К 75-летию Фёдора Вострикова

России преданный поэт  

Русский поэт Ф.С. Востриков родился в совхозе «Батрак» (ныне пос. Авангард) Алексеевского района Куйбышевской (ныне Самарской) области. Детство и юность поэта прошли в степном Заволжье, в родном совхозе «Батрак».

Окончил Куйбышевское культурно-просветительное училище, Пермский университет марксизма-ленинизма, отделение журналистики. Работал в клубах, школах, профтехучилищах города и области. Публиковался в альманахах, коллективных книгах и журналах страны, в том числе Санкт-Петербурге и Москве.

Первый поэтический сборник «Отцовское поле» у него вышел в Перми (1979). Член Союза писателей России, Фёдор Востриков – автор почти сорока книг. Сотрудничает с композиторами, переводит с азербайджанского. Он, сын Заволжья и России, – дважды лауреат Пермского края в сфере искусств и культуры, награждён юбилейными медалями Г.К. Жукова и А.С. Пушкина, М.В. Ломоносова и М.Ю. Лермонтова, кавалер ордена Достоевского I степени, почётный гражданин Алексеевского района Самарской области. Часто выступает по краевому Пермскому радио и телевидению.  

Поэт более 30 лет ведёт литературное объединение в Пермском городском Дворце детского (юношеского) творчества.

Иван Гурин.

Союз писателей России.

Фёдор Востриков

История

История – древняя книга –

Вещает нам горькую грусть:

Татаро-монгольское иго

Терзает набегами Русь.

В крови, как в багряном тумане,

Кипела огнём круговерть.

Не плен выбирали славяне,

А битву – победа иль смерть.

Сплотились. Орду победили.

Рассеялся дым на ветрах.

Лежат в куликовской могиле

И русич хоробрый, и враг.

Но только, где русичи пали,

Воинственные мужики,

На поле из травушки встали,

Как память о них, васильки.

А там, где поганое иго,

Метущее некогда зло,

На чёрных, как туча, кулигах

Татарниками проросло.

Урал

Край уральский навеки любимый,

Мой особенный русский уют,

Где стучатся в окошко рябины,

И уралочки спать не дают.

Ты, Урал, всех добрее и проще.

Запоёшь – и тебя не унять.

Соловьями в берёзовых рощах

Задушевные песни звенят.

В самоцветах купаются горы.

И куда ни посмотришь – леса.

Плещет лебедем Камское море,

Отражая в себе небеса.

Крепость духа, влюблённость и силу

Ты поистине в сердце вобрал,

Милый край, – ожерелье России –

Вечно юный и древний Урал.

Изба

Памяти матери

Свистит пурга над ветхою трубою.

Горбатится от снега городьба.

Не назову теперь избу избою –

Да разве, мама, без тебя изба?!

Не пахнет хлебом. Холодно и тихо.

Ни лампы керосиновой в ночи.

Не греет кости баба Кузнечиха,

Дерюгою прикрывшись на печи.

В углу повыцвел Николай Угодник,

Что рисовал Колодин Геродот.

С тобою, мама, кажется сегодня

Остановился востриковский род.

Хотя живут и правнуки, и внуки,

Хотя живут на свете сыновья.

Но как нужны твои родные руки,

Но как нужна добриночка твоя!

Зима сменяется весною синей.

И снова степь полынная в цвету.

Спасибо, мама, что любить Россию

Учила нас, как вере в доброту.

Иду к тебе кладбищенской тропою,

От кашки да шалфея даль светла.

Да разве назовёшь избу избою

Без твоего сердечного тепла?..

Дед

Денис Михайлович – мой дед.

За век познал немало бед:

Крещён японскою войной,

Контужен первой мировой.

На стыке взорванных эпох

Кормил в окопах вшей да блох.

Прошёл и боль, и смерть, и страх.

Домой вернулся – грудь в крестах!

Пахал и жал – он труд любил.

