Но мне не хотелось загадывать. Не хотелось разрушать тот образ – весёлой, лёгкой и очень свойской Вали, – который уже возник в моей голове. Портить впечатление от первой встречи фантазиями о том, что будет потом, не хотелось. И, тем более, не хотелось делиться своими мыслями с кем бы то ни было.

 

В условленное время я сидел на скамье у памятника великому писателю. Бронзовый Антон Павлович задумчиво смотрел с высокого берега на море. По дорожкам перед постаментом разгуливало десятка полтора разнопородных кошек. Пока я сидел в ожидании, откуда-то появилось ещё столько же животных, и вся эта кодла начала кружить возле меня, орать на разные голоса, а самые смелые стали нагло тереться о мои ноги.

– Вы им, что ли, лекцию собрались читать? – спросила подошедшая Валя.

– Даже не знаю, как быть. Животные, наверное, думают, что я могу накормить их.

– Говорят, Чехов очень любил кошек.

– Да, говорят. Но здесь их слишком много. С такой оравой он тоже бы не управился. Жратвы не напастись…

Мы прошли мимо декоративных гротов, увитых плющом, мимо сувенирных киосков и оказались на набережной. С моря дул лёгкий бриз, и тихие волны шелестели, набегая на прибрежную гальку. Солнышко пригревало на редкость щедро, почти по-летнему. Немногие встречные мужчины и женщины были веселы и беззаботны.

Зашли в одно из прибрежных кафе. Из-за барной стойки поднялась девушка с кружевной наколкой на аккуратной головке и вежливо объяснила:

– У нас, молодые люди, вы можете заказать бокал шампанского или рюмочку коньяка.

Заказали шампанское и сели за столик. Посетителей, кроме нас, в кафе не было. Девушка подала холоднющее вино и по конфетке.

– За нашу встречу, – предложил я.

– За встречу, – откликнулась Валя.

В динамике журчала тихая музыка.

– Хорошо здесь, правда?

– Да.

– Давай, на ты.

– Давай, – ответила она …

– Тебе нравится Ялта? 

– Да, очень, – с лёгкой печалью отозвалась Валя. – Здесь прошли лучшие дни моей юности.

– Почему – прошли? У тебя всё ещё впереди.

– Нет. То, что было, ушло навсегда.

Моя спутница замолчала, задумавшись о чём-то, наверное, невесёлом. Мне не хотелось бередить её грусть, и я стал говорить, как здесь уютно и просто:

– Когда-то я тоже бывал здесь с моей женой. Было здорово. Но мало.

– Да, Ялта располагает к радости и любви, – она чуть пригубила фужер и добавила: – Если любишь, то именно здесь любовь доставляет радость.

– А в других местах разве любится по-другому?

– Бывает – и по-другому… Мы поженились с моим мужем совсем зелёными: он был ещё курсантом военного училища, я студенткой филфака. Влюбились друг в друга так, что не оттащить. Родители дали нам денег, и вот мы, двое сумасшедших, оказались в Крыму. Сначала сняли квартиру в Алуште. Потом познакомились с молодой парой из Москвы и с ними переехали в Массандру. Где мы только не были и чего только не видели! И на Ай-Петри ходили, и к Байдарским воротам ездили, и к Севастополю плавали, и на Поляне сказок шашлыки ели, и в массандровских погребах вино дегустировали. И почти каждый день пляж, купание, вечерами домашнее вино, гулянья, танцы до упаду… И конечно любовь, любовь и любовь. Вот так всё было.

– А потом?

– Потом родился ребёнок. Пелёнки, постирушки. После окончания училища молодого лейтенанта направили в Мурманск. Жена, конечно, за ним. Сначала всё шло хорошо. Праздники народов Севера. Катания на собачьих упряжках. Мы жили бедновато, но был какой-то азарт. Было понимание, дружба. Три года назад всем семейством мы даже приезжали в Ялту в отпуск.

– Значит, было семейное счастье?

– Было, – тусклым голосом отозвалась Валя. – Было. А потом что-то порвалось. Сначала стало пропадать доверие, потом – дружба. А любовь прошла так, как будто вовсе ничего не было. Осталась только водка, водка, водка.

