Роман

 

 

«Крупные дельцы нередко образуют замкнутую корпорацию, – факт, разумеется, не совсем благовидный». 

Теодор Драйзер, «Финансист».

 

«Саккара мучила окончательная блестящая победа Гундермана, лишь укрепившая всемогущество этого короля биржи».

Эмиль Золя, «Деньги».

 

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ

 

Павлика вывели на бугор за деревней – а, может быть, на руках туда отнесли, если он ещё ходить не умел, – и показали необычное растение. Оно запомнилось тем, что большие листья его были ярко-зелёные, но одновременно как бы золотые. Может, просто они так глянцево лоснились, но, скорее всего, мальчик понял то, что хотел сказать ему отец: растение это – не такое как все.

Матери Павлик рядом не чувствовал: видимо, это было дело рук отца, отнести его или отвести на это поле прямо за деревней, возле дороги. И кто-то с отцом был из местных – колхозных или совхозных; именно с этим человеком или с этими двумя людьми и толковал отец о кукурузе. Дескать, глянь-ка: листва какая мясистая! И верхушки стеблей тоже на корм пойдут… Початков-то, по их северному климату, больших не будет, но всё равно…

Так они, взрослые, толковали там, наверху, рассматривая кукурузу, а Павлику виднее было то, что ближе к земле. Растёт не сплошняком как трава, а мясистые стебли – отступя один от другого, меж ними – розоватая, песчанистая в этих краях земля…

Судя по тому, что ни словечка в осуждение Хрущёва не прозвучало, отец показывал сыну эти ярко-зелёные, отливающие золотом листья ещё до 64-го года. Это уж позже начали изощряться в юморе: «всё, мол, лысый кукурузой засадил»…

Отец с тех пор ни о Хрущёве, ни об этом поле ни разу не помянул, как будто и не было ничего. Но в памяти Павлика необычные стебли отпечатались на всю жизнь, и ещё раз он о них вспомнил, когда – уже в Горбачёвскую перестройку – поехал в Штаты для обмена опытом с американскими следственными органами. Молодой растущий следователь Ленинградского КГБ Павел Вершинин услышал в штате Айова такую поговорку местных фермеров: мол, у нас «погода для кукурузы, а не для людей», “our weather is for corn, not for people”. И правда: уже в начале мая стояла душная, влажная жара, как в парнике, в ней трудно было дышать – зато кукурузе, видать, рослось вольготно.

Эту американскую поговорку позже он процитировал своему давнему знакомому Алексею Антонову – ныне ставшему крупным банкиром. Тому самому, вокруг которого теперь закручивалось очень непростое, как говорят, «резонансное» дело. Теперь каждое своё слово в беседах со следователями Антонов взвешивал – как и следователи, со своей стороны. Но тогда – с тех пор минуло уже почти двадцать лет – они ещё были вполне себе дружки-приятели. И вот Павел Вершинин заметил Антонову невзначай:

– Бывал я на Среднем Западе Штатов… Там говорят: «климат у нас не для людей – для кукурузы». Этого-то и не учёл Никита Сергеевич…

Антонов улыбнулся, пожал плечами:

– Никита Сергеевич многого не учёл… – и тему эту продолжать не стал: неконтактный он был, Антонов, уже тогда. Хотя в бизнесе всего лишь делал первые шаги. Не то что неконтактный, а условия для контакта любил создавать сам, а, раз предмет разговора задал не он, то и развивать его он не видел смысла.

Собственно, всё их общение в пост-советские времена и ограничилось этими несколькими фразами, которыми они обменялись на совместной встрече выпускников трёх ленинградских вузов. Тем не менее, они, действительно, были знакомы и, действительно, обменялись этими фразами, о чём Вершинин глубокомысленно не раз говорил своим сослуживцам, да и начальству. Генерал Еголин однажды так его и представил: «Это друг банкира Антонова». В другой раз генерал выразился следующим образом: «Что же это твой друг Антонов так сильно против наших людей в бизнесе работает?» - «Да не друг он мне, - сказал правду Вершинин. – Так, просто знакомый». Тем не менее, действиями Антонова он интересовался, как и действиями «наших людей в бизнесе»… В чём тут была закавыка?

Если очень упростить, то Антонов встал поперёк «Газпрому», точнее, поперёк желаний тех, кто к «Газпрому» отношения не имел, но считал, что «Газпром» должен действовать вот в таком-то направлении. А Антонов исходил из того, что «Газпром» может действовать и в другом направлении. Казалось бы, мелочь, но это – мелочь из разряда «а можно ли ездить по встречной полосе?» Если ты в Англии, то да, можно и даже нужно, а если ты не в Англии?

Недовольство Антоновым копилось давно, и вот в марте этого года выплеснулось в совещаниях, об одном из которых Вершинин точно знал, что инициатором его был он сам. Это он подсказал своему непосредственному шефу, генералу Еголину, что можно бы очистить деловое поле от банкира Антонова, если уж им так недовольны «наши люди в бизнесе». Еголин, как видно, повторил эту фразу уже собственному начальству – в Администрации Президента, и вскоре провёл с Вершининым как бы ни к чему не обязывающую беседу.

– Отличиться бы тебе надо, Павел Иваныч, - сказал он Вершинину. – Дело громкое раскрыть, глядишь, и генеральское звание получишь, давно ведь пора!

– Какое же это громкое дело? – спросил осторожно Вершинин.

– Ну вот, хотя бы, о махинациях в «СвязьИнвестБанке» Антонова. Опять же, от налогов его фирмы уклоняются, это ведь известно… А теперь он ещё и нездоровую активность проявил в телекоммуникационной сфере: на него жалуется наш телефонный гигант, «МСТ – мобильные системы».

– А вот это уже конкретика, – заметил Вершинин.

– Конечно, конкретика, – согласился Еголин. – Я тут участвовал в совещании, закрытом – понимаешь меня? Присутствовали представители двух компаний, из числа наших: «МСТ – Балканы» и «Русгаз – юг». Суть дела в том, что Антонов узнал об их бизнес-схеме и пытается её скопировать, причём делает это кое в чём шустрее, чем они сами.

– Обгоняет на поворотах? – спросил Вершинин.

– Ну, типа, да. Наш бизнес по-крупному заходит в Малую Азию и на Балканы: Турция, газовый «Черноморский поток» и так далее. Этим как раз и занимается «Русгаз – юг», а в паре с ними «МСТ – Балканы». А г-н Антонов тоже создал свой холдинг «СвязьИнвест – Балканы» и тоже пытается доить наш «Газпром», а также других наших поставщиков газа – «Роснефть» и НОВАТЭК. В общем, очень мешает человек, и надо бы ему создать проблемы, тем более, что основания для этого у правоохранителей есть.

– Я бы и рад, конечно, Сергей Иваныч, – ответил Вершинин Еголину. – Но ведь ты же знаешь, как я сейчас загружен. Два дела надо заканчивать, ещё по одному обвиняемые затягивают ознакомление, в суд никак не передать.

– Я это всё знаю, Паша, – сказал Еголин. – Но я знаю и то, что твои ровесники уже давно в генералах ходят, да и какой только зелени сейчас генеральских погон не навешали…

– Это правда, – согласился Вершинин. – Я – полковник в возрасте за пятьдесят пять, тогда как есть у нас тридцатипятилетние генералы…

– И я о том же. В общем, пока решений принимать не будем… Их будут принимать люди повыше нас с тобой. Но дела эти ты по-быстрому закругляй или смотри, кому их можно передать, и потихоньку начинай думать о борьбе с налоговыми недоимками в упомянутой банковской группе…

Пикантность этого разговора состояла в том, что сам же Еголин, возможно, и не давал Вершинину расти. Павел Иванович как попал под начальство этого генерала, так много лет и работал с ним, и как-то не имел решимости перевестись куда-то и сделать карьерный рывок.

А ведь, чёрт побери, как круто он, помнится, начинал в девяностые! Он тогда считал своим фирменным стилем умение поймать некую общественную волну, раскрутить резонансное дело, чтобы в нём – разом – отразился весь срез эпохи, как когда-то показал ему отец; как в тех зелёных листьях кукурузы – с их золотым проблеском – выразилась вся драма позднего Хрущёва.

В девяностые годы майору Вершинину удалось вот так же схватить эпоху за вихры, пару раз это получилось. Неужели теперь, под старость, он сумеет сделать это ещё раз?

 

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

 

Если верить марксистским историкам, то российский капитализм при последних царях группировался по производственному признаку. «Продамет», «Продуголь» – монополии в сырье и полуфабрикатах, «Продвагон» – подвижной состав. «Продаруд», «Продпаровоз»… Враньё, конечно; вспоминая теперь учебники своей юности, Антонов думал, что обо всех этих «Продвагонах» и «Продпаровозах» для того писали, чтобы скрыть имена настоящих владельцев компаний. Не будешь же советскому школьнику излагать биографию, допустим, миллионера Путилова: тогда пришлось бы признать, что это не просто был «кровопийца» или «буржуй», но человек, упорным и долгим трудом создавший передовые предприятия, направивший развитие целой отрасли.

Зачем это было знать советскому школьнику? Значит, лепи себе: «Продвагон», «Продуголь»…

Наверняка, и в царской России капитализм имел яркие личности, – думал Антонов. А уж в сегодняшней-то России в этом нет сомнений. Все знают, кто такой Михаил Прохоров или Роман Абрамович, Виктор Потанин или Олег Дерипаска. Все знают, что «Альфа-банк» это Михаил Фридман, а «Лукойл» это Вагит Алекперов, что АФК «Система» это Евтушенков, а «Северсталь» – Мордашов.

Кстати, в деловом мире сознают и роль Игоря Вдовина, мужа Волочковой. Разве что сама балерина много лет то ли притворялась, то ли, и правда, не понимала, кто такой отец её дочери. А ведь он был системным инвестором и сумел создать, с одной стороны, очередь арабских шейхов, а с другой – российских губернаторов, готовых принять ближневосточные деньги. Сочетать такие величины мог лишь человек незаурядный, каковым и был Игорь Вдовин. Его деньгами свободно могла пользоваться его блестящая жена, но ведь и он использовал её в качестве ну весьма недорогой (по меркам его оборотов) рекламы. Гениальная балерина и красавица стала, поистине, самым умным деловым проектом Вдовина, превратившим его из незаметного и не очень смелого молодого человека в крупного международного дельца.

Яркие по человеческим меркам дела стали для бизнесменов почти мерилом успеха. Абрамович купил английский футбольный клуб, а Усманов – коллекцию Ростроповича – Вишневской. Прохоров построил свой Ё-мобиль, а Гуцериев писал стихи для песен, которые крутили на принадлежащем ему «Радио Дача».

Правда, Антонов всё ещё считал, что ему такими вещами заниматься рано… А ведь многие из этих звёзд бизнеса были уже моложе его! Ему стукнуло пятьдесят пять, а он всё ещё был – дай Бог, если в первой сотне или в первых пятидесяти из этих крупнейших воротил. Слишком многим он пытался заниматься одновременно, слишком разбрасывался – об этом ему не раз говорили.

В детстве он долго не мог понять, кем хочет стать и в какой вуз ему поступать – а поступил, в конце концов, в «Горный».

Учился он в школе, расположенной в обычном четырёхэтажном школьном здании послевоенных лет. Но сама школа была с математическим уклоном, в ней было побольше «математических» классных комнат, чем, наверное, их обычно бывает; да ещё и каждый класс делили на три потока или уровня для более индивидуальной работы. Математику, правда, Антонов так и не полюбил, да и не знал как следует, хотя получал почти одни пятёрки.

Из учительниц в их школе выделялась биологичка: она была единственной «заслуженной учительницей» и иногда надевала на уроки медаль. Знаменитым также считался учитель математики Михаил Абрамович Киселёв, в чьём классе был не просто учительский стол, а – кафедра, как, впрочем, и в нескольких других кабинетах. Вот и библиотекарь Нина Евсеевна была небанальна и превращала обязательную выдачу книг в некие мини-представления. Дети стояли в очереди к её столу, а она так расхваливала некоторые книги, словно вещала со сцены.

– Книга «Плато доктора Черкасова»! – говорила она со страстью и с придыханием. – Обычный мальчик попал в экспедицию на Крайний Север и описывает произошедшее с ним! «Детство у меня так сложилось, что я стал свидетелем и участником событий необычайных, о которых мне хочется рассказать» – зачитала она.

Столь горячо она произносила всё это, что Лёша Антонов потянулся к этой книге, а потом к книге «Корабли Санди» того же автора (Мухиной-Петринской) к другим книжкам о далёких плаваниях, о золотоискателях и геологах… А что, не стать ли ему – и он уже втайне решил, что станет – как раз моряком или таким вот исследователем северных, арктических территорий?

То, что позднее к этому прибавились нефть и газ, Алексей считал счастливой случайностью: вначале он об этом не думал. Вначале была просто романтика, да, кстати, и некоторое примирение отцовских и материнских надежд на него.

Отец его был довольно известный художник; мать, наоборот, техничка, и, видимо, её идеалом мужской профессии было нечто более жёсткое чем занятия мужа. Она и при детях не раз выносила отцу приговор: «Эх, творческая интеллигенция…» Мужчине, по мнению мамы, следовало быть суровым военным или, допустим, строителем, а не шастать по природе с этюдником и кистями.

Отец подталкивал Лёшу, наоборот, к творчеству: не хочешь рисовать, так стань, к примеру, музыкантом. Композитор, дирижёр, разве плохо? На худой конец – гитаристом вроде этих ваших кумиров из группы «Битлз».

Противоречие разрешилось тогда, когда Лёша выбрал мечту о путешествиях библиотекарши Нины Евсеевны… Правда, вуза такого – для путешественников – не оказалось, но он выбрал нечто близкое к этому: профессию геолога, которую давал Горный институт.

…Олигарх – не олигарх, но всё-таки он был состоявшимся бизнесменом, потому в свою школу на годовщины окончания теперь не ходил. Это, впрочем, уже в самое последнее время, а до того, зайдя в эту бывшую школу, завернул и в библиотеку на третьем этаже.

Вот здесь, значит, решилась его судьба.

Помещение было уютным и даже вполне просторным. Целых пять столов с подшивками газет и без таковых: просто для чтения книг. Не по всему периметру, как помнилось, а лишь возле двух стен стояли массивные книжные шкафы довоенного советского, а, может быть, ещё дореволюционного производства. В них на открытом доступе имелись Большая и Малая советские энциклопедии, которые они на переменках забегали полистать, но особенно любили в библиотечной тиши лопать домашние бутерброды, за что их библиотекарша гоняла отсюда, но не очень строго.

В закутке своём, как и в те далёкие годы, позади стопок книг на столе, сидела Нина Евсеевна. Совсем скукоженная и седая, давно, видно, переставшая красить волосы… Он поздоровался и вышел, не стал напоминать о себе и постеснялся спросить, почему именно ему она рекомендовала книжку «Плато доктора Черкасова». Ответ, впрочем, он знал: она многим рекомендовала многое, скорее всего, без всякого разбора, заученными словами повторяя одно и то же за годом год. Для мальчиков про «Страну багровых туч» Стругацких, про «Остров сокровищ», про Жюля Верна; девочкам тоже, конечно, предназначались свои, особо читаемые книжки.

Как бы то ни было, но книжка эта сделала своё дело и привела его сначала в Горный, потом – в экспедиции на Шпицберген, на Ямал, потом – к кандидатской диссертации, которую он написал как раз по нефтегазоносным пластам Севера.

Защитил он её не так чтобы и быстро для выпускника одной из лучших в стране математических спецшкол: лишь в двадцать восемь лет, то есть в 1988 году. Но то ли ещё ждало впереди…

Горбачёвский, а затем Ельцинский маховик раскручивался уже с запредельной скоростью, успев – ещё до распада СССР – бросить Алексея и в Канаду, где он познакомился со своим будущим партнёром по бизнесу Эдвардсом, и в Москву, где он сошёлся с Серёгой Климуком, работавшим в крупном советском банке. Банк погиб вместе с Советским Союзом, но они с Климуком успели основать новый, коммерческий «Ямал-банк».

Всё шло, казалось, по нотам, словно, и впрямь, Алексей внял советам отца и стал композитором. Канадский партнёр Берт Эдвардс нашёл инвестиции, Сергей Климук знал, как работают банки, а Антонов понимал, как залегают нефтяные и газовые поля, то есть не дал бы себя обмануть разноцветными картами, которыми многие в этой отрасли дурят друг друга, особенно на Западе.

Всё шло неплохо до конца девяностых, когда в рынок поверили в России все и стали уже бороться не с частной собственностью, а, наоборот, рвать друг у друга месторождения углеводородов с такой силой, что над страной, казалось, стоял треск раздираемых географических карт.

Тут-то, в конце девяностых, Антонов и принял, быть может, главное в своей жизни решение: уходить из нефтегазового бизнеса. И убедил в своей правоте партнёра, Климука. Но уходить нужно было не с пустыми руками, а вытащив весь капитал «Ямал-банка», а заодно и всю остальную собственность, сколько её ни прилипнет. Таким образом ему удалось «Ямал-банк» довольно плавно превратить в московский «СвязьИнвестБанк».

Отдельной баталией стал раздел по суду с канадским партнёром Эдвардсом, что длилось довольно долго. Одновременно Антонов отделился от Климука, так что теперь уже не было сомнений, где чья собственность. С Климуком, кстати, они по-прежнему остались союзниками. И пусть «Ямал-банк» одно время входил в первую двадцатку российских фирм, а «СвязьИнвестБанк» со всеми прочими активами Антонова – всего лишь в первую сотню, зато всё это теперь было – исключительно его и ничьё иное.

 

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

 

Паша Вершинин, как и Антонов, был ленинградцем, в Москву переехал уже взрослым человеком.

Познакомился он с Антоновым в 1981 году на ленинградской городской конференции комсомола. По первому образованию Павел был переводчик с английского, отнюдь не следователь. Учился на филфаке, немного активничал в комсомоле – был однажды избран в курсовое бюро, но чем дальше, тем больше подрабатывал в «Интуристе». Ещё в школьные годы выменял у американца на бутылку водки первый блок «Мальборо», потом пошло по нарастающей: виски, джинсы, дублёнки, вообще, всё, что продавалось в «Берёзках». Короче, он был фарцовщиком и к концу учёбы в Университете имел уже проблемы с органами; он был уверен, что хорошего распределения ему не видать и что комсомол в этом – ну никак не поможет. Хорошим распределением у них на филфаке считалась работа за границей, и Павел был прав: за границу его, действительно, не пустили, визу не открыли. И ничем комсомол ему, действительно, не помог, может, потому, что он сам не хотел просить комсомол о помощи.

На то городское собрание – а это был высший его «взлёт» в комсомоле – он пошёл с неохотой и в зале сидел с невыносимой напряжённостью, понимая, что попал явно не в свою компанию. Но само действо его поразило: оно происходило в недавно построенном Дворце молодёжи, который он до этого знал лишь по бару и походам из бара в номера британских туристов. Ему казалось, что Дворец молодёжи это просто гостиница, но выяснилось, что есть тут и конференц-зал, сразу поразивший его, в первый миг показавшийся не меньше зала Кремлевского дворца съездов. Длинные ряды удобных синих кресел (уже, в основном, заполненные народом) освещались ярко, но непонятно, откуда, так как в панелях потолка было много круглых светлых отверстий, но сияние из них изливалось как-то незаметно. Ещё ярче была освещена сцена и на ней похожий на гранитную скалу стол президиума. Восседавшее там комсомольское начальство города подсвечивалось и вовсе ослепительно, софитами с разных сторон, отчего всё происходящее напоминало театр. Самым же поразительным было то, что это был как раз не театр, а реальная жизнь, причём связанная с властью.

Такие же как он, Вершинин, сопливые мальчишки, девчонки выходили к микрофону и что-то бубнили по бумажкам. От чувства, что он сюда проник незаконно, контрабандой, что ли, у Вершинина даже шумело в ушах, он едва понимал, о чём идёт речь. Никто его не предупреждал о том, что здесь будет происходить, что он должен делать, он даже делегацию «своих», факультетских, в зале не нашёл. Возможно, тут и все играли по наитию, но это была не его игра. И, когда в перерыве народ начал толпиться возле стола президиума – там готовили какие-то выборные списки, что ли, формировали новые комсомольские органы – он плюнул на это и пошёл к выходу. В вестибюле тусклый свет ленинградского зимнего дня, сочащийся сквозь большие окна, отрезвил его, и он решил после перерыва в зал не возвращаться. Покрутился ещё по Дворцу молодёжи и спустился в гардероб, а по другой лестнице туда же вошёл белобрысый невысокий паренёк, в котором Павел сразу почувствовал нечто похожее на себя. Они встретились возле гардеробной стойки.

– Что, коллега, не выдержали действа? – спросил Павел и заметил, что паренёк дёрнулся, точно его обидело, что не он к кому-то обратился, а к нему первому подошли с вопросом.

– В смысле? Что вы имеете в виду? – спросил паренёк не без высокомерия.

– Я имею в виду: вам, как и мне, стало скучно на этом собрании, уйти захотелось?

– Нет, я просто в институт спешу. Я в Горном учусь…

Они говорили с паузами, вызванными тем, что нужно было отдать номерки и получить одежду, надеть её. Сославшись на свой Горный, паренёк, видимо, счёл разговор законченным, хотя Павел понял, что углубление знакомства именно теперь и стало неизбежным.

– У меня в Горном есть хорошие друзья… А на каком вы факультете? – спросил он и протянул руку: – Павел, филфак Университета.

– Алексей, – представился паренёк, и они вместе вышли в этот серый зимний день.

Перейдя по мосту Карповку, поравнялись с популярным в те годы баром в угловом полукруглом здании песчано-жёлтого цвета: налево – коктейль-холл, направо – пивной зал. К тому времени они уже были на «ты», и Павел предложил естественное:

– Не выпить ли нам по кружке пива?

– Это исключено, – ответил Лёша и так долго шёл в молчании, что Павел несколько фраз почти уже произнёс, потом передумал. Никак не мог подобрать нужную.

– Я предпочитаю «Петрополь», – пояснил вдруг Лёша, чем несказанно удивил Павла:

– Так ведь это наш, «филфаковский» бар, я как раз туда и еду… И не видел там тебя, да и из Горного тоже никого…

– Я тебя тоже там не видел, – усмехнулся Лёша, а потом добавил, что тоже сможет туда приехать, но на два часа позже.

«Приедет или нет?» – гадал в тот день Павел, растягивая пиво в ожидании то ли этого нового знакомца, то ли знакомых старых… А через два часа увидел в дверях бара именно смущённое лицо этого нового своего приятеля Лёши Антонова…

«Этот Лёша – большой лох», – так почему-то подумал Павел ещё во Дворце молодёжи, и смущённое появление Лёши в баре «Петрополь» эту догадку как будто бы подтвердило. Знакомство у них, однако, не заладилось: ни личное, ни между Университетом и Горным. Хотя, помнится, Павел его однажды представил своей компании: «Это Лёша, Горный институт…» – Тот всем церемонно пожал руки, произнёс что-то невнятное. Точно так же и он потом познакомил со своими Павла: «Это Паша, он с филфака». И Паша тоже жал руки, и записал чей-то телефон, и кому-то что-то продал по фарцовой части.

Знакомство ни к чему тогда не привело, хотя с каждой встречей Павел почему-то всё больше убеждался, что этот Лёша – сущий лох. Но какой-то неудобный лох, не схватиться за него никак.

Может, в те же студенческие годы, может, позже Павел в какой-то книге прочёл странную фразу: «Каждый мужик – до первого мужика мужик». Фраза была ему непонятна, и, только вдумавшись в неё, он с натугой понял, что хотели сказать: «Каждый считает себя крутым мужиком, но лишь пока не встретится с мужиком по-настоящему крутым».

Не понял он фразу потому, что сам вовсе не считал себя крутым, внутри видел сам себя мальчишкой, существом весьма слабеньким. И однажды, обдумывая этот афоризм, он вдруг вспомнил Лёшу Антонова и сформулировал себе иное правило: «Каждый мужик – баба, до первого лоха». То есть каждый не уверен в себе, пока не встретит ещё более неуверенного. Таким неуверенным долго казался ему этот Алексей Антонов, хотя ни разу он не смог его хоть в чём-то подловить. Сможет ли сейчас, в «Деле «СвязьИнвестБанка»»?

Суть конфликта банкира Антонова с другими бизнесменами была понятна всем, кто хоть сколько-то в эти годы следил за деловой жизнью России. Эту суть простыми словами выразил Еголин, её же не раз повторял и сам Вершинин, она заключалась в том, что Антонов пошёл поперёк самой влиятельной тенденции тех лет. Тенденцию эту можно было назвать просто: дружба с Западом. А, следовательно, и с теми странами, которые являются союзниками Запада, например, с Турцией.

Ну как, в самом деле, можно было представить себе что-то иное? Ведь не к ядерной же войне дело вести, в конце-то концов?

Есть законы бизнеса и, в целом, человеческих отношений, заключающиеся в том, что все действуют в соответствии с собственными интересами. А общий интерес человечества заключается в наличии единых и понятных всем правил игры. Поэтому, если иногда Запад и прибегает к двойным стандартам, то это – лишь результат временного заблуждения, избавиться от которого – в интересах самого Запада, а мы в этом можем помочь нашей выдержкой и доброжелательностью.

Такая логика применялась и властью, и правильным, нашим бизнесом по отношению как к Америке или к Германии, так и к Турции или, допустим, к балканским странам. Словом, в отношении всех, с кем мы ведём дела.

Теперь посмотрим непосредственно на Балканы… – так рассуждал Вершинин, прохаживаясь по своему кабинету и уже как бы скинув с плеч все остальные дела кроме «Дела «СвязьИнвестБанка»». – Вроде бы, Антонов не творит ничего неподобающего и даже действует в точности так же, как и его конкуренты. То есть заходит на балканский рынок мобильной связи, интернета и прочего, ставя во главу угла наше российское «ноу-хау», технологии, а в качестве дополнительной опоры используя доходы от экспорта газа. Проблема состоит лишь в том, что балканский этот рынок – отнюдь не свободен, а очень даже занят: на нём прочно обосновались и американцы, и Евросоюз, в первую очередь – немцы. Потому, если уж нам туда заходить, то в кооперации с теми же немцами, которые много лет являются проверенными покупателями газа у «Газпрома». Значит, и из наших фирм приоритет должны иметь те, кто сотрудничает с «Газпромом» и его дочкой, фирмой «Русгаз – юг», а именно: «МСТ – Балканы». Антонов же с «Газпромом» не дружит…

В итоге что получается? Антонов в той же Румынии, других балканских странах выступает конкурентом фирмы «МСТ – Балканы», то есть, по сути дела, выступает в роли союзника наших противников.

Так рассуждали те, от кого исходил заказ на открытие уголовного дела против банкира Антонова. И рассуждали совершенно правильно, Вершинин мог бы подписаться под каждым словом и даже добавить многое от себя в более философском ключе.

Но нужно ли было что-то добавлять? Скорее нужно было начинать тяжёлую рутинную работу. Готовить план следственных действий, выявлять налоговые недоимки, другие махинации банкира.

Этим и занялся полковник Вершинин в первых числах холодного и дождливого апреля, когда в Москве начиналась и всё никак не могла начаться весна. Сырой холод был совсем ещё зимним, но Вершинин этого не замечал, то работая за компьютером, то отыскивая нужные папки, бумаги в шкафах своего кабинета.

Чтобы отдохнуть, заваривал чайку, садился в одно из двух кресел в углу кабинета и включал стоящий на столике приёмник, настроенный на волну «Бизнес FM». На этой неделе СМИ раскручивали скандал вокруг каких-то московских приютов для собак и кошек, в которых животных якобы мучили и даже убивали. Звучали слова «могильник», «концлагерь», и Вершинин счёл бы это образцом журналистской дури, если бы вдруг не услышал название «СвязьИнвестБанк». А потом имя Бирюка, заместителя бывшего мэра Лужкова, работающего и в нынешнем правительстве Москвы. Якобы «убежища» для животных строил на деньги «СвязьИнвестБанка» сын вице-мэра Бирюка, за это, дескать, Бирюк размещал в банке московские деньги. Вершинин услышал это один раз, и больше новость не повторяли, сколько он ни включал приёмник.

Но его всё это натолкнуло на мысль: а не связаны ли злоупотребления в «СвязьИнвестБанке» с махинациями бывшего мэра Лужкова, которого не зря ведь отправили в отставку?

Он эту мысль пока отодвинул в сторону, однако в субботу, уже дома, опять слушал радио – «Эхо Москвы», и там известная журналистка истерическим тоном опять вещала о «шелтерах» (как она называла приюты для животных). Убивают кошек и собак, эта коррупция и жестокость тянутся со времён Лужкова, и куда, мол, смотрят сегодняшние власти Москвы…

По-видимому, это была тупиковая версия, но Вершинин, слушая передачу, вдруг решил съездить на один из этих «могильников для животных». А вдруг обнаружится какая-то ниточка, ведущая к «СвязьИнвестБанку»?

Передача журналистки шла к концу и должна была закончиться в восемь вечера, он прикидывал: приют для животных находится в Вешняках, Юго-восточный округ, и от Ботанической улицы, где – одиноко после развода – жил Вершинин, на машине он долетит туда за полчаса. Но нельзя было ехать совсем наобум, он залез в интернет и потерял ещё полчаса, потом решил взять с собой Ирину, с которой жил теперь после развода с Машей.

Позвонив Ирине, предложил съездить туда завтра утром, но у неё на утро оказались дела.

– Ладно, позже перезвоню, – буркнул Павел Иванович и дал отбой.

Он попробовал и дальше заниматься работой, но мысли уже перестроились на семейный лад…

Со своей первой женой Машей он разъехался давно, хотя развод так и не оформил. И в прошлом году стал дедушкой: их с Машей единственная дочь Дарья вышла замуж и родила ему внучку Олю. Дедушкой, однако, Вершинин себя не чувствовал, потому что не жил вместе с ними и не играл соответствующей роли, внучку видел очень редко.

Жил он с Ириной Фёдоровой, хотя не съезжался и с ней – дамой (точнее, матерью-одиночкой) неопределённых занятий, неопределённого возраста и характера. Возраст её он, конечно, знал: тридцать пять, знал и её готовность выйти за него замуж, оставалось выяснить лишь одну мелочь, а именно: что сначала, стулья или деньги?

У Ирины была дочь, и она, вроде бы, была готова родить ему сына, так почему же не рожала? Без брака она родить не могла, так она ему говорила, но и он не раз объяснял ей, что не хочет начинать со штампа в паспорте.

…Мрачные мысли совсем одолели к ночи, а тут ещё он просмотрел в интернете целый сорокаминутный фильм, который зоозащитники сняли об убиении животных в так называемой «БАНО ЭКО» (то есть «благотворительной автономной некоммерческой организации») в Вешняках. Больные, облезлые щенки, котята дёргались в клетках на полу, в агонии; из земли какие-то люди выковыривали лишь слегка прикопанные, засыпанные хлоркой собачьи трупы…

 

 

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

 

Следующим, воскресным утром Вершинин всё-таки подъехал к приюту «Вешняки» – возле Кольцевой, у лесопарка Кусково.

Издали увидел, что тёмно-зелёный гофрированный забор обклеен плакатами явно вызывающего вида.

 

Кто санкционировал концлагерь для собак?

 

К ответу мучителей животных!

 

Ворота внутрь были не заперты, и, войдя, Вершинин увидел открытую дверь караулки, в которой двое охранников пили чай.

– …Просто интересуюсь, – сказал он им. – Никакую общественную организацию не представляю… На животных ваших можно взглянуть?

Мужчины молчали, поглядывая друг на друга, потом тот, что помоложе, встал и вышел к Вершинину.

– Разобрали животных… – сказал он. – А какие разбежались… Вон, в лесопарк, – мужчина махнул рукой на голые ещё берёзы, в которых, впрочем, уже сквозил весенний зелёный цвет.

Было очень холодно, чуть выше нуля, и Вершинин похвалил себя за то, что оделся потеплее: куртка и кепка. Из приюта с пустыми клетками он вышел наружу и оглядел уже ярко зеленеющую траву, на которую зоозащитники набросали бумажных и прочих обёрток, бутылок… В интернете писали, что здесь собирались тысячи, но сейчас не видно было никого кроме какой-то девчонки в грязноватой белого цвета курточке с розовыми цветочками, которая подошла  к Вершинину и предложила подписать петицию против «БАНО ЭКО».

– Петицию? Вы подписи собираете?

– Да, у нас тут пикет. Вот… хотите, я вас проведу?

Что-то заставило его придержать девушку за рукав, отчего она как будто слегка дёрнулась – оскорблённо вскинула глаза.

– Я подпишу… Но по роду службы я не привык идти сразу куда-то, не поняв, что и как… Вот там, значит, содержались эти несчастные собаки и кошки? – он указал на ворота, от которых девушка хотела его увести.

– Да… Но их разобрали наши волонтёры… – Она уже не спешила, но мысли её – он чувствовал – всё равно были в том пикете, в котором она, конечно, была отнюдь не главной…

Девушка с простудой на губе, но с огромными, как выяснилось, тёмно-карими сияющими глазами.

«Изнасиловать бы тебя! – подумалось Вершинину опять словно бы против воли. – Заманить под каким-то предлогом в машину, отвезти в тупичок…»

– «БАНО ЭКО»… Если не ошибаюсь, их «СвязьИнвестБанк» спонсирует?

– Это бандитская организация! И это не единственный их объект. У них по всей Москве…

– И что, везде мучают, уничтожают?

– А как же? Вы не представляете, в каких условиях… Животные в какашках, в моче…

– Но… «СвязьИнвестБанку» в том какая выгода? Вы понимаете, что за любым делом стоят его спонсоры?

Разговор этот как-то не вёл никуда, потому что и начался непонятно с чего, неясно было, кто здесь владеет ситуацией. К ним подошёл худенький чернобородый паренёк. Напряжённо всмотрелся в Вершинина.

– Здрасьте… Кать, там тебя просят подойти…

– Так подходите, пожалуйста. Подписывайте! – ещё раз пригласила она Вершинина и пошла куда-то за угол забора, а Вершинин с пареньком, не торопясь, за ней следом.

…Но каков вид сзади! Эти широкие бёдра… Он снова подумал, что её простенькая курточка и замученное лицо – лишь для невнимательных глаз…

– Чем я могу помочь? – спросил чернобородый паренёк.

Павел Иванович молчал…

– Я просто интересуюсь… А вас что заставляет этим заниматься?

Что ответил паренёк, он как-то не расслышал, потому что завернули за угол, и он опять увидел эту Катю… Пикет состоял кроме неё ещё из этого чернобородого паренька и его – тоже чёрненькой – жены с двумя детишками. Вскоре появился и парень Кати – с фигурой боксёра-тяжеловеса и с розовым лицом ребёнка. Но план Вершинина оставался прежним: увезти её куда-то на машине, пусть даже вместе с этим её парнем, Юрой.

После десяти к пикету подошло много народа, и чувствовалось, что к полудню соберётся толпа. Катя и Юра, оказывается, дежурили всю ночь, и это дало предлог Вершинину отвезти их домой. Но, посадив в машину, он уговорил их заехать к нему. Дочь его якобы тоже хочет взять собаку или кошку из приюта… Эта тема их интересовала.

Говоря о дочери, Вершинин держал в уме Иринину восьмилетнюю Ксению; вспоминать о том, что его собственная родная дочь старше этой Кати, ему было слишком стыдно… Но он успокаивал себя тем, что делает нужное дело: ведь кто знает, где найдёшь ту ниточку, за которой потянется целый клубок…

У себя дома он усадил ребят комфортно на диван и перешёл к главному:

– То, что дочери нужна животинка, это всё правда, но хочу спросить вас вот о чём. – Он показал удостоверение полковника Следственного комитета, назвал свою должность. – Нас интересует роль «СвязьИнвестБанка» как спонсора «БАНО ЭКО». Скажите мне всё, что вы об этом знаете. Пока подумайте, а я заварю кофе…

И он вышел в кухню… Как и следовало ожидать, ребята вообще ничего не знали о спонсорах, они были единичками для пикетов. Хотя Катя имела высшее образование биолога, Игорь назвал себя фармацевтом. Но были ли они жених и невеста или просто дружили, Вершинин пока не мог понять и решил всё-таки это выяснить. Для затравки показал им фото Ирины с её Ксенией.

И вдруг – как будто почувствовала! – позвонила сама Ирина. Да с такой истерикой: маму кладут в больницу, Ксения – второклассница и не может быть дома одна, пока Ирина на работе, у неё нет денег, в общем, она не знает, что делать…

– Хорошо, я приеду, – сказал Вершинин, выходя с мобильником в кухню. – Хотя пока я занят. Слушай, деньги на карту могу перекинуть прямо сейчас, договорились?

Пока он с ней выяснял отношения, ребята тоже определились. Вышел из кухни, а они в прихожей одеваются.

– Павел Иваныч, нам пора! – объявил Игорь, а Катя смягчила:

– Мы поедем, дядя Паша, – так уже он приучил её называть себя. – Вы нам звоните в любое время…

– Да куда вы поедете? Я отвезу.

– Нет-нет. У вас свои проблемы, у нас – свои.

– Ну что же. Может, благодаря мне, поженитесь, – не без злобы пошутил он, выпроваживая эту парочку.

Опять позвонила Ирина…

То, что у её матери проблемы со здоровьем, новостью не было: уже давно Ирина сказала ему, что у её матери та болезнь, о которой врачи сообщают лишь близким родственникам. Таким образом, Павел Иванович как бы имел статус близкого родственника Ирины – но ему ведь не статус был нужен, а сын, Вершинин-младший…

Она приехала к нему вечером, и были слёзы, а потом горячие объятия… Горячие, но почему-то мрачные чувства, которые он не сдерживал во время близости с ней, и они накрывали будто чёрной волной.

…Неужели он стал закоренелым холостяком? И настолько не доверяет бабам, что ни одной уже никогда не скажет, что готов для неё на всё? Когда-то он сказал это своей первой жене Маше и в первый и последний раз стал отцом.

Их с Машей расставание совпало с девятым валом ельцинского правления, и от воспоминаний о тех временах теперь делалось не по себе. Ранее человек нецерковный, Вершинин тогда начал ходить в синагогу – и всякий раз с похмелья. Маша уговаривала его эмигрировать в Израиль к её родственникам; но, между прочим, сама так и не уехала. Вершинин много пил тогда: даже время толкало к этому. Вторая чеченская война, бандитские перестрелки в центре Москвы и, наконец, автокатастрофа, после которой он долго лежал в гипсе. Он-то знал, что катастрофа была не случайной, и ему не сетовать бы надо, что он до сих пор ходит всего лишь в полковниках, а благодарить Бога, что вообще остался жив.

…Всё это сегодня пронеслось в памяти живо как никогда… Потом наступило расслабление, замедление – и у Ирины тоже. Сидя голый в постели, он просматривал в телефоне неотвеченные вызовы и увидел на дисплее мобильника имя Маши – первой жены. Поистине, женщины – ясновидящие! Недолго думая, нажал на вызов.

– Что, дорогая? Давно не слышал тебя…

Оказывается, с ним хочет встретиться его дочь Дарья – таково было сообщение бывшей супруги.

– А у дочери что, у самой языка нет? – вспылил Павел и тут же дал отбой, нашёл номер дочери.

– Здравствуй, Даша. Что у тебя за проблемы?

– Проблем нет, папа, но нам нужно поговорить. Повстречаться.

– Хорошо. Назначай время, место.

Разговор с дочерью, конечно, нельзя вести голым и в присутствии любовницы, потому Павел Иванович попросил у Даши разрешения перезвонить ей позже.

Ирина сделала уборку в квартире – за это время он сходил в магазин; потом сварила ему суп. Потом, поздно вечером, был ещё один разговор с дочерью по телефону…

Поставив будильник на шесть, засыпая, он думал о тех бесчисленных женских проблемах, которые, кажется, сам на себя и обрушил. Воскресенье получилось семейным – дальше некуда. Вспомнил Катю-зоозащитницу в её грязненькой белой курточке и с простудой на губе…

Но какая фигура! Когда она сняла эту куртку у него в квартире, он сомлел словно юноша.

Вот почему он неудачник: отвлекается на женщин! А нужно ведь на работе, на работе сосредотачиваться, на одних только мошенниках и лохах, причём не простых мошенниках, а вредящих интересам нашего, правильного бизнеса!

 

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

 

После пятидесяти лет Антонов начал испытывать одно непривычное чувство.

Это не было головокружением, скорее, он назвал бы это телокружением: ему иногда казалось, что под ногами его поворачивается и покачивается земля.

Очень медленно – а, может быть, наоборот, невероятно быстро – земля неслась куда-то, при этом слегка – именно чуть-чуть! – вращаясь и подрагивая.

Горделивое такое чувство; чуть ли не в том духе, что под ним крутится земля.

Разумеется, тут было влияние повышенного артериального давления; он знал, что сказывается возраст. Но возникало-то это чувство в момент принятия решений…

Может, он, Антонов, чувствовал в такие мгновения Божью волю? А коли так, без разницы, отчего это: от самомнения или от повышенного давления. Главное, ощущение было реальным и даже, кажется, передавалось другим людям.

Вообще говоря, он обязан был чувствовать нечто подобное. Управляя крупным банком, ты не можешь быть тем же мямлей, каким был в двадцать лет, когда не руководил ничем; ты обязан хотя бы играть роль уверенного в себе и принимающего важные решения человека, если уж не можешь быть им на самом деле.