Он раскулачен дважды был.

Хоть жизнь недоброю была –

Не затаил на сердце зла.

Лечился пляской под гармонь,

Частушкой знойной, как огонь.

И начинал опять с нуля.

Давала силушку земля.

Срубил избу среди степей.

И сад разбил. Поднял детей.

Когда от тяжких ран устал,

То внукам землю передал.

С тех пор промчалось много лет.

Лежит в степи мой древний дед.

Где был погост, где сад, изба –

Теперь ерошатся хлеба.

Из тьмы ромашкой, васильком,

Полынью горькой, колоском

Глядит, даруя людям свет,

Денис Михайлович – мой дед.

На свете женщина живёт

На свете женщина живёт,

Меня не любит и не ждёт,

Не ждёт ни писем, ни вестей.

Хранит очаг. Растит детей.

Давно меня среди тревог

Она забыла, я – не смог.

Не смог тогда, смогу ль теперь,

Пройдя сквозь тысячи потерь?

Прошу прощенья у жены,

Что не жена приходит в сны.

Всё та приходит, вдаль маня, –

Не полюбившая меня.

Михайловские рощи

Шумят михайловские рощи,

Да не шумят, а даль поют.

И чем древней они, тем проще,

Зовут в извечный свой уют.

Где живы графы и крестьяне,

И первозданны дом и двор.

За самоваром Пушкин с няней

Ведут о сказках разговор.

Фольклором, песней, рукодельем

Пленяет Пушкина она.

А в гости едут Пущин, Дельвиг –

И вновь пирушка допоздна.

В речах гудит Лицей, как пчельник.

Друзья, какая ссылка тут,

Когда, как прежде, в час вечерний

В Тригорском Осиповы ждут?!

Скорей коня! Долой волненье.

На плечи плащ. И за порог.

Летит он к чудному мгновенью,

Как самый дерзостный пророк.

В душе «Онегин» и «Цыганы»,

«Арап Петра» в душе кипит,

А всадник скачет сквозь туманы,

Сквозь время вещее летит.

Бессмертье вихрем плащ полощет,

А Пушкин мчится, гой еси!..

Шумят Михайловские рощи,

Да так, что слышно на Руси!

Не отрекусь…

Глазами полузрячими избушек,

Что горбятся, как бабки, у плетня,

Глазами керосинок и коптушек

Глядела Русь на юного меня.

А я-то знал, что вырасту и ринусь,

Хоть сколько ни случись в дороге бед,

Сквозь тьму тайги и жуткий мрак равнины

Увижу белый выстраданный свет.

И тяжко было, больно и жестоко.

Кровавя душу, предков не корил.

Узрил я Русь и Пушкина, и Блока,

Святую Русь Есенина узрил.

Высоко в небо птицей поднимался,

Развенчивая подлость и покой.

Как пахарь, в землю отчую вгрызался

Душой и поэтической строкой…

Не отрекусь от вымершей коптушки,

От Брестской крепости не отрекусь.

Во мне, как жизнь, и Родина, и Пушкин,

Во мне, как жизнь, есенинская Русь!

***

Суждено умереть одному

На казённой больничной кровати,

А другому – не в белой палате,

А в родительском старом дому.

Где-то мой подступает предел.

Не хотел бы навеки забыться

Ни в отцовском дому, ни в больнице –

Умереть бы я в поле хотел.

Где отец? Если спросят детей,

И они беспечально ответят:

«За цветами ушёл на рассвете,

И домой не вернулся с полей».

***

Не видно ни солнца, ни сини –

Клокастые тучи штормят.

Гуляют дожди по России,

Грома древнетишье громят.

Ни спрятаться негде, ни скрыться, –

Как в горе – душа на излом.

И мечешься старою птицей

С пробитым навылет крылом.

Но хватит ли воли и силы

Подняться, восстать, чтоб успеть

Для доброй и вечной России

Последнюю песню допеть?!