– Как так?

– Как у многих… Он стал сильно пить. Мы боролись, боролись, всё перепробовали. А потом всё-таки расстались. Сейчас всё придется начинать сначала…

День клонился к вечеру. Когда мы вышли на улицу, солнце ещё висело над горами, а когда дошли до морского порта, набережная уже загоралась вечерними огнями.

– Кажется, я созрел для скромного ужина в каком-нибудь ресторанчике.

– Это дорогое удовольствие…

– Самое дорогое – общение. Вечер только начинается… Рискнем, женщина. Я приглашаю тебя на продолжение праздника родственных душ. Прошу оказать мне честь и отужинать со мной.

– Как романтично! – сверкнув своими бриллиантовыми глазами, усмехнулась женщина.

…Через минут двадцать мы сидели за маленьким столиком в ресторанчике с экзотическим названием «На чердаке», и вертлявый парень-официант повис над нами вопросительным знаком.

– Принесите, пожалуйста, меню, – приказала Валентина, и после этого стало понятно, что здесь процессом будет командовать именно она.

Ресторан был небольшой, но в нём было два очевидных достоинства: оркестр – хотелось не просто поужинать, но и потанцевать под живую музыку – и рядом парк. Я надеялся, что потом, после всего, нам удастся найти уединённое место где-нибудь на лавочке; а дальше… – как карта ляжет.

Официант наконец принёс меню, и Валентина погрузилась в его изучение. Углубилась, и её татарское лицо стало строгим.

– Холодное мясное ассорти будем заказывать? – спросила она.

– А что ещё есть?

– Салат овощной осенний.

– Давай по салату.

– Икру чёрную или красную будем?

– Нет, это для буржуев.

– Бычки черноморские жареные.

– Берём.

– Шампанское полусухое «Абрау-Дюрсо».

– Бутылку «Абрау» и сухого «шардоне».

– Что ещё?

– Потом посмотрим…

Ужин получился отменным. Моя партнёрша царствовала за столиком. Официант поглядывал на неё с опаской и все указания выполнял беспрекословно.

Еда была вкусной, а вино не било резко по мозгам, а наполняло тело весёлой энергией. Ну, а когда заиграл оркестр и хрипатый парень по-свойски запел:

 

Шаланды полные кефали

В Одессу Костя приводил, –

 

ноги сами пошли в пляс.

Мы танцевали, и, казалось, окружающий мир вместе с нами погружается в состояние беззаботной отрешённости.

Репертуар у оркестра был обычный, разухабисто-кабацкий, но чаще других исполнялась песенка, которая была новым шлягером. Слова её были довольно бестолковыми, но в тот вечер они почему-то казались необыкновенно значительными:

 

Поздно мы с тобой поняли,

Что вдвоём вдвойне веселей

Даже проплывать по небу,

А не то, что жить на земле.

 

Слова придавали несуществующий смысл тому, что могло быть, но ещё не произошло. И тут я понял, что Валечка не только хорошо танцует. Её пухлые губы оказались такими сладкими, а тело таким податливым – и не только к музыкальным посылам, но и к моим рукам, которые обнимали её всё сильнее и сильнее, – что я, время от времени, с трудом приходя в себя, начинал понимать, что просто так мы с ней сегодня не расстанемся.

Гармония бытия, хорошего вина, музыки и женщины, которая казалась всё более сладкой и желанной, – была полной и нескончаемо длилась и длилась...

 К сожалению, окончился вечер совсем не так, как хотелось. Когда мы вышли из «Чердака» и углубились в тёмную аллею, Валя с таким неистовством начала обнимать меня и покрывать моё лицо, глаза, щёки, уши горячими поцелуями, что останавливалось дыхание. У меня внутри тоже всё клокотало, искало выхода и стояло дыбом…

Но тут – в природе такое не должно быть в ноябре, но на самом деле случилось! – неожиданно над нами, в кромешном чёрном небе что-то страшно бабахнуло, где-то совсем рядом грозно полыхнул яркий зигзаг молнии, осветив дрожащим ядовито-розовым светом купы деревьев, и через мгновение на нас опрокинулись тысячи вёдер воды. Стена дождя!Настоящее стихийное бедствие! Библейский потоп!