Головной офис «СвязьИнвестБанка» находился в одном из малых строений «Москва-сити». Это было всего лишь десятиэтажное здание; зато оно целиком принадлежало банку, а архитекторы сделали его неким передовым горным отрогом или ступенькой подъема от реки к основным вершинам «Москва-сити».

В проекции на земную плоскость здание представляло собой каплю или головастика, чей хвост уходил в недра квартала, а кругляш головы рассекал пространство. Отделка – сплошь чёрно-синее непрозрачное стекло; но, надо сказать, имелось у здания ещё одно сходство, которое Антонов заметил сразу, а потом долго ждал: кто же ещё увидит и припечатает? Ибо сбоку строение напоминало большой электрический кофейник, стоящий носиком назад. А от кофейника, как известно, один шаг до чайника…

Впрочем, на кофейники похожи и носы морских кораблей, так что преувеличивать смешные черты своего здания не нужно… И сам Антонов называл их банк «головастиком»; кличка прижилась: вроде бы, так говорили уже и рядовые сотрудники.

…Но подобные мелкие мысли Алексей Викторович Антонов гнал прочь в это апрельское утро; он готовился к приёму влиятельной румынской делегации.

Румын ожидали к половине одиннадцатого, а до того Алексей занялся простым диспетчерским делом: прозванивался в правительство и в Администрацию Президента чтобы договориться о лёгком изменении программы для румын. На самом деле, можно было ничего не менять, просто он хотел пообсуждать эти изменения. Хотел показать румынам, что он – на связи, при делах, в курсе того, что делают и правительство, и Администрация Президента, и «Газпром», и все остальные. Одновременно то же самое он показывал и правительству. Антонов для этого визита румын даже создал в банке рабочую группу по сопровождению их делегации, и, хотя многих ещё не было на работе, но уже летали взад-вперёд эсэмэски, е-мейлы, живые звонки…

…Наконец, в одиннадцать, с опозданием, в банк прибыли румыны. Их ввели в приёмную, и первый человек, за кого зацепился взгляд Антонова, была молодая женщина, чем-то напомнившая ему его собственную – увы, умирающую – жену Галину.

Сходства внешнего вообще-то было мало: худая и высокая Галина и эта среднего роста румыночка – он даже сразу не понял, кто она: член делегации, переводчица? Глаза её были чуть навыкате, прямые волосы отливали жёлудевым цветом, а свободный брючный костюм не мог скрыть ни её животика, ни тонких ножек – вообще, не так уж и молода она была: пожалуй, за сорок.

Что же так удивило в ней Антонова и почему вспомнилась его бедная жена?

Но он тут же перевёл взгляд на настоящего главу делегации, добродушного г-на Видяну, издали несущего ему руку для пожатия.

Г-н Видяну был одет в двубортный костюм с узкой талией и широкими плечами; сам он был сед, благообразно морщинист и весь – какого-то старого доброго стиля. Правда, Антонов по прежним контактам помнил, что Марчел Видяну всё, что нужно собеседнику, легко обещает, потом мало что выполняет; а, когда напомнишь ему, он вновь берётся всё исправить, хотя результат опять будет такой же. Но он хотя бы хамски не прерывал с тобой разговор, как, увы, поступали с русскими в последнее время многие западноевропейцы.

Он представил свою помощницу Марию Петреску, - ту, что напомнила Алексею о его жене. А два остальных члена делегации были: Мирон Щербан, молодой парень, какой-то слишком смуглый, даже черноватый, при этом простодушный и похожий на беспризорника первых лет советской власти. Но он занимал высокую должность в правительстве Румынии, был вхож в кулуары Евросоюза и, по некоторым сведениям (так осторожно выражалась служба безопасности банка) мог сотрудничать с ЦРУ. А вот о ком Антонова точно ориентировали, что он агент ЦРУ, так это о четвёртом и последнем члене делегации, по имени Адриан Питею.

Этот человек напоминал Марчела Видяну тем, что был уже немолод. Явно опытный, жёсткий, он улыбался, и всё-таки недоброжелательность его была несомненной. И именно он высказал новость весьма нерадостную: мол, по проектам мобильной связи они окончательных ответов дать не могут, ничего пока не решено в Бухаресте.

…Это что же: полный облом?

А ведь в конце прошлого года Антонов был в Румынии, вместе с делегацией, возглавляемой вице-премьером нашего правительства, уже тогда о многом договорились, и сегодня от румын ждали окончательных – желательно, благоприятных – ответов.

Но Алексей знал о сильной конкуренции… Прямо из его банка румыны собирались ехать в фирму «МСТ – Балканы», к его главным противникам, так стоило ли ожидать от них прямо сейчас открытых знаков приязни именно к «СвязьИнвестБанку»?

…Мария Петреску пришла на помощь Антонову. Возможно, превысив свои полномочия, она уверенно объявила, что вопрос телекоммуникаций – один из самых для них главных, и они надеются, в полном составе участников, прояснить его с вице-премьером российского правительства.

– Да, общий приём у вице-премьера послезавтра, – подтвердил Антонов. – Там и проясним. А после приёма – барбекю на даче у вице-премьера…

Ещё чуть дальше от опасной черты увёл разговор Сергей Петрович Зарудный, благообразный, седой заместитель Антонова, спросивший о ситуации в румынском профильном министерстве. На этот вопрос пространно ответил сам глава делегации Видяну. А коротко тут и не ответить было: в начале года поменялись многие румынские сотрудники министерств, да что там – сменились президент и премьер Румынии!

…Антонов, слушая г-на Видяну, наблюдал за печальной улыбкой его помощницы Марии Петреску и вдруг догадался, чем именно она напомнила его несчастную жену Галину. Судя по всему, Мария Петреску готова была взять на себя всё самое неприятное и сложное – даже и в этих переговорах. И пусть она, как помощник, всего лишь готовила для начальства всякие бумаги – но вместе с документами она готовила и решения этого начальства. Так и Галина долгие последние двадцать лет, фактически, тянула на себе карьеру Алексея Антонова. Пыталась повернуть её по-своему, может быть, ей это удалось, может быть, нет, – но, во всяком случае, она всё больше жаловалась на здоровье, и вот врачи нашли у неё то самое, неизлечимое.

…Переговоры их длились полтора часа, а как будто бы так и не начались. Да, лучился пониманием г-н Видяну, и улыбалась устало его помощница Мария, и даже г-н Питею уже не казался столь враждебным. Всё равно результат встречи был, можно сказать, никаким.

Но чего, собственно, ожидал Антонов? Люди ведь, и правда, только приехали и ещё не понимают московский расклад. И он легко и как-то весело хлопнул пальцами по столу.

– Предлагаю, господа, осмотреть наш банк. – Переводчик тоже, кажется, воспрянул духом, судя по интонации. – Нам есть, что показать, интересное для вас…

И Антонов встал и с несомненным чувством бодрости повёл гостей к лифту чтобы подняться на верхний этаж. Не сами ли мы, русские, порой загоняем ситуацию в тупик? Чего мы ждём от бывших наших союзников – чтобы по-прежнему видели в нас «старшего брата»? Но за это надо чем-то платить или чем-то жертвовать…

– …Вот она, наша Москва! – провозгласил он, когда поднялись в так называемый обзорный зал, на самой верхушке лба их «головастика». На две трети этот зал был застеклён, иногда здесь и конференции проводили.

Впереди справа Москва-реку как бы перелетали машины, катящие в обе стороны по так  называемому «Третьему транспортному кольцу». И дальше уходила вдаль Москва – грандиозной панорамой – в пасмурный угрюмый день, в котором, однако, для Антонова брезжила некая надежда.

Это созерцание Москвы и закончило их встречу, хотя Алексей провёл гостей ещё и по другим этажам банка и показал настенное панно: карту предприятий их бизнес-группы, раскинувшейся аж до восточной Сибири. Сюда тоже всегда подводили важных гостей, но румын эта карта чем-то обидела. Алексей поздно догадался: там же был один объект в Кишинёве, а румыны Молдавию считают своей.

В итоге расстались почти холодно, и он сказал секретарше ни с кем его не соединять, у себя в кабинете собрал совещание тех, кто вместе с ним вёл эти переговоры.

Их тоже было четверо, и лицо каждого из них выражало теперь – у каждого по-своему – то же самое недовольство и даже смятение, которое чувствовал Антонов.

Вот Строгалев, его зам по безопасности. Это был физически сильный, жилистый человек с жёстким взглядом и задубелой кожей; он почему-то носил длинную причёску, похожую на актёрский парик. Строгалев вдруг всех перебил и высказался первый:

– Это беспрецедентное оскорбление… Я думаю, товарищи согласятся… Румыны вели себя недопустимо! Ни одно ваше предложение, Алексей Викторович… Ни одно! Я думаю, товарищи согласятся… Даже не обсуждали. Их надо наказать… Это нельзя так оставить!

Не такой уж он пожилой, – думал Антонов о Строгалеве, который был его моложе, - чтобы употреблять это слово «товарищи»… Но Строгалева как заколодило:

– Товарищи согласятся… – и рубил рукой по столу. – Наказать румынов!

– Погоди, Пётр Алексеич, ты не выпил? – Антонову, и правда, показалось, что Строгалев не в себе. – Бывает, лекарство какое-нибудь срабатывает…

– Лекарство?! – взъерошенный Строгалев яростно повернулся к шефу. – Вот если бы я принял успокоительное, тогда… Но всему есть предел!

– Так… Следующий, кто хочет высказаться?

Следующим взял слово седовласый Сергей Петрович Зарудный, председатель совета директоров банка (Антонов занимал должность президента финансово-промышленной группы). Зарудный казался недовольным тем, что Строгалев выскочил впереди него, но в целом и Зарудный был обижен тем, как прошли переговоры:

– Мы ведь сразу объявили, – и пухлая старческая щека со шрамом дёрнулась одновременно с седым виском, – мы готовы вложить до миллиарда долларов в акции их телекома. Это что, мало? Или нам не поверили, или где-то на Западе есть решение не принимать от нас инвестиций вообще…

– Или конкуренты гадят, – подсказал Антонов.

– Именно так и обстоит дело, – с апломбом вступил четвёртый участник совещания, самый молодой, худенький Витя Черемской. Только непонятно было, с кем он соглашается, с Зарудным или с последней репликой Антонова. Витя рассуждал, то снимая, то надевая очки, - которых раньше, кстати, не видел у него Антонов, - и сам, видимо, не мог решить, с чем именно ему соглашаться. Потом, вероятно, счёл, что вопрос конкурентов слишком опасный, и свёл всё к большой политике:

– Недавно газпромовцы опять пытались купить газораспределительную станцию в  Вестфалии, и опять – отказ… И ладно бы какое-то большое предприятие, но средненький заводик! И тот не продают: значит, есть на Западе политическое решение…

– Речь сейчас не о стратегии, – остановил его Антонов, – а о тактике. Не ведёмся ли мы на чужую игру? – Строгалев протестующе дёрнулся, но Антонов остановил его жестом. – Погоди, дай договорить. Вхождение в чужую экономику… Это, действительно, некое насилие, нечто вроде акта агрессии. И они неизбежно будут вначале отвергать все наши предложения. Эта их сдержанность – как законный ответ любого, кто подвергся агрессии. Нормальная реакция, и оскорбляться из-за этого не-пра-виль-но.

Антонов говорил это, но сам поймал себя на том, что внутренне уже согласился со Строгалевым. В том, как держались румыны, проявлялось то же высокомерие, которое было и у немцев, и у французов, у любой страны из Евросоюза. Так до какой поры терпеть?

– Я не согласен! – гнул своё Строгалев. – У меня есть понимание с Администрацией Президента, я докладывал, Алексей Викторович. Вплоть до того, что их самолёт обратно не долетит… Очень жёстко хотят сработать, вплоть до исчезновения этого Адриана Питею, агента ЦРУ…

– Исчезновение в Москве? Это бросит тень на нас.

– Я же говорю: в Администрации так считают…

Антонов не узнавал сегодня Строгалева: точно его, и правда, накачали какой-то особенной, спецслужбистской решимостью. А вообще-то он знал Петра Строгалева давно: тот уходил из банка, недавно опять вернулся; в те годы, когда работал не у них, исправно поставлял информацию о конкурентах.

Во время разговора в кабинет вошли ещё двое заместителей Антонова, но они почти не выступали. А общий итог совещания получился нервозным до истерики. И правда, как разговаривать с Евросоюзом, если даже малые его страны смотрят на Россию как на страну второго сорта?

Антонов закрыл совещание и закрылся сам в своём кабинете. Пара звонков прошла к нему, потом он больше не отвечал на телефон, ходил взад и вперёд как зверь в клетке. Точнее, как тот, кто должен запереть некую клетку. Главное – не поддаться на эту чушь, которую несёт Строгалев. Это же провокация!

Антонов позвонил в Администрацию Президента, но тот, с кем он хотел поговорить, не мог взять трубку. Сказать кому-нибудь официально об этом – что самолёт не долетит или что человек в Москве исчезнет – в ответ любой посоветует ему «сообщить куда следует». То есть донести на своего же зама по безопасности...

Позвонил в «Роснефть» – там тоже тот, кому он звонил, не ответил ему.

…Антонов вспомнил, что не обедал, и пошёл перекусить в их буфетную для начальства. После обеда уже принимал все звонки, постепенно успокаиваясь. Работал почти как обычно, хотя то и дело – вспышками или взрывами в мозгу – возникали все эти противоречия, с которыми страна и её бизнес жили не первый год, не первое уже десятилетие.

Ну как, в самом деле, работать с Евросоюзом?

И ведь сам же Антонов радовался, когда кто-то в России действовал жёстко: не Путин, а кто-то, стоящий намного ниже его, один из замов главы «Газпрома», например. Путин, при случае, ещё и одёргивал такого человека, но Запад эти самочинные действия принимал за одобренные лично Путиным.

На таких вот жёстких – и очень редких! – поступках кого-то и где-то всё, кажется, и держалось. А вот теперь, когда в его собственной группе компаний появился такой человек – Строгалев, – Антонов не давал ему развернуться. Настаивал на той самой сдержанности, которую у других принимал за трусость.

В восьмом часу вечера он приехал с работы в свой двухэтажный дом – на Рублёвском шоссе, сразу за МКАДом – и потихоньку вошёл на половину жены.

Галина спала. Солнце уже почти село, но ещё окрашивало багровым цветом голые деревья в саду и видную за ними крышу дома на соседнем участке.

Эти долгие рыжие закаты были почти единственным, что говорило о весне, а так холод стоял совсем ещё зимний.

Странно: слякотная зима была почти бесснежной и безморозной, в полном соответствии с теорией глобального потепления, а вот весна выдалась стылой и зябкой.

Стоя в спальне жены и глядя на её растрёпанные, совершенно седые волосы, Антонов колебался: может быть, разбудить? А то ночью будет плохо спать.

И тут заметил на столике почти опорожнённую бутылку коньяка, рядом пустой стакан… Пила! Она явно чувствовала ту душевную бурю, которая сегодня весь день трепала её мужа.

Первым побуждением Алексея было сесть и налить себе коньяку в тот же стакан, выпить. Но он преодолел себя и, взяв бутылку, отнёс её в кухню и вылил в стальную раковину. Поднялся сильный коньячный запах, скривившись от которого, он с силой кинул бутылку в мусорное ведро. От её звяка проснулась, заворочалась Галина.

– Кто там? Алёша, ты?

Он вернулся в спальню.

– Ну как ты, дорогая?

Она непослушную руку прижала к качающейся голове, он сел рядом. Обнял – она оттолкнула. Резкий враждебный толчок – но почувствовал он лёгкость её тела, съеденного болезнью и химеотерапией.

– Зачем ты пила?

– А что мне, бл…, делать?

Она встала с кровати и упала на пол – хорошо, что ковёр смягчил падение. И тут уже не пыталась встать и не сопротивлялась, когда он поднял её лёгонькое тело и усадил её в кресло.

– Где медсестра? Она должна постоянно быть… Нет, коньяка тебе больше не будет, будет лекарство!

– Ну дай коньяка… – жена заплакала, как ребёнок, но тут же и замолчала, а он всё не мог найти на мобильнике номер сиделки.

– Я сама её отпустила…

Состояние жены отвлекло Алексея от проблем работы и даже – но в этом не признаваться! – вернуло ему хорошее настроение. Когда есть кто-то ещё более беспомощный, чем ты, это поневоле успокаивает.

Но беспомощность жены прекратилась ещё до того, как прибежала откуда-то медсестра Люся. «На четверть часика выходила!» – а от самой коньяком разило. Значит, это она и пила, вернее, они вдвоём? То есть жена была не столь уж пьяна?

– В общем, разбирайтесь сами! – Алексей махнул рукой. – Если я ещё раз замечу ваше отсутствие… и следы выпивки…

Жена его сейчас была на той грани, которая отделяет человека тяжело больного от умирающего. Тяжело больные имеют над нами ещё большую власть чем люди здоровые. Больной родственник давит на нас, как бы судит нас, но человек умирающий – это уже просто скорлупа, страдающее тело. Он не связан уже ни с кем и ни с чем в этом мире и никого уже не судит.

Неужели Галина перешла уже эту грань? – думал Антонов. – Или вот-вот перейдёт её? Он считал свою жену сильным человеком и имел на то основания. Детей у них не было, она была старше его на три года, и она сделала их дом, по сути, неким вторым штабом для обеспечения его успеха в бизнесе. Первым и основным штабом всегда был, конечно, его рабочий кабинет.

Жена была сильным человеком, и, что там кривить душой, порой он чувствовал себя не хозяином в доме, а этаким её сыночком взамен нерождённых детей. Или ещё хуже: кроликом, которого заглатывает удав, беспомощным зверьком перед лицом ядовитой змеи.

Терпеть – это стало его правилом. Всегда сдержаться, никогда не показать ей слабость – как и она никогда ни малейшей слабости не позволяла себе. Может, сегодняшнее её пьяное падение на пол был самый первый за всю их совместную жизнь явный знак её слабости – отсюда и мысль о том, не перешла ли она уже из разряда больных в разряд умирающих.

«Не дождёшься!» – как бы въяве услышал он её голос, в тот самый миг, когда задумался об этом.

«Да? Ты не умрёшь?» – спросил он её мысленно.

«Не дождёшься!» – повторил её безмолвный голос, с той мрачной решимостью, которая ей была свойственна, когда она выпивала. А пить она начала в последние лет семь. И не прекращала, несмотря на курсы химеотерапии, на две операции, для которых Антонов летал вместе с ней в Германию.

Алексей спустился вниз в свой домашний кабинет и даже повеселел: не умрёт пока, так и слава Богу… И, словно отвечая его весёлости, раздался звонок мобильника: его секретарша Ирина из банка.

– Алексей Викторович! Завтра в час дня совещание по акциям телекома в «Системе» у Евтушенкова. С участием румын. Только что стало известно – и вас там ждут.

– Хорошо, я тебе перезвоню, – ответил он. – Смогу или нет, не знаю. Позвони Вите Черемскому, если не смогу, вместо меня он будет.

– Ой, не надо бы, Алексей Викторович… Лучше бы сами…

– Хорошо. Перезвоню.

И он занялся делами и работал до полуночи, лишь иногда вспоминая о том, что там, на втором этаже – его не то тяжело больная, не то всё-таки уже умирающая жена.

 

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

 

Каким будет приём у вице-премьера, Антонов хорошо себе представлял, хотя нельзя сказать, что он был частым на них гостем. Но бывал, и если вначале его многое удивляло, то теперь привык…

На одно из первых дачных сборищ у этого вице-премьера он, помнится, приехал с опозданием, когда действо уже началось, и напомнило оно ему в первый миг поле древнего, античного какого-то боя, как его изображали на старинных картинах, когда голые руки и ноги одетых в туники бойцов лишь частично скрывались латами.

На обширном газоне кипела толпа народа, и, хотя голых тел не наблюдалось, но явно присутствовало что-то неприличное, хотя это слово здесь вряд ли подходило, ибо о каких «приличиях» можно говорить в разгар сражения и резни?

Он постепенно понял: здесь происходит поругание Бога в человеке, а, может быть, и самого человека. Тут происходило невиданное кощунство, хотя, в чём именно оно заключалось, было очень трудно сказать.

Люди просто пили и разговаривали, вот и всё.

Но о чём они разговаривали? Велась почти открытая продажа и покупка государственных, военных и деловых секретов, всякого рода инсайдерской информации; шла торговля должностями; предлагались и принимались взятки и откаты, – всё это обговаривалось здесь, на этом официальном приёме у действующего вице-премьера правительства.

Измена и предательство были везде и нигде, и лекарство было одно: поскорее выпить, что Антонов тогда и сделал.

Сейчас для пикника на воздухе было ещё холодно, и фуршет был накрыт в просторном помещении дома приёмов. И, хотя Алексей считал, что его уже ничто здесь не может покоробить или удивить, всё-таки он непроизвольно вздрогнул, войдя в этот зал. Так цинично хохотал вице-премьер, стоящий в центре зала в окружении румын и конкурентов «СвязьИнвестБанка». Алексей опять приехал с опозданием.

…Да, первое впечатление не обмануло его: вице-премьера плотно окружали конкуренты «СвязьИнвестБанка»: вон длинный Вайншток, президент фирмы «МСТ – Балканы», совсем ещё молодой паренёк, но агрессивный. Высокий и тощий, с чёрными мелко-кудрявыми волосами, собранными сзади в хвостик; вон рядом с ним – мешковатый, с сальными волосами Рагозин, глава фирмы «Русгаз – юг».

Похоже было, что для «СвязьИнвестБанка» дела обстояли плохо. Алексей отошёл туда, где кучковались другие, более дружественные «СвязьИнвестБанку» румыны, хлопнул сразу два бокала шампанского.

Что делать?! Уехать? Конкуренты явно переиграли их… Но молча уйти было бы трусостью.

Алексей подозвал своего личного переводчика с румынского, седовласого высокого доктора наук, которому пришлось заплатить огромные деньги, поскольку румынский язык был редкостью в Москве. Доктор наук поспешно подошёл к нему: похоже, он сам был не рад полученным громадным деньгам и стремился поскорее отработать их.

– Вон, видите, там, рядом с нашим вице-премьером стоят двое румын, – сказал ему Антонов. – Это г-н Видяну, тот, что без очков, а рядом, тот, что в очках, новый министр связи Румынии, назначенный лишь в прошлом месяце.

– Да, я вижу, – подтвердил переводчик.

– Сейчас мы подойдём к ним, и вы переведёте то, что я скажу. – Антонов почувствовал, как шампанское, пусть и слабенькое вино, но всё-таки ударило ему в голову.

Твёрдым шагом он подошёл к центральной группе и, не глядя ни на вице-премьера, ни на своих конкурентов, громко заявил:

– Уважаемые румынские гости, я бы хотел публично признать, что «СвязьИнвестБанк» сегодня оказался слабее конкурентов… – Краем глаза Антонов увидел, как возмущённо смотрит на него вице-премьер, но продолжал говорить, не обращая на это внимания. – Я надеюсь, что мы и наши соперники, – он указал на Вайнштока и Рагозина, - в конце концов, придём к соглашению. «СвязьИнвестБанк» не хочет конфликтов. И когда наши соперники завязнут в трудностях, они сами обратятся к нам. Наше общее сотрудничество неизбежно, – он обвёл руками всю группу, потом сделал прощальный жест: - Всего хорошего!

И Антонов твёрдым шагом пошёл к выходу, услышав, как не сразу, неестественно, отрывисто засмеялся вице-премьер; но никто, кажется, не поддержал его смех… Казалось, многие возмущены тем, что и как сказал Антонов, его слова как бы взломали официальное течение мероприятия…

…А что вы думали: только вы способны нарушать правила и приличия?..

Он торжественно и напоказ шёл к выходу, его догнал профессор – переводчик с румынского.

– Простите, мне вас сопровождать?

– Оставайтесь. До свидания…

Потом было то, что лучше не вспоминать. Лучше бы вообще не было этого «потом»…

Был запой – редкое явление для Антонова. Работа не позволяла пить много, и, если это всё-таки случалось, то раз или два в год, не чаще…

Он сел в машину и приказал отвезти себя в сауну недалеко от Беговой улицы. Сразу, ещё в машине, начались звонки: куда он поехал, вернётся ли на приём, сможет ли проводить румын. Звонили Строгалев и секретарша Ирина, звонили Видяну и его помощница Мария Петреску…

Он перед всеми извинился важными и срочными делами и отключил телефон. В сауне пригласил девушку – такая услуга предоставлялась; с ней выпил водки, вернее, он выпил, а она, по правилу многих проституток, на работе не пила. Пришлось ему пить за двоих, стакан был пузатый и ребристый, и водка каким-то ребристым колом воткнулась в его мозг. Одновременно водка была и анестезией, и ещё большим мучением…

 

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

 

Вершинин тоже был на этом приёме у вице-премьера.

Антонов его не заметил, а Вершинин уже было направился к банкиру чтобы напомнить ему о себе и сделать последнее предупреждение: на румынское поле соваться не нужно.

Даже фразу подготовил в уме Вершинин, она и станет главной в разговоре. «Это последнее наше предупреждение», – скажет он веско и обязательно при этом посмотрит в глаза Антонову. Не слишком ли грубо, не по-бандитски ли? Ведь это, по сути, угроза… Тот, наверняка, так и спросит: «Вы мне угрожаете?» – «Мы вас предупреждаем», – вот, что ответит ему Вершинин и отойдёт.

С этим готовым планом разговора он ждал Антонова, и вздрогнул, когда он появился. Охотничий азарт овладел Вершининым, и он начал медленно приближаться к Антонову…

…А как быть с шампанским? Подойти к нему с бокалом в руке – будет слишком дружелюбно, без бокала – странновато… Решил подойти без бокала, но тут вдруг сам банкир направился к вице-премьеру и что-то громко высказывал. А потом резко удалился, оставив после себя некоторый привкус скандала.

В общем, Вершинин его на этот раз упустил. Но ничего, в следующий раз не уйдёт…

Через день после отъезда румын Вершинин имел беседу со Строгалевым из «СвязьИнвестБанка», ситуация прояснилась. Ещё через два дня Вершинина и Еголина принял Калязин в Администрации Президента и, наконец, поставил им срок: сентябрь. Осень, конец отпусков; самое позднее – октябрь. «Маски-шоу» в «головастике»  «СвязьИнвестБанка», выемка документов и задержание Антонова, дальше будет видно: или подписка о невыезде, или арест, суд решит по ситуации. Но до этого, не позднее августа, Еголин и Вершинин обязаны были представить убедительный рапорт, чтобы на нём Калязин получил визу главы АП, и маховик заработал бы. На составление этого рапорта, так сказать, сводки компромата на Антонова, - им отведён достаточный период: четыре месяца, во время которых им позволено всё: прослушка, наружка, возбуждение – уже сейчас – вспомогательных уголовных дел, для того чтобы обвиняемые дали показания на главного фигуранта, то есть на Антонова.

…Какой убедительный материал может содержать этот рапорт, - саркастически думал Вершинин, - кроме одной фразы: «уклонение от уплаты налогов на сумму…» Далее проставляй любую понравившуюся тебе цифру, а уж дело следователей, бухгалтеров и прочих экспертов – набрать на эту сумму бумажек и приобщить их к рапорту…

Но вот эта – самая муторная и долгая работа – и ложилась на него, Вершинина! И это было тяжело, унизительно… На шестом десятке ты – всего лишь полковник, и не какие-то мифические бухгалтеры или эксперты, а именно ты, руководитель следственной группы, должен найти эти налоговые недоимки, вычислить эти схемы, отсканировать эти бесчисленные формы налоговой отчётности и показать лазейки, в которые или, действительно, уходят деньги, или, по крайней мере, суд сочтёт эти лазейки «доказанными». «Доказанным» суды считают то, что хорошо видно, что, так сказать, контрастно выделяется на общем фоне; то, что красиво, в конце концов. Как наиболее правильной считается та научная теория, которая наиболее красива, так и доказательная улика – та, которая неожиданна, удивляет судью, не встречалась раньше в практике. Но чтобы найти такую улику нужно потеть и потеть, корпеть и корпеть.

Впрочем, такие приступы жалости к самому себе были у Вершинина рецидивами более молодых лет, что ли. Когда был начинающим следователем, тогда, действительно, делал черновую работу… А сейчас, слава Богу, Еголин утвердил ему по делу «СвязьИнвестБанка» специализированную следственную группу аж из семи человек – в основном, это были молодые парни и девушки, хотя некоторые уже с майорскими звёздами. И, как в детективных фильмах, где этакий седовласый полковник – формалист и службист – устраивает регулярные совещания, так и Вершинину дважды в неделю теперь предстояло собирать своих «волков-загонщиков».

К самому первому совещанию с ними он, конечно, готовился тщательно. Нужно было очертить для ребят общий план кампании – а был ли у него самого этот план?

Готовясь к этому первому совещанию, Вершинин спрашивал сам себя: в чём главная болевая точка и в чём главный интерес Антонова?

Определить это было важно потому, что иначе можно было вытащить пустую сеть: произвести обыски, изъять кучу бумаг, а потом в этих бумагах ничего криминального не найдётся, и дело развалится, не дойдя до суда.

Допустим, главный интерес Антонова – мобильная телефония (рассуждал Вершинин). Ведь именно в этой области он затеял свой новый проект «СвязьИнвест – Балканы». Ездил в Румынию, а недавно принимал в Москве ответную делегацию румын.

Вершинин стал делать схему основных активов и отраслей бизнеса Антонова. Сначала набросал вчерне, потом аккуратно вычертил по линейке. Отксерил, чтобы на первом совещании раздать всем членам следственной группы.

На листке красовались блоки: «СвязьИнвестБанк» – «Телеком – Балканы» – «Нефтяная составляющая» – «Домодедово и Внуково» – «Недвижимость» – «Сельское хозяйство». Карандашиком на своей личной схеме Вершинин написал суммы: что на сколько тянет. Именно карандашиком, потому что многого он не знал.

Например, «Телеком – Балканы» или «Телеком – Румыния», что сие такое? Этот блок он решил поручить майору Елене Подзюбан, может быть, потому, что фамилия её напоминала румынскую. Да и вообще, толковая молодой следователь. В помощники ей даст капитана Сашу Быкова…

Кабинет Вершинина был небольшой, но за столом заседаний место для семи человек нашлось. Найдётся и для десяти, но вначале ему хватит семерых.

Он начал совещание с того, что назвал всех членов специализированной следственной группы, как бы представив их друг другу – хотя они и так были знакомы. Сразу объявил, кто чем будет заниматься, пока ещё не объясняя сути дела.

Майор Елена Подзюбан и капитан Александр Быков – Румыния. Затем Паша Калинников и Толя Столяров, их сфера ответственности – «СвязьИнвестБанк», где они будут работать вместе со Строгалевым и его людьми. Александру Козлову и Юрию Трофимову поручалась принадлежащая Антонову нефтянка, и, наконец, Серёже Мнацаканяну – аэропортовские дела. Компании, владельцем или совладельцем которых был Антонов, оснащали московские аэропорты – ни много, ни мало – техникой связи и компьютерной техникой.

Далее Вершинин позволил себе небольшую теоретическую лекцию. О том, какое это – казалось бы – простое, но при этом какое сложное дело: доказать факт уклонения той или иной фирмы от налогов. У бизнесменов прекрасно развито чутьё, сплошь и рядом они нас опережают. Начинаешь копать в одном месте, тут же тебе – вернее, Федеральной налоговой службе – кидают кусок, оплачивают какие-то недоимки, но проштрафившуюся фирму или закрывают, или уменьшают её обороты; в общем, ясно, что деньги перетекли уже в другое место.

– Чтобы противостоять этим манёврам, и нужно видеть всю картину целиком, – объявил Вершинин и достал из папки семь отксеренных листочков. – Вот для этого я и подготовил вам общую схему активов той группы, которая нас интересует.

Он раздал эти листки и пояснил, что каждый из этих блоков – активов финансово-промышленной группы – не является монолитным, но представляет собой, в свою очередь, сложную схему. И он дал недельный срок для того, чтобы каждый член следственной группы на отдельном листке вычертил такую же схему в порученной ему области. Конкретно, Румыния, «СвязьИнвестБанк», аэропорты, нефтянка…

На этом он первое рабочее совещание закончил и отпустил членов следственной группы.

Расхаживал по кабинету, довольный собой. Неплохо провёл инструктаж! Как говорится, «хорошее начало полдела откачало». Или ещё в советские времена говаривали: «Цели определены, конкретные задачи поставлены; за работу, товарищи!»

 

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

 

Основное, конечно, на том первом совещании осталось несказанным. Главное ведь никогда не говорится вслух. Может быть, потому, что оно слишком некрасиво и неприятно, болезненно…

Этот невысокий лысеющий человек с брюшком – Антонов – вырастал в настоящего гиганта бизнеса. Именно поэтому его и следовало уничтожить, срезать под корень как вылезший из земли гриб.

Вот в этом и состояло главное… Поняли ли его ребята – члены следственной группы? Если не поняли, то осознают во время работы…

Русских в таком виде, в котором они существуют сегодня, быть не должно – вот в этом и состояла та неприятная и некрасивая правда, которую Вершинин не любил формулировать даже для себя самого. Но что делать: он ведь не считал себя принадлежащим к русскому народу: он принадлежал к русскоязычной ветви другого, высшего, всемирного народа.

И этот высший народ понимал, что, хотя в целом, для всего мира, нужны рыночные отношения, но на уровне России, наоборот, рынок не нужен, его следует зарегулировать, а лучше вообще отменить.

Не только русские – вся эта арийская порода в стиле Александра Македонского и Юлия Цезаря не нужны; а такие личности возникают и в Америке, и в Европе. Но в Америке и в Европе они, слава Богу, чрезмерно не высовываются, – хотя Вершинин там не жил и не мог этого чувствовать изнутри. Не исключено, что, наоборот, для его американских визави – для какого-нибудь следователя ФБР – русские олигархи кажутся смешными, а свои, американские (вроде Трампа), по-настоящему опасными.

Может быть, с их точки зрения оно так, но каждый должен делать работу на своём месте. И здесь, в России, мы отнюдь не против того, чтобы возрастала численность международно ответственных русскоязычных людей. Но людей «арийского» типа следовало безжалостно отлавливать и отстреливать – будь то бизнесмен, политик, артист. Чуть задрал нос против Запада – получай пулю в лоб или хотя бы уголовное дело…

…Так пулю или всё-таки уголовное дело?

Эти теоретические рассуждения Вершинин не очень любил, так как они неизменно делались всё более яростными, словно вихрь ненависти взмётывал его ввысь…

Случались ли с ним приступы теоретизирования дома, на работе или в машине в пробке – итог был почти всегда одинаков. Словно вихревая спираль раскручивалась всё более стремительно…Не просто уголовные дела, а именно хватать, бросать в тюрьмы, пытать… Так, как это делали при Ягоде, при Берии, да и в следующие годы… Отрезать им уши, носы, выкалывать глаза, вытягивать жилы из живых тел…

…Стоп! Остановись, хватит!..

В середине апреля возникла небольшая процессуальная пауза, связанная со сроками налоговых проверок, и Вершинин решил заполнить её, занявшись аэропортовской тематикой.

Подконтрольные Антонову фирмы оснастили средствами связи аэропорт Внуково и сейчас разворачивали работу в Домодедово. И Вершинин решил, что ему самому нужно побывать в Домодедово, взял с собой одного члена следственной группы – Серёжу Мнацаканяна. Визит согласовал со следователем, ведущим дело о теракте января 2011 года в Домодедово. Следователь этот, подполковник Талызин, кстати попросил Вершинина подвезти его в Домодедово – он там на стоянке оставил машину, на которой вернётся в Москву.

Поехали на служебной машине, за рулём – Серёжа Мнацаканян, который по отношению к Вершинину всё время принимал стойку уверенно растущего, но всё же подчинённого. Это не было неприятно Вершинину: не так часто люди держатся с нами как с большим начальством, а Серёжа именно так и вёл себя, говоря всё время преувеличенно громко и с официальными выражениями, словно зачитывал в присутствии высокого начальства некий торжественный отчёт.

В основном, конечно, беседовали сидящие на заднем сиденье Вершинин с Талызиным, который хмуро поругивал процессуальные нормы, не дающие развернуться, а также плотный кордон вокруг подследственных, состоящий из адвокатов, которые каждый шаг твой стерегут.

Адвокаты, и правда, выбивали из рук следователей один из главных приёмов, состоящий в том, что с обвиняемым ты ведёшь некую беседу в свободном жанре, а в протокол её записываешь, переводя на юридический язык. Адвокаты настраивали подследственных на то, чтобы те сами изъяснялись юридическим языком, и иные из них делали это не хуже следователей.

– Тот же Каменщик, например… – хмыкнул Талызин. – Таким грамотным стал, что адвоката сам теперь не зовёт: лучше адвоката всё знает.

Когда речь зашла о Дмитрии Каменщике, владельце аэропорта Домодедово,  Вершинин усмехнулся:

– Как же ему не знать, против него, кажется, десяток дел уже был…

– На совещании недавно приводили цифры, – громко и официальным тоном, оглянувшись из-за руля, поддержал начальника Серёжа. – Против Каменщика было возбуждено более двадцати уголовных дел, всего в Домодедово присылалось около семисот проверок, из них налоговых больше двухсот.

– Во как! – рассмеялся Вершинин.

– Число обысков, выемок документов – примерно триста, – продолжал Серёжа, – а число допросов – десять тысяч.

– Это не против Каменщика лично, – хмуро поправил Талызин. – Завышенные данные. Это против всех фирм, которые работают в Домодедово.

– Не то чтобы всех… – полувозразил Серёжа. – На нашем же совещании, в Управлении, приводились цифры.

Ничего не ответил, хмуро уставился в окно Талызин – обрюзглый человек с какой-то страдальческой гримасой, будто у него всё время болело сердце. Он напросился ехать с ними, наверняка, не просто так, а желая услышать об их намерениях. И теперь всё длиннее молчал, так как Вершинин ничего ему не раскрывал.

– …А что мне сказать? – ответил Вершинин на незаданный вопрос. – Наш подследственный, мне кажется, похитрее вашего… Каменщик, по-моему, просто хороший работяга, если в чём-то он недосмотрел перед терактом, то не со зла…

– Антонов не работяга? – спросил Талызин.

– Как сказать… Хитрый, скользкий… Если он установит партнёрство с Каменщиком… – Вершинин покрутил головой. – Опасные вещи могут произойти.

– Они же знакомы, – заметил Талызин.

– Знакомы, но плотно пока не сотрудничают, и я вот не знаю… Нужно ли им позволять тесное сотрудничество? Ты как считаешь, Серёжа?

– Вот не знаю, Павел Иваныч, – ответил Мнацаканян. – Это вопрос не моей компетенции.

Вершинин со значением посмотрел на Талызина, а тот пожал плечами:

– Это и не наш вопрос. Наше дело – строго проверять законность.

Теперь уже Вершинин отвернулся в окошко и замолчал. Они выехали на Каширское шоссе, ведущее к югу от Москвы, в сторону Домодедово.

Работали стёклоочистители, так как из-под колёс других машин всё время летела водяная пыль.

Справа от мокрого шоссе потянулся совершенно дикий и неухоженный лес – никому, видно, не было дела до того чтобы обустроить окрестности. Но тем решительнее контрастировала эта, советских ещё времён, прямая магистраль с дикой природой, которую она рассекала.

Вершинину, который сидел в машине справа, хорошо видны были лесные деревья с набухающими почками, а там, где сидел Талызин, тянулся разделительный барьер в виде рельсы на вертикальных стойках.

– Самого Каменщика мы теперь особо не дёргаем, – сказал Талызин. – Пусть, действительно, работает. Ему надо третью взлётную полосу строить в Домодедово, а он до половины времени иногда занимается вопросами безопасности.

– Вот это и есть связь нашего маленького дела, – улыбнулся Вершинин, – с большой политикой бизнеса.

– Но вы же у него держите троих, кажется, людей под арестом? – спросил Серёжа у Талызина.

– Трое под арестом из Домодедово, - подтвердил Талызин. – Дают показания.

– Что такое трое? – Вершинин нагнулся к Сергею и заглянул ему в лицо сбоку. – По моим прикидкам, после теракта 2011 года человек тридцать с должностей слетело. Уровня федерального замминистра транспорта, начальников управлений безопасности и так далее.

– Уголовные дела имеют свою инерцию, – проворчал Талызин. – На допросах всплывают новые факты – открывается новое дело… В прошлом месяце за недоказанностью закрыли дело против Каменщика «о ненадлежащем исполнении», тут же открыли новое, «о причинении вреда»…

– Ну конечно, исков-то – несчитанно…

– Я говорю, им работать надо, а не показания давать. Тут ведь, вокруг Домодедово, вон сколько строек начато и не закончено, – Талызин махнул рукой на что-то, иногда мелькающее позади мокрых берёз и, наоборот, кажущихся сухими осин со светло-зелёными стволами. Кое-где, небольшими пятнами, снег ещё белел в тёмной глубине леса. – Им надо не только третью полосу строить, но и четвёртую, место есть, и вообще, Домодедово может стать этим самым транзитным хабом, как его называют…

– Наша Раша захотела европейский хаб? – сказал Вершинин задумчиво, и Талызин молча уколол его взглядом.

– Товарищ подполковник, – спросил Талызина Мнацаканян, – а вы анализировали такую вещь… Домодедово – единственный в стране аэропорт, где дважды были теракты. Тот взрыв двух самолётов, почти одновременный, в 2004 году: они ведь отсюда, из Домодедово, вылетели. Потом январь 2011-го… Нет ли связи?

