Громадность всего, нависающего над нами / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

***

Враг Соломона Китоврас – его

Сподвижником и другом обернётся.

Кентавром, получающим от солнца

Корону, чтоб изведать торжество.

Из летописи выйдя, Китоврас

Войдёт в обыкновенную реальность –

Таинственность его, оригинальность

Загадкою останутся для нас.

В Лукорье над людьми царящий днём,

А ночью над зверьми, сияет словом.

И мистики лученьем окантован

Он входит в явь то влагой, то огнём.

***

Белые грибы на небе –

Дымчатые облака.

Вот собрать такие мне бы –

И быстрей прошли б века.

Вспомнишь детские поляны,

Счастья шаровой накат.

Будто основной изъян и

Горе – не пойти назад.

Грандиозные грибные

В небе я поляны зрю.

Мысли исключить кривые –

Вход в духовную зарю.

Громадность всего, нависающего над нами

(стихотворение в прозе)

- А в детстве чья эта комната была?

- Ларискина.

- А ты где?..

- Там, где тыквы, в маленькой.

Все комнаты маленькие, сидят в этой, отремонтированной недавно, чистой и белой, уставленной аппаратурой.

Отец – девяностолетний, корявый, тяжёлый нравом старик – помещается в главной, большой, называемой в Калуге «залой».

Гость из Москвы не был два года, хотя раньше наезжал часто, и выпивали тоже частенько.

Хозяин – в основном, об участке, о работе, а гость – о малыше, позднем, таком любимом, что захватывает дух; разговор перебивается, плетётся, вязнет в лёгком опьянении; и трагедия каждого стирается, расплывается золотистым облаком (…ибо гость – печатаемый поэт, толком ничего не получивший в жизни, сам не знающий, зачем продолжает писать, а хозяин делит почти пятидесятилетнюю жизнь между работой на телефонной станции и уходом за отцом).

Погода последней декады июля тяжела; марево жары розовато ползёт в окно, из какого свешиваются, когда курят.

- Не помню, этот магазинчик был?

Козырёк белеет чистенько.

- Год назад, или около того открыли…

Напротив – пышные деревья и дома повышенной комфортности, построенные недавно.

- Как отец-то – всё помнит?

- Всё, ходит теперь с трудом; болезней – вагон, а всё гудит, мол, всех вас переживу.

Тяжёлый, корявый, всю жизнь проработавший рабочим, никогда ничем не болевший, не давший сыну жениться – не зачем! пусть обслуживает на старости лет.

Сын – самостоятельный, рукастый, поддающий от одиночества и неустроенности – уже привык к такой жизни; раньше ездили обрабатывать огород вдвоём с отцом, всё твердил: глаза бы не видели огорода, дешевле купить; а теперь мотается один…

Фото показывал – красивые, пронизанные солнцем, насыщенные растительной жизнью.

- Что не продашь-то?

Смеётся в ответ:

- Как продать? Самозахват.

И жизнь кажется настолько подчинённой чужой воле – какую не объяснить, и уж точно не посчитать благой – что дух захватывает.

Только, впрочем, у московского поэта; ибо калужский инженер по телефонии просто пьянеет, расслабляясь, не думая о громадности всего, нависающего над нами.

***

Купоросно-золотистый пруд

Гладкою поверхностью блистает.

Уток плавно двигается стая,

Водный беспокоя изумруд.

Разнотравье глубоко вокруг,

И кузнечик скрипочку настроил.

А для муравьёв похож на Трою

Высоко поднявшийся лопух.

Выгородки в пруд вдаются, на

Них лежат на солнце, или дети

Прыгают, и лёгкая волна

Интереснее всего на свете.

Чайки падает предметом крик.

Плещется у берега собака.

Детский смех, и кашляет старик.

Солнечный июльский мир велик,

Сделан славно, и не знает брака.

***

Поэту, разлюбившему стихи,

С собой честней покончить – грех, как будто.

Живёт, пустой и мёртвый от тоски,

Живёт за гранью чёрного абсурда

Поэт, возненавидевший стихи.

Радзивиллы

Мирский замок и Биржайский замок,

Камень силы Радзивиллам дан.

Код огромного богатства знаков,

Как игра судеб с избытком драм.

Кардиналы, воеводы были

Украшеньем рода, он ветвист.

Он веками набирает силы,

И стремится постоянно ввысь.

Сложный герб – простой и невозможен,

Рыцарские латы, как времён

Капсула… Когда – мечи из ножен,

Не бывать падению знамён.

Рим священный, ведомый структурно

Радзивиллам – оного князьям.

А балы играли столь ажурно,

Сколь сие уже не видеть нам.

Род приходит – род уходит, ясно.

Есть ли ныне? Интернет ответ

Даст: не интересно это явно,

Коль былого густо дан сюжет.

Большая Берта

Большая Берта – вид мортиры.

О! чёрной магии страшней

Тяжёлые творенья мира,

Труды талантливых людей,

Талант оборотивших против

Себе подобных… Чёрный зев

Огромной пушки. Адский прочерк

В графе живых. Военный гнев.

На фотографиях мортира

Своим размером устрашит.

Звучанье адского мотива

Услышишь – вечно он звучит.

Фотоны бытия

Машина чистит улицу, а щётки

Похожи на моржовые усы.

Асфальту не страшны витки щекотки,

Щекотка нам судьбы страшна, увы.

Малыш глядит: забавная машина,

Придерживает малыша отец.

Со стороны – милейшая картина,

Иль символ сопричастности сердец.

Былое на грядущее похоже,

Коррекция хотя весьма сильна.

Род Радзивиллов собственную множил

Так долго славу – и она пышна.

Приходит род, уходит род – каков бы

Сей ни был – знаменит, силён, богат.

Сколь тяжелы тюремные оковы,

Столь радостен луной залитый сад.

Фотоны бытия даны повсюду…

В обряде похоронном их узришь?

Как знать, быть может, смерть – подобна чуду,

Покой дарует, знания и тишь.

Машина, долго чистившая улицу,

Уехала. Малыш с отцом ушли.

Надеюсь, воспитать сумеет умницу,

Чтоб сын стал украшением земли.

***

Листья курчаво-ржавые

В августе под ногой

Хрустнут: так рыба жабрами

Воздух предсмертный свой

Ловит… Довольно ранняя

Осень вершит круги.

И предлагает ракурсы

Пышные, как пироги,

Ибо мешается осень

С летом, играя судьбой

Каждого… Ибо очень

Сложно соткали большой

Мир, а ткачи неизвестны.

Снова раздавишь листы.

Густо синеет бездна

Золотой высоты.

Роза Христиана Розенкрейца и суп юдоли

На выигрыш в реальности нацелься,

И проигрышем насладись – тогда

И роза Христиана Розенкрейца

Вполне доступна станет, как тома

Хозяину библиотеки.

Старый,

Готический, громоздкий монолог.

Алхимик пожилой, однако, статный,

Подводит долгим опытам итог.

И роза Христиана Розенкрейца

Сквозь радуги старинных витражей

О мире, данном в сумме сумм и цельности

Расскажет суммой лепестков-лучей.

Каждый год таким, как год назад

Контуром себя так странно видел.

Ощущенье это вряд ли выбрал –

Тонкое, навязано, не рад.

Или взгляд со стороны на свой

Путь деревьев жизни между? Или

Суп юдоли есть устал – такой

Крепкий – с перцем, с куркумою были.

Но под 50 он потерял

Ощущенья давний минерал

Странный, как гепард в автомобиле…