Хляби небесные разверзлись надолго. Пришлось бежать на остановку…

Автобусы ещё ходили, и Валя, насквозь мокрая, уехала в Ливадию.

Что поделаешь, стихию не одолеть.

 

 

***

 

На следующий день я обнаружил в почтовой ячейке письмо из дому. Оно было ответом на моё письмо, где я описывал свои первые впечатления о курортной жизни, о том, что здесь неплохо, но народ немного сероватый. Жена писала о детях: Ирочка – она училась в пятом классе – приносит из школы одни пятёрочки, Алёша – второклассник – учится тоже хорошо, но очень уж сильно переживает за каждую оценку. Миша пока у бабы Жени. Все перед праздниками суетятся. «А ты, Паша, – писала Люба, – отдыхай, как следует. С серыми не водись, дружи с весёлыми».

Да! Мой тыл, как всегда, был надёжным.

Ну, что ж, дружить, так дружить. Было бы сказано…

После обеда мы встретились у киоска, в котором продавали билеты на фуникулёр. Сели в узкие креслица, пристегнулись и, болтая ногами над крышами проплывающих под нами домов, поехали вверх на высокий холм.

Оказавшись наверху, немного погуляли, потом сели за столик ресторанчика под открытым небом, и официантка принесла нам по бокалу сухого вина и шарики мороженого в вазочках.

Моя визави была молчалива. После бурного вчерашнего вечера говорить почему-то не хотелось. Но пришлось.

– У меня есть план, – начал я. – Не ахти какой, но надёжный. Можно пойти ко мне в гости. Мы могли бы часа три-четыре побыть одни в нашей палате: ребята сегодня уехали на экскурсию в Никитский сад.

Валечка наконец улыбнулась и положила свою маленькую, но очень твёрдую ладошку на мою:

– Спасибо, милый! Твой план хороший. Но мне кажется, моё предложение тебе понравится больше.

– Давай, выкладывай.

– Моя хорошая знакомая – она работает в нашем пансионате официанткой – отдаёт в наше распоряжение комнату в общежитии. До следующего утра.

– Ну и ну! Где эта комната?

– В Массандре.

– В таком случае, веди, Сусанин.

Мы спустились вниз, купили вина, фруктов, колбасы и поехали на троллейбусе в Массандру. Нашли общежитие.

Но ключа в условленном месте не обнаружили. Что-то не  сработало. 

Обошли пятиэтажное здание с другой стороны.

– Вот – лоджия её комнаты, – показала Валя на балконную плиту второго этажа, которая на косогоре была почти вровень с землей.

Я подтянулся, влез на балкон, потом втянул Валю. Подёргал за ручку двери – закрыто изнутри.

– Что будем делать? – Валя готова была заплакать.

Такого поворота мы не ожидали.

Досадно, особенно, когда ты находишься почти у цели. 

В безвыходных ситуациях самое главное – не раскисать и не сидеть, сложа руки. Так учили меня с детства. Надо что-то делать. Что – неважно. Иногда простые действия, вопреки логике, дают результат…

Будь что будет, решил я, где наша не пропадала! И даванул плечом на дверь. Тишина. Надавил сильнее. Потом ещё сильнее. И вдруг что-то тренькнуло, наверно, запор, и – ура! – дверь открылась. Это было чудо. Мы попали в комнату.

– Ну, ты – мишка! – воскликнула женщина.

– Какой Мишка?

– Сибирский мишка. Медведь!

Я был польщён.

В комнате был столик, две по-девичьи аккуратно прибранных кровати и два стула. За остеклённой дверью – кухня и санузел. Всё, что нужно для нормальной жизни.

Мы немного посидели. Перевели дух.

Выпили, закусили. 

А потом произошло то, ради чего мы ломились в эту скромную, даже чересчур, но для нас – сказочно прекрасную обитель любви и греха.

 

Когда мужчина и женщина, которые нравятся друг другу, впервые оказываются в одной постели, то они сталкиваются с необходимостью преодолеть множество комплексов, главный из которых, наверное, комплекс неизвестности. Каждому из них ещё неизвестно, что можно, а что нельзя делать, что нравится, а что не нравится другому. Каждый делает то, на что способен, что умеет, и немного опасается сделать что-то не так.

