В распахнутых от счастья глазах

А. Гурулёв. Струны памяти. Воспоминания о Валентине Распутине [1]

Эта песня о друге, эта песня о крае, эта песня о мире, и она же – о чуде.

И припев в этой песне с оглядкой на слушателя, читателя, собеседника. Как ему слышится, как видится, как звучит и откликается его сердце. Для чуткого и мудрого слушателя такая песня.

Первые две главы начинаются с песен – звучат известные когда-то мелодии «Иркутск – середина земли» и «Представить страшно мне теперь, что я не ту открыл бы дверь». Звучат известные мелодии как извинения, как импульс, чтобы от них появилась своя.

В начале тихие картины Иркутска 50-60-х. Тихие от давности, от того, что улеглись страсти и задремали порывы, что светла память и прозрачны дни. Утренний Иркутск с весёлыми, дребезжащими трамвайчиками, Иркутск вечерний-ночной с полупустынными от осенней непогоды улицами и рискованными благоглупостями молодёжи. Иркутск с парками, тенистыми аллеями, танцплощадкой, духовым оркестром, беседками для шахматистов, лодочной станцией. Улица Карла Маркса, вымощенная от улицы Ленина до набережной Ангары деревянными чурбачками. Уютная летним теплом она – место «прогулок, встреч и расставаний». Неповторимые, осевшие по окна в землю старые иркутские дома, памятные любому, влюблённому в город. С кружевными наличниками они готовы рассказать свои истории. Виды, звуки, запахи старого Иркутска. Маленькие картинки как слова из песни, а «из песни слов не выбросишь». Предчувствие встречи с городом в первом приезде, сны в ночной электричке, курсировавшей между Иркутском и пригородами.

Внутри песни другая – о двери. Очеловечивание и очарование обыденного, история жизни предмета. Дверь в редакцию областной газеты «Советская молодёжь» А. Гурулёву открылась раньше, чем В. Распутину. За ней была «чаще – душевная непогода, сомнения, работа и лишь, не так часто, как хотелось бы, вспышки радости и светлой удачи». Дверь в судьбу, вход в другой мир. Могутная и одновременно невзрачная с виду, «шершавая от облупившейся краски», она ещё помнила о лучших временах. Дверь-работница, впускавшая молодых журналистов в большую литературу. И оказавшаяся ненужной в годы перестройки - её накрепко заколотили. Жизнь труженика, отдавшего свой век людям. Метафора человека и времени, притча о главном.

Песня срифмована давней и сердечной дружбой. В ней два писателя стянуты одним городом, Сибирью, Россией. В ней неуловимое по дню знакомство, кипучая работа в «Молодёжке», в Иркутском Союзе писателей, походы, поездки, полёты за ягодами, грибами, рыбалка и бытие в природе – в тайге, на Байкале. Больше шестидесяти лет вместе. Из студентов общежития Валентин выделен автором «по созвучию своей души». По душевной теплоте и ощущению надёжности «он стал узнаваем раньше других и выделился наособицу». «Молчаливый, замкнутый, неулыбчивый, даже отстранённый. <…> Но люди к нему тянулись. Я и сейчас не особо могу объяснить, даже себе, почему. Просто нужный душе человек».

Как метафора отношения Валентина Распутина к жизни звучит воспоминание об его не отличающейся лёгкостью походке, которая «на лесной тропе, перевитой корнями, перехлёстнутой валежником, на каменистых тянигусах <…> становилась скользяще устойчивой, а некоторая сутулость даже смотрелась подарком природы: так удобнее нести заплечный мешок или горбовик». Заплечный мешок писателя был велик и неподъёмен кому другому – заботы и хлопоты о многих тех, кто обращался к нему, о родной Усть-Уде и Аталанке, Иркутске, Байкале, Сибири, о России. Писатель взял на себя и нёс тяготы, боль родины по таким тропам, перевитым корнями, с камнями и перехлёстнутым валежником, что можно только удивляться устойчивой походке сибиряка.

Солнечность прозы А. Гурулёва в чудесности солнца, в каждодневном его открытии для себя. Здесь оно - «алое просяное зёрнышко», встающее из-за дальних далей, из ледяных торосов зимнего Байкала. Зёрнышко из сказки с обещанием небывалого урожая, богатства, с обещанием счастья. «Зёрнышко растёт, растёт на глазах, наливается силой, и ты буквально ощущаешь, как Земля медленно поворачивается к солнцу промёрзшим боком. И вот оно, проснувшееся солнце, ещё не яркое, позволяющее смотреть на себя распахнутыми глазами, приподнимается над горизонтом, сбрасывает с себя сонную одурь». Солнце и глаза человека – диалог земного, способного отразить в себе небо, и вечного. Доверие к миру в распахнутых от счастья глазах.

Солнечность и в том, что слова воспоминаний согревают, становятся родными, как родным представлен и мир вокруг героев. Леденящий холод Байкала, его пронзительные ветры, переменчивые от тихой бережности до буйных снежных зарядов и белой круговерти, не враждебны человеку, они воспринимаются автором как проверка духа, крепости. «С тебя, как ненужная шелуха, слетает городская разнеженность, пустословие и инфантильная безответственность, ты снова чувствуешь в себе не просто мужчину, а мужика». Так же, как и нищета послевоенного быта, серая и сирая одежда, привычное студенческое недоедание и поездки на подножке бездверного трамвая на свежем воздухе, на ветерке – всё это часть весёлого, молодого мира, берегущего человека высшей, не доступной земному пониманию, мудростью. «Пятидесятые годы, война вроде бы давно закончилась, но она, её ненасытное дыхание, запальчивое и усталое, слышалось ещё всюду»

Мелодия воспоминаний рождается из ритмов рефлексии автора. Вначале они гуще, затем реже и наконец гаснут, поглощённые потоком памяти. Как расходящиеся круги на воде, они держат подвижную форму текста. Это оглядка не только на читателя-слушателя, но и на себя теперешнего – взгляд мудрости в юность, панорамное видение пройденного от начала пути и важность детали. Парение над временем и во времени. Объяснения, оправдания, сожаления постепенно выявляют диалог с собой, ответы на собственные вопросы. Встреча человека с собой сквозь время – самый захватывающий сюжет этих воспоминаний.

Название реминисцентно псалмам Давида с покаянными, восхищёнными, удивлёнными – разными интонациями, объёмным молитвенным видением, направленным ввысь. Мелодия древних молитв созвучна в воспоминаниях обращённости автора к Невидимому создателю человеческой жизни и её коллизий. Незримое присутствие Соединителя людских судеб в них. Авторская мелодия глубинно и незаметно связана с древней христианской традицией. Прозрачна связь со славянской культурой. «Вглядитесь в наши  лица мягких и плавных линий. Это от доверчивости, от раскрытости, от звучащих внутри напевов, к которым мы непрестанно прислушиваемся», - говорил В. Распутин[2]. Чувством песенного звука, идущего в человеке из глубины памяти, наделены оба друга, оба писателя – в этом общая согласная природа их творчества и души.

Время воспоминаний укутывает теплотой шали. Благодарность жизни за всё, скрытая в тексте, создаёт такое впечатление. Словно из близкой дали знакомый голос: «Это наша Россия; нам в ней приютно и тепло, и мы теперь действительно у себя дома, под своей родной крышей, а не на чужбине»[3].

В песне много скрытой мужской нежности. Собранной в невыраженной слезе, остановившейся у истока. Нежность прячется за иронией, усмешкой, улыбкой от встреч, разговоров, поездок. Она в признании необходимости присутствия друга в собственной жизни, невосполнимости его ухода. «Прощай, радость!..» - последняя фраза воспоминаний.

В песне много тепла и радости, грусти и байкальских ветров. В ней каждое слово пропитано Байкалом и дорогами-полётами к нему. Байкалом – где живёт, звучит сердце самого автора, и где жило, звучало и осталось сердце Валентина Распутина.

Эта песня, которую хочется сберечь и слушать тихими вечерами.