– Какая связь? Не вижу, – буркнул Талызин.

– Что вы говорите?

– Говорю: не вижу связи!

– Тут, понимаешь, Серёжа, – объяснил Вершинин, – очень много рейсов с азиатского направления прилетают. Москва – Ташкент, Москва – Алма-Ата, Москва – Дербент, – всё в Домодедово. Эти ребята часто пользовались аэропортом и запомнили его. А если бы они прилетали в Шереметьево или Внуково, может, там бы и захотели взорвать… Но нас сейчас не это волнует, - перебил сам себя Вершинин. – Ты, Володя… Можно на «ты», да? – спросил он Талызина. – Ты правильно говорил, что они окружили себя адвокатскими конторами… Но у меня есть мыслишка одна. Хотя у нас с тобой разные подследственные, но мы можем до определённой степени кошмарить обоих сразу. То есть двух зайцев убить одним выстрелом. Идёт война Внукова против Домодедова, так?

– Ну, ещё и Шереметьево с обоими воюет.

– Да, все против всех. Но нас интересует борьба Внукова и Домодедова, поскольку Антонов пытается стать связующим звеном и помешать этой войне. А мы помешаем ему помешать. И знаешь, как я предлагаю это сделать?

– Пока нет.

– Есть тут одна адвокатская фирма, «Михеев и партнёры», она работает и с Домодедовом, и со структурами Антонова. По-моему, находится здесь, в аэропорту.

– На втором этаже в административном блоке.

– Ну вот. И я предлагаю сделать у них обыск с выемкой документов – причём, ночью.

– Ого! – поддержал Сергей. – Чтобы страху нагнать?

– Что это даст? – спросил Талызин.

– Это даст очень многое. Во-первых, мы можем там найти, чего и не ждали. Во-вторых, это тебе даст козыри как в деле тех троих, так и с Каменщиком. Они поймут, что новое дело ты ведёшь более жёстко, чем то, которое было закрыто, и, соответственно, изменят своё поведение. И ты сможешь гнуть их в любую сторону, понимаешь меня?

– В принципе, да, – не сразу, но согласился Талызин.

– Хочешь, кого-то освобождай из-под стражи, – продолжал Вершинин, – хочешь, наоборот, быстро завершай дело и передавай в суд, инициатива полностью твоя, ты согласен?

– Мысль понятная. А с делом Антонова это как связано?

– Я предлагаю такое разделение труда, – Вершинин импровизировал, но получалось, кажется, неплохо. – Делает обыск твоя группа. Причём, забирайте всё, и документы, и компьютеры, и привозите мне, - а анализировать материалы будет моя группа. Причём, я гарантирую, что мы найдём именно то, что тебе нужно…

Талызин молчал, и Вершинин добавил, значительно посмотрев ему в глаза:

– У меня есть об этом оперативная информация.

– Договорились! – решительно сказал Талызин и протянул руку Вершинину, который её пожал нарочито вяло, как бы нехотя.

– Санкцию на обыск, если хочешь, я помогу тебе получить. Сегодня пришлю проект письма, и ты на нём получишь визу у Еголина и у Калязина – он тоже подпишет, так как в курсе моей информации. И готовь ночной наезд…

В это время они уже приближались к чёрно-синему застеклённому терминалу Домодедова, и Вершинин подумал, что это здание напоминает ему «головастика» Антонова. Издали этот чёрный овал терминала казался небольшим, потому что сравнительный размер его нельзя было угадать, но почему-то, чем ближе ты к нему подъезжал и чем выше он вырастал, тем мельче делались машинки у его подножия, похожие на мелких жучков рядом с чуть более крупными червячками автобусов. Всё это копошилось внизу блестящего фасада, который отнюдь уже не выглядел маленьким и вырастал всё больше.

Настоящих дел в аэропорту у Вершинина не было, хотя он договорился о встрече с одним человеком из диспетчерской службы и ещё с одним из радиоузла. Их должен был вызвать в свой кабинет замдиректора аэровокзала по безопасности. В том же кабинете ждали и Талызина, но он сказал, что зайдёт позже.

Припарковав машину, они ещё посидели в ней с четверть часа, обговаривая детали предстоящего ночного обыска. Потом окончательно ударили по рукам, и все трое вышли из машины. Шли к терминалу, и Вершинин невольно залюбовался его азиатским каким-то, роскошным чёрным фасадом, как бы высокомерно взирающим сверху вниз на мешанину из машин, людей, чемоданов, тележек…

Войдя внутрь, они с Талызиным расстались, и Вершинин, поднимаясь вверх на эскалаторе, потом на лифте, пытался вспомнить, когда он сам летал отсюда последний раз. Давненько уже…

В верхнем, административном этаже царила тишина и относительная малолюдность, хотя иногда накрывал шум от садящегося или взлетающего самолёта.

Они нашли нужный им кабинет и встретились с нужными людьми, которые, как и ожидал Вершинин, завалили их кучей технической информации, а вернее, намёками на то, что, дескать, техника связи так ушла вперёд, что лишь сугубый специалист теперь может играть какую-то роль.

Вершинин процитировал им в ответ из учебника следователя, глубокомысленный пассаж о том, что следователь должен иметь широкие познания в разных областях человеческой деятельности, хотя приоритетным остаётся знание о самом человеке.

– Бухгалтерами нам многим пришлось стать, иначе в финансовых аферах не разберёшься, а вот в радиосвязи…

– Я кое-что понимаю в радиосвязи, – сказал Мнацаканян. – Хотя, конечно, специалисты…

– А почему, кстати, Антонов пошёл в радиосвязь? – перебил его Вершинин, который не скрывал от своих собеседников, что его интересуют именно фирмы группы «СвязьИнвест». – Он ведь геолог, Антонов. Почему же вдруг «СвязьИнвестБанк» и всё прочее? Не потому ли он сюда попёр, что так и рассчитал: многие сочтут компьютерную связь последних поколений слишком сложным делом, а значит, конкуренции будет меньше? То есть хочет взять на арапа? Но не на тех напал…

Вершинин почувствовал, что заводится, и это было правильно: следовало перелить в этих людей злость и беспощадность, которые, конечно, имелись у них самих, но ведь этого слишком много не бывает…

…Серёжа Мнацаканян взялся за работу и должен был остаться здесь до вечера, а, может быть, и назавтра – переночует в аэропортовской гостинице. Вершинин должен был вернуться в Москву на той машине, на которой они приехали – только сам теперь сядет за руль.

А, уезжая из аэропорта, нашёл ту адвокатскую контору, «Михеев и партнёры», которой скоро предстоял обыск – хотя там ещё об этом не догадывались. Постучался в дверь и заглянул: за конторкой сидела наглая девица с широким бледным лицом и очень густо накрашенными, слипающимися тяжёлыми комками ресницами.

– Слушаю вас! Вы к кому?

– Ой, простите, я не туда попал… – и аккуратно прикрыл дверь…

Вечером он, особо не задумываясь, отправил Талызину такую заготовку, для получения на ней визы Еголина и Калязина:

 

Постановление о производстве обыска в Домодедове

24 января 2011 года в аэропорту Домодедово произошёл теракт: террорист Евлоев взорвал себя в здании аэровокзала. Тридцать семь человек погибло. В ходе производящегося следствия потребовалось узнать, законно ли Домодедово обратилось в арбитражный суд с иском к аэропорту Внуково по поставкам топлива, на сумму… - тут Талызин должен был проставить сумму: Вершинин её не знал. – Требуется произвести обыск в помещениях, арендуемых адвокатской компанией «Михеев и партнёры»… дата, время…

 

Логики, конечно, особой не было: при чём тут теракт и при чём тут «Михеев и партнёры»? Но так посоветовали ему в другой адвокатской конторе, работающей от имени Внукова – они-то и слили Вершинину компромат на «Михеева и партнёров».

И уже через три дня состоялся этот ночной обыск с выемкой документов и компьютеров, которые горой легли в один из кабинетов недалеко от собственного кабинета Вершинина.

И пусть это было, по большому счёту, не то, не на тему, отход куда-то в боковой штрек от главного тоннеля… Но они добыли строительный материал. А у хорошего хозяина любой камень, кирпич, - всё пойдёт на стройку, на высокий и прочный эшафот, сооружаемый для банкира Алексея Викторовича Антонова.

 

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

 

Для Антонова даже в молодости запои были редки, но, что там говорить, в молодости последствия их проходили гораздо быстрее. А теперь так плохо он переносил алкоголь, что лучше бы вообще не пить… Почти неделя прошла, прежде чем он смог взять себя в руки и начал с трудом, а потом уже как автомат ездить в банк и оставаться там до конца рабочего дня.

Вообще непонятно было даже ему самому: с чего он вдруг так слетел с катушек? Нет, пора было вводить для себя тотальный сухой закон… После выхода на работу неделю болело сердце, и это было ожидаемо; но пошла вторая неделя, а сердце не только не отпускало, но, наоборот, сбоило как-то всё страшнее, так что теперь вращение земной тверди под ногами сразу же переходило в черноту в глазах, в пот, пробивающий до корней волос, и в какое-то бесчувствие, в котором ты сам не помнил, как нащупал кресло и сел…

Главное, дела начали сыпаться, сделки срываться, выплату процентов по кредитам задерживал даже таким монстрам как «Сбербанк» и ВТБ – хотя уж их-то злить никак не хотелось.

Чтобы расплатиться с долгами в одном месте, следует одолжить в другом… Это знает любой бизнесмен, как и то, что есть время покупать активы, а есть – продавать таковые. Но плохо, что не было хорошенькой небольшой собственности, которую можно было быстро продать. Активы Антонова состояли из нескольких крупных блоков, каждый из которых трудно было раздробить. Дробить придётся, но для этого сейчас не было никаких сил. А тут ещё теребили его партнёры по проекту «Телеком – Румыния»: Циперсон из «Метафона», Бехтерев из «Би-лэйна». Они вместе договорились по-крупному вкладываться в мобильную связь на Балканах, для начала – «брать Румынию». Но каким сумасшедшим он должен быть, чтобы сейчас всерьёз во что-то вкладываться, когда выяснилось, что нечем заткнуть дыры повседневных расходов…

Антонов и раньше – увы – замечал, что с опозданием осознаёт ухудшение своих дел. Бывало, появится прибыль и надолго утвердит его в хорошем настроении, когда он увлечённо планирует новые проекты, не замечая, что эту прибыль сразу начали растаскивать на текущие нужды, и вот уже не хватает даже на них… Как? Куда дели деньги? Ведь только что было много?!

Начинали считать, начинал грозить уволить бухгалтеров, но те доказывали неопровержимо, что прибыль уже ушла на то и на то… Он смотрел и не узнавал собственные надписи «Оплатить» в верхнем правом углу на счетах. Но не подделали же…

«Разве я это подписывал?» - «Ну да». – «Какого числа?» – Сверяли: всё сходилось; это было понятно, непонятно другое: как он-то мог забыть или не заметить этого?

Вот и сейчас, откуда, к чёрту, вообще взялось это ощущение уже полученной прибыли, чувство, что у него есть какая-то подушка безопасности? Это и позволило ему ввязаться в румынскую авантюру, не закрыв и не решив ни один из предыдущих вопросов, хотя бы и с аэропортами… Может, сам аэропортовский бизнес вскружил ему голову: все эти мысли о посадках и взлётах и о каких-то якобы безграничных возможностях техники?

Он помнил, что ещё до запоя твёрдо решил не позже мая лететь в Румынию чтобы на месте обдумать стратегию и тактику действий. Нужно было лично встретиться с некоторыми людьми, да и вообще провести там минимум недели две чтобы как следует организовать работу. Но теперь эта поездка казалась абсолютно ненужной и даже безумной; разве что она могла быть переосмыслена на нечто прямо противоположное. То есть улететь в Румынию чтобы там найти какой-то предлог к задержке их действий. При этом продолжать играть в молчанку с партнёрами, ожидая, что они первые реально вложатся в румынский телеком.

То есть он мог бы попробовать переиграть их, надеясь на собственное, большее чем у них, терпение? Но не исключено, что и они играют с ним в эту же игру, проверяя его выдержку, тогда эта пауза может растянуться не только на месяцы, но на годы…

Лететь сейчас в Румынию с больным сердцем и зная о том, что у его фирм кончились деньги, он никак не мог. Не находил он сил и для того чтобы вылететь в Тюмень, несмотря на всё более панические и даже истерические звонки из тамошнего филиала банка и из одной из нефтяных фирм. «Отжимают бизнес! Проверками не дают работать! Хотят разделить акционерную компанию! Возбудили два новых уголовных дела! Если срочно не перечислите указанные суммы, мы вынуждены будем объявить себя банкротом…»

Может, в этом и решение? Если требуют разделить компанию – разделим и продадим часть или всю нефтянку?

Наиболее тяжкие проблемы – Алексей чувствовал – у него были всё-таки в Москве, и поэтому, чтобы бежать от них, он в конце апреля вылетел в Тюмень.

Тюмень – небольшой городишко на реке Туре, притоке Тобола. Городок весь какой-то уютный, дореволюционный, греется словно кот на солнышке, безмятежный и домовитый. Пятиэтажки здесь – послевоенной советской постройки, того стиля, который кажется сегодня милым и человечным, что ли. Примерно как здание той школы, в которой учился Антонов.

Всё в Тюмени кажется давно устоявшимся и традиционным, от старомодных скамеек до кустов сирени и черёмухи под окнами этих пятиэтажек.

Находится городок Тюмень на широте Москвы, и никаких сплошных белых ночей летом или, наоборот, арктической тьмы зимой здесь нет и в помине. В такое же время, как в Москве, восходит солнышко, в такое же – садится. Правда, часовой пояс сдвинут, но это ведь говорит отнюдь не о разнице климата. Климат меняется при движении не с востока на запад, а с юга на север. Езжай к югу, и солнце будет всё дольше стоять в зените и печь на манер Африки; езжай к северу, и солнце, наоборот, будет всё скупее подниматься над горизонтом. Но до настоящих северов от Тюмени так же далеко, как от Москвы.

Нефтяных вышек вблизи Тюмени Антонов тоже не наблюдал, и почти единственной приметой углеводородной специализации казался ему огромный железнодорожный узел Тюмени, где скапливается, сортируется, проталкивается дальше невероятное количество нефтяных цистерн – того самого, в чём и транспортируется по суше чёрное золото (кроме нефтепроводов, конечно).

Кстати, даже этот железнодорожный узел с размножающимися в дурную бесконечность блестящими рельсами – как дерево с одинаково ветвящимися боковыми сучьями – показался Алексею прошлым летом спокойным и умиротворённым.

Поодаль жарились на солнце цепочки опалового цвета цистерн с подтёками нефти на их круглых боках, а здесь, где он шёл через рельсы, как и в европейской России, сквозь смуглый от ржавчины щебень прорастали стебли жёлтого шпорника, цветки его медово сквозили на солнце. Рельсовая сталь блестела поверху, переходя ниже в коричневый цвет и покрываясь корой, шероховатой, как на древесных сучьях, - и такой дрёмой веяло от этих рыжих шпал, рельс и болтов с большими гайками, точно не было нигде ни войн, ни кризисов, ни даже лязгающих составов, а только вот эта с порхающими над ней бабочками обожжённая солнцем ржавая благодать.

В Тюмени сохранились целые улицы старого дореволюционного города, с двухэтажными, какими-то игрушечными купеческими особнячками, крашенными почему-то в разные оттенки тёмно-розового. Но и строительство новых высоток тоже избегало чисто белого, держась всё больше кремовых, тёмно-красных и даже коричневых тонов.

Тюменский аэровокзал когда-то напомнил Антонову московскую столовую средней руки, да и сейчас ненамного расширился. Антонов прилетел сюда со своим седовласым, солидным замом Зарудным: Сергей Петрович Зарудный был его правой рукой в банке, но, кроме этого, он ещё был и профессиональным нефтяником, без которого Антонов и не мечтал что-то решить или даже понять в делах принадлежащих ему нефтяных фирм. И во время перелёта Москва – Тюмень, да и позже, Алексей не мог не удивляться невозмутимости Зарудного, который всё больше напоминал ему фельдмаршала Кутузова: не только шрамом на пухлом лице, но и этим спокойствием, которым, говорят, Кутузов больше вдохновлял войска, чем если бы привёл с собой новые свежие корпуса.

…Ведь он знает положение «СвязьИнвестБанка», как он может быть столь безмятежен? Зарудный, конечно, кое-чего не знал; может быть, в этом и было всё дело…

Их встретили в аэропорту руководители здешних фирм и сразу начали как-то раздражённо отворачиваться, угадав смятение Антонова. А он был в полной панике, ибо, не имея денег, почти единственное, что он мог здесь предпринять, было – погнать в шею этих начальников, в том числе и тех, кто его встречал, - но он был не в силах не только сделать это, но даже подумать об этом. Его мелко и противно трясло – то ли всё ещё с того похмелья, то ли теперь уже вообще навсегда.

Он сбыл Зарудному Кречмара, наиболее ядовитого здешнего босса, директора принадлежащей «СвязьИнвестБанку» фирмы под незатейливым названием «Тюменьнефтегаздобыча», а сам поехал с директором «Сургутинвеста» в его офис, находящийся в другой части города. Заставил себя молчать, хотя Сонкин уже в машине начал жаловаться, как не даёт работать прокуратура:

– Алексей Викторович, ей Богу, в СССР было легче, сейчас – такая зарегулированность… Вы знаете, нашей фирме штрафов на семь миллионов выставили, Кречмару – на тридцать восемь миллионов… Мы, конечно, уже оспариваем…

 В офисе он предъявил Антонову папку, потом вторую, третью… Загрязнение воздуха путём незаконного сжигания природного газа… Двадцать шесть представлений, привлечение к дисциплинарной ответственности, к административной… Протокол нарушения законодательства о недрах… Нарушения лицензии на пользование недрами… Протокол нарушения утверждённого технического проекта… С начала года объявлено шесть предупреждений, принесено четыре протеста, арестован счёт… В суд подано три иска о взыскании ущерба… по материалам прокурорской проверки возбуждено… «Ростехнадзор», «Росприродохрана»… Экологическая организация «Остановить вандалов»…

– …Вандалы это мы? – спросил мимоходом Антонов.

– Ну, это как раз самое из всего, как бы сказать…

– Точнее, это вы? Против «Сургутинвеста» они борются?

– Это самые что ни на есть склочные и пустые люди…

– Тогда оставим их. Продолжайте о проверках. Вот это от какой прокуратуры, Тюменской или Ханты-Мансийской?.. Ага, вижу…

Антонов, сидя, смотрел папки, которые перелистывал для него, давая пояснения, стоящий рядом Сонкин, директор фирмы. Двое его подчинённых стояли тут же в кабинете, словно мрачные братья-близнецы.

…Чёрт его знает, в прокуратуре что, не знают, как добывается нефть?

Антонов, хотя и геолог, специалистом-нефтяником не был и когда-то легкомысленно думал, что нефть идёт фонтаном из земли сама, или её легко выкачать насосом. Но чтобы она пошла наверх, требуется, чтобы она находилась под давлением, а естественное давление быстро падает, и, чтобы его поддержать, вокруг нефтяного пласта часто закачивают воду, и вода как бы выжимает нефть наверх. Требуется громадное количество воды, чтобы она подушками облегла нефтяную линзу. Но пласт нефти это не красивенький пузырь, это всякие слои, пещеры и чёрт знает что; из этого получается при смешении с водой невероятная каша. Требовать, чтобы нефть не загрязняла ту самую землю, в которой она изначально находилось, казалось Антонову делом бессмысленным и, в основном,  придуманным для того чтобы вымогать деньги. Это как требовать свести лес и при этом не ронять на землю щепок и опилок. Кому помешают опилки в вырубленном лесу?

…Этим тварям мы обеспечиваем энергию, и они ездят на машинах, жгут электричество и с нас же требуют, чтобы мы им платили деньги за «выявленные нарушения»…

…Но такие детские возражения здесь никто не слушал, да никто их и не произносил. Здесь присылались по почте или с курьером серьёзные бумаги с требованием серьёзных сумм. На них сочинялись серьёзные же ответы, решения судов опротестовывались, штрафы не платились. Легче было периодически бросать фирму и регистрировать новую, чем перечислять суммы, единственное назначение которых – кормить чиновников, придумавших эти штрафы, санкции и неустойки.

– …Как там у Кречмара?

– У Кречмара всё то же, только штрафов и убытков раза в три… или в пять больше.

– Ну, пусть Зарудный разбирается…

Антонов хотел было пройтись по офису и поприветствовать сотрудников: всё-таки самый главный начальник из Москвы прилетел… Потом подумал, что в связи с финансовыми трудностями Сонкин мог задерживать зарплату, не дай Бог, работники начнут жаловаться, протестовать… Он сгрёб папки под мышку.

– Я, господа, извиняюсь… И вы, пожалуйста, извинитесь перед сотрудниками… Сегодня я ни с кем встречаться не буду. Плохо себя чувствую. Всё это, – он взвесил в руках папки, - я изучу в гостинице… У нас в Москве уже кончается рабочий день, у вас, конечно, ещё нет… Прошу всех быть на связи. Я, может, позвоню до вечера.

– Алексей Викторович, а пообедать?

– Нет-нет. В самолёте поели…

И Антонов, чувствуя себя затравленным зайцем, последним трусом, – просто бежал из «Сургутинвеста» в их собственный коттеджный гостевой домик – его он и называл «гостиницей». Кое-как отбился от вопросов Сонкина, которые – он угадал – сразу начали превращаться в жалобы, и, наконец, закрылся в роскошном этом гостевом номере коттеджа. Такая же хмурь, низкие тучи за окном, как в Москве. Чувствовалась весна, хотя земля здесь кое-где была ещё под снегом.

Сегодня ему удалось не потерпеть полного поражения, кое-как выдержать первый натиск местных хапуг – иначе он не мог назвать ни Сонкина с его бандой, ни Кречмара, ни некоторых других…

Увольнять их к чёрту! Но как их уволишь, если они прочно держат в руках, за горло местную нефтянку, принадлежащую «СвязьИнвестБанку»…

Полный крах финансово-промышленной группы опять встал перед ним как унылая неизбежность.

 

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

 

Разумеется, Алексей Викторович Антонов приехал в Тюмень не так чтобы совсем с пустыми руками.

В запасе имелись различные ходы, наиболее резким была бы продажа части или всех здешних активов. Выражаясь проще, той фирмы, которую возглавлял Кречмар, или той, которой руководил Сонкин, или обеих сразу. Участившиеся наезды прокуратуры как раз и могли инспирироваться конкурентами, которые намеревались купить эти фирмы и таким образом сбивали их цену.

Был и ещё один ход, который он этим вечером обговорил с Зарудным, когда тот, наконец, достучался до него и разбудил. Дав поспать всего-то около часа…

Приехав в коттедж, Антонов папки с протестами прокуратуры читать, конечно, не стал. Принял душ, всё-таки перекусил и прилёг, отключив все телефоны.

Долго ворочался на слишком мягко-пружинящей здешней кровати, наконец, заснул… И вот в дверь забарабанили.

– Алексей Викторович! Открой, пожалуйста!

Он узнал голос Зарудного.

– Иду-иду! – хрипло откликнулся и хотел уже открыть, потом понял, что нельзя показывать, что он спал. Быстренько поправил постель и раскидал папки, изобразив нечто вроде делового беспорядка.

Зарудный ввалился к нему тоже с папками в руках.

– Да что они, сговорились, что ли? Давай клади их отдельно, чтобы не перепутать с моими.

Алексей отложил документы Зарудного и сел в кресло напротив него. Сергей Петрович казался усталым, но в то же время помолодевшим, что ли.

– Да-а, проблем тут немеренно… Но не всё так мрачно, у меня есть кое-какие мысли…

Да они ещё и подпоили его! – заметил Антонов.

– Вы обедали с Кречмаром? Где он?

– А он здесь. В холле ждёт вас.

– Так. У меня к нему будет разговор.

Алексей вышел к хитрецу Кречмару – тоже поддатому – и попросил срочно соединить его по телефону с губернатором Тюмени.

– У вас же, наверное, есть прямая кнопка? У меня, в принципе, есть номер его мобильника, но вам, думаю, быстрее…

Кречмар долго возился с телефоном, наконец, соединил его с приёмной губернатора, там сказали, что их шеф уже уехал, он примет его завтра или послезавтра, они скоро уточнят.

– Теперь, уважаемый Георгий Палыч, вы отправляйтесь-ка к себе, а Зарудного оставьте мне. Я вами недоволен! – холодно добавил он.

– Алексей Викторович, ну как же… Видите, какая ситуация…

– Георгий Палыч, извините, но я прошу оставить нас. Я с вами встречусь завтра, в зависимости от того времени, которое мне назначит губернатор…

И он выпроводил Кречмара и посоветовал Зарудному тоже принять душ и отдохнуть. Вечером попозже они с ним обсудят то, что выяснили за этот день.

Как и всё остальное в Тюмени, здание областной администрации носило черты уютной провинциальности.

Было ощущение, что само строительство этого здания и внутренняя его отделка велись на глазок, что ли: без линейки на чертежах и без натянутой верёвочки, по которой ровняют кирпичную кладку и прочее.

Внимательно приглядевшись или тщательно измерив, ты никакой неправильности не обнаруживал, но впечатление скривлённости углов не исчезало. При этом всё было прочнее и основательнее, чем в Москве и в Петербурге.

Губернатор Тюмени Павел Тимофеевич Богданов также был фигурой неуловимо провинциальной, то есть он казался более крупным начальником чем даже самые крупные начальники в Москве.

Павел Тимофеевич принял Антонова как равный равного, это Алексею польстило. Он пришёл к губернатору вместе с Зарудным; впрочем, губернатор и с Зарудным держался как с равным.

А вообще крупный бизнес на многих губернаторов смотрел и свысока. На Чукотке, говорят, на Абрамовича молились, пока он платил там налоги своих фирм… Ко времени этой встречи с губернатором – а она состоялась утром на третий день после прилёта в Тюмень, - Антонов уже немного освоился здесь, не так паниковал от панических докладов местного начальства. Он внутренне смирился с тем, что придётся что-то отдать – неясно только, что именно: обе ли фирмы, или какую-то одну, или ещё что-то существенное.

Губернатор начал встречу неожиданно:

– Наверное, господа, вы в курсе, что завтра у нас открывается «Тюменский День предпринимателя»? Ежегодное событие, уже шестое. Начало в десять, я буду открывать, в ДК «Нефтяник». Девиз такой: «Малый бизнес большой страны». Приходите. Я вас приглашаю.

– Павел Тимофеич… – немного растерялся Антонов. – Но мы всё-таки не малый бизнес и даже не средний… Числимся всё-таки в крупном бизнесе…

– А у нас и крупный будет: компания СИБУР во второй половине дня проводит мастер-класс… Но я понимаю, да. Голова этим занята, поэтому упомянул. Давайте перейдём к вашим проблемам. Я слышал, прокуратура сильно наезжает?

– Павел Тимофеич, «наезжает» – не то слово, – ответил Антонов.

– Душит просто, – поддержал его Зарудный. – Вздохнуть не дают.

– Так… Но почему не взяли с собой г-на Кречмара и… Сонкина, кажется? Они бы пояснили…

– Мы достаточно вникли в дела за то время, что провели здесь, – ответил Антонов. – И я хочу предложить следующее. Мы сейчас платим налоги в Москве, так? Давайте мы переведём уплату налогов сюда, в Тюмень, а вы нам, Павел Тимофеич, уж посодействуйте ответно. Предоставьте или налоговую льготу, или всё-таки оградите нас от прокуратуры… За счёт льготы мы покроем те штрафы, которые абсолютно бесспорны. А там есть и спорные вещи.

Губернатор встал и прошёлся по кабинету.

– Так-так-так… Помнится, мы этот вопрос обсуждали три года назад, о переносе налогов сюда. И тогда вы сказали, что это невозможно…

– Тогда была другая ситуация…

Зарудный уже не просто подмигивал, но открыто задевал его рукой: Алексей когда-то вменил ему это в обязанность: если он будет говорить что-то совсем неверно, то останавливать его, не сообразуясь ни с какими приличиями.

Но на этот раз Антонов не внял предупреждениям своего зама: он был уверен в том, что говорит, да и Зарудного уже предупреждал о налогах – правда, немного туманно.

Главное, у него была готова цифра, которую он назвал губернатору, и тот записал.

После этого Зарудный уже перестал делать ему знаки. Такие вещи зря не произносят, да и не забываются они теми, для кого озвучены.

А Антонов эту цифру – налогов, которые они здесь будут платить, - вымучивал долго: два утра подряд поднимался в несусветную рань и садился за расчёты. То уменьшал цифру, то увеличивал, в итоге выстрадал среднее, которое, как ему казалось, решит все проблемы – по крайней мере, в Тюмени. А что потом будет в Москве, он пока и думать не хотел.

Собственно, на этом и закончилась важная часть встречи. Они ещё полчаса обсуждали всякие детали: как, когда подпишут договор. Губернатор пригласил в свой кабинет начальника финансового управления, позвонил начальнику областной налоговой инспекции, Зарудный тоже много дельного подсказал.

Договор решили подписать на следующей неделе, и Антонов, к слову, предупредил губернатора, что собирается махнуть на берег Обской губы, посмотреть на новые порты, которые там заработали. Построили их очень быстро – буквально за два-три года, он их ещё не видел. Но уже имел в них интересы: один молодой предприниматель предлагал проект.

Из Москвы для составления договоров о переводе налогов в Тюмень должны были прилететь двое или трое бухгалтеров и юристов, они и подгонят всё под ту цифру, которую сегодня записал губернатор.

Антонов, по сути дела, опять бежал, опять бросил всё в нерешённом и запутанном виде. Главной обузой казались вроде бы Кречмар и Сонкин: надо ведь их увольнять?

И это он взвалил на Зарудного, и налегке, вместе с Мишей – своим московским охранником – противным вообще-то парнем, но приходилось терпеть, – поездом отправился из Тюмени на север. Благо, железная дорога дотянута теперь до самого берега Обской губы – до Ямбург-порта, за Полярным кругом.

Этот охранник Миша был довольно высокий и худой молодой человек с преждевременно поредевшими светлыми волосами, с брезгливо отвешенной губой и с какой-то постоянной неприязнью и угрозой в хронически бледном лице. При этом он казался таким гибким во все стороны, словно был вообще бескостным.

Он был бестолков донельзя и служил скорее ФСБ чем своему формальному начальнику, Алексею Антонову.

…Почему я вообще именно его взял с собой? – задал себе вопрос Антонов, когда Миша напутал с билетами на поезд и пришлось самому улаживать насчёт отдельного купе. Мишу сунул ему его зам по безопасности Строгалев, а он вначале даже не осознал: кто такой этот Кравцов?

Лишь потом вспомнил: неприятный такой, костлявый блондин… Ну да какая разница.

Теперь однако им предстояло ехать вдвоём в поезде, пробыть вместе четыре дня, и он невольно задумался об этом Мише Кравцове.

Итак, допустим, что Миша служит в ФСБ… Но служить ФСБ значило: любому инициативному прохвосту, который принимает у него письменные отчёты об увиденном и услышанном вокруг Антонова и заодно – наверняка всегда намёками! – даёт ему подсказки: то хорошо, это плохо, а вот этого твоему боссу вообще не надо делать…

У этих инициативников из ФСБ (так казалось Антонову) всегда будет много идей, причём идей, по большей части, вредных. Вернее, они полезны для самой ФСБ, но отнюдь не для тех, кого служба якобы охраняет.

В том числе, в целом – считал Антонов – ФСБ как организация вредна России и работает не только даже на себя, но и на благо врагов России. Например, на Америку и другие стран НАТО… Не по злой воле, а потому, что ФСБ сейчас, фактически, не имела руководства, ибо сам президент страны Путин был лишь один из винтиков ФСБ.

«Бестолковый ты, Миша!» - когда-то давно, ещё в Москве, вырвалось у Антонова, и после этого Миша месяца два показывал ему своё недовольство. Потом вроде бы всё это забылось, но это на поверхности, а как на самом деле?

Миша решил загладить свою ошибку с билетами на поезд и притащил кучу тёплой одежды.

– Алексей Викторович, примерьте! Там ведь, говорят, ещё зима.

– Да я уже взял у Сонкина… – Антонов перебрал принесённое Мишей: тёплые бушлаты и современный, импортный какой-то, комбинезон на меху. Такой же ему дал Сонкин, только другого цвета.

– Ты сам-то, смотрю, уже оделся? Где взял? – Антонов указал на такой же, «полярный», но видно, что западного пошива, норвежский какой-нибудь, комбинезон, в который оделся Миша.

– Есть источники… – тот криво улыбнулся.

Пока об одежде беспокоиться было рано: в Тюмени температура прочно стояла выше нуля, ледоход на реке Туре уже прошёл. Но город Тюмень – на юге Тюменской области, в которую составными частями входят Ханты-Мансийский и Ямало-Ненецкий автономный округа. Вот то – настоящие «севера», другой мир.

Алексей знал, что поезд туда – больше тысячи километров – идёт долго: около суток до Ямбурга, столько же обратно, так что кроме Ямбурга успеет ли он что-то увидеть? Ямбург – на правом, восточном берегу Обской губы, а хотелось бы перебраться на её левый берег, где находится Новый порт – удастся ли? До совсем нового порта – Сабетта – на севере полуострова Ямал они точно в этот раз не доберутся…

Купейный вагон тверского производства был такой же, как в советские времена. Все четыре места в купе были закуплены для него одного, и ещё в соседнем купе – место для Миши. Но Алексей его сразу не отпустил туда, усадил с собой пить чай.

– …Ты, может, не знаешь: я ведь геолог по образованию…

– Откуда мне знать? – с улыбкой ответил Миша.

– Да, геолог. Кандидат геологических наук. И что меня потянуло в бизнес – не пойму…

Михаил смотрел на него с некоторым удивлением.

– Потянуло потому, – объяснил Антонов скорее себе самому, чем собеседнику, - что в начале девяностых учёным жилось совсем плохо. Институты закрывали, зарплата кандидата наук была десять долларов в месяц, что ли… Ну я и плюнул, ушёл в бизнес. А если бы тогда кандидату наук платили как сейчас… Сейчас ведь они неплохо получают. И мысли бы не было в эту свистопляску лезть! Пиши себе статейки, езди на международные конференции: лафа! Докторскую бы защитил…

Алексею вспомнились его первые экспедиции на север в молодые годы. Незаметное поначалу действие мороза, но затем – давящее и безжалостное как сталь; через несколько дней уже само пребывание на морозе становится тяжёлой работой. Устаёшь так, будто глыбы ворочал, а всего-то снимал показания каких-нибудь приборов – но на морозе. Потому и работают на севере вахтовым методом: за полярный круг завозят людей дней на пятьдесят или немного больше, потом меняют новыми: всё равно от этого работника дальше будет мало толку.

Зато какое раздолье – север летом! Цветущая тундра, белые чайки, почему-то неизменно вызывавшие у него чувство тревоги. И не столько тревога, сколько неизбывная печаль белых ночей…

Антонов немного рассказал об этом, и бледное лицо Михаила и вовсе сделалось каким-то молочным или похожим на манную кашу, на молоко матери, которым она не только кормит, но и утешает неразумное дитя.

– Вам надо остаться в бизнесе! – мягко, но настойчиво произнёс Михаил тем тоном, которым ребёнку объясняют его же пользу.

И ещё какой-то мягкости добавил Миша уже не только в лицо своё, но даже и в тело, теперь уже как будто и не костлявое, а наоборот, кажущееся бесконечно гибким.

– Да уж конечно, Миша… Это всё – действительно, дела минувших дней. Куда я теперь уйду из бизнеса? Разве что вот так, съездить на экскурсию, совмещённую с командировкой… Скажи мне о себе: ты бывал на северах?

– Бывало… – не сразу ответил Миша.

– А где именно?

– Дальний Восток, – загадочно обронил тот. – Армейская служба…

И дальше его заколодило: как ни выспрашивал Антонов, никаких подробностей вытащить не смог!

Вот за что не любил он эфэсбешников: за эту их таинственность. «Где работаешь? (Или работал раньше)» – «В таможне». – И на этом точка, ни слова больше. Таможня ведь тоже бывает морская, сухопутная и авиационная, пассажирская и грузовая, центральная и линейная. Но если человек просто говорит  «работаю в таможне», он даёт понять, что о его работе ты ничего не узнаешь.

– Ладно, Алексей Викторович, – Миша вдруг решительно встал. – Больше я не буду отнимать ваше время. Оно, действительно, драгоценно! – прижал руку к груди, – уж не с оттенком ли иронии? – Я знаю, что вам надо с документами работать. Но я всегда под рукой, здесь, за стенкой.

– Ну хорошо, иди… Как соскучишься – заглядывай. Кто там у  тебя соседи?

– Пока один сосед. Спит, не знаю, кто он…

И Миша оставил Антонова одного. Тот, и правда, взял с собой пачку документов и рекламных технических проспектов. Дорога, надеялся, даст ему немного времени, того самого, которого всегда так отчаянно не хватает.

Вначале они ехали через вполне европейский смешанный лес, причём чувствовалось, что уже весенний. В снегу, а кое-где уже и в воде стояли берёзы, осины со светлозелёными стволами, темнела хвоя елей, сосен. Правда, и кедры мелькали – этим местный лес всё-таки отличался от европейского. Алексей долго смотрел в окно, потом заварил себе ещё чаю…

Он задумался о том выгодном проекте, который предлагали ему молодые бизнесмены. Это была новая технология сжижения газа. Поскольку сейчас именно с Ямала Россия начинала морской экспорт сжиженного газа, то предложение было как нельзя кстати.

Ребята оттолкнулись от того, что одно дело сжижать газ при жаре плюс тридцать-сорок в Саудовской Аравии или Катаре и другое дело на Ямале при минус тридцати. В морозное время газ, и правда, почти течёт и похож на жидкость, но установки и прочую технику по-прежнему закупали ту же самую, которую используют арабы. И вот молодая растущая фирма сделала экспериментальную аппаратуру для сжижения газа, сняла её работу на видео; всё, вроде бы, сходилось и получалось раз в десять дешевле чем в арабских странах.

…От установки по сжижению газа мысли Антонова перескочили на всю эту цепочку, от добычи здесь, в Тюменской области, до продажи на Западе.

Вся причина активности арабов – экспортёров газа заключалась в том, что Западная Европа не хотела платить деньги за газ из России. Уже есть готовая труба, и нужно только открыть кран, но этот газ – Газпромовский. И у немца достаточно силы воли и достаточно ненависти к России чтобы остановить свою руку и не открыть этот кран, который уже установлен и работает в его кухне. Вместо этого немец купит втридорога газ в баллонах и потащит их к себе домой на тележке, но это будет немецкий газ. Точнее, произведённый и доставленный арабами специально для Германии.

Хорошо это или плохо, когда такая вот ненависть к другому народу заставляет тебя идти буквально на подвиги? Мысли закрутились в каком-то болезненном вихре… Алексей вышел в пустой коридор вагона, потом опять закрылся в купе, заставил себя успокоиться.

 Услышал слабый щелчок: это открылась дверь соседнего купе. Видимо, Миша проверял: ушёл ли куда-то босс или здесь, на месте?

По мере приближения к полуострову Ямал признаки весны уменьшались и потом совсем исчезли. Леса стояли заиндевелые, в инее, а главное, севернее Надыма это уже был не сплошной лес, а та самая, словно выбитая артиллерийским огнём, лесотундра, которая, и правда, представляет собой результат непримиримых боёв мороза с теплом.

Купы деревьев, вполне себе рослых, чередовались с покрытыми снегом проплешинами: видимо, болотами или заболоченными полянами. Заметно было даже сейчас, что некоторые деревья – мёртвые и без коры; тем более летом бросаются в глаза в лесотундре торчащие из листвы, белые как кости скелетов, стволы погибших деревьев: жертвы невидимой бойни.

Бойня, и правда, идёт, и всё в ней очень понятно: вблизи Полярного круга начинается зона вечной мерзлоты, где за лето земля успевает оттаять лишь примерно на метр сверху, а глубже – заледенелая. Сквозь эту ледяную корку не может всосаться вода от обильных дождей и разливается болотами и озерцами, которых в тундре огромное множество. Зимой болотца леденеют, и этот лёд разрывает корни деревьев. Оставшись без корней, дерево неизбежно засохнет…

Это понятно; непонятно другое: какая сила выгоняет на север эти ели и даже берёзы и заставляет их мощно вырастать и зеленеть, и вместо обрубленных льдом корней отращивать новые, и всё стоять, пока самая какая-нибудь свирепая зима, наконец, не убьёт и это дерево…

С неясным ему самому тайным удовольствием наблюдал Антонов в окно, как всё редеют эти группы деревьев, и уже видно, что это не деревья, а чахлые инвалиды. И вот, наконец, вообще их не стало, и открылось безбрежное снежное поле плоской тундры, и дунуло, сыпануло метелью; поезд, и правда, нёсся уже через настоящую зиму…

К концу длинной, суточной поездки прибыли на конечную станцию «Ямбург – порт».

Прибыли в зиму: температура стояла здесь минус пятнадцать, холодно даже для этих широт. Обская губа была ещё вся ярко-белая, подо льдом: лёд полностью тает здесь лишь в июле, зато потом чистая вода держится до октября.

Они вернулись в зиму, как будто заставив время идти вспять. И с этим чувством Антонов провёл тут всё время: чувством невероятным и всё же в точности соответствующим реальности.

Вернулись в зиму…

Он как-то невнимательно, едва осознавая происходящее, встретился с сотрудниками молодой растущей фирмы «Газоконденсат-инвест», осмотрел их установку; почти не глядя, подписал несколько договоров: суммы требовались пока небольшие, такие у него найдутся.

…Он берёг в себе это чувство возвращения в зиму, и оно не уходило весь обратный путь, и сохранялось в нём и в весенней, солнечной и тёплой Тюмени, и даже в буйно зеленеющей майской Москве.

 

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

 

Сделать обыск в аэропорту Домодедово Вершинину посоветовал глава адвокатской конторы «Сезин и партнёры» Михаил Абрамович Сезин, который, как говорили, преподавал право нынешнему президенту страны, в годы учёбы того в Ленгосуниверситете. Престарелый юрист теперь не только возглавлял адвокатскую контору, но и входил в совет директоров «Газпрома», а также в высшую квалификационную судебную комиссию страны, то есть участвовал, например, в назначении судей арбитражных судов.

Но при разборе материалов, конфискованных при ночном обыске в фирме «Михеев и партнёры», Вершинин выяснил, что Михаил Абрамович Сезин их не то чтобы обманул… но, скажем так, использовал. А именно: расправился их руками с чем-то не угодившей ему конторой «Михеев и партнёры». В изъятых материалах не удалось найти никакого криминала ни в отношении Антонова, ни по делу о теракте в Домодедово. Нашлась информация, порочащая саму контору Сезина, но уж её-то Вершинину использовать было никак не с руки.

С другой стороны, разве Вершинин ждал, что ему кто-то на блюдечке принесёт готовые улики против «СвязьИнвестБанка»? Нет, улики надо мастерить самому, если ты, конечно, мастер.

Примерно так (только, наверное, в более тонкой форме) ответил бы ему доктор юридических наук Сезин. А и впрямь: разве в конфискованных материалах не было упоминаний о мерах безопасности и даже о террористическом акте? Были. Упоминалась и фамилия Антонова, встречались и названия приборов, которыми занимались фирмы Антонова – так чего ещё надо? Бери и цитируй в обвинительном заключении! У рачительного хозяина и зёрнышко не пропадёт, а бесхозяйственный профукает горы полезного материала.

Не ругать Михаила Абрамовича он должен, но поблагодарить его за урок… Впрочем, Вершинин и сам уже был достаточно опытен чтобы давать такие уроки своей следственной группе. В очередной раз собрав её, пустился в рассуждения:

– Какова на сегодняшний день наша главная версия? Вообще-то я пока хотел бы воздержаться от определений: «главное», «побочное»… Пока наше расследование в самом начале, и ни одной подозрительной ниточки мы не должны оставлять без внимания, в том числе, нас не может не интересовать сотрудничество «СвязьИнвестБанка» с уволенным мэром Лужковым. Лужков обосновался пока в Калининградской области, но подал заявку на гражданство Латвии: как мы знаем, эта страна – член НАТО. И он продолжает тянуть руки к лакомым кускам московской собственности, не просто лакомым, а связанным с безопасностью, как, например, московские аэропорты. В аэропортовских компаниях Лужков владеет пакетами акций. Я не говорю, что он может воспользоваться таким положением дел чтобы организовать теракт… - Вершинин сделал многозначительную паузу. – Но этим могут воспользоваться силы на Западе, без его ведома. Именно эту версию мы и должны всесторонне проверить.

– Разрешите реплику? – спросил Мнацаканян.

– Подожди, Серёжа, дай мне закончить… В изъятых у «Михеева и партнёров» материалах имя Лужкова встречается более ста раз. Думаю, что я кого-то из вас переключу на отработку этой версии, но пока хочу посидеть на ней сам… И, Серёжа, прости, но аэропорты мы обсудим чуть позже, а пока я хочу услышать о нефтянке. Что удалось выяснить вам, Саша и Юра?

Александр Козлов и Юрий Трофимов, которым был поручен нефтяной бизнес Антонова, выглядели смущёнными. Юра – тот просто готов был повиниться: да, прошляпили, Антонов своим налоговым манёвром застал их врасплох. Но Саша Козлов ощетинился: мы недосмотрели, да, но нам ведь не было поставлено конкретно этой задачи…

Козлова вдруг поддержал другой Саша, капитан Быков:

– Павел Иванович, простите, может, и я не совсем по теме… Но следственные группы обычно создаются для раскрытия какого-то преступления. Так нас учили на юрфаке. А что конкретно расследуем мы? Вот меня вы присоединили к майору Елене Подзюбан для работы на румынском направлении. Но там ведь не совершено никакого преступления…

– Может, готовится преступление, – быстро повернулся к нему Козлов.

– Но против кого? – спросил Быков. – Преступление против румынских фирм или против отечественных? Или против отдельных граждан России, Румынии? Мы ведь должны знать…

– Ну вот, наконец, у нас появился правдоискатель, – заметил Вершинин.

– Я не правдоискатель!

– А вы не смущайтесь, капитан Быков. Правдоискатель – это очень нужная роль, такой персонаж должен быть в нашей следственной группе…

Вершинин встал и прошёлся позади своего стола.

– Помимо того, чему учат на юридических факультетах… Да там, кстати, и этому тоже учат. Так вот, есть такая вещь как чутьё. И ещё есть умение предвидеть преступление и предотвратить его. Мы – то есть ваши начальники – не идиоты и не формалисты, которые рассуждают так: «если есть труп, начинаем работать, пока нет трупа – ничего не делаем». Есть ведь оперативная информация, есть показания обвиняемых по другим делам, есть прослушка… Мы Бога благодарить должны, что имеем возможность работать вот так, на опережение! Не труп неизвестного в лесу, который невозможно опознать… А тут преступления государственного порядка! Мы уже не первое десятилетие живём в рыночной экономике и знаем, что бывает и что может быть. Мы знаем (начальство), а вы, капитан Быков, может быть, ещё не знаете…

– Так я же не против…

– Ситуация непростая, и вы правильно поставили ваш вопрос. И я объясняю не только вам, но всем. Этот человек – Антонов – преступник: по складу своего характера, по методам работы, по тем планам, которые у него есть… Если хотите, это второй Сергей Пугачёв! И «СвязьИнвестБанк» – второй «Межпромбанк». В кризис 2008 года государство наше, спасая банки, накачивало их деньгами, и Пугачёв, как вы знаете, эти деньги из «Межпромбанка» вывел за рубеж. Три миллиарда долларов только прямых хищений, а сколько запутанных дел тянется до сих пор… Такое невозможно было бы, не имей Пугачёв высоких покровителей; и я вас хочу сразу предупредить: у Антонова они тоже есть! Очень высокие… А что указывает на наличие высокого покровительства? Какой главный признак? Капитан Козлов что думает об этом?

– Признаков много, товарищ полковник…

– Ну например?.. Ладно, отвечаю сам за вас. Главный признак высокого покровительства – то, что никому и в голову не приходит подозревать в чём-либо этого человека. Никому это и в мысли не вступает! До поры, до времени, конечно… Но вам должно это подозрение прийти на ум. И остаться там. То есть нужно постоянно искать доказательства этой мысли. Доказательства его вины! Я ни в коем случаю не призываю вас к такой постыдной вещи как фабрикация улик… - Вершинин сел за свой стол и вспомнил, что сам ещё недавно мысленно почти допустил эту возможность. – Нет-нет, фабриковать ничего не надо! – повторил он, как бы убеждая и себя самого тоже. – Но внимательно всматриваться в имеющееся! Вот, для примера сейчас я разберу вопрос аэропортов. И сразу скажу: даже если мы ничего не найдём, и Антонов окажется невиновным – тоже не беда. Зарплата всей нашей с вами группы в сумме – это куда меньше чем то, что беглый Пугачёв тратит в день только на личные нужды – не считая того, что он тратит на своих помощников, на обслугу, и так далее. Вот сколько он увёл из страны! И это упустила, не доработала вот такая же группа, как наша; может быть, кто-то из «доброхотов» намеренно развалил её работу… Но у нас есть полная поддержка руководства, в том числе, Администрации Президента. И вот что я вам скажу по поводу аэропортов…

…Вершинин понимал, что, может быть, он работает слишком «по вдохновению», неровно. Такой инструктаж общего характера давным-давно нужно было провести. Другое дело, что раньше не было конкретики, без которой инструктаж они бы приняли за пустые слова. Теперь конкретика появилась…

Он рассказал, как исследовал изъятые в Домодедово компьютерные файлы и как ему вначале казалось, что там нет ничего нужного для дела, но потом…

– Ни крупицы не пропускать, настраивать и перенастраивать своё зрение до тех пор, пока не увидите нужного…

Ещё одну мысль он высказал, как ему казалось, небесполезную для молодых следователей. Необходимо понимать, что мы, на самом деле, всегда очень мало знаем о преступнике; наше всеведенье – блеф. Следователю тогда удаётся «расколоть» подозреваемого, когда он внушит ему, что знает очень много (а сам-то понимает, что не знает почти ничего). Следователь почти всегда блуждает в потёмках, и нужно привыкнуть к этому ощущению.

– Что у нас получилось с нефтянкой? – продолжал он. – Вот Михаил Кравцов, наш сотрудник, а я ещё добавлю: олух, каких мало. (Но это между нами.) Сопровождал Антонова из Тюмени в Ямбург-порт, сдал отчёт, в котором подробно описал, что Антонов делал по дороге туда и обратно и какие разговоры с ним вёл в поезде. Но о том, что он делал в Ямбурге – ноль информации! Кроме той, что он встречался с фирмой «Газоконденсат-инвест», а о чём говорили? – «По объективным причинам я не мог присутствовать на переговорах.» То есть полное затемнение, ноль информации! А ведь технологии сжижения газа – это вопрос глобальной важности!

Вершинин помолчал, формулируя в уме задание.

– Поэтому, товарищи Козлов и Трофимов. Пулей летите в Ямбург-порт, из-под земли найдите эту фирму «Газоконденсат-инвест» и выясните, о чём вёл переговоры Антонов, заключал ли какие-то договора. Узнайте, есть ли на эту фирму компромат. То же самое ты, Паша, – обратился Вершинин к Калинникову. – Выясни через Строгалева… Теперь о Румынии. Майор Подзюбан и капитан Быков! Вылетайте в Бухарест и там соберите информацию обо всех тех румынах, которые приезжали в Москву и с которыми встречался здесь Антонов. У вас есть их список?

– Так точно, – ответила Елена Подзюбан.

– Хорошо. Пугачёв вывел деньги «Межпромбанка» через Францию, а Антонов – не исключено – будет действовать через Румынию. Изучите схему, которую использовал Пугачёв, но не затягивайте. Вы должны быть в Бухаресте раньше него, а когда он вылетает и точно ли он туда собирается, узнайте, опять же, через Строгалева.

– Ему взяли билет на двадцать восьмое мая, – сказал Столяров.

– Хорошо, значит, уже известно. Вы должны быть там раньше этой даты… В общем, всем членам следственной группы я поставил очередные задачи. И на этом совещание закончено. А вас, капитан Мнацаканян, я попрошу остаться. Поговорим об аэропортах…

Вскоре Вершинин отпустил и Мнацаканяна. Он вновь был доволен тем, как провёл совещание и настроил ребят. Но сам от себя не мог скрыть сомнений: верно ли он действует? Следователь работает в темноте, это он хорошо сказал ребятам. Но бывает ведь ещё и тёмная комната, в которой ты ищешь то, чего в ней нет…

И он решил поехать к Михаилу Абрамовичу Сезину: поблагодарить его за помощь в аэропортовском деле, и ещё потолковать кое о чём…

Ветеран юридического цеха принял его не сразу. Вначале целый день пришлось перезванивать, так как юрист не мог пока ответить, что у него планируется на завтра. Наконец, он назначил точное время, в которое будет ждать Вершинина, но, когда Вершинин приехал в это время, оказалось, что у Михаила Абрамовича возникли срочные дела, и пришлось ждать ещё минут сорок.

Вершинин не обижался; он использовал это время для того, чтобы уяснить самому себе, как же дальше он должен вести дело Антонова. И вспомнил один из первых разговоров с Еголиным на эту тему: он должен, наконец, отличиться и получить генеральское звание; хватит ему ходить в полковниках. Он должен превратить процесс над Антоновым в резонансный и сделать себе на нём имя…

Об этом он размышлял, сидя в приёмной Михаила Абрамовича. Но одновременно мысль его работала в другом, едва ли не противоположном направлении. Нужно было уже сейчас искать формулировки будущего уголовного дела и обвинительного заключения. И под эти формулировки собирать доказательства. Например, что конкретно они могут вменить Антонову по аэропортам? Поставку заведомо некачественного оборудования?  Злонамеренное нарушение режима безопасности полётов? А можно ли нащупать его связь с террористами (через Лужкова?) и доказать сознательное содействие им? Допустим, Антонов обижен на систему и решит менять власть в России, поддерживая террористов?

…Нет, не нужно так высоко залетать, лучше что-то более конкретное… В тот миг, когда он подумал об этом, открылась дверь, и его пригласили к главе адвокатской фирмы «Сезин и партнёры».

В обширном кабинете за обширным столом сидел маленький человечек, уколовший его острым взглядом поверх очков. Это был ещё вполне энергичный старичок, даром что его бывший ученик, президент, уже сам был в пожилых годах.

– Я вас внимательно слушаю, – такова была первая его фраза, на которую Вершинин ответил сумбурной речью, клонящейся к тому, что он «сам с усам», приехал отдать формальный долг вежливости, наставлений же не ищет, наоборот, сам их вполне способен давать.

– Наставлений не ищете… – задумчиво произнёс Сезин. – А всё-таки, как вы мыслите связи вашего Антонова с людьми наверху? – Сезин указал пальцем в потолок и добавил: - Есть ли у него высокие покровители?

Вершинин растерялся: настолько точно этот человек повторил его собственные недавние слова на совещании следственной группы. Михаил Абрамович прочёл его мысли.

– Вот так-то! – причмокнул Сезин. – Вы, конечно, как практик-следак, – он иронически выделил это слово, – предпочитаете найти крепкую улику, ухватиться за неё и дальше размотать весь клубок… Но не забывайте и о верхних соображениях, – он опять приподнял палец в направлении потолка. – Что у Антонова? Нефтяные компании? Но их в мире очень много. Банк? Банков ещё больше. А вот аэропорты в Москве всегда можно будет пересчитать по пальцам, здесь-то и лежит его главный интерес. Значит, и ваш интерес, так я понимаю?

– В принципе, да, но…

– «Но»? У вас есть возражения?

– Единственная высокопоставленная фигура, которая связана с аэродромной тематикой, это бывший мэр Лужков. Но он бывший…

В этот момент зазвонил телефон Вершинина, он мельком взглянул на экран: «Зоозащита» – хотел уже отключить, но зазвонил и телефон на столе Сезина, и тот снял трубку.

Поскольку хозяин кабинета начал говорить по телефону, гость тоже не счёл невежливым ответить на звонок.

– Алло.

– Павел Иваныч, это Катя, Ливерова, из благотворительной организации «Зоозащита – Москва». Вы можете помочь? У нас чрезвычайная ситуация…

– Я вам перезвоню позже. А в чём дело?

– Громят приют для животных «Добрый доктор». Распоряжение о сносе отдал лично тот самый зам мэра Бирюк.

– Хорошо, я перезвоню.

Вскоре встал из-за стола и Сезин.

– Простите, но меня вызывают в «Газпром», - объяснил он Вершинину. – Так вы сказали, единственная фигура – Лужков?

– Да.

– Я вас уверяю, что это не так. И могу дать подсказку: дни Домодедова как самостоятельного авиаузла сочтены. Этот аэропорт возьмут под себя те, кто сегодня управляют Внуковом. Наше адвокатское бюро представляет их интересы, поэтому вы можете счесть мои слова ангажированными. Но поверьте мне, такова реальность: будут зачищать всех, кто встанет на пути. Зачищать! – со смаком повторил он. – И если ваш Антонов окажется среди противников этого «объединения под Внуково»… Сами, пожалуйста, делайте выводы о том, какие дела будут иметь перспективы, а какие нет.

– Спасибо вам, – Вершинин склонил голову с ненаигранным уважением.

Обдумывая свой разговор с адвокатом, он почти машинально нажал кнопку вызова этой самой Кати из зоозащиты.

 

 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

 

Приют для животных «Добрый доктор» располагался в одном из переулков, отходящих от Чистопрудного бульвара. Вершинин доехал туда довольно быстро. Во дворе большого старинного здания стоял одноэтажный каменный флигель.

Никаких признаков «разгрома» или «сноса» флигеля Вершинин не заметил, хотя перед большим зданием часть улицы была отделена бело-красными лентами, и красовалось объявление о том, что здание в аварийном состоянии. «Просьба соблюдать осторожность при проходе».

…Конечно, знакомство с этой Катей не могло быть для него ничем кроме позора и напрасной траты времени. Всех этих защитников животных, Химкинских лесов и прочего он наблюдал лишь издали и понимал, что в их деле много грязной и мелкой политики, в которой главное – умение выдать чёрное за белое или наоборот.

Позвонил Кате, не заходя во флигель. Как он и ожидал, она появилась не одна, а с приятной и спокойной женщиной средних лет, директором приюта «Добрый доктор». Та объяснила ситуацию: большое здание, в котором размещалась лаборатория одного из вузов, идёт на капремонт, лаборатория (при которой и функционировал приют) переехала в новое помещение, но там места для зоозащитников не нашлось. Флигель, действительно, хотят снести, причём в спешном порядке. Так якобы нужно по технологии капремонта.

– Как будто всё законно и логично, – заметил Вершинин.

– Да… Только некуда деваться.

– Не нашли запасной площадки?

– У нас не было времени найти. Объявили так внезапно, хамски.

– Мы надеялись наоборот, – вступила Катя с горячностью, – что большое здание будут перестраивать, но нас как раз не тронут…

– Разрешите мне взглянуть на ваше хозяйство… Какая площадь вам нужна?

Они вошли внутрь, где не очень сильно, но явственно пахло зоопарком; уже в первой комнате стояли в два этажа клетки с кошками, во второй их встретил собачий лай…

– Дело не столько в площади, – объясняла директор, – сколько в специфике содержания животных… В этот двор не выходят окна жилых домов, и нам тут очень удобно… было, – поправилась она.

– А я как раз живу в районе Ботанического сада… – задумчиво сказал Вершинин.

– Ой, это бы нам так подошло! – вскликнула директор…

Что ж, похоже было, что с Катей ему на этот раз повезёт; по крайней мере, в машине она с ним будет вдвоём. Он предложил отвезти именно Катю, показать ей якобы имеющееся помещение. Минут сорок пришлось ждать; он попил чаю с директором, пока Катя заканчивала свои обязанности по уходу за больными кошками.

Выходя из флигеля, Вершинин показался себе таким же насквозь пропахшим кашачьим духом, как и сама Катя.

Впрочем, она переоделась, вымыла руки и, сидя рядом с ним в машине, утверждала, что ничем от неё не пахнет.

– Понюхайте! – поднесла ему к лицу свою правую кисть.

Это был царственный жест…

Как и тогда, когда он первый раз привёз её к себе домой и она сняла свою грязноватую белую курточку, он почувствовал себя… «Резко помолодевшим»: быть может, так это описывается.

– Я забыл, у тебя есть образование, Катя? Кроме школы.

– Я биолог.

– А, да, ты говорила. Биолог… Но не ветеринар?

– Мы проходили ветеринарное дело. Иначе я бы тут работать не смогла…

– Ну, я думаю, здесь такая уж квалификация не требуется?

– Не скажите, Павел Иванович! – она ожидаемо начала хвалить своё зоозащитное дело, при этом личико её стало совсем детским, и он подумал, что в ней, конечно, уживаются два существа. Во-первых, та царственная особа, которая не может не сознавать силу своей красоты, и, во-вторых, этот продукт «Гринписа», толерантности и всего прочего в этом духе. Причём «во-вторых» у неё, конечно же, на первом месте, так что вряд ли ему что-то обломится…

Он припарковал машину возле своего дома, куда привозил её с её парнем, Игорем, полтора месяца назад. Кстати, с тех пор тот скандал с «БАНО ЭКО» совершенно заглох, пресса о нём позабыла.

– Я мог бы тебя привезти сразу в администрацию Ботанического сада, но предпочитаю всё-таки проделать подготовительную работу. Нужно созвониться, для этого полистать справочник, залезть в интернет…

Она кивнула и чуть-чуть, микроскопически, втянула ноздрями воздух…

Они вошли в квартиру, и дальше, как пишут в романах, «жизнь Вершинина разлетелась на куски».

Ничего особенного, конечно, не случилось: ну, переспал ещё с одной… Странным было то, что в смысле гормонально-физиологическом Катя особой встряски в нём не произвела, в отличие от Ирины, с которой он порой испытывал целую бурю чувств, причём, как правило, мрачного оттенка. Эти чувства усиливались, приобретая надрывность, как в мозгу безумца, потом сменялись лёгкостью, успокоенностью.

Катя, слава Богу, никаких бурь не заставляла испытать. Это в ней разыгрывались – он понимал – небольшие бури, скромненькие, как в стакане воды. Но вскоре он заметил, что её чувствами он способен управлять и что его молодая партнёрша легко поддаётся управлению…

Чёрт его знает, он ведь  - не «герой-любовник», он – серьёзный человек, следователь! Но в том-то и дело, что работа следователя из-за этой девчонки начала отходить на второй план…

Вершинин, конечно, продолжал всё, что было намечено, более того, он тщательно обдумал те немногие слова, которые бросил ему на прощание Сезин. «Делать ставку на владельцев Внуково и помнить, что все, кто им противостоят, будут устранены». Он принял эти слова как руководство к действию и понял, что уже на этом основании можно возбуждать уголовное дело против Антонова.

Эту линию он с увлечением и даже с яростью разрабатывал, совсем загоняв и себя, и Серёжу Мнацаканяна. (Но ничего, пусть молодой следователь привыкает к настоящей работе…) Дал ему в помощники Пашу Калинникова, сорвав его с работы по «СвязьИнвестБанку».

Но при этом – опять-таки, в отличие от Ирины, от которой он, в основном, откупался деньгами – Катины дела отнимали у Вершинина всё больше времени, да и денег требовали – а денег было в обрез…

…В Ботаническом саду помещения для приюта не нашлось, но он отыскал для них бывшую конюшню на территории Академии художеств. Там держали двух-трёх лошадей, вроде бы, для того, чтобы студенты могли их рисовать, но это оказалось для Академии затратным, и конюшню ликвидировали. Однако, там привыкли к вони и потому разрешили вселиться приюту «Добрый доктор». И студенты (этим компенсировали пониженную аренду) могли теперь рисовать вместо лошадей – собак, кошек и других не очень крупных животных.

Но главное, его не устраивало, что Катя там продолжает работать… Жить она вскоре переехала к нему, Ирине же он сказал, что на работе сейчас аврал и что он на личной жизни своей пока ставит крест. Ирину эта ложь – скорее всего, временная – кажется, тоже устроила…

Подзюбан и Быков улетели в Бухарест, вскоре он ждал от них новостей; Козлов и Трофимов будто канули на просторах полуострова Ямал. И нефтяное, и румынское направление должны были что-то дать, но сам-то он совершенно запутался в аэропортовских хитросплетениях.

Роль Лужкова подтверждалась пока очень слабо, а как связан вице-мэр Бирюк с банком Антонова, установить пока не было времени. Основная линия обвинения увиделась такой: «Антонов препятствовал свободной конкуренции между аэропортами Московского авиационного авиаузла, то есть совершил преступление против рыночной экономики, нарушил антимонопольное законодательство. Препятствование конкуренции заключалось в том, что «СвязьИнвестБанк», внедрившись в руководство аэропорта Внуково, пытался также проникнуть в управляющий контур Домодедова». Звучало вроде бы неплохо? Эти фразы увиделись Вершинину в тексте обвинительного заключения; послышался голос судьи, скороговоркой зачитывающий их в судебном заседании…

Федеральная антимонопольная служба поддержит их; чтобы очиститься, Антонову придётся отдать… Цифра пока была неясна, но дело обещало быть громким. Антонову придётся откатить «Сезину и партнёрам» - но поделится ли с ним, Вершининым, Михаил Абрамович? Как же он не договорился об этом-то? Придётся съездить к уважаемому адвокату ещё раз?

…Основные деньги, пожалуй, пойдут конкурентам Антонова в нефтянке: банкиру придётся продать за бесценок свои нефтяные фирмы… Опять же, здесь нужно было предусмотреть механизм отката в его, Вершинина, пользу. Он ведь теперь – с молодой дамой (почти женой): на курорт её нужно отвезти; вообще, расходы возрастут… Механизм… А ведь он до сих пор этого не подготовил! Ни черта у него не было готово для возбуждения успешного уголовного дела…

По нефтянке, впрочем, увиделся один неплохой ход. Вершинин созвонился со своим давним знакомым, Трегубовым – владельцем как раз небольшой нефтяной фирмы, именно такой, какая и была ему нужна. Когда-то он им помог, а деньги ему зажилили, не оформили с ним даже договор – к примеру, на «юридическую консультацию». Это был, вообще-то, нехороший прецедент, но тогда он был сам виноват: не договорился заранее. Всё-таки фирму Трегубова тогда следовало как-то наказать, но, пока он об этом размышлял, он узнал, что ей внезапно отказали в аренде офиса и вынудили перебраться на новое место. Это было случайным совпадением, но Вершинин тогда подумал, что хозяин фирмы, Трегубов, примет это за его месть, и на том успокоился.

Теперь он договорился, что приедет по новому адресу фирмы, по которому он ещё не бывал; между прочим, ближе к метро чем прежний офис.

Он напросился к Трегубову на одиннадцать утра, чтобы навестить его, не заезжая на работу. Накануне договорился по своим каналам, что Трегубовскому «Нефтетрейду» с утра и до полудня отключат свет; если не очень хлопотно, то и телефоны, и интернет. В десять вышел из дома и обомлел от щекочущего аромата цветения, который ударил в ноздри.

Пахли, в основном, цветы рябины, которые белопенными пятнами здесь и там виднелись в нежной, ещё не огрубевшей листве. До конца мая оставался один день, но в Москве уже давно жарило лето.

Громадная черёмуха над его машиной уже отцветала и жухла, сыпала лепестки, яблони некоторые стояли в полном цвету, другие вовсю осыпались, сирень же только расцветала, и кусты её были покрыты кистями наполовину с тяжёленькими и тёмными нераскрытыми цветками, наполовину же – со светлыми, раскрывшимися…

…Эх, Катя, вот на что иду для тебя, - думал Вершинин, садясь в машину и заводя двигатель…

Улочку с фирмой Трегубова он нашёл быстро и даже вывеску разглядел на двухэтажном длинном доме. Вдоль газона с уже скошенной травой с одуванчиками, с отцветающими крохотными вишнёвыми деревцами места было много, и он легко запарковался. По пустой и тихой улочке прошёл назад метров пятьдесят до двери.

Трегубов был вовсе не похож на бизнесмена; когда-то, чуть ли не при первом же знакомстве, он сообщил Вершинину, что учился на кинематографиста, а потом, по его словам, «жена уговорила» заняться бизнесом. По-видимому, кто-то из родственников жены был профессиональным нефтяником и стал главным учредителем этого самого «Нефтетрейда», в котором Трегубов, по сути, был лишь управляющим.

– А! Вот и он! – воскликнул Трегубов, встречая Вершинина уже в вестибюле. – Это вы нам свет отключили?!

Трегубов шёл ему навстречу своей ныряющей походкой, как-то горбясь и ёрнически разводя руками. Волосы его сзади были довольно длинными, спереди обрезаны в скобку над бровями – в этом тоже было нечто артистическое.

– Ого! Какая непосредственность! – Вершинин крепко пожал ему руку, и тот увлёк его в свой кабинет.

– Ладно бы нам, а то всему зданию! – продолжал громко вещать Трегубов, засматривая в глаза Вершинину сбоку и снизу, как-то по-собачьи. И ещё Вершинин на себе поймал два-три взгляда сотрудников и сотрудниц фирмы, в чьих глазах почтительность смешивалась с отвращением. «Неприятно, но надо», - примерно такое говорили их взгляды, и это, чёрт возьми, грело душу: чем же ещё, кроме напоминания о собственной грубой силе, может эфэсбешник заслужить это, пусть заискивающее, но уважение?

– Чувствую, дело у  вас важное! – продолжал свои мысли вслух Трегубов, и тут Вершинин заметил в коридоре зама Трегубова, тоже знакомого ему по прошлым встречам. – Вадик, зайди-ка, – пригласил его Трегубов, и Вершинин пожал руку и этому заму.

…Наконец, удалось выпроводить этого Вадика, и Вершинин остался один на один с Трегубовым.

– Сергей Васильевич, вот какое у меня к тебе дело, – начал Вершинин напрямик. – Мне нужно, чтобы твоя фирма получила деньги по контракту, очень похожему на реальный, и передала их мне, оставив себе определённый процент. Какой – давай поторгуемся. Сумма будет от одного до десяти миллионов долларов; платёж, видимо, одноразовый.

– Ого, вы занялись серьёзным бизнесом?

– Давай всё-таки на «ты», – в очередной раз предложил Вершинин, но тот в очередной раз воспротивился, тогда и Вершинин перешёл на «вы».

– …Вообще-то говоря, вопросов нет, – ответил Трегубов коротко, и молча, ничего не выражающим взглядом смотрел на него.

– Насчёт одноразового платежа я, возможно, поторопился, – сказал Вершинин.

– Да уж, наверное.

– Сделаем за три раза. Но какой процент?

– Какой вы скажете.

– Я думаю, не больше десяти. При сумме десять миллионов долларов вы получите до одного миллиона, фактически, просто так. Но я готов на это.

– Ну почему же «просто так»? – возразил Трегубов. – Куртаж за содействие… Доходить может и до сорока процентов в отдельных случаях… - он хохотнул как-то явно не в деловом, а в своём обычном, киношном, что ли, стиле.

Собственно, главное было сделано: Трегубова и его людей Павел напугал, обо всём, в  принципе, договорился, можно было и уезжать… Но он заставил себя просидеть ещё полчаса и разговорить-таки Сергея о его бизнесе.

Павлу важно было услышать эти словечки, эти интонации профессионала от нефтянки, когда одно движение руки больше скажет тебе о сути какой-нибудь сделки, чем целый учебник.

– Чаю-кофе вам не предлагаю, ибо электричество вы нам отрубили…

– Сейчас включим… – Вершинин набрал номер на мобильнике и сказал условную фразу: – Документы привезли?

– Так точно.

– Хорошо. Я выезжаю… – И добавил уже для Трегубова: – Скоро включат.

– Вот оно как, а? Посмотрите… А мы тут, понимаешь, чёрная кость – сидим, доллары жалкие зарабатываем…

Трегубов прошёлся по кабинету, заложив руки за спину, с видом кинорежиссёра, обдумывающего творческий замысел. Он даже подчёркивал, что он не профессионал ни в бизнесе, ни в нефтянке – а ведь успешно вёл фирму! В основном, продавал очередь на прокачку через трубу, имел и парочку своих, очень небольших месторождений.

– Фирмы у меня пока нет, – сказал Вершинин, – на днях зарегистрирую и скину вам контакты, приложу договор на юридическую консультацию со стороны моей фирмы. Подпишете, вернёте.

– Когда будет сама сделка?

– Думаю, что не в ближайшие месяц-два, но до конца года. Так или иначе, но из органов я когда-то уйду, нужно будет иметь свою фирмочку. Сейчас-то нам это запрещено.

– Я вам помогу! – заверил его Трегубов, честно, по-мужски глядя ему в глаза, и вот эта – явно по-актёрски сыгранная! – фраза, и этот взгляд больше всего не понравились Вершинину.

Но дело было сделано. Вскоре после того, как включили свет, он уехал, вёл машину, чувствуя себя этаким сверхчеловеком, не меньше. Он понимал, что чувство это даёт ему Катя-Катерина, оно внушено со стороны, да кем! Девчонкой… Но это ему было всё равно…

…Фирма Трегубова ему, в сущности, не нужна, – рассуждал Вершинин. – Зайцу лишняя петля не помешает – но он-то ведь не заяц. Если сорвать с Антонова большой куш, то всё равно, как ни петляй, здесь, в стране, тебя найдут твои же товарищи-эфэсбешники, менее удачливые, но более голодные, чем ты, и деньги отберут. Значит, деньги нужно выводить за границу, и туда же линять с Катериной. Фирму-то он откроет офшорную: эта услуга доступна, не выезжая из Москвы… Но жить, в любом случае, удобнее за границей. Почему бы, кстати, не в Румынии, куда он тоже вскоре полетит, следом за двумя своими сотрудниками?

Но прежде надо было всё-таки сделать какое-то невероятное усилие и соорудить для Антонова клетку из им же оставленных улик в «деле аэропортов».

Вершинин уже давно замечал что-то неладное в Серёже Мнацаканяне. Тот отчитывался с унылым, даже убитым видом, а, может быть, это было сочувствие и жалость?! Жалость к нему, Вершинину, за то, что он идёт неправильным путём?!

Серёжа клал на его стол очередные бумаги и садился, сгорбившись, сунув руки между колен и чуть покачиваясь. На его бритой голове Вершинину видны были хрящи и складки кожи там, где его шея переходила в затылок. Ведь на Вершинина Серёжа теперь не смотрел, поворачиваясь к нему всегда вполоборота…

– Серёжа, что означает вся эта мимика и жесты? – не выдержал, наконец, Вершинин. – Признаюсь, я не читал ни одной из тех бумаг, которыми ты меня завалил. - Вершинин вытащил толстую их пачку из ящика стола. – Прости, времени не было… О чём тут вообще говорится?

– Так вы почитайте, Павел Иванович…

– Когда мне читать?! Ну давай вместе разбираться… Значит, это – исследование об аэропортах Москвы, заказанное Госдумой. Сто двадцать страниц. Прогноз до 2030 года. Авиационный комитет, Минтранс, Минфин, солидные печати и подписи… О чём они пишут?

– Тут полный анализ состояния и перспектив Московского авиационного узла. В частности, приведена главная техническая характеристика аэропортов: количество и длина взлётных полос.

– Так, количество я знаю. У всех одинаковое: по две взлётные полосы имеют Внуково, Домодедово и Шереметьево. Домодедово собирается строить третью и четвёртую, а те?

– А те не могут.

– Почему?

– А вот посмотрите… – капитан Мнацаканян быстро нашёл нужную страницу. – Вокруг Внукова везде жилая застройка, жители и так протестуют против шума. Назрела необходимость реконструкции второй взлётной полосы, но её можно удлинить только до 3000 метров, а нужно 3600, ещё лучше 3900. Даже при удлинении до трёх километров придётся пересекать речку, которую можно было бы убрать в трубу под взлётной полосой, но таких прецедентов в мире нет. И вот вывод, читаем: «аэропорт Внуково не имеет перспектив для расширения». Тот же вывод сделан относительно Шереметьева. Вот, пожалуйста, следующая страница.  Там ещё хуже: посадка аэробусов и широкофюзеляжных «Боингов» на обеих полосах невозможна, и невозможно реконструировать для этого.

– Так. А Домодедово?

Сергей перелистнул несколько страниц.

– В Домодедово зарезервированы достаточные площади для строительства полос третьей, четвёртой, и так далее.

– А это не заказуха? Со стороны самого Домоедова?

– Нет, Комитету по транспорту Госдумы как раз надоело большое количество заказухи со стороны всех противоборствующих сил, и они решили разобраться во всём, как есть. Просто чтобы понять.

Вершинин читал и удивлялся: всё было изложено очень коротко, просто и понятно. И недвусмысленно.

– Так почему же Михаил Абрамович Сезин ратует за Внуково? Он что, всех нас обманывает?

Мнацаканян, пожав плечами, ответил:

– Может, он надеется, что все сами разберутся? Это ведь несложно…

– Мы строим всё наше дело против Антонова, – продолжал Вершинин, – на той предпосылке, что Внуково – более перспективный проект, чем Домодедово и что команда Внукова окажется сильнее. А выходит, уже доказано, что это невозможно?

– Павел Иванович, на какой странице это напечатано? – спросил Серёжа.

– На пятьдесят второй.

– Ну вот: а многие дальше первых десяти-двадцати страниц не читают…

– Так, ёшкин кот! Ты бы сказал мне!

– Я говорил, товарищ полковник, но вы заняты были, не слушали.

Мнацаканян сел и зажал руки в коленях, смотрел на боковую стену кабинета.

Вершинин, наоборот, встал из-за стола и боролся с желанием взять всю эту пачку документов, этот тяжёленький отчёт на глянцевой бумаге с цветными графиками и таблицами, – взять, и то ли жахнуть им по бритой голове капитана Мнацаканяна, то ли швырнуть всё это в угол кабинета…

Он, конечно, укротил свои нервы.

– Значит так, капитан Мнацаканян. Считаю «дело аэропортов» закрытым и приказываю вам прекратить им заниматься. Дело бесперспективно! По крайней мере, до 2030 года. Займитесь сельскохозяйственными активами «СвязьИнвестБанка» и через три дня представьте мне отчёт на трёх страницах. Все нарушения – экологии, земельного кодекса, импортно-экспортного законодательства. Но на трёх страницах, не более, самую суть!

– Будет сделано, товарищ полковник! – Мнацаканян воспрянул духом. – Разрешите идти?

– Идите.

Мнацаканян вышел, а Вершинин почувствовал себя так, словно у него то ли зуб удалили, то ли вырезали какой-то важный орган. Чувство пустоты и одновременно запертости в клетке. Чёрт возьми, почти месяц потратили на эту аэропортовскую версию, оказавшуюся тупиком! И кто виноват? Михаил Абрамович Сезин? Да нет, виноват он сам, его невнимательность! Превратился во влюблённого идиота, утратил чутьё…

 

 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

 

Из Тюмени в Москву Антонов прилетел в четверг днём и на работу решил в этот день не ездить, но в пятницу в банке появиться нужно было обязательно.

В пятницу, первый из его замов, кто встретил его в банке, был Строгалев, но Антонов недолго радовался его преданности делу: главных вопросов у Петра Алексеевича оказалось два: график отпусков и невыплаты отпускных сотрудникам служб безопасности, которыми он руководил. Сам график отпусков, как и положено, утверждён был ещё в декабре прошлого года, но в соответствии с приказом Антонова о мерах экономии, бухгалтерия не всем выплатила отпускные, и теперь некоторые работники служб безопасности отказались уйти в отпуска без денег и написали заявления с просьбой о переносе отпуска.

– А в бессрочный отпуск без содержания они не хотят? – вспылил Антонов, но Строгалев, хорошо приготовившийся к разговору, тут же сбил его своей массой доводов:

– Ладно бы отпускные, Алексей Викторович, но заявление написали те, которым не платили зарплату за прошедшие два, а некоторым и за три месяца. Вот, посмотрите список…

Антонов понял, что это шантаж. В сложные времена он всегда опирался на службу безопасности, которой для этого платили регулярно и аккуратно. И кому-то пришлось потрудиться чтобы довести дело до открытого бунта.

Антонов дрогнул, и Строгалев это почувствовал и надавил сильнее:

– Уж я не знаю, кто это так подгадал, хотя у меня есть свои подозрения… Но наибольшие невыплаты оказались у тех, кто у нас отвечает за работу с наличностью и за охрану кассы. А если эти люди перестанут выходить на работу или пройдёт слух, что у нас деньги не охраняются…

– Так это саботаж, Пётр Алексеич! Ты что? Мы такого в худшие девяностые не допускали!

– А в худшие девяностые всегда платили охране, Алексей Викторович! А сейчас…

И Антонов сдался: подписал подготовленные Строгалевым бумаги. Это была ошибка: в тот же день, а ещё больше в понедельник такие требования хлынули валом, и не какие-то заявления с просьбой перенести отпуск, но заявления об уходе, начиная с главбуха. Когда Антонов выяснил, сколько его работников и в каких фирмах уже подали иски в суд из-за задержки зарплаты, он понял, почему он в  последнее время так нервничал и почему ему было так невыносимо плохо. И в запой он ушёл, и в Тюмень бежал чтобы скрыться от этих проблем – но куда от них скроешься? А ведь Строгалев об этих судебных исках ни словечком в пятницу не напомнил…

Об исках против него Антонов знал ещё до запоя и до отъезда в Тюмень. Но, когда ему говорили об этих исках против него со стороны его сотрудников, он отмахивался: деньги будут – иски отзовут, ещё и за прощением приползут к нему…

Деньги будут – иски отзовут, но где эти деньги? До отъезда в Тюмень вроде бы нашлись покупатели и на акции, и на торговый комплекс, принадлежащий «СвязьИнвестБанку», и на одну из гостиниц, но дело затягивалось, а деньги нужны были срочно…

Кризис в развитии финансово-промышленной группы привёл к внутреннему бунту. Но можно ли было погасить этот внутренний бунт, не исправив что-то в большой стратегии? Нельзя! Так что же, опять отворачиваться от неповиновения людей у тебя под носом и все силы бросать на какой-то стратегический прорыв? И кому поручить борьбу с этим внутренним пожаром? Зарудного теперь в Москве не было: его оставил в Тюмени, и он ещё долго будет там нужен, чтобы вновь не вскрылась застарелая рана эти исков по экологии и прочих бед сибирских компаний.

Не Зарудный, тогда кто?

Главный бухгалтер написала заявление об уходе отнюдь не для того чтобы получить повод для личной встречи с шефом и потом заявление забрать. Нет, она, действительно, решила уходить, и разговор с этой женщиной, которой до пенсионного возраста остался год, привёл Антонова в состояние полного бессилия и безнадёжности. Он, конечно, и сам понимал, чем рискует, приказывая задержать зарплаты, но он как бы ещё жил в девяностых и двухтысячных,  когда эти вещи практиковались. Но теперь напринимали драконовских законов, бухгалтер пришла с новой редакцией Уголовного кодекса в руках.

 

…Статья 145.1, часть первая: частичная невыплата зарплаты в течение трёх и более месяцев карается штрафом в размере годовой зарплаты или исправительными работами, тюремным заключением сроком до одного года…

Та же статья, часть вторая: полная невыплата зарплаты в течение двух и более месяцев: штраф в размере заработной платы за три года, или исправительные работы, тюремное заключение сроком до трёх лет…

 

– Если невыплата зарплаты, – могильным голосом читала бухгалтер из кодекса, – привела к самоубийству работника, к болезни работника или его близких, или к другим тяжким последствиям, и если доказана причинно-следственная связь… А у нас уже есть такой случай, и даже не один…

– Достаточно, Маргарита Игоревна! – остановил её Антонов. – Я чувствую, вы ведёте ко всё более тяжким наказаниям для меня…

– Это не я веду, это кодекс, – она показала ему обложку. – Приняты, действительно, очень суровые меры, и мы все удивлялись, как вы… - она вздохнула.

– Значит, мне ничего не остаётся кроме как закрывать свой бизнес?

Она долго молчала, опять вздохнула.

– Получается так.

– Как же я всего этого не учёл… Но ведь в девяностых, сплошь и  рядом…

Бухгалтер молчала.

В этот миг в кабинет заглянул Вася Локтев, начальник Службы человеческих ресурсов.

– Алексей Викторович, вы сказали никого не пускать, но я подумал…

– Зайди, – распорядился Антонов и повернулся к бухгалтеру. – Мы исправим положение, Маргарита Игоревна… У нас – вот с Васей – есть план… - Вася стоял истуканом: «плана» никакого, конечно же, не было и близко… – Заявление ваше об уходе я могу и подписать… Вот, пожалуйста… Но прошу вас дела пока не сдавать: дайте мне ещё одну неделю! Присядь, Вася…

– И это подпишите, пожалуйста, – бухгалтер подала ему ещё одну бумагу: расписка.

 

Я, Антонов Алексей Викторович, президент… директор… обязуюсь выплатить работнику Браверман Маргарите Игоревне заработную плату в размере 845 тысяч рублей, столько-то копеек… не позднее… число. Дата. Подпись…

 

– Вот, значит, до чего дошло... Нет, это я подписать пока не могу, я должен проверить сумму… Хотя кто мне проверяет суммы, как не вы? – Антонов подписал расписку. – Я вас прошу, Маргарита Игоревна, в качестве последней услуги… хотя я не думаю, что мы закроемся или расстанемся с вами… Проверить эти суммы у других людей, чтобы не было завышения…

– Будет сделано, – она холодно кивнула и вышла.

– Вот, Вася, видишь сам, до чего дошло. Тебе тоже ведь задерживают зарплату?

– За один месяц пока.

– А между тем, деньги у нас есть! – твёрдо заявил Антонов, сам веря тому, что говорит. Враньё, конечно, но что делать…

В ушах звенело как от сотрясения мозга: он был в таком состоянии, что говорил и действовал механически, хотя, похоже, слова на автомате произносились те самые, которых от него ожидали.

Вася уверенным голосом заговорил о необходимости сокращений персонала и о «смене стратегии поощрительных выплат», показывал какую-то отпечатанную на принтере программу, - Антонов ничего не соображал, лишь не связанные один с другим вопросы выскакивали в сознании: где был раньше Вася Локтев? Или не подпускали к начальнику? Как довели до того, что семьдесят три работника подали иски в суд? Что это, крах или такой же шантаж, какой был в Сибири, где все проблемы исчезли как по волшебству, едва он перевёл туда налоговые платежи?.. Но чего они хотят от него здесь, в Москве? И кто такие эти «они», которые загнали его в эту ловушку?  И есть ли вообще какие-то «они», или он сам наделал ошибок? Ведь его можно хоть сегодня брать под стражу, чего же они тогда медлят?

– …Вася, ты молодец, что предлагаешь эти меры… – растерянно говорил Антонов. – Завтра утром – лучше послезавтра – созываем собрание руководителей всех московских фирм и подразделений… Ведёшь собрание ты, и повестку дня готовишь, главное выступление будет моё…

…Васю Локтева ему словно Бог послал – а почему же «словно»? Ведь Антонов уже примерно лет десять как регулярно молился. А в последнее время молился утром и  вечером, и даже в машине по дороге на работу и с работы, молча. Неужели Господь услышал его? Но всё покажет как раз это собрание…

Васю Локтева он теперь держал возле себя, а Строгалева, наоборот, выпроваживал. По всей группе компаний разослали распоряжение, на сайте вывесили объявление о собрании начальства. Тема: «Об изменении кадровой и зарплатной политики». За два дня подготовиться, конечно, не смогли, перенесли на начало следующей недели.

Затушить пожар должен был только он сам, и за неделю Антонов взял себя в руки, поверил, что сможет спасти хотя бы нефтянку и банк. Все остальные московские фирмы, почти всю недвижимость придётся продать, то же самое – сельхозактивы. Об этом он скажет на собрании откровенно – пусть даже это вызовет ещё более жестокий бунт. О том, что нечем платить проценты по кредитам, он постарается умолчать…

Собрание руководства, против ожиданий, началось спокойно. Первую же фразу Антонова встретили холодным непониманием.

– Вы знаете, уважаемые коллеги, – так он начал, – что наша группа компаний в последнее время переживает трудности…

Он сделал паузу и тут почувствовал их непонимание. «Вы знаете» – а знают ли они? Было ощущение, как будто хочешь поделиться самым сокровенным, но слова наталкиваются на стену. Тебя намеренно не хотят понять; эту поддельную тупость любой опытный человек умеет изобразить, а здесь, в уютном их конференц-зальчике, сидели люди весьма опытные.

Значит, они не хотели поверить и душой принять то, что их компания подошла вплотную к обрыву. Да и хотел ли Антонов их в этом убедить?

Он всё-таки делал вид, что старается «достучаться».

– Это не преувеличение, уважаемые коллеги! – он прижал руку к сердцу. – Поверьте, наше состояние, действительно, очень тяжёлое! Мне известны случаи двух исков в суд… – Строгалев при этих словах невольно поднял брови, отчего глаза его выпучились. – Да-да, на меня работниками подано два иска в суд!

…Опять тупик непонимания… Исков в суд было семьдесят три, но в его интересах было преуменьшить их количество, как и прочие трудности…

В таком духе он выступал. Три месяца в три банка задерживали выплату процентов по кредитам; он сказал: один месяц и в один банк. Протестующих возгласов не услышал: знали они истину или нет, но предпочли сохранять всё ту же маску равнодушия…

Вскоре выяснилось, что это было мудро с их стороны: таким же отторжением они встретили и предложенные Антоновым – а затем Васей Локтевым – меры.

Самое для них болезненное Антонов доложил скороговоркой: требовалось продать торговые площади в Москве, которые они сдавали в аренду; продать все три гостиницы и другие объекты; в целом эта собственность могла потянуть и на сотню миллиардов рублей, но по каждой сделке предстояли трудные переговоры: покупатель часто договаривается о рассрочках и уплатить норовит не деньгами, а векселями, акциями и прочими «ценными» (весьма относительно) бумагами.

Об этом Антонов вообще не стал говорить: «продать ряд объектов» – затем быстро, чтобы не последовало возражений, перешёл к заявленному в качестве темы собрания «изменению кадровой и зарплатной политики». Безжалостные, как болевой зажим, меры, известные всем: платить меньше, а заставлять работать больше. В сегодняшнем мире открыто об этом сказать нельзя – да и говорилось ли откровенно когда-нибудь в истории человечества? Объявлять принято прямо противоположное: мол, хотим усилить поощрения за хорошие результаты; но любой опытный человек сразу слышит за этим иное…

– …Во-первых, мы шире будем применять дифференциацию оплаты, – говорил Антонов, – от этого прилежные работники вздохнут с облегчением. Они и так пашут на пределе, а рядом кто-то за те же деньги сачкует. Измерения уже давно производились – об этом подробнее доложит Василий Локтев – дело за тем, чтобы заключить новые договора. Для этого даю срок не позднее первого сентября.

Второе. Не считать, что на этом цели будут достигнуты и пора остановиться. Индивидуальный учёт эффективности работы каждого будет производиться и дальше: от менеджера до уборщицы. По нашим оценкам, у нас 35% зарплатного фонда расходуется неэффективно, соответственно, цель: до конца года уменьшить эту статью на 35% от суммы на сегодняшний день.

Третье. С начала следующего года начнём программу распределения наших акций среди сотрудников. Сегодня акционерами являются, в основном, менеджеры высшего звена, то есть присутствующие; отчасти менеджеры среднего звена. Но наша цель – сделать акционерами всех сотрудников, и надо уже сейчас готовить юридически безупречные договора, в соответствии с которыми акции будет приобретаться сотрудниками в рассрочку, с перечислением на эти цели части их зарплаты. Но по льготной цене, в этом всё дело: иначе они и так могут пойти и купить наши акции на свободном рынке…

Антонов закончил выступление, и после него взял слово Василий Локтев.

Как это часто бывает, после важной речи внутренне ещё раз повторяешь её, пытаясь понять, удачно ли ты всё сказал. Так и Антонов, сев за стол президиума, вновь слышал сказанное им самим, а не те фразы, которыми жарил Вася:

– …настройка системы учёта индивидуальных результатов… неэффективные сотрудники получают зарплату выше медианы рынка… Смоделировав уровень выплат после очередной нашей ежегодной индексации, увидели: зарплату выше средней по рынку будут получать уже 54% неэффективных сотрудников, не выполняющих нормативы в течение нескольких отчётных периодов… Получается, что половине сотрудников в некоторых компаниях платим просто так, люди даже сами себя не окупают…

Вася вошёл в ритм, рубя эти фразы и как бы вгоняя во всех уверенность – но собравшиеся начали перешёптываться, потом загудели. Докладчика уже не слушали, обсуждали своё…

В конце собрания Антонов объявил о создании «антикризисного штаба», состоящего из Василия Локтева и ещё двоих сотрудников, в число которых что-то подсказало ему Строгалева не включать. С участием членов этой «тройки» в каждой фирме и в каждом подразделении теперь следовало провести собрание уже рядовых работников и уговорить всех потерпеть до осени.

– Вы можете так и сказать своим людям, – объявил Антонов, – мол: Генеральный пообещал: если до середины сентября он не погасит долги по зарплатам – уйдёт в отставку и всё своё имущество выставит на торги для покрытия долга…

…Итак, магические действия были выполнены и ритуальные фразы произнесены. Но в этой магии явно чего-то не хватало.

Антонов, конечно, прекрасно понимал, чего именно: не хватало некоей раздачи. Священник завершает литургию раздачей хлеба и вина – в ничтожной малости количеств, но преосуществлённых в истинное Тело и истинную Кровь Христа. Вот и он, Антонов, должен был что-то раздать – хотя бы такие же расписки как та, которую заставила его подписать главбух.

И он это сделал: вызывал по одному всех, кто подал на него в суд (очередь их сидела у него в приёмной) и выдавал им такие расписки: многие согласились иски из судов забрать. Двадцатого мая аванс за май выплатили всем – кое-как наскребли деньги. Отпускные деньги тоже вроде бы находились, но Антонову пришлось подписать ещё несколько тысяч расписок, в которых он обязался все задолженности ликвидировать до середины сентября.

Он просиживал на работе с девяти утра до девяти вечера, а один раз поставил рекорд: приехал в офис аж к семи утра, а уехал за полночь. И только теперь, на шестом десятке, он начал понимать, что такое настоящая работа.

Несмотря на весь этот шквал проблем, он всё ещё не отказался от идеи вылететь в Бухарест. Зачем? – Ведь денег всё равно не было. Но отказаться от проекта «Телеком – Румыния» было бы равносильным признанию полного краха. Не только краха фирмы «СвязьИнвест – Балканы», но и всей их финансово-промышленной группы.

Поэтому Антонов всё-таки решил – уже только для вида! – в Румынию слетать на недельку, не больше.

 

 

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

 

В самолёте Москва – Бухарест, устав от чтения бизнес-планов, Антонов в который раз спрашивал себя: зачем он летит в Румынию? Да, он понимал: чтобы обмануть партнёров и конкурентов, и всё-таки подсознательно он ещё чего-то ждал от поездки… А не пора ли перестать надеяться?

Когда пошли на посадку, засмотрелся на чередование зелёных и бурых, видимо, только что вспаханных, полей. Размер этих квадратов трудно было определить, не зная, на какой высоте самолёт, но явно было, что нарезка щедрая, а поля – большие.

Подумалось: так ли уж правильно подсмеиваться над румынами, ведь это – по-своему крупные люди… Пренебрежение к ним принято в военной среде: кажется, в «Застольных беседах Гитлера» Антонов читал, как фюрер хохмил над румынами. Дескать, в качестве военных союзников их можно использовать, но только во вспомогательных (не боевых) целях, причём лучше – под прикрытием трудно преодолимой для врага преграды, как то: полноводная река или горная цепь.

По этой, видимо, логике на Сталинградском фронте немцы поставили румын на гигантском расстоянии от самого Сталинграда, будучи уверенными, что уж там-то русские точно не пойдут на прорыв. Но именно там Жуков и прорвал фронт, начав неожиданный – слишком широкий, по мнению немцев, - охват Сталинграда.

Прорвал там, где стояли румыны, и можно ли исключить, что не было умысла со стороны румын: подставить Гитлера?

…Поселился Антонов в гостинице «Интерконтиненталь» – самой роскошной в Бухаресте. Уж если пускать пыль в глаза – то по-крупному! Всего двадцать пять этажей; формально говоря, гостиница маленькая по сравнению с современными стоэтажными небоскрёбами. Но эта вогнуто-ребристая глыба, и правда, была грандиозна и издали, и вблизи, и, разумеется, внутри. Номер – всего семьсот евро в сутки; неделька пребывания здесь ему, конечно, была уже лишней. Затраты не в радость, если понимаешь их зряшность.

Первая встреча с румынами планировалась на второй день, а в первый Антонов попросил представителя «СвязьИнвестБанка» Севостьянова свозить его на экскурсию по городу – в музей какой-нибудь, что ли. Тот повёз сначала на своей машине, а потом увидели на одной из площадей экскурсионный автобус, и Антонову уж очень захотелось послушать профессионального гида. Купили билеты; в автобусе оказались наушники с записью экскурсии на разных языках, в том числе и на русском…

Просил – получи: через полчаса голова вспухла от исторических данных, которыми сыпал аудиогид, и Антонов снял наушники и вылез на верхнюю, открытую палубу двухэтажного автобуса. Они как раз вторично проезжали мимо “Casa poporului” – «Дворца парламентов», о котором Алексей успел услышать в наушниках, что это – якобы «крупнейшее в мире гражданское административное здание», стройку его начали в 1984 году и так до сих пор полностью не закончили…

Желтовато-белый дворец на холме силуэтом напоминал правительственный «Белый дом» в Москве, только он показался Алексею пониже московского «Белого дома». Сосчитал этажи: всего десять. И это - «крупнейшее в мире гражданское административное здание»? Может, он не так расслышал…

Здание, впрочем, имело широко раскинутые боковые крылья и всё-таки было большим и красивым. Оно не только не тщилось казаться модерновым, но, наоборот, напоказ подражало стилю Сталина и Мао: торжественность колонн, округлость арок. Перед зданием фонари вдоль громадного проспекта выдерживали тот же стиль, увенчиваясь чем-то средним между стальными пальмовыми кронами и древними римскими орлами, которых носили впереди легионов.

Потом автобус пошёл крутить по центральным площадям, забитым транспортом, отчего иногда застревали на одном месте, но Антонову нравилось и солнце, и жаркий ветер, сдувающий выхлопные газы уже летним запахом цветов и деревьев. Парки тут были роскошные, и вообще Бухарест казался ему городом столичного шика, пусть и скученным в центре в нервную мешанину из машин, людей и памятников… Везде висели портреты каких-то мужчин, и Севостьянов ожидаемо объяснил: внеочередные выборы в парламент.

– Новый президент Клаус Йоханнис – кстати, немец – убирает людей бывшего президента Бэсэску. Чистки идут невероятные: арестовано триста прокуроров, министры,  арестован сам бывший премьер-министр…

– Президент Румынии – немец? – удивился Антонов.

– А что? Местный немец, вырос в Румынии. Зато пользуется поддержкой Евросоюза.

– Да уж, я думаю… А скажи пожалуйста, – спросил Антонов, – там вот гид в наушниках много рассказывал о «Монументе победы», и ты говорил, «Площадь победы» мы проезжали… Это победа над кем?

– Тут с победой интересно, - Севостьянов оживился. – Всяких мемориалов победы много, имеется в виду, в основном, победа в Первой мировой войне… Хотя я узнавал: Румыния перешла на сторону Антанты в августе шестнадцатого, когда наступление Брусилова оттеснило австрийские и немецкие войска. Но зато в конце войны участвовали во всех конференциях победителей и, в общем… праздновали.

– Давай-ка сойдём, надоело мне всё это, – решил вдруг Антонов.

– А в музей вы хотели, Алексей Викторович?

– Нет, в музей не пойду, извини… Расхотел.

Антонов уже получил то, чего искал: мельтешение этих улиц, непривычных домов и машин переполнило его, и после обеда он поднялся в свой роскошный номер и забылся тяжёлым сном.

Проснулся вечером, через незавешенное окно своего двадцатого этажа смотрел на тёмное южное небо, подсвеченное огнями города.

Кто бы, блин, поверил… Ты, бывший советский дворовый мальчишка, стал крупным бизнесменом, шикуешь в шестизвёздном отеле, покоряешь столицы: Москва, Бухарест…

При этом достаток твой, фактически, не изменился: у того мальчишки был ноль доходов и ноль расходов, у тебя же расходов куча, а с доходами – в основном, проблемы.

Но как поднимал настроение этот роскошный отель! Расхаживая по номеру, Антонов вдруг почувствовал абсолютную уверенность в будущем; не хотелось даже садиться за расчёты и конкретизировать эту уверенность какими-нибудь планами действий.

Просто приятно было ощущать себя здесь, в одной из высотных точек Бухареста, ходить взад-вперёд, не зажигая света, останавливаться возле одного из окон и смотреть на переливающийся огнями город…

Потом всё-таки зажёг свет, задёрнул шторы. Захотелось прикинуть одну мыслишку; сел считать кредиты, проценты, стоимость своих и чужих активов.

Вспомнилось недавно проведённое собрание с московским начальством, но чувство гордости быстро сменилось стыдом. Ведь это пожарная мера, и не более того! Подписал расписки, что обязуется погасить долги по зарплате, а деньги где взять? А как платить проценты по кредитам крупным банкам?

Вспомнилось – вернее, предстало как-то въяве: он задерживает процентные выплаты не кому-нибудь, а «Сбербанку», «ВТБ», «Альфа-банку», это худшее, что может быть для бизнесмена! Пока ты выплачиваешь проценты в срок, тебя все уважают, ибо получение процентов это и есть для банков успешный результат их работы. Но если ты даже проценты неспособен выплатить…

Задержка по одному из банков уже составила три месяца, по другому – четыре, по третьему – пять месяцев…

К ночи Антонову стало так тяжело, как, пожалуй, не бывало ещё в жизни. Случались кризисы, беды – резкие и внезапные, но такой ровной неподъёмной тяжести – чувства неудачи всей жизни, - как сейчас, он, пожалуй, не припоминал.

Он понимал, что это напряжение легко снять, найдя по телевизору какой-нибудь развлекательный канал или, вон, в холодильнике стоит пиво, виски…

Но выпить сейчас могло означать начало нового запоя, а запой в деловой поездке это уже…

И он опять ходил по обеим комнатам номера и садился за расчёты, и выключал лампу, и вновь расхаживал…

Он вдруг подумал, что именно в этот вечер он, что называется, догнал свой возраст. Сколько себя помнил, он всегда чувствовал себя моложе своих лет. В тридцать нередко ощущал себя пятнадцатилетним пацаном, в сорок – то же самое, хотя уже умел играть роль и жёсткого, и умудрённого опытом, и даже усталого от жизни мужчины. Он понимал, что со стороны многие его решения и вся его жизнь кажутся весьма мудрыми, но эти решения принимал на самом деле не он сам, а за него – какая-то необходимость. И вот, наконец, сегодня он чувствовал себя по-настоящему зрелым мужчиной, которому за пятьдесят пять, и как же невыносимо тяжело это было…

Подумал о своей жене: а ей-то как тяжко, умирающей! Обо всей их бездетной, несчастной жизни…

Уже совсем поздно, за пятнадцать минут до одиннадцати, позвонила Мария Петреску: уточнить насчёт завтрашнего дня. Он подтвердил, что всё остаётся в силе, он ждёт переговоры с надеждой на успех… Хотел отключиться, потом – слово за слово – разговорились; у неё был неплохой английский, пожалуй, лучше чем у него. Вдруг она начала диктовать ему имена каких-то «игроков на нашем рынке» - румын, немцев, американцев; кое-кто из них был сейчас в Бухаресте и даже мог бы принять участие в завтрашних и послезавтрашних переговорах.

Он торопливо записывал всё, что она говорила; когда попрощались, пожелав друг другу спокойной ночи, он увидел, что время – без пяти двенадцать.

Но какая блестящая деловая женщина – гений! Хотя, на первый взгляд, просто – ходячая записная книжка. Да ведь и он ей много чего наговорил – и о Евтушенкове, о Циперсоне, Бехтереве.

Он переносил записанное: в блокноты, в ноутбук, уточнял тут же названия фирм, фамилии, находил в интернете контактные данные…

За этой работой просидел до часа ночи и до полной усталости: уснёт теперь сразу. Перед сном успел ещё задорно подумать об ФСБ: ну вот, пять мы вас сделали…

Кстати, Мария – не работает ли на ФСБ? От этой мысли голова сама оторвалась от подушки; он сел в постели. Похоже было на то: помогать чтобы через помощь контролировать? Хотя, как знать, в этих международных делах всё перемешано.

Он опять лёг, успокаиваясь, но мысли крутились вокруг ФСБ: и они думают, что нас контролируют? Зная едва ли десять, от силы двадцать процентов того, что знаем мы сами? Он порой в месяц знакомился чуть ли не с тридцатью новыми людьми. В среднем, в день по человеку, хотя реально бывали дни, когда ни с одной новой персоной ты не встречался. Зато иногда – три-пять новых человек в день, и не просто имена, а ты успевал понять, кто это, и угадать интересы человека.

Почти тридцать новых людей в месяц означает примерно триста в год, и что, эфэсбешники думают, что и они тоже знают всех этих людей? Ни в жизнь!

Правда, рисунки как-то можно сохранять, и упрощая их: например, фотографию с разрешением в триста точек представить меньшим количеством символов. Многое теряется, но контур остаётся. Так они считают. Но на самом деле…

Где-то на этой половинке мысли похожий на компьютер мозг банкира отключился.

 

 

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

 

Вставал Антонов рано: в половине пятого. Так встал и на следующий день.

Утро, как всегда, начал с молитвы, во время которой кое-что, услышанное вчера от Марии, показалось уже не столь отрадным.

Особенно саднило имя американца Стивена Уэллса, которого Мария вчера назвала «главным игроком» на румынском телекоммуникационном рынке.

Встречу с Уэллсом Севостьянов назначил Антонову на завтра, и во время молитвы Антонов решил было отменить её, но молитва же подсказала ему не делать этого. Он осознал опасность, это главное.

Открыв окно, он смотрел вниз, не совсем понимая с двадцатого этажа, что именно он там видит. В середине зелёного газона белел какой-то кружок, похожий то ли на бассейн или фонтан, но без воды, то ли на клумбу, но без цветов.

Вокруг этой белой шайбы рассыпалось около тридцати белых круглых точек меньшего размера; что это такое, ему и подавно было не разглядеть, но все вместе белые точки на зелёном напоминали то, что называют «королевскими пчёлами» на мантиях. В чём именно сходство, было неясно, но царственность Румынии показалась ему несомненной.

Когда подъехали к зданию «Ромтелекома», то оно напомнило ему иное: бункер времён фашизма…

Входная дверь синего цвета была небольшой внутри чёрной рамы более внушительного портала; с каждой стороны портала неподвижно висели по два флага Румынии и по одному Евросоюза.

А американец Стивен Уэллс появился не на второй день переговоров, как намечалось, а прямо в первый.

Это был человек с массивными надбровными дугами – вот первое, что бросилось в глаза Антонову. Возраст примерно такой же как его, лицо и костюм помятые, волосы всклокоченные. Американец вошёл в зал, словно бы продолжая говорить фразу, начатую ещё в коридоре:

– …Как же не познакомиться с уважаемым визитёром из России?.. Я – мистер Уэллс, здравствуйте, здравствуйте…

– Очень рад познакомиться, – Антонов ответил стандартной фразой, с напряжением вслушиваясь в не очень разборчивую речь американца.

– Я очень виноват! – американец взглянул ему в глаза тусклым взглядом. – Очень виноват, что не могу принять вас в своём кабинете в этом здании, ибо кабинета здесь не имею… Вообще-то мы снимаем площадь и в этом строении, но она оборудована для другого… А завтра прошу пожаловать ко мне в главный румынский офис нашей компании, вы сможете?

– На предмет? Что обсудить?

– О, у нас есть предметы для беседы. Мы очень интересуемся рынком мобильной связи в России и готовы сотрудничать в Румынии, ожидая взаимного интереса и на русской территории…

– Что ж, с удовольствием готов это обсудить… Я принимаю приглашение, – сказал Антонов, после чего американец словно бы о нём забыл, переключившись на общение с находящимися здесь же румынами.

Антонов в момент разговора с мистером Уэллсом поймал на себе напряжённый взгляд Марии Петреску, которым она как бы спрашивала его: не делает ли он ошибки? Но какая же тут ошибка: ведь он заранее решил, что с американцем надо встречаться и договариваться…

…И они, в общем-то, уже обо всём договорились в этих первых нескольких фразах – если, конечно, Антонов правильно понял всё, сказанное ему по-английски.

В переговорах с румынами он действовал в соответствии со своим ранее намеченным планом: тянуть время. Обещал вложиться по-крупному, напоминал, что он представляет не только «СвязьИнвестБанк», но целый пул российских инвесторов, а сам исподволь находил те проблемы, которые могли бы замедлить как будто бы полностью готовую сделку по покупке 29% акций румынского рынка телевидения и связи. Замечал, но вслух ничего не говорил, рассчитывая, что позже технические специалисты тоже увидят эти препоны… Ну и так далее.

Они встретились с Уэллсом на следующий день почему-то уже как хорошие знакомые. Уэллс был человек, что и говорить, умеющий к себе располагать – в этом заранее согласились трое представителей России, которые приехали в его роскошный офис: Антонов, Севостьянов и торгпред России в Румынии Ленский.

Мистер Уэллс держался с подчёркнутым уважением и заявил, что тоже, как и Антонов здесь, представляет целый «пул инвесторов» - услышав это, Алексей даже вздрогнул: уж не высмеивает ли его американец? Впрочем, что же тут удивительного, если человек работает не один?

– Телекоммуникации, мобильная связь – это твёрдый и надёжный бизнес, – заявил Уэллс, обращаясь к Антонову; он всё время больше обращался к нему чем к торгпреду России и этим, видимо, немного обижал г-на Ленского. – Слишком твёрдый и слишком надёжный бизнес, – уточнил Уэллс, – в котором уже нет очень большой прибыли. Мои партнёры и я сейчас ещё больше интересуемся другими двумя вещами: лекарственными препаратами и сельским хозяйством.

– Относительно сельского хозяйства я с вами совпадаю, – ответил Антонов (“I meet you in agriculture”).

– Действительно? У вас есть активы в сельском хозяйстве? А вы знакомы с таким-то и таким-то? – американец назвал известных предпринимателей в этой области; оказывается, он их лично хорошо знал…

Договорились через три недели встретиться в Москве, это был итог знакомства совершенно неожиданный, но, кажется, благоприятный.

Когда закончили переговоры за столом лицом к лицу, Уэллс подошёл к Антонову.

– Жаль, что вы не занимаетесь лекарствами, – сказал Уэллс. – Сейчас тут есть удивительные прорывы, прогресс в лечении рака, например.

– Моя жена больна разновидностью рака, – почему-то вдруг откровенно сказал Антонов.

– I meet you («Мы с вами совпадаем»), – ответил американец. – Моя жена тоже тяжело больна. И я, кстати, кое-что вам привезу в Москву из наших новых лекарственных разработок…

…Это уже вообще было немыслимо! Вдруг наедине выйти, по сути – на личные отношения… Это что, какая-то подстава? – думал Антонов. – Нечто заранее намеченное? Или два христианина так хорошо друг друга понимают – с полуслова и полувзгляда?

Как бы то ни было, этот человек – Стивен Уэллс – был ещё одним, которого он узнал довольно хорошо. И далеко не единственным: за неделю в Бухаресте Антонов увеличил список знакомых ему людей человек этак на четырнадцать – ещё один камешек в огород следователей ФСБ, которые, он знал, постоянно копают под него и под его фирмы.

 

 

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

 

Вершинин прилетел в Румынию за день до отъезда оттуда Антонова.

Весь конфликт начался с Румынии, с Балкан, и надо было именно там встретиться с банкиром и взглянуть, наконец, в его бесстыжие глаза, сделать ему то последнее предупреждение, которое он не смог высказать на приёме у вице-премьера.

Находящиеся в Бухаресте Елена Подзюбан и Саша Быков ежедневно докладывали ему по скайпу, чем занимается этот подлец, распродающий оптом и в розницу национальные богатства России.

Негодяй превзошёл самого себя: встретился почти с десятком бизнесменов – не румын, большинство из которых были агентами враждебных России влияний или разведок. Один только список из пятерых американцев, с которыми он встречался, был красноречив: Данн, Уэллс, Симмонс, Робертсон и Кейсик, – все кроме первых двух – агенты ЦРУ.

Правда, доклады ребят показались Вершинину немного голословными: им не удалось наладить ни прослушку, ни видеозапись, - но и не верить им он не мог. Тем более, что один раз вместе с Еленой вышел на связь резидент нашей внешней разведки в Бухаресте Рыбин, работающий под дипломатическим прикрытием. Человек этот показался Вершинину слишком заточенным на карьеру: чересчур напористо он уверял, что «у нас тут всё под контролем», от него, возможно, и шёл этот вал информации о встречах Антонова с американцами, с тайваньским шпионом, с саудовским… Последний, по словам Рыбина, был причастен к подготовке терактов в аэропортах…

Вершинин, в сердцах, на половине фразы отключил слишком ретивого разведчика. Потом объяснил это сбоем связи…

Требовалось лететь в Бухарест самому и разбираться на месте. Между прочим, он и зоозащитнице Кате дал команду собираться с ним в Румынию, и надо было видеть, как при этих словах изменились её глаза, да и вся она преобразилась.

Глаза её вообще-то были карие, но тут они сделались почти чёрными, и даже не волшебные палочки, но жезлы власти качнулись в этих глазах; словно бы крупнее стали ресницы, и мелькнула эта загадочность, когда весь мир и женские глаза – одно и то же, неразрывное.

– Да, вижу, ты хочешь туда полететь, – сказал ей Вершинин. – Дай-ка мне твой загранпаспорт…

А паспорт её оказался просроченным… Выправить новый он мог бы ей за сутки, но он уже передумал брать её с собой: слишком бы всё красиво для неё сложилось. Да и программа у него была очень деловая, не время сейчас для Кати-Катерины.

Он сказал, чтобы она подавала документы на замену паспорта, в обычном порядке, за тридцать дней, и «в следующий раз» обещал обязательно взять её с собой за границу.

В Бухаресте он раньше не был и, когда самолёт зашёл на посадку, удивился крохотности тех клочков, на которые была здесь разбита земля. Поистине, первобытное сельское хозяйство! Но чего и ждать от румын: о том, какие они «вояки», помнится, рассказывал Вершинину отец. Румыны и итальянцы почти ничего кроме смеха в советской армии не вызывали: во время войны чуть ли не при первых же выстрелах бросали оружие и сдавались в плен.

Самолёт сел не без встряски, и мимо иллюминатора полетела, замедляясь, взлётно-посадочная полоса, похожая на зебру, с трещинами, залитыми чёрным битумом.

Саша Быков встретил его в аэропорту и повёз в посольство, на ходу докладывая обстановку. Проезжали мимо какого-то стоящего на холме дворца сталинской архитектуры – “Casa Poporului”, – и  Вершинин залюбовался: вот это громада, роскошь! Поистине, только увидев это здание, и можно было поверить, что Румыния что-то из себя представляет…

Конечно, не «государство румынское», а… что там в этом здании?

Саша сказал, что, вроде бы, там сейчас размещены всякие некоммерческие общественные организации, а также штаб-квартиры парламентских партий.

…Да, только это и крупно в современном мире, - думал Вершинин. Не государства, а то, что прошивает эти государства насквозь, в том числе, и мы, спецслужбы.

Они приехали в посольство, и он сначала собрал совещание со своей двойкой, выслушал майора Елену Подзюбан. Потом к ним присоединился местный резидент Рыбин, в чьей неполной вменяемости Вершинин убедился уже по скайпу. Теперь Рыбин ещё больше всё запутал, Вершинин окончательно понял, что толку от него не будет, а значит, проваленной можно было считать и всю эту румынскую операцию?..

– Вы прислали мне список американцев, с которыми встречался здесь Антонов, - прервал Вершинин Рыбина. – Но мы читаем его электронную почту, и там не все эти имена есть, зато имеется переписка с неким мистером Уэллсом.

– Эта незначительная фигура, – не растерялся Рыбин. – Мы о нём знаем, но он не представляет интереса.

– Но это крупный бизнесмен.

– С точки зрения разведки он не представляет интереса, – поправился Рыбин.

– Ну, с точки зрения разведки… Спорить не буду. – Вершинину, действительно, спор с Рыбиным был не нужен, но не нужны были и его версии о терроризме, особенно указывающие на подготовку терактов в аэропортах.

Аэропортовская тема была закрыта, и требовалось отрабатывать другие версии: отмывание денег и вывод их за рубеж; создание Антоновым международной финансовой организованной преступной группы.

Вершинин попросил Рыбина устроить ему якобы случайную встречу с Антоновым, например, в холле гостиницы «Интерконтиненталь».

– Это может быть проблематичным… – Рыбин замялся.

– А что тут сложного?

– В том смысле, что… У него график расписан, а, если это «случайная встреча», то вам может потребоваться долго ждать…

– Ничего, подожду… – Вершинин подмигнул Саше Быкову. – Наше дело требует терпения.

Рыбин позвонил своему сотруднику в Торгпредстве, и тот их обрадовал: как раз через час у него встреча с Антоновым в «Интерконтинентале», можно будет законтачить с Антоновым в холле.

– Отлично! – обрадовался Вершинин. – Едем срочно. Саша, ты со мной. Что касается тебя, Лена…

– Может, мне пока не светиться? – майор Елена Подзюбан угадала его мысли.

– Правильно. Нельзя, чтобы он всех видел…

Рыбин сам примчал их в гостиницу, и там – на ловца и зверь! – сразу, войдя в холл, Вершинин увидел выходящего из лифта Антонова.

– Какие люди! – не очень изобретательно пошутил Вершинин, идя к нему через холл. – А где же охрана ваша?

Тот нахмурился, возможно, не узнавая, потом с сердечностью пожал протянутую ему руку.

– А разве вы не охрана, товарищ… генерал уже? Или…

– Нет, я не только не охрана, но мою задачу входит сообщить вам очень неприятную вещь. – Вершинин говорил, а на лице Антонова всё больше проявлялось брезгливо-удивлённое выражение. Но он не прерывал, понимая, что эта встреча не случайна.

– Мы были на «ты», – продолжал Вершинин, – но сейчас я буду официально. Меня уполномочили сделать вам последнее предупреждение. Чтобы на Балканах вас больше не было! Ваша активность нарушает и работу «Газпрома», и правительственную концепцию. В Румынии должны работать другие люди, и вы их знаете. И если вы вообще хотите уцелеть как бизнесмен… то вы больше здесь не появитесь. Иначе уголовные дела, которые уже открывают на вас в Москве, просто не дадут вам голову поднять.

Антонов по-прежнему стоял молча, столбом.

– Вот, капитан Быков подтвердит мои слова, – Вершинин указал на Сашу Быкова, и тот взглянул на Антонова так, как было нужно: с предупреждением и угрозой.

– Руку вам не подаю, – заключил Вершинин, – так как мы с вами враги, если не сделаете выводов.

Он оглянулся: на них внимательно смотрели румынские «секьюрити» в холле.

– Всё, Саша, пойдём отсюда, – скомандовал он Быкову, но потом передумал: – Подойдём-ка к стоечке, узнаем, сколько тут номера стоят…

Бывает, что смысл события или разговора сознаётся с оттяжкой, вот и теперь Вершинин чувствовал, как роскошная гостиница лишь постепенно заполняется неким вонючим облаком, словно уродливый бегемот высунулся из болота, расплескав отвратительно пахнущую тину. Некрасиво, больно, а ведь придётся Антонова сломать, сунуть его носом в тюремную парашу.

Быков разговорился на ресепшене с администратором, который повёл их в бизнес-центр, и там Вершинин издали ещё раз показал себя Антонову, который беседовал с каким-то грузным мужчиной: ясно, что с тем самым человеком Рыбина из торгпредства. Если Антонов трус, то он должен был сейчас подумать, что уже и администрацию гостиницы на него натравливают… Вершинину всё больше делалось не по себе от того, что он сказал Антонову, а главное, от того, что ещё предстояло.

Когда вернулись машину, где их ждал Рыбин, он поставил перед резидентом задачу: организовать более внятное для Антонова предупреждение: может быть, ДТП на пути в аэропорт или хотя бы проблему с билетами, с обратным вылетом?

– А может, лучше вам там, в Москве… Но я попробую, – Рыбин колебался. – Сейчас едем в резидентуру, да? В посольство. Здесь везде орудуют спецслужбы НАТО, наши возможности ограничены…

Словно подтверждая эти слова, машину остановил патруль, полицейский долго смотрел документы Рыбина и с кем-то говорил по рации. Потом вернул документы водителю, у пассажиров не проверил. И Рыбин остаток пути не слезал со своей излюбленной, как видно, темы: Бухарест кишит не только натовскими агентами, но саудовскими, австралийскими, тайваньскими, японскими…

Вершинин поймал себя на том, что теперь уже верит ему, и вполне искренне пообещал ему замолвить за него словечко перед Калязиным. Человек, что там говорить, инициативный, достоин повышения.

Они покумекали в резидентуре о том, как можно создать Антонову проблемы при вылете, но решили этого не делать. Нельзя было переборщить: человека и так напугали, пусть как следует осознает сделанное ему предупреждение.

После этого Вершинин вернул Сашу в распоряжение майора Подзюбан, дав им задание срочно, при содействии полковника Рыбина, выяснить всё об Уэллсе, и о чём с ним договорился Антонов.

Сам Вершинин был собой вполне доволен: он показал ребятам, что такое настоящая работа; что такое везение, в конце концов. Прилетел в Бухарест и тут же, в тот же день, вышел на объект и сделал ему внятное предупреждение.

Остальное они должны были сделать сами, это ведь их обязанность. Если начальник не умеет устраниться и перестать вмешиваться в работу подчинённых, то это плохой начальник.

Вершинин пробыл в Бухаресте ещё три дня, проведя их в делах, смысл которых он вряд ли мог бы сам себе внятно объяснить. Он побывал в русском храме на вечерней службе, а по дороге в этот храм заметил в одном из переулков здание, на каменном портале которого было написано “Loge des Francmasons”. Неужели румыны до того жовиальны, что не считают нужным окружать тайной масонство? Стучаться в это здание он не стал, а, когда на следующий день обедал с тем нашим сотрудником торгпредства, который встречался с Антоновым, тот ему брякнул, что ни о какой масонской ложе в Бухаресте знать не знает.

Ну что же, не брать же его за руку и не подводить к этому зданию с надписью на фронтоне? Вершинин предпочёл обменяться с ним сплетнями на финансово-экономические темы, благо они в этой области были, в сущности, коллегами. И, как и в разговоре с Трегубовым,  Вершинин искал не конкретные данные, но, скорее, поворот головы, жест, словечко…

Впрочем, учитывая то, что этот человек работал на Рыбина, то есть на Службу внешней разведки, он был не совсем коллегой Вершинина, чья работа, по сути, совпадала с деятельностью Росфинмониторинга или разведки финансовой.

Разведка внешняя, то есть военно-стратегическая, и разведка финансовая – уж не были ли эти два ведомства скорее конкурентами чем союзниками?

Оба ведомства занимались, в сущности, политикой; ведь и любой следователь, ведущий дело более сложное чем карманная кража, уже занимается политикой, особенно если расследует групповые преступления. А все финансовые преступления, -считал Вершинин, -групповые, то есть попадают в категорию организованной преступности, сегодня очень часто – международной…

 

 

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

 

В тот же, второй его день в Бухаресте, Вершинин встретился с крупной деятельницей румынской компартии, которой передал привет от общего московского знакомого. На встречу с румынской ветераншей – мадам Робертой – Вершинин пришёл один, а она привела с собой в кафе какого-то мелкого, цыганского вида журналиста, который даже сидеть спокойно не мог: вскакивал и снова садился, приближал лицо к Вершинину, заглядывая ему в глаза.