…Она была прекрасна. И всё, что делала, было чудесно. Казалось, она угадывает все его желания, даже очень-очень тайные. Он тоже старался изо всех сил и радовался, что от всего, что он делает, ей хорошо.

Всё происходило в каком-то беспамятстве и иногда казалось нереальным.

 

Блаженство продолжалось с перерывами часа два-три, может, больше. Всё было невыносимо хорошо. Но вдруг во входную дверь кто-то резко забарабанил. 

– Что это может быть?

– Говорят, здесь иногда проводят какие-то облавы, – быстро проговорила Валя, пряча винные бутылки в тумбочку.

В дверь опять громко постучали.

Нам, подумал я, не хватало только нарваться на облаву.

– Прыгай на лоджию, – тихо сказала Валя и кинула мне какую-то тряпку.

В чем мать родила я выскочил в темноту на лоджию и тряпку намотал вокруг бёдер. Оказывается, была уже ночь.

Валя надела на себя какой-то халатик и пошла открывать дверь. В комнату вошли трое: двое мужчин и женщина. Они зажгли свет и с повадками сыщиков прошлись по комнате, заглянули в туалет, даже под кровати посмотрели. Не найдя ничего, ушли.

Я вышел из укрытия:

– Что за шмон?

– Комсомольский патруль. Безобразие и свинство. В нашем «Пограничнике» после отбоя тоже иногда вламываются. Такие здесь порядочки.

Какое-то время мы приходили в себя. Потом, почувствовав голод, перекусили, выпили вина и, теперь без ненужной спешки и лишних волнений, уже немного зная, кто на что способен и кто чего хочет, мы продолжили наши занятия. И опять странное беспамятство, когда ты не понимаешь, где находится окружающий мир и что происходит, потому что ощущаешь только её и себя вместе с нею и больше ничего. Только её и себя. И нет времени, нет людей, нет звуков…

– Знаешь, – сказала она, когда начало светать, –  я, кажется, летала…

Потом, когда в комнате стало совсем светло и нужно было вставать, она виновато прижалась ко мне:

– Прости, у меня давно не было мужчины. Я совсем тебя замучила.

– Ну, такие мучения я хотел бы терпеть почаще.

Она засмеялась.

Огромное золотисто-красное солнце медленно поднималось из-за моря, когда мы подъехали к центру. Валя пересела в автобус и уехала в Ливадию.

А я поплёлся в свой санаторий. В ногах и во всем теле была дегенеративная лёгкость и пустота, а в голове сумбур и шатание.

 

Он шёл вдоль набережной. С моря дул свежий ветер прямо ему в спину, подталкивая и заставляя двигаться быстрее. И он чувствовал, как мышцы снова наливаются упругостью и силы понемногу прибывают.

 

– Вставай, юноша! Тебя ждут великие дела,  – пропел надо моим ухом знакомый тенор Лабуды. –  Судя по твоему состоянию, грехопадение произошло.

– Который час? – спросил я.

– Уже вечер. Ты проспал завтрак и обед и рискуешь проспать ужин.

Оказалось, я проспал с утра до вечера.

Через день мы снова встретились в ротонде, на остановке автобуса близ нашего санатория. Валя с видимым усилием согласилась на свидание, которое я замыслил в нашей палате номер четыре.

Я привел её в наше изолированное от посторонних взглядов обиталище, и всё было бы хорошо, если бы не напряженность, которую никак не удалось преодолеть. Валя была мила, любезна и даже ласкова, но прежней беззаботности и радости не ощущалось. Что-то мешало.

Вдобавок в самый интересный момент во входную дверь кто-то резко постучал.

– У вас тоже бывают облавы? – прошептала со страхом моя бедная женщина, натягивая одеяло до подбородка.

– Нет, – успокоил я её. Но стук повторился.

Решили не открывать…

Вечер, однако, был испорчен. Я проводил её, чувствуя себя последним прохвостом.

 

Зависть – нехорошее чувство, но почему-то мы сталкиваемся с ним слишком часто. Петро по секрету сказал Павлу:

– Ты знаешь, кто стучал в дверь?

