Ряженый

Русские родственники из Нижнего Новгорода пригласили меня посетить родину моего отца. Не буду рассказывать о житейских впечатлениях, поделюсь культурными.

Русский язык я знаю очень прилично. И как-то в моих руках оказался местный глянцевый журнал «Столица Нижний» от декабря 2016. В нём статья модного русского писателя Захара Прилепина с хитроумным названием «Праздник должен продолжаться целый год». Русская пресса буквально переполнена этим именем: то тут на него наткнёшься, то там… Захар, Захар, Захар. Я давно лелеял мечту, чтобы почитать его произведения, но как-то времени не хватало. Меня-то более всего русская классика привлекает, но надо же быть в курсе современной российской литературы. Вот, – думаю, – этот журнал удачный случай.

Прочитал и обескураженный отложил его в сторону, потому что малопонятным показался текст. Что это: Очерк? Эссе? И о чём оно? В сердце вкралось сомнение и разочарование: может быть, я плохо знаю русский язык, хотя работаю переводчиком в одной солидной транснациональной корпорации. Сижу в «отрубе», как говорят русские, словно поговорил с полусонным человеком, внезапно разбуженным, а мозг царапает, словно заноза, какая-то фраза.

Перечитал. Ага. Вот она: «я сам вырос в советской деревне и отлично это помню <…>, как в прежние времена люди готовы были без зазора совести праздновать Ивана Купалу…». И всколыхнуло меня до глубины души: ведь неправильно использован этот словесный оборот. Может, с памятью моей что-то стало? Открыл толковый словарь: ну, точно. Без зазрения совести, то есть «без стыда». М-да. Может быть, опечатка?

Ещё раз внимательно, с пристрастием перечитал весь текст. Вот ещё перл: «Вскоре большевики решили дополнить свой “месяцеслов” и прежними викториальными победами». Мала ошибка – всего два слова, но символична, ибо «виктория» в переводе с латыни и есть «победа». Явная тавтология. И это у живого классика российской литературы, к каковым его некоторые СМИ причисляют.

Мне стало неловко: десятки критиков хвалят писателя Захара Прилепина, а я, видишь ли, умник забугорный выискался, посмел заметить в его тексте ошибки и незнание распространённых русских выражений. Может быть, в самом деле, опечатки? Попросил друзей найти ещё какую-нибудь книгу с текстами Прилепина. 

Дали мне сборник прозы с символическим названием «Свои» (Нижний Новгород, 2015 год). Рассказ Захара Прилепина «Зима». Сюжет прост, но непонятен, если не сказать зловещ. Молодая пара останавливается в маленьком отеле, видимо, на Капри. Утром молодой человек гуляет по острову, нежится на берегу моря, любуется им. Вернувшись к любимой, герой вдруг приказывает ей убираться восвояси. «Я больше не люблю тебя», –  объясняет он. Всё! Finita la commedia. Воспевание жестокости? Нет, я не буду о морали, о загадочной русской душе, о которой со времён Достоевского твердит весь западный мир. Я, хоть и наполовину русский, но так бы никогда не сделал, а уж, тем более, не написал бы.

Итак, читаю рассказ, и меня словно ударяет электрическим током. Ударяет очень часто: «…ночью пошла гроза» (идёт дождь, а не гроза), «воздух был сырой и влажный» (а ещё мокрый и водянистый), «зарываться в одеяла, спать, как зимние звери» (бывают летние звери?), «прикасался стен» (касался стен), «принимал на грудь порыв ветра» (русские обычно принимают на грудь 100 грамм водки), «выйдя из деревьев» (писатель – ты, жук-короед, что ли?). И так далее, и тому подобное на каждой странице небольшого рассказа. Читаю и краснею от стыда за напечатанное.

Но и это ещё не всё. «И вдруг он увидел море – оно объявилось далеко, в полукилометре внизу, голое и бесстыдное». «И вдруг» я разозлился, мне захотелось уже язвить над этим косноязычием. От себя я добавил бы после запятой – «без трусов», и описание моря стало бы исчерпывающим. Или. «А она лежала там, в пустой гостинице, горячая и ароматная, со своим прекрасным лицом». Грешно язвить – ведь можно лежать и с чужим лицом. «Она проснулась через несколько минут – розовая и полная влаги, как только что сорванное яблоко». Насчёт «влаги» у меня на языке завертелся интимный вопрос: «Господин сочинитель, героиня три дня не ходила в туалет?»

– Что же это такое? – удивился я. – Это же афера какая-то. Неужели другие не видят? Или видят, но молчат, скованные некой тайной?

Раскрываю раскрученную СМИ книгу Захара Прилепина «Обитель». Московское издательство, известный литературный редактор Е.Д. Шубина.

Сразу же, на первой странице основного текста спотыкаюсь. Два заключённых – сборщики черники – стоят, «размазывая по щекам лесную паутину и комаров пропахшими землёй руками». Простой вопрос: почему руки у них пропахли землёй, а не черникой? Они что собирали ягоду, выдирая кустики вместе с корнями?

На дворе июль – и сочинитель подчёркивает это, но через несколько абзацев забывает о времени года и, описывая рябину, замечает, что «только на верхушке виднелось несколько гроздей», напоминающих герою причёску матери. Бог с ней, с женской причёской, хотя здесь явное заимствование у Сергея Есенина, помните: «Зелёная причёска, / девическая грудь, / о, тонкая берёзка…»; но почему у Прилепина рябина созревает в июле. Ведь ни один здравомыслящий на Земле не станет «нещадно обрывать» зелёные ягоды рябины, чтобы «сжевать кисленького».

Далее. «Артём достал из кармана несколько смятых ягод…». Речь идёт о чернике. Очень проблематично достать из карманов «отсыревшей» одежды спелые ягоды нежной черники, не раздавив их, да к тому же «катнуть их по столу». Сочинителю это удаётся. Создаётся впечатление, что он, хотя и родившийся в «советской деревне», ни разу не ходил в лес по ягоды. Этакий сорокалетний мальчик, выращенный в пробирке и захотевший ради славы стать писателем.

Ладно, не заладилось у пробирочного Захара с ягодами, но, может, в других вопросах он специалист. Ведь абсолютное большинство русских классиков в один голос утверждают, что рассказывать нужно о том, что хорошо знаешь, что пережил душой и сердцем.    

Я оставил на совести автора «немытую человеческую мерзость, грязное изношенное мясо», хотя изнашивается тело, а не мясо, и чуть не заплакал над следующим пассажем (стр. 20). «Мало того, что ему было жарче всех, туда ещё и непрестанно подкапывало с потолка – гнилые осадки давали испарения от пота и дыханья». Открыл словарь Сергея Ожегова. «Осадки – атмосферная влага». Спросил себя: как атмосферная влага (снег, дождь, град) в трапезной «давали испарения от пота и дыханья»? Не легче было бы написать: «… – гнилой конденсат от пота и дыханья», хотя в июле конденсата на тёплом потолке быть не должно. Значит, дыра в потолке – ну, пиши прямо – дыра. Видимо, надо, чтобы «красиво» было. Видимо, нужно, чтобы героя, «недоучившегося студента» Артёма некий Василий Петрович поучал, что тёплый воздух легче холодного и поднимается вверх. Право слово, смешно читать эти ученические «размышлизмы» не совсем грамотного сочинителя. 

На следующей странице снова спотыкаешься: «Артём не отвечал, уже прислушиваясь, не тащат ли ужин – хотя раньше времени пожрать доставляли редко». Видно и слышно, что во второй части отсутствует подлежащее: то ли «шанс», то ли «возможность», то ли «удовольствие». В крайнем случае, можно заменить глагол «пожрать» на «жратву» и выйдет вполне сносно.

После 21-ой страницы читать уже не хочется, согласно истине, что маленькая ложь рождает большое недоверие, но я дотерпел. И был «осчастливлен» в конце бессмысленной фразой: «Человек тёмен и страшен, но мир человечен и тёпел». Ради этой фразы стоило просмотреть 746 страниц, чтобы, закрыв последнюю, с облегчением почувствовать теплоту от мысли, что можно к книге больше не возвращаться.

Меня измучил вопрос: «Я один, что ли, такой глазастый?» Посмотрел критику. Нет, не один. Оказывается, Александр Кузьменков уже неоднократно указывал на литературную несостоятельность автора «Патологии», «Обители», «Греха» и других романов. Вспомним: «Я извивался в воде, как гнида»» («Патология»), или «Галя сидела в гимнастёрке и больше без всего» («Обитель»). И хотя в своей жизни я никогда не видел гнид, но знаю, что яйца вшей (а это и есть гниды) ни при каких обстоятельствах не способны извиваться. Даже в воде, даже в текстах Захара Прилепина. 

Но извиваются!? Видимо, дело вовсе не в загадочности русской души, а в русской литературной политике. Кто-то «свой», а кто-то «чужой», независимо от знаний и степени таланта. Русский язык богат тонкими образными сравнениями, хитроумными метафорами, точными оксюморонами, кричащими фразеологизмами. Русский народ скажет «оборотни в погонах» и как припечатает злодея и предателя. Или взять определение «ряженые». Эти из тех, кто играет чужую роль, рядится в не свои одежды, выдаёт себя не за того, кто есть на самом деле.  

Проспер Мериме (1803-1870), член французской Академии, признавался одному русскому писателю «золотого века»: «Я читаю по-русски с большим трудом, но я глубоко восхищаюсь вашим языком. Это единственный язык теперь в Европе, который ещё годен для поэзии».

Я, лишь простой переводчик русского языка, легко читаю на нём, и твердо убеждён, что «ряженого», плохо знающего русский язык, нельзя допускать к литературе. Он испортит её, сделает русский язык непригодным не только для поэзии, но и для обычного разговора.  

Февраль 2017 года