В отличие от мадам Роберты, которая неплохо говорила по-русски, с этим человеком (по имени Виченциу) Вершинину пришлось объясняться по-английски, которым тот владел не блестяще, очень долго что-то пытался объяснить и всё никак не мог.

Выходило так, что Вершинина приглашают на ночное сборище молодёжной секции компартии, где кого-то будут сажать на кол!

…Сувенирные зубы и прочие атрибуты Дракулы и вампиров Вершинин тут видел в продаже, но в то, что дела средневековых палачей до такой степени живы в сегодняшнем Бухаресте, он не мог поверить. За подтверждением перевода обратился к мадам Роберте.

– …Вы знаете, я от этих дел держусь в  стороне, – равнодушно сказала ему пожилая дама. – Это молодёжные течения…

– Но… руководство партии об этом знает?

– Конечно, нет! – воскликнула ветеранша. – Как и в наше с вами время руководство закрывало глаза на то, о чём сговаривается молодёжь…

– …Вы правы, что упомянули «наше с вами время», – заметил Вершинин. – Я, действительно, принадлежу к старшему уже поколению. Мне бы привезти отсюда хороших сувениров, например, этой – как она? – цуйка, да? Это водка – сколько там градусов? How many degrees in tsuika? – спросил он молодого человека.

До сих пор они пили хорошее сухое вино, но теперь вдруг Виченциу заказал цуйки – вот дьяволёнок! Принесли бутылку прозрачного сливового самогона. Оказалось, пятьдесят градусов, крепче водки!

– Ну что же, Павел Иваныч, – сказал Вершинин сам себе вслух. – С кем повёлся, с теми иди до конца?

– Это так, – согласилась Роберта, сморщившись как от плохого запаха, но при этом не останавливая Вичинциу, который налил ей почти полный глиняный бокал цуйки.

А Павел Иванович закрыл свой бокал рукой, а потом налил себе сам, впрочем, тоже почти дополна. Предложил тост за румынскую компартию…

– Старой компартии уже нет, она погибла! – заявил ему Виченциу, когда выпили, но бабуля энергично возразила:

– Shut up! («Заткнись!») Наша партия будет жить всегда! – заявила она Вершинину, тонко улыбаясь (видимо, опьянев). – Хотя сейчас мы – старое поколение – отступили в тень. Даём возможность развернуться молодёжи… – и она опять улыбнулась, столь соблазнительно показав белые искусственные зубы, что у Вершинина дух захватило. Как же красива эта женщина была в молодости!

Между тем, цуйка сильно ударила Вершинину в голову – хотя и от сухого вина уже шумело в ушах. Теперь он был окончательно в иной – далёкой от здешней – вселенной и усилия сосредоточивал на том, чтобы ни официанты, ни вообще кто-нибудь из окружающих не заметил, насколько он пьян.

Чтобы обмануть собеседников, он зачем-то сплёл историю, что его предки были виноделами, поэтому он якобы никогда не пьянеет.

– А спорим?! – вдруг по-русски гаркнул Виченциу и протянул ему руку как для пари; при этом мадам Роберта так захохотала, что чуть не свалилась набок со стула.

– Нет, спорить я не буду… А скажи-ка, ты всё-таки говоришь по-русски?

– Очень мало, – ответила за него мадам Роберта.

– А там, куда я приглашён, там кто-то ещё знает русский?

– Да, некоторые!

– Тогда я иду!

– Ой, я бы не советовала… – она коварно вдруг сменила тактику.

Шутки шутками, но Вершинин откровенно уже сказал ей, что обдумывает отъезд из России, чтобы провести старость в каком-нибудь спокойном местечке у моря, да и не обязательно у моря, а хоть бы и в румынской части Карпат – мало ли хороших мест возле какой-нибудь речки или озера?

Впрочем, полностью на покой он уходить не собирался, предпочтительнее бы возглавить какую-нибудь «неправительственную» или «некоммерческую» организацию – к чему он и присматривался здесь, в Бухаресте. И почему бы не побывать на этом ночном молодёжном сборище, ради нового социального опыта?

Они поехали туда в двенадцатом часу ночи: Вершинин вместе с девушкой по имени Марчела, которая позже подошла в тот же ресторан, где они сидели втроём, и представилась как «секретарь ячейки».

Русского языка она не знала. Повезла его куда-то далеко за город, так что он по дороге не раз пожалел, что ввязался в эту дурь. Огнестрельного оружия при нём не было, хотя другие средства обороны имелись, а, в общем, он чувствовал себя как-то молодо и решил плюнуть на опасения. Вспомнились комсомольских ещё лет поездки в Польшу и в ГДР – что-то общее оставалось у Румынии с теми странами.

Летняя романтическая ночь, европейские подстриженные газоны, но трамвайные линии с открытыми шпалами, не спрятанными под асфальт.

Нечто одновременно и более западное чем в России, и более провинциальное: такой была Варшава его молодости, такими были Дрезден, Берлин – почему бы не Бухарест?..

– …Румыны считают Влада Цепеша своим? Национальным героем? – спросил он Марчелу по-английски.

Некая дрожь, мистериальные всполохи и озарения – уже чувствовались в её голосе, в трепете уличных огней, в том, как она вела машину… А может, действовал ещё один стаканчик цуйки, который Вершинин выпил перед отъездом?

– Цепеш или Дракула родился в Трансильвании, - объяснила Марчела. – Трансильвания в средние века относилась к Венгерскому королевству, а сейчас входит в состав Румынии.

– Сейчас в Румынии?

– Да, тот Цепеш, которого вы, вероятно, имеете в виду, родился в городе Сигишоара, к северо-западу от Бухареста.

– Родился; но деятельность-то его протекала в более широких масштабах?

– Тут, прежде всего, надо спросить: о каком Дракуле вы говорите? Дракул было несколько; я, правда, не специалист по истории…

– А как вы относитесь к самому этому акту impalement («сажания на кол»)?

– Ой, я думаю, что это будет инсценировка…

– Судя по интонации, вы осуждаете это мероприятие?

– Ну а как можно иначе относиться? Я пришла в партию на молодёжную, но всё-таки политическую работу. Выборы хотя бы на муниципальном уровне, а, может быть, и более высоком… Вот мой приоритет, а эти все… рок-концерты сатанинских групп…

– Я так и понял, что это, в основном, будет рок-концерт…

– Не знаю… – она пожала плечами. – Но если бы ещё музыка была хорошая, а то подобные сатанинские рок-группы всякими эффектами восполняют отсутствие талантов.

– …Вы замужем? – спросил её Вершинин.

– Нет. Но я помолвлена… А вот мы, кстати, уже и приехали.

Глядя по сторонам и прикидывая пути к отступлению, – пока она парковала машину, – Вершинин мельком подумал, что эта вот Марчела, возможно, лучше подошла бы ему в качестве жены, чем Катя. Секретарь ячейки, видишь ли! С такими твёрдыми и серьёзными убеждениями; бледная, в меру упитанная брюнетка… Не просто жена, а настоящая крепость в тылу у мужа, а что Катя? Катя-Катерина, конечно, возбуждала желание владеть ею, но взгляды-то, убеждения-то? Есть ли они вообще у Кати? Он ведь по-настоящему и не знает её: месяца не прошло, как они живут вместе.

Ночной рок-концерт, и правда, был шумным, но не музыкальным. Группа уже грохотала, когда они с Марчелой влились в стоящую перед сценой толпу – сидячих мест не было. Не столько, впрочем, стояла эта молодёжь, сколько блуждала туда-сюда по лужайке, парочки обнимались, на сцене же творилось ожидаемое непотребство: прыгали две полуголые фигуры, у одной из которых из области лобка вдруг вырос фонтан искр – это вызвало бурный восторг публики. Другая фигура подняла гитару на уровень груди, и у неё искры зафонтанировали из груди, точнее, как заметил теперь Вершинин – из гитары.

Он присмотрелся к первой девице, мотающей косматой гривой волос, одетой лишь в чёрный купальник: у неё тоже не из лобка вырастал сноп этих искр, а из гитары, которую она держала на уровне лобка и ударяла там по струнам.

Кроме двух девиц, на сцене во всполохах прожекторов бесновалось трое мужчин или парней. Один, конечно, молотил по барабанам, второй, до пояса голый и разноцветно раскрашенный, был клавишник, третий – ещё какой-то затейник.

Вершинин прослушал три-четыре песни, и ему стало скучно, но тут он заметил, что у него звонит мобильник – может быть, уже давно. Решил ответить: уж не ЧП ли у его опергруппы? А, отвечая, заметил, что заговорил с ним бородатый мужчина, стоящий прямо там, слева, куда он в этот момент смотрел.

– Я отец Степан, дьякон из храма, вчера познакомились! – кричал тот едва слышно в грохоте музыки. – Вы где, на концерте? Как вас найти?

Вершинин показал ему себя знаками, и они вместе выбрались из толпы.

– Я отец Степан, из церкви, помните? Вчера мы обменялись визитками.

– …Отец дьякон, вы посещаете такие сборища? Разве вам они по сану подходят?

– А вам? – тот блеснул зубами из густой бороды.

– Ну, мне по службе…

– Давайте пройдём вон в тот кабачок. Я ведь и с коммунистами сотрудничаю: мадам Роберта меня предупредила…

Они засели в стилизованном под охотничий домик ресторане, где отец Степан познакомил Вершинина ещё с одним русским – стариком, но хорохорящемся не меньше этих рок-исполнителей на сцене.

Леонид Борисович – этот русский старичок – ещё и выпил, кажется, крепко; но он был из той породы людей, которых выпивка возбуждает и ускоряет, он рассуждал о каких-то безумных, как показалось Вершинину, проектах:

– …отсюда, из европейских кругов, пойдёт восстановление компартии! – надсаживался он, перекрикивая шум пьяных голосов в охотничьем ресторане. – Здесь молодые коммунисты готовят переворот в своей партии, и мы должны им помочь! А потом, укрепившись идейно и материально, возьмёмся за восстановление истинной боевой КПРФ. Зюганова сбросим, партию превратим вот в такой вот молодёжный авангард…

Он скалил плохие, но ещё свои зубы, рукой картинно показывал куда-то вперёд и вверх, но не в ту сторону, откуда пришли Вершинин с отцом Степаном.

– …Но что это за чушь, сажать на кол людей? – так же, на крике, выяснял Вершинин. – Может, нам, господа-товарищи, пора отсюда делать ноги – если это, и правда, будет? А если за этим последует полицейская облава?

– Ничего не будет! – отец Степан благодушествовал, хлопнув пару бокалов цуйки.

– Но что-то ведь будет? – допытывался Вершинин. – Сатанисты, бывает, успокаивают адептов: «мол, только представление», – а потом реально достают ножи!

– Делают совмещённое сканирование, – непонятно объяснил отец Степан. – Ставят девицу перед аппаратом – в аэропортах такими просвечивают багаж – потом в её внутренности входит кол; но реально он входит в какой-то баул, привязанный к её телу – в общем, как распиливают женщину в цирке: иллюзия…

– Ничего себе иллюзия! Не хотел бы я пожелать своей дочери, например, стать участницей такой иллюзии…

– …Так вы не ответили насчёт реформы компартии, – опять вступил Леонид Борисович. – Я так понял, вы можете обеспечить связь с правоохранительными органами?..

– Могу, могу… – Вершинин ему намекнул на высоту своих связей, но всё больше Леонид Борисович казался ему пьяным и мало адекватным. Вершинин даже попытался увести одного лишь отца Степана из ресторанчика, но Леонид Борисович не отставал, и на такси они поехали в центр Бухареста втроём.

Старик этот уж очень казался Вершинину похожим на провокатора, но ведь и сам он выпил, потому, плюнув на конспирацию, обоим мужчинам открыл в такси свои планы:

– Если я сюда перееду, то и церкви помогу, и компартии помогу. Считайте, что служба безопасности – без ложной скромности – поднимется у вас на порядок. Но я не хочу уйти на пенсию, заметьте! Пенсия это скорее почётная ссылка, а я планирую добровольную эмиграцию, возможно, с сохранением работы в органах. Чем это отличается от почётной ссылки? Очень многим! Когда у нас человека снимали раньше с ответственной работы, его иногда не сразу отправляли на пенсию, а, чтобы психологически смягчить удар, делали послом где-нибудь или, как Маленкова, директором электростанции в Казахстане, но цель была – обрезать связи и мягко свести вниз с орбиты. При добровольной же эмиграции ты остаёшься на орбите! Ты со свободным графиком, с возможностью уехать в другой город, в другую страну… Хочешь, бери на себя сотню дел…

– Как вот я, например, – ввернул Леонид Борисович.

– …да ради Бога… Хочешь, уходи от дел, отдыхай… В общем, господа-товарищи, я думаю, что осенью мы с вами встретимся! – Вершинин закончил свою тираду, когда заметил, что они уже стоят у ярко освещённых ворот российского посольства.

– Мы надеемся на это! Будем ждать вас! – провозглашали его спутники, не выходя из такси, и это всё было очень похоже на возвращение подгулявших гостей с доброй пьянки.

Сам он был не лучше, запутался в коридорах посольской гостиницы, а потом, найдя свой крохотный номер, всё-таки достал из холодильника купленную на сувениры бутылку цуйки и выпил стаканчик.

Под утро лишь протрезвел, и даже написал в своём деловом календаре, который почему-то лежал не на столе, а на полу: «Все встречи отменить. Провести одно совещание со следственной группой. Если не раскроем преступную схему А., то…»

 

 

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

 

Антонову показалось: не успел он прилететь в Москву, как почувствовал этот запах…

Сначала мельком, но, когда доехали до Рублёвского шоссе и замелькали близкие к дому приметы, тут засмердело в полной мере, хотя, наверное, лишь для него одного: он ощутил запах своей умирающей жены.

Необычная майская жара сменилась в Москве в начале июня дождливыми холодами. Этот холод он сразу ощутил, когда вышел из самолёта в аэропорту Внуково – уже частично являющемся его собственностью; и учуял этот доносимый холодным ветром запах Родины – тревоги и мокрых полей; и одновременно – смрад гнили и умирания.

Впрочем, что там этот запашок – какая мелочь, какая глупость вообще замечать это, хотя бы и мельком!

Всепоглощающее его состояние, начавшееся уже в Бухаресте, было – мучительная ломка, та самая телесная ломка, которую испытывают наркоманы и алкоголики. Только у него вся жизнь ломалась и рушилась…

Предупреждение Вершинина – своего рода чёрная метка от конкурентов, которую полковник передал ему в холле гостиницы – это была лишь часть беды. Основная боль, неуверенность была в другом. Нехватка денег, нерентабельность предприятий, огрехи в работе «СвязьИнвестБанка» – вот что мучило его неотвязно и безотносительно к тому, о чём предупредил его Вершинин в гостинице.

Антонов догнал свой возраст и увидел неотвратимость своего делового краха. Правда, отчаяние его приутихло под влиянием успешных переговоров с румынами и после знакомства с американцем Уэллсом; забрезжил впереди даже некий просвет в сошедшихся было намертво плитах долговых обязательств.

На обратном рейсе в Москву он буквально не находил себе места на самолётном сиденье; он столько раз сходил в туалет, что встречал уже недвусмысленные возмущённые взгляды и чуть ли не покручивания пальцем у виска. Потом он пристегнул себя к креслу – задолго до того, как самолёт пошёл на посадку.

И вот у себя на Рублёвке он выходит из машины и отпускает её, и открывает дверь дома своим ключом.

В нижнем холле его встретила медсестра Люся, приложила палец к губам.

– Тише! Она спит… Здравствуйте, Алексей Викторович!

– Здравствуй, Люся! – так же, шёпотом ответил он и в невольном порыве приобнял её и хотел поцеловать в щёчку, а она неожиданно жёстко, почти грубо, остановила его и отстранилась.

– Да, да, ты права, конечно… Все мысли о ней, о жене… Ну, как она тут?

– У неё был кризис, – говорила Люся уже в полный голос, когда они закрылись в другой комнате. – Хотели везти в реанимацию, взывали скорую, потому что на месте не было личного врача, потом он примчался и теперь говорит, что всё под контролем, кризис миновал.

– Ай-ай-ай… Как это всё нервирует, этот постоянный консилиум на дому…

– Это было позавчера, и сейчас – врач говорит – опасность ещё не миновала.

– А где наш врач?

– Он должен скоро приехать, он знает, что вы прилетаете…

– А мне повстречаться с ней, как человеку с человеком, уже нельзя?!

– Алексей Викторович, вы же понимаете…

– Хорошо, Люся, иди. Как только она проснётся и будет готова меня видеть – зови. Я пока умоюсь с дороги…

…И вот он принял душ и достал вещи из чемодана, и надо бы думать о работе, но какая тут работа, если неясно главное: умирает ли его жена? Точно ли уже нужно перестать надеяться и теперь готовиться прощаться с ней?

…А, кстати, что он зациклился на этом, возможно, выдуманном разграничении: «умирающая» она или «больная», то есть с надеждой на выздоровление? Какая, в сущности, разница, если все последние лет десять тянется эта пытка: не то она уже смертельно больна, не то есть только подозрение на смертельную болезнь… Да что там десять лет, с самой их женитьбы начались разговоры о том, как он её оскорбил тем-то и тем-то и как болит у неё голова.

Ещё будучи молодым специалистом, она легла в клинику для того чтобы откосить от обязательной работы по распределению; жаловалась на хроническую мигрень и думала, что у неё найдут заболевание мозга. Ей исписали толстую карточку, но так до конца никто и не понял – ни врачи, ни она сама, ни её муж – есть ли у неё патология в мозгу или нет. И затем периоды здоровья очень долго никогда не продолжались, разве что после скоропостижной смерти её отца прошло лет пять без всяких её жалоб на здоровье, потом они возобновились.

И сам чёрт мог сломить ногу в этих путанных диагнозах, в которых год за годом всплывали всё новые термины, – возможно, это было связано с тем, что старые карточки она прятала, а новые врачи находили у неё что-то новое в зависимости от того, что сами они знали, в чём сами специализировались. А значит, могли диагностировать эту болезнь даже тогда, когда её не было. Так в её диагнозах всплывала то нефробластома (опухоль Вилмса), то нейробластома, то генетически наследуемый аденоматозный полипоз, то лейкемия и лимфома, то синдром Линча и синдром Ли-Фраумени.

Всё это было бы смешно, если бы – лет пятнадцать уже назад – ей не сделали бы первую операцию по удалению раковой опухоли груди. Это была реальность, и это – парадоксальным образом – Алексея немного успокоило, потому что до того он считал (и, наверное, был прав), что болезнь жены – это лишь способ напугать его; что это её метод держать его в постоянном чувстве вины.

Не то что напугать; нет, это было бы слишком просто.

Почти каждая жена шантажирует мужа тем, как много она для него отдала, как она перечеркнула всю свою жизнь и как он перед ней виноват. Но если при этом жена остаётся физически здорова, то нужно быть дураком чтобы поверить такому шантажу. Однако то, что Галина не ограничится бездоказательными скандалами, стало Алексею ясно очень быстро после свадьбы. Тут было: кто кого задушит, кто кого сделает придатком к собственной жизни, к этим пусть комплексам, пусть заморочкам, но своим.

В постели она, пожалуй, подчинила его себе… Но в жизни – нет; в жизни он считал, что ведёт свою линию, - и всё ещё считал; или пора было уже поднимать лапки и в этом?..

О религии они давно решили не говорить, но – как раз перед первой её операцией – он тайно от неё начал ходить в православную церковь. А она – перед той же операцией – не тайно от него, но открыто впервые посетила синагогу.

Правда, в следующие годы она в синагогу не ходила, по крайней мере, он об этом не слышал; вместо этого она посвятила себя какой-то макробиотике, что было, как он понял, смесью буддизма, оккультизма и практической медицины. Там фигурировали одновременно и диета, и чакры, и астральное тело больного человека, главной же сутью учения было стирание грани между жизнью и смертью – то самое, чему он резко противился, для чего, наверное, и выработал свою «контр-теорию» о разнице между больным и умирающим.

За эту разницу он много лет держался крепко, а теперь вот, вернувшись из Бухареста, подумал: а, может, права она, не нужно так уж цепляться за эти условные границы?

Он хорошо помнил их разговор примерно те же десять-пятнадцать лет назад, когда она каким-то необычным для неё, елейно-спокойным, но от этого как раз пугающим голосом впервые изложила ему учение макробиотики – эту свою новую веру:

«…Настоящая смерть происходит незаметно в живом человеке, тогда, когда он отказывается преодолеть свой эгоизм или эгоистический страх. Пока человек отдаёт себя другим – он жив, если же он копит только для себя, вот тогда он умирает, вот это и есть его смерть, повторяющаяся, увы, каждый день в миниатюре, с тем чтобы в итоге возникнуть, что называется, в полный рост…

…Хотя «полный рост» нельзя понимать как смертную черту – её вообще нет, этой черты. Так называемая физическая смерть это лишь переход жизни в иное качество, переселение души, если хочешь. Любящая душа остаётся живой, любовь – это главное, а ненависть к другим живущим – это и есть смерть уже сейчас…»

Что же, он, в принципе, не возражал против такой философии; она кое в чём совпадала и с православным мировоззрением: в признании важности любви, например. Но жене этого мало было; она явно пыталась просветить его в чём-то другом…

«Что же такое раковые клетки? – рассуждала она дальше. – Здоровые клетки отдают свет для наполнения ауры, злокачественные – нет. Здоровая клетка, здоровое тело должны отдавать, злокачественная – только берёт себе! – Голос жены пресёкся, и Антонову стало ещё больше не по себе. – Эти клетки не подчиняются дисциплине целого! – настаивала жена. – Они забирают жизненную и творческую энергию, но ничего не отдают. Они подчиняются той сущности, в тёмном поле которой они оказались. Это паразиты, жестокие паразиты, которые душат свободное начало…» - и она разрыдалась; он обнял её, успокаивая.

Но в конечном итоге, когда они позже легли в постель, эгоистически и тиранически повела себя она, ему же оставалось служить ей, отдавая себя в любви.

Приехал врач; проснулась Галина. Сначала его позвали поздороваться с женой в присутствии врача и медсестры, потом оставили их наедине.

Он сжал её прохладные, ватные какие-то руки…

И, хотя больной или умирающей была она, но именно её взгляд на него выражал живую жалость.

В этом взгляде её чёрных блестящих глаз была та грусть, с которой мать смотрит на ребёнка: он о чём-то мечтает, и это хорошо, хотя она-то знает, сколь малая часть его мечтаний сбудется.

…Он пытается утвердить себя, этот ребёнок, дерзко настаивая на своём праве принимать решения, – тут в глазах матери появляется уже родительский злой огонёк: нет, дорогой мой, по-твоему всё-таки не будет, а будет по-моему, по-родительски!  

…Он воспринимает мир таким образом, но она видит всё иначе; при этом она знает, как именно утверждается правота одного, а не другого взгляда: сбросом тебя в подвал рабства, в помойку, в один хлев со скотом, - оказавшись там, ты уже не посмеешь спорить с хозяйкой или хозяином; оттуда ты и глаз не поднимешь; вот это и есть истинная разница между правильным и ошибочным в истории.

…Ты думаешь, ты умнее, русский? Но что ты делаешь ночью, в постели? Каким рабом ты предстаёшь тогда?.. А значит, такой ты и есть – раб, и место тебе в хлеву, и спорить тебе, вообще подавать голос можно лишь тогда, когда тебе разрешат…

И это тоже читалось в её усталом чёрном взгляде…

Их молчание длилось долго…

На улице усилился дождь, барабанил по железному наличнику окон на втором этаже, внизу плескал из труб на асфальт.

– Ты придёшь ко мне… – полуспросила она. – Ночью?..

Он долго молчал.

– Я готов… Но не повредит ли это тебе?

Она тоже долго молчала, отвернувшись и глядя в окно.

– Приходи.

…Была ночь, и под утро они вместе заснули тут же, наверху, в её спальне… Но очень рано его разбудило невыносимое чувство протеста, неприятия… Неприятия чего? Себя, окружающего мира? Тех ценностей, которые воплощала его жена?

Антонов перешёл в свой кабинет внизу и там – крайне для него нехарактерно! – написал вдруг письмо одному знакомому депутату Госдумы, предложив законопроект «Об ограничении прав евреев».

Впрочем, написав преамбулу законопроекта, он встал и начал ходить по кабинету.

Почему именно анти-еврейская инициатива? Да, он – христианин, а иудеи когда-то распяли Христа; но не должен ли законопроект нацеливаться на все нехристианские религии, а также на атеистов?

И почему именно сегодня утром в нём проснулся законотворческий зуд – ведь это явное отражение того, что было ночью! А, наверное, в интимной сфере и должно опровергаться то, что происходит в постели…

С другой стороны, рассуждать можно бесконечно, но Антонов, как практический человек, знал, что важнее всего – действие, каким бы бессмысленным или аморальным оно ни казалось.

Была ещё и третья сторона… Его ли это дело, законодательные инициативы, да ещё и в религиозной сфере? Если он отправит всё это депутату, тот может даже не ответить, и будет прав. Так же точно и он не ответил бы другу-депутату, если бы тот вдруг прислал свои соображения о капитализации банков или об акциях, в которых ведь ни черта не понимает…

…Тяжелейшим усилием Антонов заставил себя прекратить «решение еврейского вопроса» и заняться собственной работой.

Как и после Тюмени, день возвращения из Румынии (вчера) он проволынил и в банк не поехал, но сегодня на работе появиться нужно было обязательно. И он достал бизнес-календарь и набросал свой план на этот день.

 

 

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

 

Не ждёт ли его на работе скандал, аналогичный тому, что вспыхнул после его возвращения из Тюмени?

Да, выйдя на работу после недельной поездки в Бухарест, он обнаружил нечто похожее. А куда денешься? Задержки зарплат, отсутствие денег на выплату процентов по кредитам; опять застопорилась продажа недвижимости, о которой вроде бы уже договорились.

Уэллса ожидали в Москве двадцатого июня, это как раз был день выплаты аванса за июнь. Сильно постаравшись, деньги нашли; не хватало ещё, чтобы американского визитёра встретили в банке люди с кислыми лицами, опять не получившие очередную зарплату.

Деньги нашли; и в тот день, когда Антонов в Шереметьеве встречал мистера Уэллса, в офисах группы компаний слышался гул довольных голосов: народ получал заработанное.

В Москве к концу июня опять резко потеплело, установилась почти тридцатиградусная жара, и Антонов распорядился проверить исправность всех кондиционеров в офисах: он намеревался провести американца с экскурсией по всему банку. Кроме того, он хотел показать Уэллсу выставленный на продажу торговый комплекс в Юго-западном округе Москвы; возможно – ещё одну из гостиниц (другую они только что продали). Несомненной была поездка за город на молочную ферму…

В аэропорту лицо мистера Уэллса с его характерными выпуклыми надбровными дугами показалось Антонову неприязненно-хмурым; столь же угрюмы были и трое других, сопровождающих его американцев. Всё ясно: для любого из страны – члена НАТО отношение к России в эти годы должно было быть воинственным, и предпочтительнее было не устанавливать деловые связи, но громко объявлять о разрыве таковых.

Уже в аэропорту Уэллс заспорил о предлагаемой программе – хотя о ней вроде бы договорились заранее.

– …Экскурсия по вашему банку? Но зачем? Мы видели много разных банков…

– Там ведь и «Москва-сити», – убеждал Антонов, – наш новый деловой комплекс, я всё вам покажу…

Уэллс посоветовался с кем-то из американцев – Антонов не заметил, с кем именно, – и мнение его изменилось:

– Хорошо, мы согласны осмотреть банк. Но сначала хотели бы заехать в гостиницу…

Антонов не стал спорить, так как знал, что поедут из Шереметьева по Ленинградскому шоссе и потом по Ленинградскому проспекту в центр Москвы, и, чтобы попасть в гостиницу «Тверская», они должны будут проехать мимо «Москва-сити». Там-то, возможно, и удастся убедить американцев зайти на полчасика в банк…

Когда все садились в их корпоративный чёрный автобус, мимо них проехали аж два лаково-чёрных автомобиля с выключенными мигалками, причём каждый из них сопровождала собственная сине-белая машина ГАИ.

Звонко покрякивая, эти два мини-кортежа расчистили себе путь и один за другим унеслись в сторону Москвы, - Антонов подумал, что знатные седоки этих машин и сбили спесь с американцев; возможно, они прилетели на том же рейсе.

Он-то встречал своих гостей без мигалок и  без полицейского сопровождения – хотя, при желании, мог бы договориться и о том, и о другом: например, пригласив для встречи кого-то из важных депутатов Госдумы или Совета Федерации. Но тогда американцы были бы уже не его гости, а тех самых людей с мигалками.

…И вот двери мини-автобуса оставили снаружи тяжёлую жару, сменив её приятным холодком кондиционера внутри, и зажурчал звонкий голосок переводчицы, приставленной Антоновым к американцам. Он запретил ей забивать им головы теми данными, которыми в избытке владеют экскурсоводы, разрешив только отвечать на вопросы. Но вопросов у них было, чем дальше, тем больше.

Двое из четверых американцев в Москве были впервые, и сталинская архитектура Ленинградского проспекта их откровенно заворожила.

– Что это за дом? – спрашивал то один из них, то другой, и, кажется, не верили, когда Леночка – а она и сама не верила! – с апломбом объявляла им:

– Это обыкновенный жилой дом.

Нет, не могли быть обыкновенными эти дворцы с эмблемами и скульптурами, с гранитной, сверкающей новизной облицовкой первых этажей: недавно все фасады вдоль Ленинградского проспекта были подновлены, и высадили молодые деревья, и газоны подстригли – эти домища теперь переживали ещё одну юность.

– Rumanian architecture! («Румынская архитектура») – сказал Антонов, указывая Уэллсу на дом, напоминающий главный дворец Бухареста.

– А! Вы имеете в виду… «Дворец парламентов»! – Уэллс повернулся к другому американцу, с которым всё время советовался, и что-то ему пояснил.

– Румыния нас с вами познакомила, мистер Уэллс, – добавил Антонов, – и Румыния вовсе не кажется мне страной-недоумком, которой её многие называют. Страна, с одной стороны, говорящая на латинском языке, а, с другой, исповедующая православную религию – это ли не воплощённое единство? Как видите, я склонен к философии, как многие русские, - добавил Антонов, обращаясь уже ко всем американцам.

– Румыния нас познакомила, – согласился Уэллс немного напыщенно, – и румынский телеком будет нас держать вместе.

– Надеюсь на это! – Антонов чуть не протянул ему руку для пожатия. – А что касается склонности к философствованию, то, возможно, я перенял это у моей несчастной жены. Она, как я вам говорил, очень серьёзно больна и – может быть, поэтому – полюбила рассуждать об очень… очень отвлечённых вещах.

– Да! Насчёт лекарств, - вспомнил Уэллс. – Я вам кое-что обещал и привёз. Но об этом, если можно, позже.

– Большое вам спасибо, что привезли. Как здоровье вашей супруги?

– К сожалению, очень плохое, – Уэллс перекрестился по-западному: сложенными дощечкой пальцами. – Но я уверен, что застану её живой по возвращению.

На этот раз Антонов крепко дружески сжал ему кисть руки. Потом указал вперёд:

– А вот и «Москва-сити», наш деловой центр. Можно, Елена расскажет вам о нём?

Лена начала говорить, а Антонов попросил водителя остановить на набережной между двумя мостами – автомобильным и торгово-пешеходным.

Пучок небоскрёбов «Москва-сити» Антонову казался творением менее внушительным чем восьмёрка Сталинских высоток – пусть даже в главных небоскрёбах «Москва-сити» этажей больше. Но что такое точечная башня по сравнению со Сталинской махиной, в которой главное строение со шпилем окружено башнями поменьше, и всё вместе представляет собой как бы город-крепость…

А всё же и «Москва-сити» было добавлением к величию города, который каждое десятилетие дополнял себя чем-то особенным: то трёхлопастником СЭВа, то гостиницами в Измайлово, то Новым Арбатом с домами, похожими на раскрытые книги – в створе Нового Арбата видна с одной стороны Никольская башня Кремля, а с другой – небоскрёбы «Москва-сити». Архитекторы это и имели в виду, но этот вид американцам было не показать, зато теперь они «Москву-сити» видели со всё более близкого расстояния, и вот уже остановились на набережной Москва-реки, напротив «головастика» «СвязьИнвестБанка».

Вышли из прохлады автобуса в удушливую жару, лишь слегка разбавленную влажностью от реки. Встали в тени одного из ивовых деревьев, которые росли на этой набережной ещё до появления «Москва-сити» и остались нетронутыми.

– Аха! Вот это, действительно, особенное! – сказал полненький мистер Бэгеман, отворачиваясь от «Москва-сити» и показывая пальчиком на роскошное строение сталинской архитектуры на том берегу неширокой Москва-реки.

– Ещё раз румынская архитектура, – сказал Антонов шутливо, но и сам залюбовался этим «обыкновенным жилым домом» послевоенной эпохи.

Тёплый, жёлто-розово-белый цвет; эркеры, лоджии, наверху – эти четырёхгранные заострённые столбики – стелы, или как там их правильно называть …

Торжественно-военно-тупой стиль; но было в нём это поздне-сталинское «мы можем всё» и «мы делаем небывалое». И, по сравнению с этой скрыто-летящей архитектурой, «Москва-сити» на их берегу, и впрямь, разочаровывала. Да, каждый из небоскрёбчиков имел свою идею: вот этот завёрнут спиралью, тот имеет вид стручка гороха (а, может быть, паруса яхты), вон тот – как поставленные друг на друга кубики: намеренно неправильно, чуть под углом… Но всё это столпотворение было лишь «таким же, как у всех»: «наш небольшой Манхеттен» или «наш Гонконг», даже «наш Дубай» - построенное не с целью повести за собой, а просто – не отстать.

…А всё-таки, когда перешли с набережной к самим небоскрёбам, им сверху на макушки чем-то надавил этот «Москва-сити», внушил свою мысль, похожую на доносящиеся из одного из баров безмузыкальные аккорды техно-музыки: просто ритмичные удары, будто сваи забивают; и какие-то причитания непонятно на каком, но явно – не на русском языке.

Как и рассчитывал Антонов, американцы согласились зайти на полчаса в банк – с тем чтобы основные переговоры провести здесь же, завтра.

…И вот, по приготовленному сценарию, прямо в нижнем вестибюле банка их встречает – выстроившись – всё руководство бизнес-группы: Зарудный, прилетевший для этого из Тюмени, Строгалев, Черемской, оттеснивший-таки Васю Локтева, и ещё пятеро крупнейших руководителей: больше десяти, решили – не нужно, дабы не создалось впечатление, будто здесь – целая орда начальников.

Основным поясняющим согласился быть Зарудный: его царственная стать в сочетании с невозмутимым спокойствием должны были сделать своё дело. И эта седина, и опыт…

Работники, получившие аванс за июнь, были довольны; никаких эксцессов не ожидалось. Антонов на миг забылся, и ему показалось, что всё у них, и впрямь, хорошо… Потом вспомнил об ужасном состоянии своей бизнес-империи, вернее, теперь уже – бизнес-инвалида.

…Впрочем, Зарудный всё равно завораживал своей спокойной уверенностью. К большой схеме их бизнес-группы на карте Евразии гостей решили подвести в конце визита, а вначале Зарудный отвёл всех в просторную приёмную Антонова, где на стенах также красовались два панно, незаменимые для охмурения важных гостей, да и для работы полезные. Одна схема показывала их объекты на карте Москвы, другая – организационную структуру банка; обе были дорогими, выполненными из металлов и пластика.

И вот звучат солидные слова: кредитный комитет, ревизионный комитет… управление планирования… управление депозитных операций, кредитных операций… управление посреднических операций, факторинговых услуг… совет директоров, правление… юридический департамент, связь с органами государственной власти…

Антонову на миг показалось, что Зарудный сам загипнотизирован этими названиями в рамочках, соединённых стрелками от одной рамочки к другой. Так доверять словам-этикеткам? А ведь пожилой человек!

Антонов хорошо помнил, как почувствовал, что перерос Зарудного. Давно это было, лет уже двадцать назад, ему тогда и сорока ещё не стукнуло, а Зарудный уже тогда казался осанистым седым стариком. И Антонов мучился: почему Зарудный так уверен в себе, а он, Антонов, нет? И вдруг ему показалось, что он возвысился над Зарудным и чуть ли не попирает его. Он тогда одёрнул сам себя: можно ли так? А потом понял, что всё справедливо и что это и называется перерасти…

 Зарудный, конечно – крупная фигура нефтяного бизнеса, но он, Антонов – ещё крупнее! До сих пор он был уверен, что это так, а почему – и не скажешь. Телесно он, конечно, был мельче Зарудного: росточка ниже среднего, хиловат, правда, с пузцом, этакий клещ. Неужели всё дело в том, что он более злобен и непримирим? Вот будет номер, если он со своей злобой останется на руинах банка с пустыми карманами! Но до этого ещё не дошло, он поборется…

Антонов подумал об этом и вдруг поймал на себе напряжённый и скрыто враждебный взгляд мистера Уэллса; правда, вражда эта, лишь чуть сверкнув, сразу как бы присыпалась пеплом: вообще он был весь такой приглушённый, этот мистер Уэллс, притускнённый неким вечным несчастьем… И, кстати, действительно ли это успешный инвестор? Не происходит ли тут обман как раз со стороны этих американцев?

Антонов взял себя в руки, начал вежливо слушать и дополнять.

После схем они все прошлись по отделам, по этажам; поднялись и в тот смотровой конференц-зал, где меньше трёх месяцев назад принимали румын. Опять увидели тот сталинский «обыкновенный жилой дом» на другом берегу Москва-реки, и опять мистер Бэгеман весело переглянулся с Антоновым. Чувствовалось: «СвязьИнвестБанк» американцам нравится, их доверие к группе компаний растёт. И удивительное дело: в апреле, после приёма здесь румын, у них в руководстве банка вспыхнула буйная ссора, Антонов не забыл предложения Строгалева сделать так, чтобы самолёт румын не долетел обратно или чтобы кто-то из них исчез в Москве. Был раздрай и истерика; а ведь он, Антонов, тогда не сознавал истинного тяжкого положения своей бизнес-группы. Теперь сознаёт, но – более спокоен…

В конце экскурсии Зарудный подвёл американцев к карте Евразии, на  которой синими и красными кружками были показаны предприятия бизнес-группы. Вот красный значок в молдавском Кишинёве, помнится, обидевший тогда румын, а вот в Бухаресте пока лишь красный контур, незаполненный. Об этом специально распорядился Алексей и сейчас пояснил:

– Уважаемые наши партнёры! Вы видите, что Бухарест у нас пока, так сказать, под вопросом, точнее, от вас будет зависеть, как скоро и каким образом мы вместе заполним этот кружок. Да и вся эта карта отчасти – ваша! У нас с вами флаги одного цвета: сине-красно-белые; так давайте же так и будем действовать: вместе и в дружеском духе!

Этот его спич американцы, а за ними и все остальные встретили аплодисментами; а потом никакого ланча гостям намеренно не было предложено. Ланч с шампанским предусмотрен был для второго и третьего дня, так сказать, по итогам.

Американцев он в гостиницу провожать не стал, с ними поехали Зарудный и Черемской, Антонов же продолжил готовиться к завтрашним главным переговорам.

Труднейшее дело было уже наполовину сделано: этой экскурсией они сломали лёд, да, к тому же, выиграли целый день. Американцы-то предпочли бы сразу заселиться в гостиницу и уже сегодня вечером провести первый раунд серьёзных переговоров. Тем, что он отодвинул начало переговоров на завтра, он и выиграл день: сейчас американцы разместятся, пообедают, потом наверняка пойдут погулять по Красной площади, в общем, сегодня ни с какими конкурентами они, скорее всего, встретиться не смогут. И завтра то же, и послезавтра; а конкуренты «СвязьИнвестБанка» не спали, Антонов это хорошо знал.

Всё так и получилось. Практически вся американская делегация все дни, что провела в Москве, вела дело только со «СвязьИнвест-группой». Обо всём, чего хотели, договорились: вплоть до того, что «СвязьИнвестБанк» прямо на этой неделе получил открытую кредитную линию на пять лет в «Манхеттен-банке», на два миллиарда двести миллионов долларов. Группа компаний могла теперь перекредитоваться и долго ещё не знать забот ни с зарплатами, ни с процентами по своим прежним кредитам. Однако это не было и заурядным попрошайничеством – да американцы и не стали бы помогать нищим. Здесь была сделка, краткая суть которой излагалась понятными всем математическими формулами всего лишь на двух листках формата А4. Составными частями формулы были: взаимовыгодность, финансы, телекоммуникации, нефть, недвижимость, инвестиции, сельхозбизнес и, наконец, производство лекарственных препаратов. Итог – взаимное усиление партнёров. Но, как всегда, должна была быть и пострадавшая сторона. И Антонов и Уэллс – чем дольше шли переговоры, тем яснее – чувствовали, кто именно является пострадавшей стороной. Это были, конечно же, их жёны, их умирающие жёны…

Жена Алексея Галина тоже, конечно, чувствовала, что готовится что-то, что может её убить – более, того, добьёт её наверняка. И она сопротивлялась; да, бедняжка, она боролась.

Антонов задумывался: когда он в последний раз её полюбит? Когда совершит с ней этот последний в её жизни половой акт и символически столкнёт её в пропасть, поцеловав поцелуем прощания?

Это произошло вечером того дня, когда они подписали с американцами все бумаги. Сделку обильно отметили, но всё-таки он слишком напиваться не стал, оставив в себе силы на главное: на последнюю ночь с Галиной.

Садясь в машину, позвонил ей: дескать, через сорок минут будет, если не задержат пробки. Она испугалась чего-то в его голосе…

…Вот оно, всесилие! – думал Антонов, развалясь на заднем сиденье «Мерседеса». Сейчас он столкнёт эту женщину в смерть; своей любовью он убьёт её… А почему? Потому, что она не признаёт Христа! Её посещений синагоги он не забыл; а то, что потом она их прекратила, заменив разговорами о «макробиотике», его не обмануло. «Макробиотика» была лишь прикрытием; сутью же оставалась всё та же синагога. Так и лети, дорогая, в ад, и гори там целую вечность!

…И вот он входит в её спальню, и он видит, как она испуганно вздрагивает и вскидывает голову, стараясь глядеть ему прямо в глаза… И вдруг срабатывает чёрная магия всей их жизни, и он превращается в кролика перед удавом. Умирающая тварь выросла над ним и начала как бы заглатывать его, своей страшно усилившейся волей вытворяя, что хочет, с его вдруг ослабевшей волей к добру.

Галина возвысилась над ним словно расправившая капюшон кобра и, сделав какое-то смертельное усилие, опять овладела его душой.

Он понял, что погибает; в сверкании пьяных вспышек именно он, а не она, летел в тартарары, в вечную погибель и геенну огненную.

А зловещая кобра, хрипя, всё качалась над ним, в своём последнем усилии превращая его в ничто, распиная и уничтожая его.

И, самым краем потухающего сознания, он почувствовал миг, в который её растущее усилие достигло пика и  разрядилось. Он почувствовал, как Галина напряглась и как что-то в ней сломалось.

…Итак, он, действительно, убил её?

…Но остался ли жив он сам?..

 

 

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

 

В эту ночь генерал-полковнику ФСБ и начальнику управления в Администрации Президента приснилась справедливая змея, которую несправедливо убивают. Причём убийство это связывалось с именем Антонова. Но, главное, снился голос, повторяющий: «Змея может и должна быть справедливой. Может и должна, может и должна…»

…Конечно, может, – подумал генерал Калязин в момент пробуждения. Мы именно душим преступников, как удав душит свою жертву…

Генерал Калязин поднялся с постели, посмотрел на часы… Пять минут четвёртого ночи. При чём тут Антонов? Очень даже при чём… Ведь это он, Антонов, совершает преступление, а змея как раз вне подозрений. Нарушаются законы Российской Федерации, и за это следует наказать со всей строгостью Уголовного кодекса!..

Генерал включил настольную лампу и сел за стол. Сделал на календаре пометку: «Еголин, Вершинин – как с делом?»

…Сегодня днём позвонить Еголину и раздраконить в пух и прах. Почему не выполняете указание? Если скажет, выполняем, оборвать: почему не докладываете? Надеетесь, я забыл?

Взял чистый листок и написал:

Уголовное дело о налоговых нарушениях в «СвязьИнвестБанке»: возбудить не позднее августа. Сумма – миллиард долларов.

Опять лёг, но уже не смог заснуть. Проворочался почти час и в четыре встал окончательно. Умылся, сделал зарядку, сел за компьютер…

Если бы он работал один, и горя бы не было. Самому мало нужно. Но на нём висела целая группа тех, кого грызловцы окрестили когда-то «оборотнями в погонах». Теперь сказали бы «генералы-оборотни»…

На нём висело то, что иногда ещё называли «бассейном», хотя ему словцо не нравилось. Имелся в виду находящийся под контролем ФСБ и президента страны негласный фонд отчислений от прибылей крупнейших корпораций; фонд работал под вывеской АО «Роснефтегаз» – именно туда, а не в госбюджет, поступали поборы с бизнесменов. Из этого фонда, при необходимости, можно было черпать средства, как воду из бассейна или из пожарного водоёма: в самых крайних, конечно, случаях. Олимпийские игры или потребность срочно заткнуть дыры перед чемпионатом мира по футболу – это крайняя необходимость или нет? Внезапно обнаружившаяся бюджетная дыра в выполнении военной, ракетной, морской программы – это ЧП или нет? Всё это решает, конечно, президент, но средства под рукой у него должны быть…

А несколько театров ФСБ, разыгрывающих сценки для политиков – их нужно было кормить? Нужно. Целые департаменты, управления ФСБ, с их многочисленным штатом, вплоть до уличных оперативников, – всё это держалось на нём, Калязине, на тех кусках, которые он им кидал. И суммы меньше ста миллионов долларов он вообще за суммы не считал. Это нынешних-то долларов – бумажек?

Но и эти суммы, попробуй, добудь. И Антонов – бизнесмен не из самых крупных – давно раздражал его тем, что с него-то и не удавалось взять больших денег. С кого-то десять миллиардов удалось поиметь, а с этого…

Калязин начал набирать на компьютере текст распоряжения, отвлёкся…

В чём мы недорабатываем? Вроде бы, всё про него знаем: прослушка, прочитка е-мейлов – и вдруг всплывает неожиданность!

Слишком тонкой наша работа и не должна быть, это противопоказано. Свою фирму встраиваем в их группу компаний; определяем порядок цифр, а дальше: разбирайтесь сами. Но столько-то они должны дать на общее дело, на «бассейн», и это «столько-то», этот миллиард долларов с Антонова, он только что определил.

За какой срок?

Он взял тот листок и дописал на нём: до конца года. И эту сумму, хоть с кровью и мясом, но нужно было у Антонова вырвать, а если её не будет – то пусть не будет и всего бизнеса этого Антонова…

Калязин начал расхаживать по своему домашнему кабинету. Театры… Кому-то кажется: ерундой занимаемся, а попробуй поуправлять государством без этих театров! Он вспомнил, как недавно вразумляли одного депутата Госдумы. И не рядового депутата, а члена комитета по иностранным делам, заставившего всех в этом комитете плясать под свою музыку, столь воинственную, что можно было подумать: началась война и всеобщая мобилизация. Одно резкое постановление за другим, шквал интервью; и на Западе нашлись такие же вояки, а, когда огонь раздувают с обеих сторон, он вспыхнуть может очень сильно!

И вот ему, Калязину, звонит председатель Госдумы: успокойте, пожалуйста, депутата, не можем нашими средствами, может, ваши он поймёт?

Сказано – сделано. Начали с простого: отключили горячую воду и свет в квартире депутата, этажом выше затеяли ремонт со стуком кувалды и сверлением дрелью – депутат не только не успокоился, но, говорили, ещё на октаву поднял накал своих воинственных импровизаций. Калязин сам этим не занимался, поручил опытному человеку. И тот принял верное решение: в лоб не давить, действовать умнее. Квартира депутата на третьем этаже, окна смотрят на газон бульвара, и вот пригнали технику, нагородили флажков для заметности и сделали образцово-показательное улучшение газона: сняли квадрат дёрна четыре на четыре метра, вырыли яму и в бордюр вмонтировали слив, якобы чтобы не застаивались лужи на асфальте. Яму зарыли, и газон опять заровняли, свежую землю засеяли быстровсхожей травкой. Через пару дней новый квадрат зазеленел, а через пару недель его уже не отличить было от остального газона. Кажется, и глупец поймёт: якобы отрезанные от нас республики скоро опять воссоединятся, да ещё и слив удобный появился… Дальше рассуждай сам!

Там, где депутат от подъезда шёл к машине, пару раз подсадили артиста с белым голубем: тоже намёк прозрачный.

И депутат – глядишь – поуспокоился, и кризис международный рассосался; худо-бедно, а ведь так и войну можно предотвратить! И кто осмелится назвать эти затраты на театр неокупаемыми? А тут не только артисты, но и техника задействована, и городские службы. И таких спектаклей в Москве одновременно ставится несколько десятков, до сотни.

Влияние на правых и левых, коммунистов и антикоммунистов давно отработано и не нами придумано. Перед решающим голосованием одному под окна или на улицу перед коттеджем ставим белый фургон с красным тягачом, другому, наоборот, белый тягач с красным трейлером.

Архиепископа удалось сплавить в дальнюю епархию – митрополит перед палатами увидит поваленное большое дерево: знай, мол, наших. Для кого-то ведь такое решение – поворотное во всей его жизни, так неужели органы не могут подтолкнуть, подсказать? Могут и делают это.

Калязин тоже когда-то начинал в таком театре: помнится, одна из первых его постановок, ещё при советской власти, была нацелена на писателя Астафьева. Тот во время писательского съезда жил в гостинице «Россия», и капитан Калязин срежиссировал ему, в буфете на этаже во время завтрака, якобы спонтанно возникший (но благополучно разрешившийся) межнациональный конфликт, между русскими и кавказцами. Потом с удовольствием прочитал в «Затесях» сценку, которую Астафьев якобы «подсмотрел в жизни». А произведения-то писателя тиражировались миллионами, переведены на десятки языков, усилия-то не зря прилагались…

…Калязин посмотрел на часы и остановил себя. Полседьмого утра, а он вдарился в воспоминания. Театрами-то он уже давным-давно не занимается; его дело – давным-давно крупный бизнес.

А в крупном бизнесе он уже решил, что делать: вызвать Еголина с Вершининым и  накрутить им хвосты. Взял ещё раз тот же самый листок и добавил ещё одно: Цена вопроса – должность и звание для Е. и для В.

Вот теперь, и впрямь, всё было определено для группы компаний г-на Антонова. Но у генерала Калязина это была далеко не единственная группа компаний. И он достал следующую папку и, раскрыв её, углубился в её материалы.

 

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

 

Вершинин с работы возвращался домой, не помня себя от обиды и стыда. К той выволочке, которую Еголину и ему устроил Калязин, Еголин добавил свой персональный разнос.

Калязин объявил им о планируемой на конец года переаттестации, которую оба они, оказывается, могли не пройти. С мечтой о генеральском звании Вершинину, похоже, нужно было прощаться, более того, ему грозило понижение в должности, как и Еголину. Вопиющая несправедливость заключалась в том, что сроки-то они соблюдали: ведь была поставлена задача возбудить дело против Антонова в сентябре, а сейчас конец июня. Теперь срок возбуждения дела переносился на июль-август, но всё равно непонятно было, почему Калязин заранее уверен, что они провалят операцию?

В то же время, Вершинин понимал, что Калязин и Еголин по заслугам подозревают его и заранее объявляют виноватым. Он, в самом деле, с этой сукой Катериной обабился – отсюда его стыд. Его, как щенка, ткнули носом в то место, где он нагадил и которое, думал, никто не найдёт.

Он вошёл домой сам не свой от злости и не в силах даже представить себе, что он сейчас с ней сделает… Но её не было!

Эта молоденькая тварь обладала незаурядным чутьём, угадывая его состояния, чуть ли не дирижируя ими, а главное, всегда умела избежать избиения, ухитряясь каким-то чудом в последний миг его ярость превратить в половую, так что он наказывал её тем самым способом, который, вероятно, ей и нужен был.

Но он доберётся до неё своим способом… Убить её! – мелькнуло безумное решение. Или покалечить? Отрезать палец, например: на руке или лучше на ноге, чтобы не было видно… Или душить?

Но тут и отрезвляющий аргумент явился: она ведь хочет этого! Чтобы он пытал её – тогда он совсем на ней зациклится, забыв о работе, и вот тогда, действительно, его нужно будет снимать с должности!

И теперь-то Калязин и Еголин были правы, почувствовав, что он больше увлечён этим внутренним поединком с бабой чем с подследственными. Может, опять вернуть Ирину? С ней более-менее был найден баланс, что-то он брал от неё, что-то давал, но в целом этот половой вопрос был как бы сведён на нет, и все его силы были свободны для работы. А с этой сукой…

…И вот – звук ключа от входной двери квартиры. Она, кажется, нарочито долго ёрзает ключом вокруг замочной скважины, намеренно не попадая в неё? Наконец, попала, поворот, ещё поворот…

Вершинин к тому времени поуспокоился, принял душ. Что он, в конце концов,  мальчик, что ли?

– Привет! Как ты? Я купила абрикосы! – Она идёт к нему наискось через комнату, пытливо вглядываясь в него, целует в губы его, сидящего на стуле.

– Молодец, что купила… А я ничего не купил.

– Ужинать будешь? Кушать хочется…

Она повеселела, рассудив для себя, что он сегодня не очень сердится, не очень опасен. Захлопотала в кухне, не снимая уличное, только руки помыв. Он заглянул к ней в кухню.

– Не торопись! Переоденься, потом ужин приготовишь. Поужинаем, не спеша…

– Мне дают отпуск в августе! – объявила она, потом ответила на звонок мобильника, словно забыв уже и об ужине, и о грозном супруге.

Но он, удивляясь сам себе, не только не рассердился на неё, но начал было помогать ей готовить салат к ужину… Она ворвалась в кухню:

– Я сама! Сколько раз говорила: не надо мне помогать! Займись твоими делами, и я там мой мобильник оставила, не отвечай, пожалуйста! Отвлекают…

Он убрался из кухни. Да, девушка совсем не чувствовала опасности, которая над ней нависла.

Она по-прежнему работала в приюте для животных, хотя договорились вроде бы, что после отпуска она оттуда уйдёт. Хотя приют только что переехал и ещё не обустроился, было неизвестно, отпустят ли её в августе; но теперь следовало обмозговать другое: как сочетать её отпуск со вновь поставленными задачами на работе?

Ещё недавно его план был: до августа, за оставшийся месяц, подготовить всё для возбуждения двух уголовных дел против Антонова, потом в августе отдохнуть вместе с ней – где, он ещё не определил. (Крым? Болгария? Ещё раз та же Румыния?) Потом, вернувшись из отпуска, влепить Антонову по полной: обыск, арест с поличным при каких-нибудь отягчающих обстоятельствах (пойман при даче взятки)…

…Наконец, она зовёт его на кухню:

– Паша! Иди ужинать…

На столе – салат из помидоров и огурцов со сметаной, котлеты, большое блюдо абрикосов, которые она сразу же начала есть, не в очередь с другой пищей. Эти мелкие абрикосы почему-то в этом году в Москве продавались повсюду.

– Насчёт отпуска в августе… – начал он задумчиво.

– А что? У тебя изменились планы?

– Ты догадлива.

– Не получится?

– Пока не знаю. Но обстоятельства изменились сильно, в связи с чем у меня есть к тебе разговор…

Она молча, с собачьей какой-то преданностью, смотрит на него, ничего не говорит. Карие глаза её – почти мужские, истинно собачьи.

Он невольно рассмеялся:

– В тебе есть что-то от твоих питомцев.

– Тьфу ты! – она полуотвернулась. – Я думала, что-то серьёзное.

– Серьёзный разговор такой: я слишком сосредоточился на тебе, меня не хватает для работы.

Она помрачнела, долго молчала. В молчании закончили ужин.

– Это намёк на расставание? – спросила она.

– Нет, но… Не знаю. Я ведь стал как молодой. А мне это не по годам уже. В общем, помоешь посуду, приходи в комнату, поговорим.

Так она и сделала, и, чуть позже, он объявил ей:

– Июль и август у меня будут жаркими. Сегодня было приказано интенсифицировать работу. Какую – я, естественно, раскрыть тебе не могу. Но отпуска у меня теперь не предвидится. Что касается тебя, поступай, как хочешь: можешь идти в отпуск в августе, но отдыхать будешь без меня. Если со мной, то позже, но когда – сказать пока не могу. Вот и всё, что я могу сказать.

Она встала, лёгкими пальцами коснулась его плеча.

– Хорошо, я поняла. Давай пока ничего не будем решать…

Он взял эти сильные пальчики, сильно сжал их. Повалил её на диван и, как восемнадцатилетний, тут же сорвал с неё трусики и обработал её как следует.

…Да, помолодел он с ней… Но, в сущности, в чём же проблема? Здоровье пока ему позволяет, а мысли после этого на ней больше не задерживались. Была проблемка, она была снята вот этим образом; дальше мозг его был чист для планирования оперативно-следственных мероприятий…

Этим он и занялся – работой. Сидел в компьютере допоздна, как и она, со своим ноутбуком, в своей комнате.

…Да, он, действительно, погорячился – в мыслях своих. Чудесная молодая женщина, создавшая ему вполне рабочую семью, не отвлекающую ни от чего, но настраивающую на работу.

…Итак, нечего валить всё на бабу! Отвлекает, мол. Нужно было брать себя в руки и работать.

И Вершинин заставил себя впрячься в работу.

Как справедливо сказал в последнем разговоре генерал Калязин, ключевым вопросом был вопрос конкурентов Антонова. Именно от них и исходили принципиальные претензии к деятельности «СвязьИнвестБанка».

– Антонов страдает тем, что можно назвать «болезнью зайца», – говорил Калязин. – Он забегает вперёд, но только мечется без толку. Как заяц в свете фар перед машиной. У него нет не то чтобы ресурсов, а настоящего упорства чтобы освоить те перспективные области, куда он влезает. В итоге он играет роль спойлера: других не пускает, но и сам ничего не добивается, и, в конце концов, весь этот сектор уходит под иностранцев.

В качестве примера Калязин привёл Румынию. Там по-крупному работала дочка «Газпрома» – «Русгаз – юг». Не дожидаясь строительства «Южного потока», уже сейчас выполняла многие проекты. Параллельно работала компания «МСТ – Балканы», начав разворачивать российскую сеть мобильной связи в южной Европе. Им очень мешал конкурент – американская фирма Стивена Уэллса. И вот Антонов, по своей привычке, не просто забежал вперёд, сунувшись в Румынию без достаточных ресурсов, но и заключил договор о сотрудничестве с этим самым Уэллсом!

– Это уже не просто спойлер, это уже какой-то генерал Власов нашего бизнеса! – так подытожил Калязин.

Вопрос: если у Антонова нет достаточных ресурсов, то почему нельзя просто на него не обращать внимания? Ответ очевиден: ресурсов не то чтобы совсем нет, их просто маловато, но при этом есть организаторские способности Антонова – их никто не мог отрицать. Компания «МСТ – Балканы» пыталась собрать пул российских инвесторов, но и Антонов сделал то же самое; в итоге – ни туда, ни сюда, дело зашло в тупик.

В общем, нужно было прекращать затянувшуюся подготовку к войне со «СвязьИнвестБанком» и начинать саму войну. В этом Калязин был совершенно прав, и Вершинин на следующей неделе, с одобрения Еголина и с санкции прокурора, возбудил сразу два уголовных дела против гражданина Антонова А.В. Одно по факту массовых нарушений трудового законодательства – по статье о невыплатах зарплаты, и второе по статье о мошенничестве. Первое дело он поручил вести Саше Быкову, второе – Сергею Мнацаканяну. Сам он, будучи давним личным знакомым Антонова, не то что не имел права вести эти дела – Антонов ведь мог позже, в суде, огласить факт якобы имеющей место давней личной неприязни межу ним и следователем. Просто на всякий случай Вершинин пока решил остаться якобы в стороне, хотя знал, что обязательно примет участие хотя бы в одном из допросов Антонова.

Случай такой представился ему уже в середине июля.

Саша Быков предварительно побеседовал с Антоновым по телефону, и, по его словам, Антонов совершенно спокойно воспринял новость о возбуждении против него уголовного дела по статье 145.1 (задержка выплат зарплаты). Статью эту он знал, о наказании по ней был в курсе и, по его словам, уже составил график ликвидации всех зарплатных задолженностей, которых к сентябрю не будет. Дело это Антонов воспринял как чистую формальность, его только удивило, что вызывают в Следственный комитет его, а не к нему приезжает следователь, как это было в предыдущем уголовном деле. Саша объяснил, что таково правило: если гражданин обвиняется более чем по одному делу, то уже не следователи приезжают к нему, а он в комитет. Зато он сразу, в один день, даст показания обоим следователям.

Антонов согласился и в назначенное время приехал с адвокатом, а, увидев в кабинете у Быкова ещё и Вершинина, совсем не удивился, только спросил:

– Вы и есть второй следователь?

– Нет, – ответил Вершинин. – Следователь по второму делу – капитан Мнацаканян. Он вас ждёт примерно через полтора часа.

– А вы… в каком качестве?

– Я в качестве начальника отдела, которому подчиняются оба уважаемых следователя, – ответил Вершинин. – Моё участие в допросе будет зафиксировано в протоколе… – он помедлил. – Если, конечно, вы будете на этом настаивать.

Антонов пошептался со своим юрисконсультом, который вместо него ответил:

– Имена и должности всех присутствующих должны быть занесены в протокол.

Саша начал допрос, в середине которого Вершинин вышел, не желая слушать нудные перечисления названий фирм, чисел месяца, в которые выплачивается аванс и заработная плата, а также премии и прочие доплаты, и каким категориям и что выплачивается наличными, а что перечисляется на банковские карты, и в каких ведомостях всё это отражено. Антонову надо бы взять с собой не юриста, а бухгалтера, вот только его главбух была, как хорошо знал Вершинин, одной из сторон в деле. То есть потерпевшей.

Вершинин зашёл к Мнацаканяну.

– Как ты, Серёжа?

– Готовлюсь к допросу, Павел Иванович. Скоро он там освободится?

– Минут сорок на подготовку у тебя есть. В конце того допроса я его напрягу… Думаю, что довольно сильно, так что к тебе он придёт… ну, сам увидишь, в каком состоянии. Твоя задача: ни в коем случае его не успокаивать, понимаешь меня?

– Да, товарищ полковник, вы говорили.

– Вообще-то перепад в сторону успокоения у него всё равно произойдёт, это неизбежно… Но это только внешне, а внутренне ты его должен ещё больше напугать. Повторяю твою задачу: допрос проведи очень кратко. Сформулируй обвинение и срок за мошенничество в особо крупном размере: до десяти лет. Зачитай заявление на него компании-партнёра полностью. Он, конечно, всё будет отрицать, ты быстро запиши показания и предупреди об очной ставке с потерпевшим на следующем допросе. Держись корректно, но с угрозой: это враг, и мы должны его сломать…

И вот Вершинин вернулся в кабинет Быкова и попросил Сашу закруглить свою беседу, так как у него «тоже есть несколько вопросов».

– Дорогой Алексей Викторович Антонов, – так начал Вершинин. – Я вам делал предупреждение в Румынии – вы не вняли моим словам. Вот и капитан Александр Быков был там, в Бухаресте. Не только не вняли этим словам, но вместе с мистером Уэллсом пошли ещё дальше. Теперь пеняйте на себя: два дела возбуждено против вас, и это только начало.

– Я требую занести это в протокол, – резко воскликнул адвокат.

– Занеси, Саша, – согласился Вершинин. – Занеси следующую мою фразу дословно. Одни люди понимают предупреждения, с другими требуется… Ну сами увидите, что.

Вообще-то Вершинин своё предупреждение сделал уже в Бухаресте, и сейчас ему добавить было нечего – кроме имени мистера Уэллса. Поэтому и в протокол оказалось нечего записывать. Аргументы Антонову добавят эти два уголовных дела.

Требовалась долгая работа чтобы разрушить Антоновскую бизнес-группу – и Антонов всё это получит. Если это – единственный понятный ему аргумент.

 

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

 

Антонов воспринял слова Вершинина на допросе так, как воспринимают официальное объявление войны. Собственно, уже в Бухаресте ему была объявлена война, а эти уголовные дела были началом военных действий против него.

Полковник вышел из кабинета, и теперь молоденький капитан Быков не знал, что ему делать, как видно, полковник его не проинструктировал.

Быков не знал, как именно ему закончить протокол: неужели, и правда, вписать туда слова Вершинина о том, что будут новые уголовные дела? Адвокат на этом настаивал:

– Иначе мой подзащитный не будет подписывать.

– Не надо! – Антонов махнул рукой. – Дайте я прочту и подпишу так, как оно есть. К нашему с вами делу то, что сказал полковник, не относится. По этому вопросу я приму отдельные меры…

Второй допрос Антонов почти не запомнил, на вопросы отвечал, в основном, не он сам, а адвокат, все обвинения отрицал. Антонов подписал, не глядя, распечатанный следователем протокол (впрочем, адвокат его прочитал) и вышел.

Всё-таки он не мог понять, как относиться к этому объявлению войны со стороны Вершинина.

Иногда оно казалось ему смехотворным – но всё-таки поражала наглость этого всего лишь полковника, вот так открыто, при свидетелях угрожавшего ему. Потом в душе закипало возмущение…

…Но каков мерзавец… Мразь! Может, он хочет взятку? Примитивно достаёт большого человека, с которым когда-то вместе начинал жизнь, учился на одном и том же курсе – пусть и другого вуза. Они ведь ровесники! И вот сокурсник ушёл куда-то ввысь, сильно разбогател, а ты всё ещё полковник…

Антонов знал по опыту, что нельзя торопиться и видеть большой план там, где есть лишь мелкая корысть или даже халатность. В каком-нибудь посольстве секретарша затеряла твой паспорт и не вовремя проставила визу, а тебе эта недельная задержка показалась зловещим планом лишить тебя доступа в эту страну, внеся в некий чёрный список.

Но так бывало раньше, в молодости. Теперь, увы, чуть ли не каждый его шаг замечали и начинали суетиться, выстраивая аргументы «за» и «против» ещё до того, как он сам принял какое-либо определённое решение. Стоило ему начать продавать или покупать акции, как вскоре следовал звонок какого-нибудь старого знакомого, и он слышал якобы небрежно заданный вопрос: мол, что сейчас с покупкой-продажей акций, какой он может дать совет.

Поэтому он не мог поверить, что Вершинин действует сам по себе. Столь явная угроза именно насчёт Румынии – или он тогда говорил обо всех Балканах? – означала, что за Вершининым стояли «Русгаз – юг» и «МСТ – Балканы». На это же указывало и упоминание о мистере Уэллсе, который – что греха таить – действительно, не дал развернуться в Румынии ребятам из «МСТ – Балканы».

Но вот что интересно: если они уберут из этого процесса Антонова, то смогут ли они устранить Уэллса? Не смогут! Тогда на что же рассчитывают те, кто стоят за Вершининым? Уж не считают ли они Антонова более опасным для себя врагом чем Уэллса?

Антонов чувствовал, что заводится. Мужчина он или нет? Сколько можно проповедовать себе и другим терпение и спокойствие – когда тебе столь явно наступают на ногу?

Всё-таки он дал себе зарок неделю после этих двух первых допросов ничего не предпринимать, остыть. Так и сделал. Задолженность по зарплатам они гасили даже раньше того, что он обещал своим работникам: это должно было закрыть первое из двух уголовных дел. По второму цена вопроса была от ста до двухсот миллионов долларов: требовали двести, но при упорстве и выдержке можно было отдать гораздо меньше. Эфэсбешная фирма, которая поймала его на нарушении договора и теперь помогала сфабриковать дело о мошенничестве, элементарно пыталась вытянуть из него как можно большую сумму. И никуда не денешься, придётся заплатить.

Однако что делать, если, и правда, как угрожал Вершинин, откроют и третье, и четвёртое уголовное дело?

И вновь Антонова начинала душить ярость…

До каких пор всё им платить и платить?! Надо, наконец, дать отпор…

И, выдержав ровно неделю после тех первых допросов, Антонов набросал план ответных действий и начал его выполнять.

Президента компании «МСТ – Балканы» звали Игорь Вайншток, это был нерешительный, но в то же время хитрый человечек, который вился, как вьюн, вокруг всех, кто мог ему помочь в правительстве. И если уж кому-то нужно было посоветовать «не болтаться под ногами» в Румынии, то скорее не Антонову, а Вайнштоку.

Антонов знал, что Вайншток в московском бизнесе перебежал дорожку кавказскому миллиардеру Михаилу Гадирбекову, к которому Антонов давно присматривался, но пока сотрудничества у них не было. А надо было постараться втянуть Гадирбекова в румынский пул, который собирал вокруг себя «СвязьИнвестБанк». В этом и заключался план действий Антонова, который он назвал для себя «кавказским фронтом».

С самим Гадирбековым дел не было, но были дела с его племянником, с которым Антонов на паях владел московским гостиничным комплексом, и вот Антонов позвонил этому племяннику, Мусе, поговорил о том, о сём, предложил встретиться. Тот понял, что у Антонова есть серьёзное дело, и заговорил уклончиво, заранее набивая себе цену. На следующей неделе обещал приехать, но уже через день после разговора, сославшись на Мусу, к Антонову в банк обратился известный бизнесмен Артур Коллоев, с просьбой о кредите. Антонов тут же согласился принять его: для бизнесмена такого ранга как Коллоев, лично давно знакомого с президентом страны, никакая рекомендация Мусы вовсе не требовалась, наоборот, для «СвязьИнвестБанка» было честью кредитовать Коллоева – Антонов так прямо ему и сказал об этом.

Ожидая визита Артура Теймуразовича Коллоева, Антонов навёл о нём кое-какие справки, хотя и без справок об этом человеке-легенде ему было известно многое.

Коллоев просил кредит на сельскохозяйственный проект: он в Гатчинском районе, под Петербургом, закладывал громадный плодовый сад и агрохозяйство. Антонов тоже занимался сельхозбизнесом, но, поскольку его предприятия находились в московском регионе, а Коллоевские – в петербургском, то конкуренции между ними не было, и он сразу и без проблем одобрил кредит, подписав нужные бумаги. Остальные вопросы должны были решить технические специалисты, а Антонов пригласил Коллоева почаёвничать. Не мог он так просто распрощаться с этим известнейшим бизнесменом и буквально напросился на разговор с Коллоевым.

Деловая история Артура Коллоева была столь же проста, сколь и загадочна. Возможно, Антонов в нынешнем своём состоянии, под двумя уголовными делами, воспринимал всё искажённо, но ему казалось, что по отношению к Коллоеву была совершена чудовищная несправедливость, причём не единожды.

Первый успех Коллоева был связан с пивом «Балтийское», которое в  начале 90-х годов очень быстро стало самой любимой маркой пива всей России и даже успешно пошло на экспорт в западные страны. Вообще-то Коллоев как раз закончил институт пищевой промышленности и в советские времена работал технологом на пивном заводе и даже начальником цеха и главным технологом. Производство пива он знал хорошо. Советское пиво «Жигулёвское», если удавалось купить его свежим в бутылках, по вкусу превосходило западное, и ничего лучше нельзя было пожелать. Беда была в том, что после начала Горбачёвских реформ производственники стали думать всё больше о том, как побольше и побыстрее заработать, а уж качество продукции – какое придётся, всё равно, дескать, люди любой товар расхватают. Люди, и правда, покупали любое пиво, пили его и плевались, и вот тут-то Коллоев и выбросил на рынок своё совершенно новое и качественное пиво «Балтийское». Уж как он там наладил дисциплину производства, сказать трудно, но пиво было таким, что покупатели быстро поняли: бери «Балтийское» - не ошибёшься. Оно хорошее всегда; и как «Жигулёвское» было витриной советских лет, так «Балтийское» стало гордостью лет постсоветских. В фирму Коллоева потекли миллиарды рублей и долларов, и что удивительно: никому не удалось повторить его успех. Он занял самую середину, «крестовину» рынка, и, сколько ни изощрялись конкуренты, придумывая то какое-то брутальное «Арсенальное» («пиво с мужским характером»), то дискотечное «Клинское», которое якобы одинаково охотно пьют и парни, и девчонки, – и вкус у него не пива, а скорее одеколона, разбавленного лимонадом… То возникали «Три медведя», то «Козёл», то «Жатецкий гусь» – но никак всё это до «Балтийского» не дотягивало.

Фирма Коллоева стала одним из главных налогоплательщиков страны, спонсором всего и вся, с Коллоевым лично не раз встречался президент, его ввели в правление Союза промышленников и предпринимателей.

В расширение его пивных заводов по-крупному вкладывались западные инвесторы, и одна западная фирма, в конце концов, собрала контрольный пакет предприятий Коллоева.

После этого Коллоев вдруг и объявил, что уходит в отставку, для всех это было неожиданно, потому что уходил он буквально в никуда. Значит, контрольный пакет выкупили против его воли, иными словами, фирму у него отобрали, – такой вывод тогда сделал Антонов. Никаких других фирм у Коллоева не было, и он стал практически никем, «свободным художником» - но при этом ни на что и ни на кого не жаловался. Антонов, который также входил в правление Союза промышленников и предпринимателей, знал, как дальше развивалось дело с пивом «Балтийское»: новый западный хозяин вскоре остановил завоевательный поход этой пивной марки. Отстранение Коллоева от руководства фирмой было, по смыслу, антироссийским проектом, хотя у этого проекта нашлось в самой России огромное количество помощников – тех самых «оборотней в погонах», которые говорили, что «время харизматических бизнесменов ушло», что пивной отрасли «нужен более технический и взвешенный подход»…

И правда, новые западные хозяева организовали в России ещё более громадный пивной конгломерат, приобретя заводы, выпускающие ещё десяток пивных марок, причём они не стали мешать сбыту этих марок, но якобы повысили их качество до уровня «Балтийского». Оставили и брутальных «Трёх медведей», и одеколон с лавандой «Клинское», а главное, нарастили в России продажу известных западных марок. Но эти «Хайнекен» и «Туборг» Антонов пить просто не мог: это была вопиюще некачественная подделка, но, что интересно, продаваемая теми самыми настоящими владельцами, которые управляли и реальными заводами «Хайнекен» и «Туборг».

…Удивительно, но Коллоев сказал Антонову во время их чаепития в банке, что сам он не вполне понимает, что теперь происходит в пивной отрасли. (Наверное, слукавил: как же ему, специалисту по пиву, этого не понимать?)

- Происходит, знаете, какая штука? – Коллоев покачал обеими руками, словно изображая некие весы, и улыбнулся улыбкой, до странности не сочетающейся с его мрачным лицом с тяжёлыми морщинами. Эта неожиданно тонкая улыбка осветила его лицо каким-то нездоровым светом. – Как «Марс» и «Сникерс» или «Кока-кола» и «Пепси-кола» и тому подобные двойные бренды. Вроде бы, они конкурируют, но принадлежат одному и тому же хозяину, поэтому, что бы вы ни купили, продавец не проиграет.

– Но ваше пиво «Балтийское», по-прежнему, самое лучшее, – сказал ему Антонов.

– Спасибо, – Коллоев махнул рукой. – Это уже не моё…

…Уйдя из пивоварения, он, неожиданно для всех, занялся пошивом одежды и создал фирму «ФОР» – «Фабрика одежды России». Советская одежда бывала неплохой, а бывала уникальной по своему равнодушию к западным модным стилям, при этом не хватало ей порой совсем немногого, и вот это «чуть-чуть» взялся в неё добавить Коллоев. Видимо, у него был талант замечать мастеров своего дела и ставить таких работников во главе производства. И он в одежде за год-два сделал то же, что до этого сделал в пиве: создал безупречно стильные отечественные коллекции одежды, на первых порах – из лучших импортных тканей, но пошитые именно в России, а постепенно – предполагалось – и ткани будут использоваться отечественные. Но тут такой рассерженный пчелиный рой взвился вокруг него, что впору закрыть голову и бежать, не разбирая дороги.

От пчёл в жаркий летний день в деревне бывает лучше всего нырнуть в речку: другого спасения нет; а Коллоеву уж не эмигрировать ли предлагали?

Невероятно рассвирепели как поставщики в Россию западной одежды, так и продавцы её же. Как это – подрывают их монополию? И кто – какой-то кавказец-пивовар? Задействовали все рычаги, начались налоговые проверки магазинов Коллоева, пожары и протечки воды с потолка на складах готовой продукции. Мгновенно нашлись какие-то подражатели, которые вдруг тоже наоткрывали пошивочных мастерских и фабрик отечественной продукции, но такой, что её почему-то не очень хотелось покупать. Как не хотелось покупать все те альтернативные «Балтийскому» марки пива. Зато на все вопросы того же президента страны люди из этой отрасли теперь уверенно отвечали: у нас много своего, много отечественного производства, а наряду с этим (но понимать следовало так: вместо этого) мы предлагаем и лучшие западные бренды одежды.

И получилось то же, что с пивом: бренд Коллоева в одежде существует, и заходи в любой магазин его одежды, покупай – не ошибёшься. Товар будет стильный и качественный. Но Коллоева с какой-то непонятной яростью ограничили, не дали ему по-настоящему развернуться, и что такое были эти вдруг обозлившиеся «пчёлы»?

Действительно ли это были «оборотни», а может, таковы и есть законы рынка?

Как бы там ни было, Коллоев делал теперь свой третий крупный проект – в сельском хозяйстве. Фрукты и овощи покупать будут всегда, и странно было, что яблоки и картошку везли в Россию из Польши и Германии. Правильно было, что Коллоев решил этим заняться, и Антонов был уверен, что выданные Коллоеву кредиты принесут банку прибыль.

Правда, сельским хозяйством теперь в России тоже занимались очень многие, и в курятине, например, уже возникло перепроизводство. То же могло получиться и в картошке, и в яблоках, и Антонов на прощание посоветовал Коллоеву это учесть. Яблоневые сады, конечно, за один год не вырастить, но с картошкой можно и нужно было торопиться. Впрочем, Коллоев был старше Антонова и, пожалуй, опытнее как бизнесмен, он сам это всё хорошо понимал.

 

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

 

Так же запросто, как приехал к нему Коллоев, Антонов решил нанести визит Гадирбекову.

Главные вещи всё равно придётся сказать самому, а раз так, то не было и особой нужды действовать через Гадирбековского племянника Мусу.

Гадирбеков принял его не сразу: почти две недели пришлось ждать, за это время Антонов пережил ещё два допроса. Наконец, он – в офисе этого загадочного восточного бизнесмена, и тот встречает его золотозубой улыбкой.

– Дорогому гостю… Уважение… Очень рад, что приехали… – бормоча вежливые фразы, Гадирбеков ввёл Алексея в свой просторный кабинет, усадил в одно из кресел, стоящих вокруг низкого стеклянного столика в противоположной стороне от делового стола хозяина.

В офисе Гадирбекова было прохладно от кондиционеров, и не выглядел неуместным тёмно-синий, отнюдь не летний, торжественный костюм-тройка хозяина. На улицах Москвы не слабела жара, но Алексей и сам жил в искусственном холодке своего дома, машины, офиса; он тоже был в тёмном костюме и в белой рубашке с галстуком, как и Гадирбеков. Разница в том, что верхняя пуговица рубашки у хозяина была расстёгнута и галстук чуть распущен, гостю же придавал вид подтянутый и строгий застёгнутый наглухо воротник.

– Большое вам спасибо, что приняли, – объявил Антонов. – Я уверен, что предложение моё взаимовыгодное, хотя, конечно, вам решать.

– Будем решать, уважаемый… Как дела идут ваши? Как банк ваш?

Антонов всё больше удивлялся изысканной вежливости кавказского бизнесмена. Хотя чего иного он ожидал?

– Мы не ограничены нашим клановым кругом или, допустим, мусульманским кругом, – сказал ему Гадирбеков немного позже. – Почему-то думают: кавказцы варятся в собственном соку – нет! Мы давно большой бизнес. Давно – москвичи… И я полностью разделяю ваш оптимизм по поводу балканских стран и мобильной связи. Давайте проект договора, я почитаю… – он протянул руку, словно уверенный, что Антонов привёз договор с собой – а так оно и было!

Начал читать, надев очки и приговаривая:

– Всё отлично… Всё замечательно…

«Когда же проявится ваше восточное коварство?» – чуть было не пошутил вслух Антонов, но прикусил язык. Сила Гадирбекова была, похоже, не в коварстве, а в какой-то непрошибаемой и спокойной уверенности в успехе. Безусловно, он был умным человеком, но во многих предыдущих сделках и трудностях вёл себя так, будто простодушно вообще не подозревает об опасностях. Спокойно открывал журналистам свои планы, спокойно сообщал о сомнениях, даже о слабостях. «Пока, дескать, мы не можем это целиком оплатить, поэтому просим о небольшой отсрочке, но мы обязательно изыщем нужные средства…»

Коллоев, с которым недавно встречался Антонов, производил впечатление резко противоречивое: с одной стороны, человека мрачного и даже затравленного, с другой – ярко-талантливого и работящего. В Гадирбекове тоже было какое-то противоречие, но в чём оно – Антонов угадать не мог.

Открывать ли ему подводные камни этой сделки? – вот о чём думал Антонов, обсуждая с Гадирбековым договор. Тот вёл себя так, словно никакой скрытой опасности вообще не было; но не поставит ли он позже именно это в вину Антонову? «Дескать, вы знали, что мы убиваем проект Вайнштока – почему не предупредили?» Но разве сам он этого не знает?

– Вы слышали, что я сейчас под двумя уголовными делами? – спросил его Антонов в конце, когда они обо всём договорились.

– Нет? – ответил Гадирбеков полувопросительно. – Я не знал? А что за дела?

– Да ерунда, в принципе. Одно – задержка с выплатой зарплат, она у нас была, но уже ликвидирована, так что дело запоздало. Другое – имущественный спор, по сути, гражданские иски, но Следственный комитет счёл нужным возбудить уголовное дело, сейчас оно тоже закрывается.

– Этого добра всегда хватает! – Гадирбеков махнул рукой. – Против моих фирм тоже не то четыре, не то пять уголовных дел есть… Против отдельных людей, – поправился он, – к которым я, на самом деле, не имею отношения, но почему-то их связали с моей группой компаний…

– Ко всякого рода судебным искам мы, бизнесмены, привычны, да?