– Нет.

– Василий Иванович.

– Не может быть, – не поверил тот.

– Может. Он сам признался, что хотел вас попугать.

– Но зачем?

– Думаю – зависть. Он завидует тебе. У него самого с балтийской красоткой не получается, вот он и злится.

Непостижимо.

 

Прошло ещё два дня. Приключения последнего времени стали уходить на второй план. Заканчивался срок пребывания в санатории, и мои товарищи по палате всё чаще стали вспоминать о доме, о жёнах, о работе.

У всех ребят был значительный гусарский опыт, и отношение к курортным романам было лёгкое: как к необременительным приключениям, которые ожидались. Никто не говорил о высоких чувствах или о продолжении романа после курорта.

Петро высказал интересную мысль:

– Где бы ты ни был и с кем бы ты ни переспал –  жена твоя всё равно узнает об этом.

– Как она догадается, если ты не признаешься? – удивился многоопытный Василий Иванович.

– Не знаю, как-то узнаёт.

– Если не будешь болтать – не узнает. Меня если даже убивать будут, ни за что не признаюсь, что я кого-то трахал.

– Болтать, конечно, не надо. Но у баб – какое-то чутьё. Как-то, дело было довольно давно, я изменил. Не то, чтоб специально, нет, – по пьянке. Пришёл домой под утро и наплёл жене, что, мол, с приятелями загулял. Так уже бывало. Она виду не подала, только очень внимательно на меня посмотрела. А месяца через два устроила скандал: никто ей ничего не говорил, она сама каким-то образом всё вычислила. Я с трудом её успокоил. Правда, так ни в чём не сознался. Зачем травмировать родного человека ненужными признаниями?

У меня такого опыта не было. Как я поведу себя с моей Любаней, я не знал.

Но задумываться начал.

 

Наша следующая и, как оказалось, последняя встреча произошла без предварительной договорённости. Целый день я бегал по магазинам и на рынок, в поисках гостинцев для моих домочадцев. Вечером, после ужина вся палата была в сборе, и постоянная наша гостья Зина рассказывала очередную еврейскую байку.

Общество пребывало в состоянии блаженного покоя, как вдруг входная дверь скрипнула и некто, входя, тихо спросил:

– Можно? 

Это была Валя. Я мигом выскочил из палаты.

На улице были ещё двое: красивая девушка и парень. Мы познакомились: девушку звали Галя, она была хозяйкой «той самой» комнаты в Массандре. Парень назвался Жорой.

Они позвали меня с собой. Я не стал раздумывать.

Мы спустились в центр, накупили провизии, конечно, вина и поехали в Массандру.

На сей раз облавы не было. Девушки организовали стол, принесли радиолу с пластинками, и мы хорошо посидели: выпили, поболтали о разных разностях, потанцевали и даже попели песни. Потом Галя с Жорой куда-то исчезли, и мы снова остались одни.

До самого утра нас никто не беспокоил, и мы, теперь уже как близкие люди, не суетясь, наслаждались друг другом. Я чувствовал, как она впитывает каждое моё касание и как её наслаждение передается мне и наполняет мои клетки.

Проходила ночь. Мы почти не говорили. Во всяком случае, ни я, ни она ни разу не говорили о своих чувствах. Но под утро, когда начало светать, она что-то зашептала, потом засмеялась и стала говорить стихами:

 

Любить – это прежде всего отдавать.

Любить – значит, чувства свои, как реку,

С весенней щедростью расплескать

На радость близкому человеку.

         Любовь – это только глаза открыть

         И сразу подумать ещё с зарёю:

         Ну, чем бы порадовать, одарить

         Того, кого любишь ты всей душою?!

Любовь – не сплошной фейерверк страстей,

Любовь – это верные в жизни руки.

Она не страшится ни чёрных дней,

Ни обольщений и ни разлуки.

 

Было удивительно: о любви мы с ней никогда не говорили. Тому, что происходило с нами, мы не успели дать какое-то название …

– Это Эдуард Асадов, – тихо сказала Валюша.   

Она глубоко вздохнула:

–  Вот и прошла наша ночка, дорогой... А теперь пора прощаться.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Хочу поблагодарить тебя за эту ночь и за то время, что мы были вместе. Больше мы встречаться не будем…

Голос её дрогнул, и она замолчала. Потом, справившись с волнением, тихо добавила:

– Завтра утром мы с сыном уезжаем. Пока к маме на Волгу, а там видно будет.

Я молчал, не зная, что сказать, и лишь непроизвольно прижимал её к себе, всё сильнее и сильнее, наверное, инстинктивно не желая отпускать. Понимал, что рано или поздно мы расстанемся, но не ожидал, что это произойдёт так скоро и внезапно.

– Как сложится моя жизнь, – говорила Валя, – пока не знаю.Но после встречи с тобой поняла, что к старому возврата быть не может.

Она не спеша стала одевать меня, как будто сам я был беспомощным. На прощанье обняла и троекратно по-русски поцеловала:

– Прощай, Паша, мой милый. Будь счастлив…

 

 

***

 

…Прощай, дорогая и нежданная радость моя, – мысленно продолжал Павел неоконченный диалог, возвращаясь аэрофлотским самолетом домой. – Прощай, милый друг, Валечка Шишкина. Ты была моим приятным приключением, и я думал, что приключением всё у нас и окончится. Но я ошибался… Оказалось, ты стала сильным ветром, который подул в мои поникшие паруса. Ты укрепила дух мой и приумножила силы мои…  Спасибо тебе за то, что ты была в моей жизни!..

 

 

***

 

В родном  городе уже лежал снег и было морозно.

Дети ждали папу и подарки, и они их получили.

 

А Люба ждала  –  его.

 

Была радость возвращения. Радость, полная глубокого и неожиданного смысла, ненапрасного ожидания, радость, наполняющая тело энергией и верой в свои силы.

 

Он немного побаивался прихода ночи: вдруг что-то пойдёт не так, как раньше, вдруг что-то изменилось в нём или в ней?

Он уже лежал в постели, когда она стала раздеваться, и, услышав знакомое: «Отвернись! Не смотри!», покорно отвернулся и тихо засмеялся: да, она была всё такой же, его любимая, нежная Любанечка.

Родная.

Своя.

 

Впереди был ещё целый месяц отпуска. Были вылазки всего семейства в лес на лыжах с костерком и шашлыками, было и приятное домашнее зимнее безделье с чтением книг, которые не успел прочитать раньше, были и весёлые и непьяные гостевания у Лукашовых, и вечерние чаёвничания у Кимовцев. Наведывался на работу – как же без неё? Там всё шло нормально, по-накатанному.

Все нервные расстройства и дистония понемногу проходили.

Постепенно и события, которые были пережиты в Ялте, стали отодвигаться вглубь памяти.

Стихи Асадова мне никогда не нравились, но то, что читала женщина, ставшая ненадолго близкой, время от времени всплывало в памяти:

 

Любовь не страшится ни чёрных дней,

Ни обольщений и ни разлуки.

 

Никогда я не пытался её отыскать.

Никогда никому не рассказывал о ней. Она была моей тайной, счастливым стечением необыкновенных событий. Эта тайна была глубоко спрятана в извилинах моего мозга. Но время от времени я извлекал из глубин памяти моё сокровище, и тогда прошлое снова оживало, восстанавливались те или иные мгновения, и эти мгновения заставляли моё, временами сильно устающее, сердце биться сильнее. Чем больше проходило времени, тем дороже и безгрешнее казались мне события минувшей, ялтинской, осени. Тем более ценной и неприкосновенной становилась моя тайна. Всё, что происходило с нами, было только с нами, и никак не должно было повлиять на судьбы других. Мне казалось, что моя тайна не может повредить никому.

Так мне хотелось думать.

Но было ли всё на самом деле так, не знаю. Ведь дорога в ад тоже, говорят…

 

Однажды, когда Люба сидела за проверкой тетрадей, он обратил внимание на то, как она поправляет волосы, на её полуоткрытые пухлые губы, поворот головы, изгиб руки, лежащей на тетрадке. Она почувствовала его взгляд, повернулась, и лицо её осветилось усталой улыбкой…

 

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование