Золотая овсянка детства / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

Мой одноклассник Костя жил возле станции Курья. За окнами неказистого двухэтажного дома, в котором обитала его семья, постоянно двигались поезда, а всё станционное хозяйство железной дороги порождало разнообразные механические шумы. Удовольствия в зрелище мельтешения вагонов, также как и в постоянном перестуке колёс и урчании локомотивов, никакого не было. Но мой приятель говорил, что он под стук колёс крепче спит, и удивляться тут было нечему, ведь этот шум он слышал чуть ли не с рождения, а что может быть в детстве лучше звуков родного дома...

Что хотел показать мне Костя в зарослях ив и черёмух, которые разрослись прямо за станцией и примыкали к травянистому болоту возле речки Заборки тогда, в середине 70-х, я уже не помню. Наверное, он рассказал мне про кусты за станцией, где полно птиц, иначе зачем бы двое отроков направились в непримечательное болотистое мелколесье.

Мы заканчивали седьмой класс, и я к тому времени уже «слетел с катушек» по части пернатых. Два моих одноклассника ловили и держали птиц, и у меня через них появился дома снегирь Семён. Но у Кости птиц не было, а вот острый мальчишеский взгляд был.

Стоял конец мая. Кочки на болоте зеленели свежей осокой. Тревожились крикливые чибисы. Феерией звуков разливалось над болотиной и перелесками птичье многоголосье. Молодая листва ивняка и мелких берёзок радовала глаз. Мы шествовали среди кочек, бездумно впитывали весенние голоса и запахи, и вскоре оказались на опушке примеченных Костей зарослей. Осторожно двигаясь среди низкорослых берёзок, мы через несколько шагов столкнулись с невиданными птичками воробьиного размера. В первую очередь в глаза бросилось обилие чистого жёлтого цвета в оперении. Спина и темя у дивных созданий были коричневатыми, на «лице» выделялась чёрная «маскарадная» маска, а грудь и низ тела сияли золотой, с оттенком закатного солнца, окраской. Красочный наряд дополнялся полоской шоколадного цвета, которая проходила по зобу, а на крыльях сверкали белоснежные зеркальца. Надо ли говорить, что одного из двух семиклассников встреча поразила в самое сердце. Я даже смог определить незнакомцев, поскольку недавно читал книгу о певчих птицах. Но мог ли я догадываться, что ничем не примечательная на чёрно-белом рисунке книги овсянка, получившая непонятное название «дубровник», в реальности окажется столь хороша! Столь броское оперение самцы дубровников приобретают только на третий год жизни.

Приятель Костя, открывший дивное место, где обитают маленькие жар-птицы, смотрел на моё волнение снисходительно и больше никогда не ходил со мной в колдовские дебри, обосновавшиеся возле железной дороги. Было ясно, что заболевание поразило меня персонально и лихорадка скоро не пройдёт. Я страстно захотел поймать дубровника и не мог больше ни о чём думать. Благо, что учёба в школе заканчивалась и наступали летние каникулы.

Знакомые пацаны-птицеловы держали дома только несколько видов привычных клеточных птиц, куда входили чечётки, чижи, щеглы, снегири, клесты и щуры. Все птицы относились к семейству вьюрковых. О существовании золотых овсянок – дубровников – птицеловы даже не подозревали, что уж говорить о содержании их. Меня это нисколько не смущало, поскольку после многократного перечитывания главы о дубровнике в принесённой из библиотеки книжке «Певчие птицы» Николая Никонова ничего таинственного в их содержании не осталось. Дело оставалось за малым – золотую овсянку нужно было поймать.

В XIX и XX веках в России сложилась своеобразная культура ловли и содержания диких певчих птиц, которая в настоящее время полностью исчезла. Отголосками этой культуры являлись способы ловли моих приятелей – птицеловов. Основой этой бескровной охоты являлись приманные птицы. Чтобы поймать чижа или снегиря нужно было уже иметь этих птиц, иначе ни одна дикая птица просто не заметит ваши приманки и привады. Птицеловы отправлялись в лес, неся с собой маленькие клетки – кубарики или барашки – с приманными птицами. Естественно, что о такой ловле не могло быть и речи, поскольку дубровники не относились к традиционным клеточным птицам, и я собрался ловить чудо-овсянку на прикорм.

Вечером того же дня я уже снова пришёл в знакомые кусты, чтобы устроить прикормку. В качестве угощения я использовал пшено и геркулес. Собственно, что ещё я мог взять с кухни без ущерба для семьи. Дубровники были на месте: самцы исполняли звучные песни, которые запомнились мне на всю жизнь, а временами на земле и в древесных ветвях случались потасовки между ними. Я надеялся, что прикормка из круп, рассыпанная в прогалине между кустами, окажется соблазнительной для красочных птиц.

К полудню следующего дня самец дубровника, обосновавшийся в кустах возле болота, снова увидел назойливого мальчишку в своих владениях. Мне было совсем не просто так часто являться к месту обитания золотых овсянок: мой дом и заветное болотце разделяло четыре километра. Но разве могла такая дистанция пригасить страсть! Я проверил прикорм – он оказался нетронутым. Сейчас, с высоты прожитых лет легко понять, что в начале лета, при обилии насекомых и свежей зелени редкой птице покажется привлекательной горка крупы на земле. А в тот день я утешил себя, глядя на солнечного самца, цикающего совсем недалеко от привады: «Ничего, ещё найдёт».

Через день крупа исчезла… Дубровники – самец и самка – бегали по земле среди кустов совсем близко от этого места. И я, не сомневаясь, что можно начинать ловлю, принялся сооружать укрытие для себя. Работа спорилась, и вскоре «вигвам», в котором можно сидеть с верёвкой от сетчатого лучка, не пугая птиц, был готов. Кроме того, обследуя окрестности «страны дубровника», я натолкнулся на небольшой шалаш с дощатой лежанкой, который кто-то построил в глубине зарослей с неведомыми целями. Дело осталось за малым: уговорить родителей отпустить меня невесть куда на болото на всю ночь. Я знал, что ловить птиц лучше утром, а дома в такую рань не подняться, да и добираться далеко… До сих пор не понимаю, как родители тогда отпустили меня одного в лес. И удивляюсь, почему я сам совершенно не опасался ночёвки в одиночку в лесу, ведь избавление от детских страхов темноты произошло совсем недавно.

В ту пору, когда закатное солнце скрылось за окоёмом, я, снабжённый родительскими бутербродами, обосновался в шалаше. Сами золотые овсянки сюда не залетали, поскольку здесь росли высокие черёмуховые и ольховые заросли, которые ещё называют урёмой. Такая растительность совсем не нравилась любителям влажных лугов и травянистых болот с невысокими кустами и редкими деревьями. Невысоко на дереве неподалёку от шалаша обнаружилось гнездо сорок, в котором сидели начавшие оперяться птенцы. С болота непрерывно лилась песня самца садовой камышевки, он явно не собирался прекращать свои рулады по случаю ночи. Высокий свисток поздней электрички органично вплетался в кантату майской ночи, ему вторил бас товарняка. Одиноким я себя не чувствовал.

Под звуки ночи я потихоньку погружался в сон, предчувствуя, что проснусь с первыми лучами солнца. Но мои планы разрушило явление пернатого князя песни. В кроне черёмухи прямо надо мной сначала раздались какие-то неясные шорохи, потом прозвучало утончённое «фиють», и вдруг в сумрак урёмы мощным потоком влилась чистая звонкая трель – это свою песню любви начал соловей. Настоящие певцы не довольствуются тихими звуками, а что уж говорить про главного солиста! Прямо надо мной – серенький маэстро сидел в каких-то пяти метрах – разворачивалось таинство соловьиного вокализа. Зачины, дроби, пленькание, раскаты, нежные оттолчки, изощрённые заимствования у кукушки и жаворонка-юлы сменяли друг друга. Отсутствовала только знаменитая и пугающая «лешева дудка», видимо певец был ещё молод или не довелось ему услышать это волнующее коленце у других соплеменников. Уснуть рядом с соловьём невозможно, я лежал на ложе из старых досок, которое соорудил неведомый строитель, и медитировал. Через какое-то время соловей утомился и улетел. Потянуло утренним холодом. Дремать стало не комфортно.

Я выбрался из шалаша и вышел на болото. Там по-прежнему неутомимо стрекотал и пересмешничал самец садовой камышевки. Его задор и энергия поражали. Восток светлел, завёл свою песню бекас, кем-то потревоженные проснулись в кочках чибисы. С дальних совхозных полей донесло знакомое «фить пирю» перепела. Пора было забираться в своё укрытие, того и гляди дубровники проснутся. Минувшим вечером я установил возле прикормки лучок, замаскировал его старой листвой и травой, а верёвку протянул в скрад. Так что теперь осталось только самому укрыться в рукотворном сооружении.

Утренний туман и холод пробирали ознобом. Но нужно было терпеливо ждать. Восход солнца я почувствовал по первой песне дубровника. Моему дубровнику отозвался другой, третий. Видимо всё население золотых овсянок в окрестностях болотца исчерпывалось тремя самцами. Понемногу теплело. Мой самец летал неподалёку от скрада, временами показывалась самка, и он сопровождал её. Птицы переговаривались, то и дело слышалось их неизменное «цик-цик», но на току – так птицеловы называют расчищенное место с прикормом, где установлена сеть – они не появлялись.

Солнце поднималось всё выше. Рассеялся туман, стало тепло. Мой самец прилетал, исполнял свою звучную, но однообразную песню, потом улетал на болото и пел там. Так проходил час за часом. Вдруг я заметил какое-то движение на току и чуть было не дёрнул за верёвку, но быстро понял, что на расчищенной от палой листвы земле бродят совсем не птицы. На кучке насыпанной мной овсянки и пшена сидела полёвка с коротким хвостом и рыжеватой спинкой и не спеша предавалась трапезе. Тайна исчезновения крупы в предыдущий день раскрылась. Как известно, грызуны от такого угощения никогда не отказываются.

Утомлённый первой в своей жизни одиночной ночёвкой в лесу и неудачной ловлей я шёл домой и не знал, что делать дальше. Но вскоре в голове стала формироваться новая идея…

Как известно, во мраке ночи хорошо видят только совы. Некоторые воробьиные летними ночами слепыми себя тоже не чувствуют. Неумолкающий всю ночь самец садовой камышевки это недвусмысленно доказывал. Да и большеглазый соловей, прилетевший в крону черёмухи для концерта посреди ночи, тоже, видимо, неплохо передвигался среди ветвей при свете звёзд. Но большинство птиц такими способностями не блистали. Я убедился в этом ещё зимой, когда купил у птицеловов снегиря. Снегирь быстро освоился, а по вечерам мы часто открывали клетку, и Семён свободно летал по комнатам, распевая негромкие скрипучие песни, которые по тембру можно было сравнить с тихим мурлыканьем кота. Но возвращаться в клетку после прогулок снегирь не хотел, и я водворял его на место предельно простым способом – выключал свет. Семён совершенно терялся от такого конца света и смирно пересаживался в воцарившемся мраке с гардины на подставленный палец.

Мне подумалось, что и дубровник видит в темноте не лучше снегиря. Единственное, что заметить место, где пристроился спать маленький самец золотой овсянки, было очень непросто. Но, как известно, взрослым всё кажется сложным, а семикласснику всё по силам.

Вечером этого же дня, соорудив нечто вроде энтомологического сачка, я снова появился в ставших уже родными зарослях. Дубровник, видимо, тоже привык к нешумному мальчишке, который иногда появляется на его отбитой в стычках с другими самцами гнездовой территории, и не подозревал о коварных планах юного человека. Многотрудный день клонился к закату, солнечный самец провожал светило вечерними песнями, сидя на маленьких берёзках опушки или улетая на ивы, которые росли на болоте. Так повторилось несколько раз, пока солнце не скрылось.

Быстро сгущались сумерки. Умолкли дневные птицы, а я сидел на неудобных берёзовых корнях и мысленно упрашивал золотую овсянку пристроиться на ночлег недалеко от меня. И это несбыточное желание реализовалось: самец прилетел с болота и, сказав своё неизменное «цик-цик», затих среди веток в полутора метрах над землёй.

Азарт захватил меня, нужно было дождаться, когда совсем стемнеет и ловким взмахом сачка поймать жар-птицу. Я прождал ещё какое-то время, а потом начал, как мог бесшумно, подкрадываться к спящей птице. Снизу силуэт дремлющего самца был хорошо виден, и вскоре его отделяло от сачка каких-то двадцать сантиметров. Но я не успел сделать решающее движение. Дубровник что-то услышал или почувствовал, и заполошно перелетел куда-то в ближайшие кусты, где я его уже потерял из виду.

После неудавшейся ночной охоты я решил оставить золотую овсянку в покое. Тем более что наступал гнездовой период: я уже видел самку, которую обхаживал мой самец и, вероятно, она подыскивала место для гнезда. На всю брачно-гнездовую жизнь в наших краях у дубровников есть два месяца или чуть меньше, поскольку даже из Европы птицы улетают на зимовку в Китай и другие страны Юго-Восточной Азии. Неудивительно, что, проделывая столь долгий путь, эти овсянки появляются на наших лугах и болотах только в конце мая, а исчезают уже в августе. Такое непростое существование – всё на пределе.

С тех пор прошло уже больше сорока лет. На пустыре, который примыкал к болоту дубровников, выросли коттеджи. А сами золотые овсянки исчезли по всей России. Мог ли я предполагать, что самая обычная птичка моего детства, которая встречалась на лугах и травянистых болотах повсеместно, станет только щемящим сердце воспоминанием!

Тревожная ситуация резкого снижения численности, а местами полного исчезновения дубровников проявляется в начале нового столетия почти повсеместно в Европе, и, что особенно беспокоит – в Сибири и в Приамурье. Главная причина наблюдаемого коллапса – прямое уничтожение птиц человеком на местах зимовки в Китае. Жители Китая традиционно ловят мелких птиц, в том числе дубровников (в поднебесной их называют рисовыми птицами), и употребляют в пищу как деликатес. Кроме того, появилась мода на чучела золотой птицы, которые считаются оберегами. Запреты не останавливают браконьерство. В настоящее время популяция дубровников в мире сократилась на 90 %. Практика ловли и употребления в пищу мелких воробьиных птиц зародилась в Юго-Восточной Азии не сегодня. Ещё в 80-е годы мне попадалась информация о том, что в Китае ежегодно в птичьи консервы попадает порядка 2 миллионов дубровников, можно вспомнить и борьбу с воробьями во времена культурной революции, но раньше это не приводило к катастрофе, теперь вид приблизился к грани вымирания. Хочется надеяться, что авифауна России не потеряет столь замечательную птицу.

Фото автора

А знаете ли вы, что такое криптозоология? Это дисциплина, исследующая необычных животных. Прежде всего, конечно, вымерших много лет назад представителей фауны. Ну и конечно, животных и человекообразных существ, которых наука считает вымышленными. Как насчёт циклопов, вервульфов, Лох-Несского чудовища и чупакабры?.. На сайте вы найдёте подробную информацию.