Красавица

Себя несла, как призрачный кувшин.

Природным совершенством поразила.

С сознаньем дела очередь у вин

Красавицу глазами просквозила.

К тому ж от шаловливых сквозняков

Волною знойной платье завернулось.

На комплименты липких мужиков

Была глуха. Прошла, не обернулась.

Не обернулась. Надо ль упрекать,

Мол, ни один не нравится мужчина –

Красавица боялась расплескать

Святое целомудрие кувшина!

Купальщица

Из речки вышла. Огляделась.

Пропахла солнышком насквозь.

Потом тихонечко оделась –

Цветами тело занялось.

Прихорошилась. Прибодрилась.

Поклон отвесила реке,

И незаметно растворилась,

Как птица, в синем далеке.

Но до поры уже вечерней

Река дышала всё ещё

Божественным её свеченьем

И целомудрием её.

На пляже

На пляже никого. Река пустынна.

Хозяйничает осень. Тишина.

И лишь тропу любовно краской дынной

Раскрашивает сонная луна.

Не верится, что здесь когда-то бодро

В июльский полдень – зноен и высок –

Красавицы впечатывали бёдра

В разгорячённый ветреный песок.

Подставив солнцу руки, грудь и плечи,

Подчёркивали прелести рекой.

По ним скользили, жаждущие встречи,

Пожары глаз компании мужской.

Теперь, увы! Луна тропинки пишет.

Под осень пляж, конечно, опустел.

Но всё-таки песок неслышно дышит

Теплом и тайной высвеченных тел.

Сыны Бородино

В земле, в былинных травах,

В столетьях спят давно

Воители Державы,

Овеянные славой,

Сыны Бородино.

В пылу лихих сражений,

Чего ж теперь скрывать,

Учили нас терпенью

И как из поражений

Победы добывать!

Уроки преподали –

Святей молитв слова!

Когда леса рыдали,

Когда пылали дали,

В огне Смоленск, Москва…

А вы – свои народы

На правый бой вели.

Враги любой породы,

Отребье разных сбродов

Бежали, как могли.

А вы торжествовали

Вперёд на много лет.

Вовек не забывали –

Над миром воздвигали

Полотнища побед!

И нас учите браво,

Как было вам дано,

Воители Державы,

Овеянные славой,

Сыны Бородино.

Родине

А время то перед глазами,

Как степь в пучине грозовой.

На медкомиссии сказали:

«Не годен, парень, к строевой».

Не знаю в чём, но виноватым

Себя я чувствовал в пути.

За то, что не был я солдатом,

Меня ты, Родина, прости.

Я эту боль землёй родною,

Работой тяжкою лечил.

В лицо дышало солнце зноем,

Как хлеб, что только из печи.

Походкой твёрдою, не шаткой,

Я мерил пашни и луга.

И новой строчкой, новой жатвой

Тебе, родная, присягал.

Читая Дмитриева

Не исчезай моё село…

Ты будто «Слово о полку» –

В одном бесценном экземпляре…

Читаю Дмитриева Колю,

А с ним – и плачу, и пою.

Его и волю, и неволю

Воспринимаю, как свою.

На свадьбе пляшем, пьём на тризне,

Кричим: «Ура», призревши страх,

За необорванные жизни

В чехословацких клеверах.

Погибель сёл сердца тревожит,

Сочится кровушка меж строк.

А он-то был меня моложе,

Да вот себя не уберёг…

Мне с ним пришлось в года остуды

Встречаться, чуточку дружить.

Теперь советует оттуда,

Как слово чувствовать, как жить.

За мир добра спасибо, Коля,

Что пережил тебя – прости…

Мы побратались русским полем,

Чтоб в поле русское уйти.

Судьбе, конечно, благодарен.

Позволь, вольюсь в твою строку:

В одном бесценном экземпляре

Ты сам, как «Слово о полку».

Вдова

Спина, как серп, у бабы Катерины.

Хлебнула бед за век дремучий свой:

Из Курска муж, а сын из-под Берлина

Вернулись похоронками домой.

Кого угодно боль такая свалит.

Она не помнит, как пережила.

Лечили раны ей ржаные дали

Да бабки-вековухи из села.

Родных солдат, войною убиенных,

Вдова не забывала ни на миг.

Как трудно было Родине – в три смены

И за себя трудилась, и за них.

Когда луна калитку припорошит,

Выплакивала горюшко ветле,

И незаметно, как под тяжкой ношей,

Всё гнулась, гнулась к матушке-земле.

Во сне себя красавицей видала,

А рядом парень – вороха кудрей!

О, как она мучительно страдала,

Старухой просыпаясь на заре.

Смахнув слезу рукою крючковатой,

В корыто снова пичкала бельё…

А со стены, не старясь, два солдата

Смотрели виновато на неё.

***

Обелиск поставили в деревне,

На открытье стар и млад пришёл.

Тоненькая веточка сирени

Поднялась на белый частокол.

Вспомнил каждый дорогое имя –

И зажглись рябинами венки.

И, скорбя, в молчании над ними

Головы склонили земляки.

И старушка сухонькая строго

Молвила, крестясь на обелиск:

«Ну, теперь спокойна, слава Богу,

Все в деревню детки собрались».

Русский солдат

Шагал солдат вперёд во имя мира,

Не кланяясь фашистскому кресту.

Когда в бою не стало командира,

Он поднял взвод – и взяли высоту.

За ним, как тень, по свету смерть бродила:

Ползла за Одер, корчилась в дыму…

Его ждала славянка и любила –

До смерти ль было, смертному, ему?!

Солдат в бою солдатом оставался.

Но прежде чем вернуться в отчий дом,

В империи Германской расписался

Российским историческим штыком.

Скачки

I

Перед отъездом в Ясную Поляну

Толстой решил башкирцев позабавить:

В округе выбрать ровную поляну

И скачки провести, и праздник справить.

Пришлась по нраву графская затея –

Стеклись на хутор люд степной и кони.

Кибитки выросли среди кипрея,

Костры простёрли знойные ладони.

С баранины, с кумыса пар клубится,

Как бы туман над утренним Иргизом.

Звучат зурна и дудка, словно птицы,

Под горловое пение киргиза.

Играют в шашки, кружат хороводы.

И конский храп висит, как зов, над лугом.

Ждёт не дождётся скачки тьма народа –

С кумысом чаша ходит круг за кругом…

II

И вот гнедые выстроились в ряд,

За двадцать лошадей, а может боле.

Копытом в землю бьют, глаза горят –

Готовы вихрем ринуться на волю.

Взмахнув платком:

По-шёл! – вскричал Толстой.

И вытянулись лошади в галопах.

Дымился пылью, рвался травостой,

Метались прокопытенные тропы.

Прилипших к спинам юных седоков

Хлестало гривой, пылью и ветрами.

А им ещё предолгих пять кругов –

Финал за двадцатью пятью верстами.

К тому ж без сёдел смелые юнцы

Летят вперёд в азартных пересвистах.

Вослед толпа, табунщики-отцы:

«Го-ни!» – прокатывают голосисто.

Гудела степь над каждою верстой.

Орлы в испуге сгинули в долины.

Гонцы кружили в скачке вихревой –

Пришло на финиш меньше половины.

Толстой призёров щедро награждал:

Ружьё, часы, атласные халаты.

Такого празднества от века не видал

Ни кучер, ни табунщик, ни оратай.

Гулял народ весёлый и простой,

Переплетая радость и волненье.

Да так гулял, что через край степной

Слыхать из поколенья в поколенье!

Маргарите

Не брежу, не лукавлю и не лгу,

Скажу, как есть,

Судьбою не гонимый, –

Пишу о женщинах не мной любимых,

А о тебе, желанной, не могу.

Прости, родная, грешного меня

За честное, прямое откровенье.

Но ты навек – моё начало дня,

И лучшее моё стихотворенье!

«Терзают сердце Украины»

Встали в рост

Раздолбили страну, разодрали

По частям, по костям, по кускам.

Кровью харкают веси и дали,

Да неймётся постылым врагам.

Прячут в масках бесстыжие лики

По-бандеровски прут напролом.

Мат, проклятия в возгласах диких…

Люди мирные мрут под огнём.

Встали в рост ополченцы-герои

За детей, за родных, за страну.

Закрывают бесстрашно собою

Не гражданскую эту войну,

А верней – от бессовестных Штатов

И подонков из натовских стран.

Очень скоро врагам-супостатам

Мы напомним Мамаев Курган!

«Мангуст»

Памяти А. Стефановского

Его никто на бой не посылал.

Он жил, как все живут в Прикамье ныне,

Но вот, когда войною запылал

Донбасский край на братской Украине,

Решил, а твёрд и крут характер был,

Что там нужней. И сбор совсем недолог.

Как предок наш в двадцатом веке бил,

Пошёл он бить бандеровскую сволочь.

Тем более Чечнёю закалён.

С историей знаком не понаслышке:

Философы Ильин и Гумилёв,

Читал, конечно, и другие книжки.

Младых солдат напутствовал в строю

Быть храбрым и гордиться Русским миром.

И сам, как говорят друзья: «В бою

Слыл строгим и бесстрашным командиром».

Героя ждали матерь и жена,

Семейство ждало во краю уральском,

Но впереди ещё гремит война

И смертный бой под городом Луганском.

К победе шёл, как прежде, не впервой.

Ах, если б не предательская мина! –

В сердцах друзей «Мангуст» всегда живой –

«Мангуста» помнит ридна Украина!

***

Пожар и стон со всех сторон –

Не дай Господь такой судьбины.

Фашисты нынешних времён

Терзают сердце Украины.

Мазепы предали народ,

И не спасёт его мессия,

Пока, вобрав и мощь, и силу,

Как в славный сорок пятый год,

Врага не сбросит Мать-Россия.

***

Взорвался мир. Воскрес Бандера,

Точнее, выродки его.

Восстала стая изуверов,

Прожжённых подлостью врагов.

Нахально, мерзко и открыто

Кипит кровавая пальба.

Да что ж вы, нелюди, творите –

Детей загнали в погреба!

Вам жизни нет на Украине,

Не осквернить её поля.

В стране русин живут Добрыня,

Попович, Муромец Илья.

Не избежать вам дня возмездья

У смертной лесополосы.

И вместе с вами канут в бездну

Олигархические псы.

***

Украина, что с тобою,

Приднепровская страна,

Не выходишь ты из боя,

Стало быть, идёт война?

Украинец украинца

Бьёт, пытает, жжёт живьём.

Аист больше не гнездится,

Коль порушен в мире дом.

Сердце раненое гложет,

Что Донбасс и Днепр в крови.

Встань с колен, как Матерь Божья,

И на бой сынов зови.

Дух крепи славянской верой

Лет победно-огневых,

Чтобы сгинул лик Бандеры,

Как в годах сороковых!

***

Погибает Украина –

Нет спасения в дому.

Полстраны уже в руинах,

Задыхается в дыму.

Не добили, жаль, когда-то

Мы бандеровскую мразь,

Вот она под крышей Штатов

С новой силой поднялась.

Крушит, режет и сжигает –

День и ночь гробы, гробы.

Что ж молчишь ты, Русь родная,

Встань за братьев на дыбы!

Иль боишься рыка янков,

Будут санкцией пугать?

Иль стране древнеславянской

Неудобно помогать?

А бандеровцам удобно

Засылать за ратью рать,

Даже зверь себе подобных

Не посмеет убивать.