– Конечно! Юристам же надо чем-то кормиться?

– Я к чему это упомянул, – Антонов посмотрел в сторону и вверх. – Иски против меня инициированы группой Вайнштока, который считает меня в Румынии своим конкурентом.

– Ай-ай-ай… Разве порядочно с его стороны?

– А у вас какие сейчас отношения с Вайншоком?

– Никаких. Было что-то раньше… Вы знаете?

– Да, я знаю, что у вас с ним был конфликт, и хотел откровенно об этом спросить. Вас не тревожит, что, по сути, мы с вами партнёрствуем в анти… антизападном проекте?

– А почему так рассматривать? Кто сказал, что этот проект антизападный?

– На Западе так скажут, наверняка.

– Пусть говорят, – Гадирбеков спокойно улыбнулся. – Вы знаете, как к ним мусульмане относятся. А я мусульманин. Хотя этого не нужно специально подчёркивать, я так считаю.

– Согласен, – Антонов встал и подал ему руку. – Теперь я вижу, что мы обо всём главном договорились.

– Ничего не оставили не сказанным, – пожав ему руку, ответил Гадирбеков.

И смотрел на Антонова добродушно и спокойно, без лукавинки или улыбки. И вполне доброжелательно.

 

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

 

Недавняя поездка в Румынию вспоминалась Вершинину теперь как сон. Было это вообще или не было? Цветущие парки Бухареста, поездки на такси по забитым транспортом улицам, посиделки в барах… Разговоры о каком-то возрождении компартии, о его переезде в Румынию на постоянное место жительства…

Всё это казалось слишком смелым и уже нереальным. А реальностью была вот эта ежедневная следовательская работа, компьютер и куча бумаг. Протокол ознакомления, решение прокурора, ходатайство о производстве контроля и записи телефонных переговоров, протокол задержания, частичный отказ в удовлетворении ходатайства…

Работу нужно выполнять добросовестно, но, если ты это делаешь быстро, у тебя остаётся просвет в жизни, в котором ты можешь посмотреть вдаль, поставить себя на место других людей и понять, какую именно твою услугу они оценят.

Например, Фролов, депутат Госдумы от компартии. Это от него Вершинин передавал привет в Бухаресте мадам Роберте и другим, Фролову же он рассказал о своих встречах с румынскими молодыми – и не очень – коммунистами. Тот Вершинина выбранил: мол, разве так делаются политические дела? – «А как, дорогой? Научи! Я ведь после комсомола политикой не занимался…»

Чему наставлял его Фролов, как-то забылось, но теперь опять потребовалось прибегнуть к широте действий политика, и уже Вершинин, позвонив Фролову, упрекал его:

– Вот вы, коммунисты, заявляете, что боретесь с олигархами. А какую я, как следователь, имею от вас помощь? Вы ведь могли бы нас информировать об их преступной деятельности или хотя бы указывать, каких именно дельцов следует пощипать…

– Давай конкретно говори, чего надо, – добродушно прервал его Фролов.

– Нужно встретиться с Вайнштоком. Он не спонсирует коммунистов, случайно? Кто он по партийной принадлежности?

– Игорь Вайншток? А, если не секрет, зачем он тебе?

– Я хочу оказать ему большую услугу, – ответил Вершинин. – В связи с его проектом в Румынии. Одновременно это будет и услуга компартии, и, если г-н Вайншток вас ещё не спонсирует, то после моей услуги точно захочет это сделать.

– Но моя-то какая роль? – спросил Фролов. – Ты хочешь оказать всем услугу – оказывай.

– Проблема в том, что нас, следователей, воспринимают не так. Если я лично к нему приду, он подумает, что я пришёл с уголовным делом, а не с добром. Поэтому и нужна дружеская или просто неформальная встреча.

– Хорошо. Я подумаю и тебе завтра перезвоню, договорились? Во сколько тебе позвонить?

…Закончив беседу, Вершинин сразу понял, что сделает Фролов, и сам начал делать то же. Он зашёл на сайт компании «МСТ – Балканы», потом на сайт связанного с Вайнштоком банка и быстро нашёл искомое: «Благотворительная деятельность». Любой уважающий себя банк имеет такой раздел, и там сразу же нашлось и подходящее для коммунистов. Вайншток и его партнёры, оказывается, спонсировали велопробеги по местам боевой славы, а также ежегодные праздники с подарками ветеранам 9 мая.

Наверное, Фролов зашёл на этот же сайт, – думал Вершинин, – а потом разыщет тех ветеранов, которым помогал Вайншток. И потянется ниточка, найдётся предлог для общения…

Но сайт оказался не так прост. Подарки ветеранам, как будто бы, заключались в предоставлении бесплатных билетов на концерт. Сайт также упоминал бесплатный тренинг для пенсионеров по скандинавской ходьбе, для них же – бесплатные курсы компьютерной грамотности, затем – «пробеги на лыжероллерах» - это ещё что такое?.. Забота о слабовидящих и слабослышащих детях… Даша Панкратьева научилась рисовать пейзажи акварелью…

Вершинин в сердцах нажал на крестик сайта, закрыв его. Пусть Фролов сам разбирается! Благотворительность в бизнесе, по-видимому, поручают людям из категории «придурков», это видно даже по названиям мероприятий. В задачу этого ответственного за благотворительность, наверное, также входит отфутболивать посторонних просителей, но он-то, Вершинин, отнюдь не в такой роли.

И он взял и набрал прямо номер главного офиса и попросил соединить его с Игорем Михайловичем Вайнштоком.

– Начальник отдела Следственного комитета Вершинин. По вопросу о недобросовестной конкуренции с вами «СвязьИнвестБанка».

Посовещавшись с кем-то, секретарша переключила его на начальника юридического департамента – оказывается, и таковой у Вайнштока имелся. С ним Вершинин договорился о встрече и завтра приехал туда.

Главный юрист Вайнштока оказался очень молодым человеком, как, судя по анкете, и сам Вайншток. Он был молодым, этот пухлый матово-смуглый юрист, но держался подчёркнуто неспортивно: выпятив пузо и горбясь, уйдя головой в полноватые плечи. Вершинин легко убедил его в важности своего вопроса, и юрист кинул какие-то бумаги в свою солидную кожаную папку и – сама солидность – повёл его к шефу.

И вот – Вайншток, внешность которого Вершинина весьма озадачила. Это был вообще по виду не мужчина, а молодой парень, небрежно играющий роль крутого воротилы бизнеса. Из-за начальственного стола понялся человек, правда, высокий, с такой же смугло-бледной кожей, как у его юриста, с чёрными и густыми, мелко-волнистыми волосами, схваченными сзади в пучок. Вайншток был весь не то расхлябанный, не то складной, словно где-то в районе впалого живота находилась точка перегиба, вокруг которой болтались длинные руки и ноги. И заметил Вершинин белое пятно от шрама на его горле справа. Уж не следы ли от попытки самоубийства?

Вайншток усадил Вершинина на диван, имеющийся в углу кабинета, сам сел в кресло напротив. Юрист – на другом конце того же дивана, на котором сидел Вершинин.

Начался разговор, суть которого, вроде бы, всем его участникам была понятна. Вершинин ведёт два уголовных дела против Антонова – конкурента Вайнштока. Возможно, дела дойдут до суда, а возможно, закончатся в досудебном порядке, то есть Антонов выплатит отступные и сможет дальше действовать во вред фирме Вайнштока «МСТ – Балканы».

– Это не фирма, это группа компаний, целый консорциум, – поправил его здесь Вайншток.

– Ну да, во вред вашему консорциуму, – согласился Вершинин. – Я думаю, в ваших интересах помочь нам, дать какую-то информацию о противоправной деятельности «СвязьИнвестБанка». Мне кажется, вы о них знаете больше нас, ведь так? В общем, мы могли бы возбудить и ещё одно-два уголовных дела против компаний г-на Антонова, но нам нужна ваша помощь.

Вайншток долго молчал, потом картинно развёл руками.

– Увы. Боюсь, что я ничем вам помочь не смогу. Согласитесь: у каждого своя работа, и если я буду делать за вас вашу работу, это было бы так же неверно, как если бы вы делали за меня мою.

– Да, но… Есть же неформальный обмен информацией… Я был в Бухаресте, знаю, что Антонов встретился там с г-ном Уэллсом, опять же, вашим конкурентом…

Вершинин рассказывал о сделке между Антоновым и Уэллсом и ловил себя на том, что впадает в просительный тон. А ведь Вайншток должен был бы, как говорят, схватиться за то, что ему предлагают.

– Так каков же ваш ответ? – спросил ещё раз Вершинин.

Вайншток переглянулся со своим юристом.

– Я вас слушаю, – сказал затем Вайншток. После паузы добавил: – Я пока не совсем понимаю, что вы предлагаете.

– Хорошо, попробую изложить ещё раз…

В чём тут дело? – думал Вершинин. Разница в возрасте? Несоответствие между длинными мослами этого молодого человека и его внутренней робостью, маскирующейся под самоуверенность? У нас, дескать, всё в порядке, нам неинтересны никакие предложения. Но при этом он собрал целый «консорциум», как он выразился, фирм. А может, собрал не он, а кто-то другой, кого Вершинин не знает?

– Г-н Уэллс у нас тоже был, – сказал вдруг юрист Вайнштока, до этого, в основном, молчавший.

– Так… - Вершинин удивился. – И вы с ним… Сотрудничаете?

– Мы не всеядны, – сказал Вайншток афористично. – Г-ну Уэллсу были переданы наши предложения, которые он не принял. Но они остаются в силе.

После этого Вайншток резко встал, показалось, что он хочет закончить разговор. Но он лишь прошёлся по кабинету и опять плюхнулся в кресло, высоко подняв мосластые колени и безвольно уронив одну руку на подлокотник.

– Давайте договоримся так, – предложил Вайншток. – Я поручу начальнику нашего юридического департамента составить письмо в ФАС, копию выслать вам. «СвязьИнвестБанк», действительно, наш конкурент, весь вопрос в том, нарушают ли они антимонопольное законодательство. Если вы найдёте, что добавить в то письмо – добавьте. А так, я на связи, когда у вас будет, что сообщить мне, с удовольствием вас выслушаю.

Вершинин вышел на улицу жаркой и шумной Москвы озадаченный.

Это дети, сущие дети! При чём тут вообще ФАС – Федеральная антимонопольная служба? Хотя… И такой детский сад собирается противостоять ублюдку Антонову – этому тёртому калачу?

Номер депутата-коммуниста Фролова высвечивался, ещё когда Вершинин был у Вайнштока – он не ответил. Позже отзвонил Фролову, и тот предложил свой ход:

– К Вайнштоку пока ключей не подобрал, – сказал Фролов. – А вот ты говорил, что в Бухаресте работает ещё «Русгаз – юг» – с её президентом Рагозиным наша партия сотрудничает. Если хочешь, можем вместе к нему наведаться…

И они с Фроловым посетили «Русгаз – юг». Но беседа с Рагозиным почти в точности повторила разговор с Вайнштоком, если не считать того, что Рагозин внешне был Вайнштоку чуть ли не прямой противоположностью.

Это был рыхловатый человек лет сорока с русыми жирными волосами, полноватый и  не то чтобы засаленный, но с налётом некоей нечистоплотности. Вроде бы это должно было означать практичную решимость и основательность, но на деле прятало такую же неуверенность, какую угадал Вершинин в Вайнштоке.

Не люди, а марионетки какие-то, но если так – то кто ими управляет?

Похоже было, что с такими конкурентами Антонов может переломить ситуацию в свою пользу…

На допросах Антонов держался угрюмо, но с достоинством. Денег у «СвязьИнвестБанка» хватало, да тут ещё Вершинин узнал, что Антонов заключил договор с группой «Алмаз» Гадирбекова. Это позволило привлечь дополнительные финансы, и уже через месяц должны были начать работу первые релейные станции группы «СвязьИнвест – Балканы» в Румынии, Болгарии, Сербии, Черногории и Италии.

Это Вершинин прочитал в цветном буклете, который Антонов якобы случайно после допроса забыл у Саши Быкова. Получалось, они тут корпят над допросами, ловят Антонова на мелочах, приобщают к протоколам всё новые зарплатные ведомости, а меж тем альянс Антонова – Уэллса – Гадирбекова полным ходом идёт вперёд?

Вершинин взял себе эту брошюру, состоящую всего из одного цветного листка, сложенного гармошкой вчетверо, и, не помня себя от ярости, ушёл с работы и погнал машину домой.

Как не раз бывало, Кати дома не оказалось. Уж не шляндрает ли где эта сука – не завела ли ещё одного любовника?

Он уже не просто кипел, он деятельно и лихорадочно готовился к тому, как именно её встретит.

И вот – звук ключа в замке, и она появляется. В ушах – красно-белые наушники: музыку слушает, и одета в умопомрачительно-светло-голубые,  небесной чистоты новые джинсы, с искусственными дырками выше и ниже колен, сквозь которые видна её загорелая кожа.

– Я джинсы купила! – объявляет с порога. – Тебе нравятся?

И поворачивается к нему задом, потом опять – роскошным передом. Молодая светловолосая принцесса, да что там принцесса – молодая королева, звезда!

– Я долго выбирала, извини, поэтому задержалась…

И тут она увидела его бешеный взгляд и успела только резко спросить:

– У тебя неприятности на работе?

– Неприятности?! А у тебя – приятности? А ну стой!

Она кинулась к дверям, но он успел схватить её за разорвавшуюся с треском футболку, потом за пояс этих новых джинсов. Этот прочный пояс и не дал ей бежать.

– Молчи, сука, молчи… – бормотал он, не помня себя. – Молчи, тварь…

Самое удивительное, она молчала, и даже послушно метнулась в ванную, куда он рывком дёрнул её, с силой поставил на колени…

Первый удар по щеке – с размаха, но расслабленной ладонью, чтобы не было синяков… Быстро включил воду, чтобы с шумом бурлила. Второй удар – с левой руки…

– Ты будешь выпендриваться, тварь?

– …Что я сделала?

– Молчи, сказал!

И ещё удары, размеренно, не торопясь – щёки её сразу багрово запылали от этих ударов.

– Давай-ка снимем твои красивые джинсы, чтобы не замарать…

…Он ударил её в грудь, представив на её месте Антонова. Вот так бы его, скота, обрабатывать на допросах… Не торопясь, с чувством, с расстановкой…

Она сначала плакала, потом слёзы остановились… Но молчала: молодец!

Коли так, отвёл её в комнату и там трахнул по-простому, причём она кончила почти сразу, он это хорошо почувствовал.

Нежно затем гладила его своими лёгкими пальцами.

– Зачем ты так? Я всё для тебя сделаю… На всё готова…

– А побег? Рывок к двери?

– Ой, я случайно! Я не хотела, я испугалась…

– Но ты обещаешь, что больше не будешь бежать?

– Обещаю.

– Дай-ка мне паспорт твой, на всякий случай. Паспорт твой будет у меня, чтобы ты больше не пыталась бежать. Давно хотел отобрать у тебя паспорт… если остановит милиция, скажешь: муж оформляет билеты. Дашь мой телефон в Следственном комитете…

 

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

 

Не раз уже говорил себе Вершинин, что с Катей-Катериной ему нужно расстаться… Вместо этого носил теперь с собой её паспорт.

Эта девочка превратила его в жалкого идиота, а дела, которые он вёл – в фарс.

Требовался не блатной мотивчик, а фуга Баха, и в поисках новой мелодии он отправился в синагогу.

Давненько он не был здесь, в Спасоглинищевском переулке. Свободное время для этого нашлось в три часа дня в пятницу, хотя в этот же день позже предстояла ещё деловая встреча.

Величественное здание синагоги ремонтировалось: было забрано лесами, окружено синим забором, затянуто непрозрачной пластиковой плёнкой. Старинная тяжёлая дверь плавно подалась на петлях, внутри потребовалось, конечно, пройти сквозь рамку металлодетектора, у входа в зал его встретил ящик для цадаки, куда он опустил тысячную купюру… Подумав, добавил ещё одну.

В зале сидела группа туристов, израильских, судя по языку, на котором к ним обращался средних лет гид, а, может быть, раввин. Вершинин тоже сел сбоку, постепенно отрешаясь от деловой городской суеты и успокаиваясь под влиянием чуть обветшалого величия этого зала. Впереди и вверху, с внутренней стороны купола, тускло синело мозаичное небо со звёздами, там же взгляд запутывался в изображениях двух больших деревьев, зелёно-золотая кудрявость которых заставляла гадать: что это? Видимо, ливанские кедры, хотя каждое из деревьев похоже скорее было на пышную виноградную лозу, а, может быть, на ёлку с новогодними игрушками.

Это – далеко впереди, а поближе – четыре больших девятисвечия, рядом с одним из которых и стоял этот израильский гид с помятым лицом, в тёмно-серой свободной рубахе.

Языка Вершинин не знал, и ему было совершенно непонятно, о чём тут говорилось, его только занимал смущённый почему-то вид, который имел этот произносящий свою речь человек. От нечего делать Вершинин разглядывал эту туристическую группу, в которой было примерное равное количество мужчин и женщин и примерно поровну всех возрастов: от людей молодых до глубоких старичков и старушек.

Он посчитал число мест в этом зале: пятнадцать рядов по четырнадцать мест в каждом. Всего, стало быть, двести десять мест. Плюс балконы с боков и сзади…

 Перед каждым из щегольских сидений – небольшой пюпитр на задней стенке предыдущего ряда, с блестящим кругляшом замочка, запирающего, возможно, индивидуальные песенники или ещё что-то подобное. В таких деталях Вершинин, конечно, иудейской службы не знал: он и бывал-то здесь всего раза два-три.

Вскоре он заметил, что в первом ряду сбоку встал какой-то старик и, обернувшись, смотрит с возмущением то ли на Вершинина, то ли на кого-то в конце зала. Вершинин тоже обернулся: у входа стояли ещё трое посетителей, один фотографировал, двое разговаривали довольно развязно, не обращая внимания на сидящую группу.

А старик ещё долго не садился и смотрел – Вершинину казалось – всё-таки на него, на его совершенно не религиозную джинсовую кепочку светло-голубого цвета. Но ведь и среди других посетителей-мужчин не все были в еврейских кипах: некоторые в бейсболках или даже с непокрытой головой, а это (насколько Вершинин знал) в синагогах запрещено: головной убор для мужчин обязателен.

Старик, наконец, пошёл к выходу, а Вершинин через некоторое время последовал за ним, причём посетители у входа всё так же заняты были лишь друг другом и фотосъёмкой. Старика Вершинин догнал в вестибюле, к нему как раз подошёл молодой человек.

– Здесь Бабаджан, из Ашхабада.

– Из Ашхабада? А, я его знаю…

Старик, кажется, не горел желанием общаться с Бабаджаном, поэтому Вершинин спросил его, не знает ли он, как найти раввина.

– Я раввин, а что вы хотели?

– У меня есть проблема. Духовная.

– Пойдёмте.

И вот они сидят с раввином коленки в коленки в закутке какого-то кабинета. Здесь же, правда, хлопочет средних лет женщина, по виду секретарша, а может, буфетчица, но Вершинину сейчас всё равно, слышит ли его кто-то ещё кроме этого раввина. Он как бы наедине с Самим Всевышним – Господом Яхве.

– Рабби… Мне не хватает решимости… Я следователь по особо важным делам… Не хватает… – он сжал кулак.

Лицо старика – плоское и скучное, на носу – совершенно, казалось бы, комические очки с оправой в виде двух правильных кружков, но что ещё он ожидал здесь встретить кроме добросовестного родительского сочувствия, которое сам умеет вызвать в себе, когда, например, к нему с важным вопросом обращается родная дочь?

– А какого типа решимость вам нужна? – спрашивает его раввин, кажется, сам чем-то недовольный в своём вопросе.

«Да, вот оно, – думает Вершинин. – Какого типа решимость?»

– Наверное, ничего экстраординарного… Просто твёрдость, последовательность…

– Ну вот, вы сами ответили… – старик развёл бледными руками и вновь сложил их на своём пояске, сверху и снизу которого одинаково выпячивался живот, точно у него было два животика: один выше пояса и другой ниже.

– Кстати, хотите посетить один семинар? – спросил вдруг старик. – Где там у нас… Мирра, а где это письмо? Интересный семинар! – добавил он тоном рекламного агента, найдя и вручив Вершинину приглашение в Высшую школу экономики на некую встречу под названием «Международно-правовые аспекты экономической глобализации».

– Это не ваша специализация, нет? – прищурясь, спросил раввин, а Вершинин не мог не улыбнуться названию семинара:

– Это такая тема, что подходит как специализация всем и каждому, в том числе, и мне, конечно…

– Вот видите? Вы уже шутите… А позвольте вашу карточку, вы сказали, следователь?..

Они обменялись, в сущности, уже любезностями, так как акт духовной поддержки, видимо, произошёл в самом начале… Вершинин пожалел даже, что нет в синагоге института исповеди – хотя чем бы помогло ему покаяние? Ну, признался бы он, в обтекаемой форме, в своей жестокости к новой жене – разве это помешало бы вновь повторить то, что он сделал с ней?

Но о Кате думать не хотелось вообще, в упор; а вот на этот семинар он на следующий день пошёл, и правда, как на исповедь или как на богослужение…

Заседали в библиотеке Высшей школы экономики, со столами для чтения, за которыми, несмотря на вместительность помещения, могло разместиться гораздо меньше людей чем в зале синагоги. Столы-то для чтения – на двоих, не то что по четырнадцать человек в ряд в синагоге.

Открыл заседание ректор ВШЭ, и сделал это по-английски; да и основной доклад читался на английском языке: вот, значит, какой духовный подарок получил он в московской синагоге! Но чего и желать: если, и правда, он собирается отъехать за рубеж, то лучше уже сейчас начинать жить и мыслить на английский лад.

Вершинину пришлось поднапрячься: английским он всё-таки в жизни мало пользовался, в отличие, кажется, от большинства присутствующих.

Странно: но вместе со вспомнившимися с молодости английскими словами явились мысли и ощущения студенческих лет – столь соблазнительные, какие давненько его не тревожили.

«Так вот ты какая, глобализация…»

То ли сам он вернулся в студенческую молодость, то ли – скорее всего – слушатели вокруг него так видели и чувствовали мир. Вот эта блондинка справа, например: невысокая, одновременно коренастая и худенькая, с какими-то словно бы восклицательными знаками в серо-ледяных, спокойных глазах.

Познакомиться с ней?.. Но он взял себя в руки. Бог с ней, с этой блондинкой, у него уже есть одна блондинка, достаточно проблем с ней… А по существу-то о чём здесь шла речь, в экономическом-то смысле?

Он заставил себя вслушаться, понять английские фразы. Говорилось о каких-то подушках гарантий, о глобальной стратегии прибылей. Мировоззрение ведомственного журнала: мол, отрасль в целом смотрится неплохо, есть стратегия на ближайшие тридцать лет; несмотря на ценовые колебания, конкурентоспособность будет обеспечена…

Так пишет любой специализированный журнал, в том числе, и их, следственного комитета. Хорошая бумага, цветные фотографии, заголовки слегка шутливые, но, в целом,  успокаивающие. Так что же, глобализация – это превращение всего мира в ведомственный журнал?

…После выступления заезжего лектора-американца началось обсуждение, и его вели всё-таки на русском. Каждый выступающий выходил к микрофону, и от каждого выступления Вершинину становилось всё хуже на душе. Говорили всякий своё, кто в лес, кто по дрова. Выступающие маститые и, наоборот, совсем молоденькие экономисты хотели, видимо, просто попасть на видеозапись семинара, которая тут велась, и вообще, заявить о себе.

Дама из какого-то другого вуза рассказала о своём вузе и факультете; седовласый профессор Вольфсон, выступая, посетовал, что докладчик мало внимания уделил еврейскому фактору; вскоре после него слово взял доцент Сидоров и начал задавать риторические вопросы о том, как же можно не заметить происходящего в России. В общем, это была та самая «куча мала», которую можно видеть почти на любом семинаре, где бы и по какому бы поводу он ни проводился. На американца-докладчика всем было, по большому счёту, наплевать.

И Вершинин вдруг подумал, что и его возня с Антоновым превращается в похожий непонятный сыр-бор. Происходят допросы; он общается с собственными начальниками и подчинёнными, но в итоге-то, кроме разговоров, ничего не происходит! И не пора ли положить этому конец, не пора ли…

Он прямо здесь, сидя в этом читальном зале, нашёл в своём мобильнике телефон человека, к которому обращался в своей жизни всего лишь дважды, по одному и тому же поводу. И лучше было по другим поводам вообще не светить это имя, потому что даже в его сознании вместо фамилии Виктора Ильича возникало нечто вроде красного цвета или фразы «совершенно секретно».

Могла бы, конечно, возникнуть и фраза «заказ киллера», потому что Виктор Ильич и был как раз началом двухзвённой цепочки к киллерам. Тот, кому решил позвонить Вершинин, не был непосредственным заказчиком убийства, он был «заказчиком для заказчика»; и исполнитель не будет даже знать Виктора Ильича, не говоря уж о самом Вершинине…

Один раз эта цепочка сработала, второй раз, правда, нет (стреляли, но не убили), но тогда и горящая необходимость в устранении человека исчезла, так что Вершинин заказ свой не повторял.

Теперь, не дождавшись окончания семинара, он вышел в коридор и тронул пальцем фамилию Валентина Ильича, когда тот ответил, представился и попросил о встрече. Тот, судя по голосу, понял, что дело серьёзное.

– Сегодня можете? – спросил его Вершинин.

– Сегодня? Почему бы и нет… – и они договорились встретиться через два часа в кафе в центре Москвы.

 

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

 

Антонов понял, что из России ему надо уезжать. Совсем недавно он был в Румынии, и тогда, кажется, таких мыслей ещё не было. Хотя вообще-то любой, кто начал в России бизнес в девяностые, такой исход не исключает и держит эту возможность, так сказать, в рабочем, смазанном и заправленном топливом состоянии. Как хорошую машину, готовую к применению.

Первый зарубежный счёт на своё имя он попросил открыть партнёра из Канады еще в девяносто первом году. Уже тогда без международных расчётов он своего бизнеса не представлял, как и большинство других предпринимателей. В двухтысячные, при Путине, система отладилась – с помощью офшоров – до степени полной непрозрачности ни для кого в мире.

И, пожалуй, пришло время для него валить за рубеж…

С Вершининым и его командой в последние недели Антонов практически жил вместе, и день, и ночь чувствовал их – особенно Вершинина. И эту гипнотическую связь нужно было во что бы то ни стало разорвать, сопротивление тут всё равно было бесполезно, он это знал по своей жене. Только уезжая в командировки, он освобождался от её хватки и дышал свободно; а Вершинин был такая же ядовитая тварь как его жена. Впрочем, конечно, не такая же, а – посильнее, погорячее температурой; тварь, решительнее настроенная на безжалостную борьбу.

Да и как иначе? Враг; мужчина; хотя из той же породы теплородящих гадов, или как ещё их там можно описать. Копаться в их классификации Антонову не хотелось, сейчас его заливало такое чувство ненависти и гадливости, что не с руки было разбираться в их типах и подвидах. Какая мразь! – вот одно, что он мог думать о следователе Вершинине.

Какая мрачная, раскалённо-горячая тварь… Делает всё вопреки (думал Антонов о Вершинине) и, вероятно, считает себя движущим волевым центром государства, не менее того. Вот так я хочу, и, значит, быть посему, а, поскольку я неизмеримо талантливее, одарённее (так осмыслял себя Вершинин), то и ты будешь плясать под мою дудку, неважно, Антонов ты или хоть сам Путин-Иванов-Медведев.

…Вообще-то это мы должны бы индивидуальным отстрелом их заниматься, – думал иногда Антонов, встречаясь с Вершининым. Он ведь, и правда, одарён, один на тысячу или на десять тысяч. Он сам себя загоняет в тупик, в котором его воля уже не может не действовать, даже помимо его собственного решения и желания; так волна даёт о скалу мощный обратный всплеск. Так и этот Вершинин: жалкий полковник, а управляет всей ситуацией, управляет его, Антонова, мыслями и поступками, и это невыносимо!

Вершинин уже пытался достать его в Румынии, но именно в Румынию Антонов решил теперь бежать. Это христианская, православная страна; там он сможет перевести дух, собраться с мыслями.

Да, всё больше и больше эти допросы превращались в его личный поединок с Вершининым…

Антонов наблюдал и, конечно, обдумывал подобные агонии других бизнесменов, их бегства из страны – иногда навсегда, иногда с возвращениями… Березовский, кажется, бежал дважды: после первого побега вернулся, после второго – уже нет. Борис Абрамович сам признавал, что действовал по общему ощущению, по чутью, он не называл фамилию какого-то одного человека, который преследовал его; впрочем, он окончательно уехал из России ещё в Ельцинские годы, следовательно, фамилия того человека была – Ельцин. Его решения, его внезапная смена состояний – вот чего боялся Березовский. Как и с каким докладом подойдёт к главному очередной Коржаков, и какую резолюцию начертает главный на этом докладе.

Путин, казалось бы, гораздо скромнее, осторожнее, мягче, но ведь и он действует точно так же, и отнюдь не только против Березовских с Гусинскими. Антонов знал истории, как тот или иной иудейский клан готовил отжим бизнеса у плохо защищённых русских предпринимателей; как, уже начав атаку, они умели вовремя и в правильном направлении разозлить Путина и тоже подсунуть ему нужные бумаги, которые тот подписывал «в праведном гневе».

Вот и ему, Антонову, конечно, не один только Вершинин угрожает; Вершинин – застрельщик, провокатор. Но провокаторы порой бывали и организаторами: вспомнить хотя бы Гапона или сенатора Маккарти в Америке. Такой провокатор как Вершинин даже отчасти выступает в роли финансиста-брокера, сколачивает в одну команду бизнесменов с противоречивыми интересами. И бизнесмены эти нацелены на юг Европы, на Румынию, так что бегство Антонова в Румынию будет скорее продолжением борьбы чем выходом из неё. То же самое, впрочем, относится и к Березовскому, Ходорковскому и прочим беглецам из России на Запад: они отнюдь не выходили из игры, но отступали туда, где находилась настоящая их точка опоры.

…И Антонов начал лихорадочно готовиться к отъезду. Уехать нужно было именно сейчас, когда тучи ещё не совсем сгустились, когда вообще можно было бы предположить, что туч этих нет, а они лишь чудятся ему. Если человек сохраняет возможность вернуться, то он оставляет себе шанс продать бизнес за настоящую цену; ибо окончательные невозвращенцы и собственность вынуждены отдать за бесценок.

Самолёт Антонова приземлился в Бухаресте пятнадцатого августа, и остановился он поначалу всё в том же «Интерконтинентале». В Москве он назвал свой отъезд отпуском, и теперь в разговорах со всеми тоже настаивал, что это именно так. Слово «отпуск» позволяло ему стряхнуть с себя бремя текущих дел; он даже, и правда, начал успокаиваться и уже на второй день почувствовал, что ощущает искомую передышку.

А на третий день к нему в номер в полчетвёртого ночи вошли полицейские и, не дав даже позвонить кому-нибудь, заставили одеться и защёлкнули наручники за спиной на запястьях.

Антонов с трудом поверил бы, если бы ему кто-то сказал, но он, попав в тюрьму, успокоился.

Более того, он почувствовал такое глубокое удовлетворение, которого – ну никак не ожидал от себя!

Единственным, что портило удовольствие, был стыд перед Вершининым и его следственной группой, с которыми он по-прежнему чувствовал сильную внутреннюю связь. Ведь это они, его враги – которых он ненавидел – засадили его сюда, а он от этого чувствует успокоение души.

Но себя он обманывать не хотел: он, действительно, чувствовал удовольствие! Жизнь, оказывается, прожил-таки не зря…

Он ведь никогда не сидел: по молодости пару раз ночь провёл в  отделении милиции, и не более того. И вот, наконец, тюрьма, да какая!

Его посадили в одиночку, но с раковиной и унитазом. Но это всё было позже; перво-наперво его доставили в следовательский кабинет.

Обвинение было смехотворное: в том, что он якобы въехал в Румынию по поддельным документам и на самом деле является не Антоновым, а Хасаном Абу-Бакром, разыскиваемым по линии Интерпола. Естественно, Антонов это отрицал, но у него взяли отпечатки пальцев, сфотографировали его и отправили в камеру, отказав даже в бумаге для заявления протеста и в требовании позвонить в посольство России или связаться с адвокатом.

Во время этого первого допроса наручники с него сняли, потом опять надели и повели куда-то длинными коридорами, зачем очутились в ещё одном коридоре, уже тюремном, довольно широком, с десятком дверей камер с каждой его стороны. В конце коридора Антонов заметил нечто вроде большого деревянного креста или скорее большого тёмного квадрата, имеющего на четырёх углах зазубрины, которые превращали четыре стороны квадрата в четыре очень широкие оконечности креста. Но в коридоре была полутьма, и он не разобрал, что это за чёрный квадрат, да и в камеру уже ввели, сняли наручники, а потом оба тюремщика молча удалились, закрыв за собой дверь, затем ещё и вторую. На это он лишь мельком обратил внимание: двойная дверь, значит, полная звукоизоляция… Но что в самой камере?

Тусклый свет; при таком и читать невозможно! Но вот под тёмным окном железный стол и на нём – Библия и настольная лампа. Он попробовал: включается! Кровать: подушка, одеяло почти что советского армейского образца, а главное, с другой стороны кровати, в нише – умывальник и унитаз!

Он открыл кран: пошла холодная вода. Только холодная, горячей нет, но и это, простите, господа… Это же курорт! Это же санаторий не самого плохого разбора! Комната на одного с кроватью, столом и удобствами!? Только бы не перевели отсюда в какую-нибудь общую камеру…

Вот с этого момента – попав в эту вполне уютную для жизни тюрьму – Антонов и ощутил первое предвестие того покоя и отдохновения, которые стали его главным состоянием в следующие дни.

Впрочем, это чувство он даже осознал далеко не сразу… Сев к столу, он задумался о положении дел. Стол был железным, окрашенным чёрным, как и табуретка, приделанная к полу. Но мы не так уж склонны обращать внимание на то, что нас окружает. Какой марки был самолёт российского производства, на котором он прилетел в Бухарест, или какого цвета была машина такси, довёзшая его до гостиницы? Он этого не заметил, думая о другом.

Вот и теперь он перебирал в уме три пути для выхода из тюрьмы: опора на государство российское, на себя или на мистера Уэллса?..

Государство следовало сразу вычеркнуть: если государство это Вершинин, то оно и засадило его сюда! Слава Богу, что румыны не дали связаться с нашим посольством.

Другое дело, что в государстве нашем одни ведомства не подчиняются другим и живут собственной жизнью, в отличие от Запада, где чиновники работают как-то кучно, по законам пчелиного улья или муравейника. У нас в МИДе градус возбуждения бывает совсем не тот, что в ФСБ, так что посольские здесь обязаны будут принять меры к его вызволению. Да и у румын нужно создавать впечатление, что он с государством своим заодно.

Теперь Уэллс. Американцы в Румынии могут всё, и вообще непонятно, на что рассчитывает Вершинин и его покровители, посягая на Антонова – где? На территории одной из стран НАТО! Это большая наглость с их стороны и дикость, и он может вообще ничего не делать и ждать, пока его дня через два не выпустят отсюда с извинениями. Да ещё и с должностей полетят те, кто допустил это.

Другое дело, что лапы Вершинина и «Газпрома» могут дотягиваться и до Штатов… Помнится, Уэллс озвучивал что-то подобное, дескать, «я в Америке не всесилен…» «У нас в Штатах есть и другие фирмы, которые смотрят на ситуацию иначе, чем мы…»

Уэллс говорил это со смешком – пожалуй, немного нервным. А вот теперь – не до смеха.

Значит, как всегда, опираться нужно было на себя. На собственных адвокатов и юристов – только не на Строгалева! Нужно надеяться на то, что в российской прессе – в «Коммерсанте», по НТВ, в РБК, по радио «Бизнес FM» - сообщат о его задержании или аресте… Но как связаться со своими? Как скоро они заметят неладное: то, что телефон его не отвечает, что е-мейлы к нему не доходят…

Ну что же, значит, требовать возможности позвонить, встречи с адвокатом. Стандартное поведение. На следующем допросе отказаться говорить, пока не начнут соблюдать его элементарные права.

Расхаживая по камере, он составил в уме краткое заявление или сообщение для прессы. Такого-то числа в Бухаресте задержан такой-то, российский бизнесмен, предъявлено смехотворное… лучше: явно надуманное обвинение такое-то… Мы требуем… Общественность, деловое сообщество России требует… «МИД России выразил озабоченность» – такую фразу обязательно добавить, она создаст впечатление, будто вся информация исходит от МИДа.

Приостановившись в камере, Антонов почувствовал знакомое головокружение… Как недавно, чёрт побери, это было! Четыре месяца назад он принимал румын в Москве и тогда не раз чувствовал это «головокружение от успехов». «Земля, дескать, вращается вокруг меня…» Вот и догордился!

Но и теперь он ощущал то же покачивание, покруживание головы… Не всё потеряно!

Пять шагов в одну сторону, столько же в другую… Он продолжал ходить по камере, повторяя в уме своё сообщение для прессы на русском, потом на английском языке.

Может, о чём-то посущественнее нужно думать, о долговременном? И впрямь: мелко как-то: о своём задержании! Он представил, что его уже выпустили или, по крайней мере, дали возможность работать. Вот тут-то и начнутся настоящие проблемы, а не коммюнике для прессы о «задержании бизнесмена»!

Антонов остановился у подоконника, заметив его странность: он был сильно скошенным, так что ничего нельзя было на него поставить, да и ногами опереться, пожалуй, невозможно. Подоконник начинался на уровне груди и заканчивался где-то вровень с глазами или лбом, выше находилось небольшое окно из шести тёмно-матовых секций, за которыми ничего не было видно, в том числе, не наблюдалось и решётки. Вероятно, она была снаружи между двух рам, если считать, что эта рама с непрозрачными стёклами – внутренняя.

Какого года постройки вообще тюрьма? Он оглядел белёные стены и гладкий цементный пол. Судя по толщине стен, которую он заметил при входе в камеру, и по нише окна, это – ещё XIX век?

Вон, верх окна – скруглённый, это явно что-то из времён до Первой мировой войны. Хотя мы иногда изделия двадцатых-тридцатых годов ХХ века принимаем за век предыдущий.

…Да плевать-то ему, какого года постройки здание! Он должен думать, как выбраться из него или что ему делать дальше как бизнесмену!

Но эта толщина стен всё-таки завораживала Антонова: в ней было что-то надёжное, «старорежимное», православное… Какое-то непоколебимое спокойствие исподволь входило в его душу из этих стен, и он глубоко, всей грудью, вздыхал. Столько читано о тюрьмах в разных романах, столько фильмов о них!

…Румыния – это твердыня православия, одна из ключевых, поистине великих стран для Европы. Уцелевшая часть Римской империи, сердцевина которой – Итальянский полуостров – пала под натиском варваров.

Он был прав, что ввязался в бизнес здесь, на Балканах. Правы были – теоретически – и «Газпром» (точнее, «Русгаз – юг»), и даже его конкуренты «МСТ – Балканы».

Антонова выпустили из тюрьмы, продержав в ней пять дней: на день больше чем Прохорова во французском Куршевеле. Возможно, румыны как прямые потомки римлян хотели и здесь перещеголять французов – тоже потомков римлян, но косвенных.

И в тюрьме к удивившему Антонова чувству покоя начало, в конце концов, примешиваться другое, не менее удивительное чувство, в котором он распознал влияние Вершинина и компании. Это было словно бы копошение неких жуков; или как начинающаяся зубная или сердечная боль: вроде, её ещё нет, но мозжит, неприятно, и всё больше понимаешь, что никак от неё не отвертеться… Зуд в ногах, точно в коленях ему их стягивают верёвкой; и опять копошение, возня, словно рыба бьёт хвостом; и вдруг картинка чьей-то оскаленной бородатой пасти.

Они достанут за любой каменной стеной: Антонов слыхал, что даже на Афон пробрался какой-то атеист под видом монаха, с электродрелью, и включал её в самые молитвенные часы или в дни великих христианских праздников. Чтобы монахи из России не забывали, откуда они и кто командует у них в отечестве (по мнению этого атеиста).

…Итак, его выпустили, и он, не заезжая даже в «Интерконтиненталь», снял себе номер в другой гостинице, уже потом съездил в «Интерконтиненталь», где заплатил по счёту и, собрав вещи, выехал оттуда; для Вершинина – как он надеялся – в неизвестном направлении.

Тем более, что он и правда решил – бережёного Бог бережёт – выехать и из Румынии, куда угодно, благо, Шенгенская виза позволяла поехать в любую страну Евросоюза.

И он уже в аэропорту вдруг решил поехать в Италию, и взял билет на самолёт до Милана.

 

Продолжение следует

 

 

 

 

Если вы соберётесь в отпуск и доедете до Арабских Эмиратов, то обязательно посетите Дубай. Это удивительный город среди песков, и без фотографий вы не уедете оттуда. Конечно, сегодня все мы фотографируем места, в которых побывали. Но одно дело – фотографии на смартфон, а совсем другое – съёмка профессионального фотографа. Природа, архитектура, люди – вот, что нужно запечатлеть и увезти с собой. А для этого пригласите хорошего фотографа. В Дубае вам поможет Галина Плевако https://galinaplevako.com/ Обращайтесь!

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование