Войны начинают политики, которые ненавидят свой народ, а ведут простые солдаты.

 

Это не документальная повесть, а дань автора Героическим Людям, которые три дня стояли против превосходящих сил противника, не жалея ни сил, ни крови, ни самой жизни.

 

26 июля, когда запад принимал в гости сияющий диск солнца, на позиции прибыл взвод Медведя: шестнадцать солдат, вооружённых автоматами и пистолетами. Определённой воинской формы не было, кто в старой одет, оставшейся с советских времён от отца или брата, а большая часть в камуфляжной, которую продают на рынках. У каждого из них на правом плече серебряным цветом выделялся на шевроне Георгий-Победоносец, над которым золотыми буквами сияло название батальона «Восток». С собою несли несколько ящиков патронов, чтобы пополнить запасы. Хотя стреляли в предыдущие смены мало, не могли сдержать себя, чтобы не ответить противнику. Вместе с ними на курган прибыли три расчёта – один миномётчиков, второй пулемётный, третий – зенитно-ракетной батареи и несколько гранатомётчиков, всего со взводом Медведя – тридцать пять человек.

Первые сутки дежурства прошли сравнительно спокойно. На курган то и дело залетали снаряды и пули, били по обелиску, оставляя на поверхности новые следы.  Хороший ориентир для пристрелки. Видно, не давал покоя украинским добровольцам из националистических батальонов памятник освободителям Донбасса, как бельмо на глазу, возвышался на вершине, воин с вскинутой к верху рукой с автоматом.

– Сто двадцатый!

– Не–а, сотка, – покачал головой Венька и добавил, смахивая с яблока песчинки. – У сто двадцатого звук надсадный такой, томный, словно ему лететь тяжело, а этот лёгкий, воздушный. Точно сотка.

– Ну, да, как ты их различаешь?

Венька, по паспорту Вениамин Менчинский, молодой человек двадцати лет, бывший студент Донецкой музыкальной академии, а ныне рядовой второй роты. Лицо у него было розоватое, только на щеках иногда вспыхивали алые пятна, вместо щетины золотистый пушок. И глаза по-детски весёлые, голубые, с длинными, как подкрашенные ресницы у молодой девушки. Когда–то с пышной шевелюрой, теперь постриженный почти под ноль, удивлённо посмотрел на Семёныча.

– А что их различать? По звуку и так ясно. Во, – он поднял палец, – слышишь, из танка шандарахнули.

– Ну, ты даёшь, танк ни с чем не спутаешь, – сказал собеседник и проводит по автомату шершавой ладонью.

– Вот точно так и миномёт, – говорил Венька, с хрустом откусывая кусок от яблока и продолжая с набитым ртом, – не спутаешь.

– Ну, да, - Семёныч, всегда к месту или нет, употреблял это прилипшее к губам «ну, да», – я всё забываю, что ты у нас композитор и слух должен иметь, как у собаки, – смотрел на младшего товарища озорным взглядом.

– Семёныч, сколько раз тебе повторять, – устало бросал Венька, – не композитор я, – и с тяжёлым вздохом добавил, – и никогда не стану.

– Ну, да, мы ещё вспоминать будем, как с таким человеком в одном окопе сидели.

– Будешь, - улыбнулся кривой улыбкой Менчинский, – если живы будем.

– Что такой пессимизм? – Вступил в разговор щуплый мужчина средних лет, к которому приклеилось прозвище Насреддин, скорее за солдатскую смекалку, проявленную месяц тому, когда он был одним из тридцати бойцов, которые захватили военную часть, где располагалась Национальная Гвардия в Донецке.

Тогда в апреле-мае создалась парадоксальная ситуация. Захваты правительственных зданий националистами на Западе страны рассматривались, как волеизъявление народа, уставшего жить под управлением президента, успевшего в молодые годы поносить робу зека. Видите ли, население само решило отстранить от власти коррумпированных чиновников. Ко всему прочему, первый закон, который собиралась принять Верховная Рада, очень походил на немецкий лозунг времён тридцатых годов, только там звучало «Германия для немцев», то здесь «Украина для украинцев» и полное игнорирование того факта, что почти больше половины страны разговаривает на клятом москальском языке. На Восток смотрели иначе и воспринимали пришедшие к власти в феврале всю русскоязычную часть, как некий аппендикс, который можно подавить силой.

Ещё не пришедшие к власти оппозиционеры, несколько месяцев мутивших воду на главной площади столицы, поспешили объявить, если сбежавший президент неконституционным образом самоустранился от осуществления конституционных полномочий, и не выполняет свои обязанности, то Верховная Рада, вопреки основному закону Конституции устраняет его от должности. И всё произошло в первый день, когда было подписано соглашение между действующими властями и митингующими о досрочных президентских выборах. Получается, что произошёл банальный вооружённый переворот, когда вторая сторона, подписавшая соглашение об урегулировании политического кризиса и не уверенная, что будет избрана легитимно, решила взять власть сейчас, пока не утихли страсти.

Не все остаются равнодушными к тому, что в родной стране захватившие опустевшие государственные кресла, сразу же объявляют тебя лицом второго сорта, поэтому на Востоке митинги, как и на Западе, перешли к более решительным действиям. Вновь назначенные губернаторами люди не допускались в правительственные учреждения, а народ, как недавно в Киеве, начал сам назначать своих представителей, которым доверяет, в главы городов и областей. Так, как обстановка в столице оставалась напряжённой, назначенные протестующими, новые власти на местах в Донецкой и Луганских областях, объявили о проведении референдума по самоопределению Восточных областей.

Это был неожиданный шаг, в Киеве ожидали, что всё должно пройти тихо и гладко, ведь народ стадо, куда поведёт пастырь, туда они и пойдут. Но получилось не так, как ожидали. Назначенный Врио президента подписал указ об организации национальной Гвардии, должной стать опорой пришедших в результате вооружённого переворота заговорщиков, и вслед за этим объявил о крупномасштабной войсковой операции против русскоговорящего народа Донбасса. Власти были уверены, что задушат протесты в зародыше, но на деле оказалось иначе.

Жители Восточных областей взялись за оружие, защищая родную землю. Вот поэтому надо было освободить Донецк от войск, которые образованы для усмирения восставших.

Среди бойцов, штурмовавших здание Национальной Гвардии в Донецке и был Насреддин. Захват обошёлся без жертв с обеих сторон. Разоружённых украинских солдат распустили по домам, взяв слово не воевать против народа Донбасса.

 Венька помнил, как в октябре или ноябре к ним, в музыкальную академию, зачастил похаживать один импозантный господин с пышной шевелюрой, добродушным лицом, вкрадчивым голосом и манерами мировой знаменитости. Вначале расписывал, как хорошо будет «горомадянам» жить в свободной стране, когда она присоединиться к Европейскому Союзу. Всё будет по-другому, а уж страны заграничные так и ждут в свои объятия украинцев. Тогда можно разъезжать, где угодно, учиться в любом заведении, но почему-то умалчивал, что надо соответствующий иметь достаток, чтобы это всё иметь. Потом начал призывать, присоединится к протесту на Площади Независимости, что мол, свободное волеизъявление, которое, кстати, неплохо оплачивалось неизвестными спонсорами, которые, как агнецы небесные, ратуют за свободу «рiдної країни» и готовы отдать не только нажитое добро, но и самую жизнь, но только протестующих. Главное, что речи вёл незнакомец такие убедительные, что Венька, чуть было, не купил билет в Киев, но потом пришло отврезление – пан оказался обычным засланным провокатором, «працюющим за грошi».

Венька откусил от яблока очередной кусок и бросил огрызок в сторону противника, протёр тыльной стороной ладони рот, устремив голубые глаза на Насреддина.

– Это не пессимизм, а так, обычное ворчание. Вон эти, – указал большим пальцем за спину, – могут внести поправки в оптимистическое настроение. Сколько уже на это потратили патронов…

 – Ну, да, не только патронов, - дополнил Семёныч, пригладил рукой маленькую бородку, напоминавшую растительность вождя мирового пролетариата, только вот над впалыми глазами немолодого мужчины кустились густые с белыми жилками брови. Кругловатое лицо добродушного увальня и всегда смеющиеся глаза, даже в минуты раздражения, казалось, не теряют жизнерадостности и смешливого настроения. – Венька, какого калибра недавно шарахнул снаряд?

– Сотка, – ответил Венька. – Не так уж и большой.

– Ну, да, если по нам начнут бить, то мало не покажется.

К разговаривающим подошёл командир взвода Медведь. Он и в правду походил фигурой на лесного зверя. С виду неуклюжий, но сам подвижный, никогда не демонстрирующий своих резких движений. На круглом всегда выбритом лице улыбка, с правой стороны всегда приподняты уголки губ, словно с презрением относится к опасности. Видимо, осталось со времён Афганистана, где он участвовал в 43 боевых операциях, за которые был награждён Красным Знаменем и Красной Звездой.

– Что, ребятки, приуныли? – Спросил командир, сняв с головы камуфляжную военную кепку, и пригладил широкой ладонью волосы.

– Да, вот гадаем, – Венька затянулся сигаретой, – полезут сегодня ночью или спать будут?

– Это только Богу и укропскому начальнику ведомо, но вы не расслабляйтесь, какое-то движение там внизу есть, – командир указал рукой на небольшую посадку в стороне Снежное, но всё, как обычно. Постреляют, постреляют, но не полезут. Это ж надо быть полным идиотом, чтоб на высотку, склоны которой обстреливаются обороняющимися и притом голые, как голова Наума, – бойцы улыбнулись. Наум, бывший шахтёр лет тридцати пяти, постоянно брил голову, говоря, что волосы мешают думать. – Так что дежурство пройдёт, как всегда, но, – он погрозил пальцем, – без расслабления.

– Это понятно, – подал голос Насреддин, – а что этот, – он кивнул в сторону обелиска, – докладывает?

– Говорит, что в той вон посадке, – Медведь посмотрел в сторону Снежного, – зашевелились. Так что, Веня, напряги свой музыкальный слух.

– Я… – Менчинский засопел, в прошлое дежурство на кургане он так сладко заснул, что командир вначале обозлился на подчинённого, а потом сам сел и до конца отстоял за Веньку на посту, но потом, конечно, нерадивый боец обрёл по полной программе. Урок пошёл на пользу.

– Да ладно, – подмигнул командир, – кто старое помянет… – Потом тяжело вздохнул, – дежурство по графику и никаких вольностей мне. Они, – он опять указал подбородком в сторону противника, – только и ждут наших ошибок.

 

Саур-Могила возвышалась над относительно ровной степью курганом в почти триста метров и была видна чуть ли не с расстояния в сорок метров. Поэтому оставалась хорошим наблюдательным пунктом. Немного большим семидесяти лет здесь проходили ожесточёнными бои между фашистскими войсками, занимавшими господствующую высоту, и советскими, которые сделали попытку сбросить противника в вершины. Тогда всё удалось, конечно, не без потерь.

Теперь находящиеся на кургане наблюдали, как в километрах пяти из Григоровки по направлению к Мариновке и дальше в Луганскую область шла украинская бронированная техника, словно намеривались воевать не с взявшими в руки оружие шахтёрами, рабочими, учителями, а с вооружёнными до зубов воинскими регулярными частями.

Обелиск из железобетона, поставленный полвека назад в память кровопролитных боёв, возносился над курганом ещё на тридцать шесть метров. Вершина стелы представляла собой площадку, обрезанную под углом сорок пять градусов. Вот на ней и лежал наблюдатель, который фиксировал проходящие колоны и вспышки выстрелов, давал сигнал вниз, чтобы бойцы успели спрятаться от летящего снаряда, ведь время подлёта было высчитано до секунды.

Вера, лежавший на площадке, наблюдал, как на блок-пост украинцев, находящийся между Тараном и Дмитровкой прибывают танки, как вертолёты на низкой высоте барражируют вдоль дороги.

– Ребята, – сквозь шипение раздался голос Вера, – здесь к нам в гости две беэмпехи прут. Надо бы их встретить, а то, словно на прогулку собрались.

– Встрэтым, – поднялся до того времени молчавший Грузин, получивший прозвище по национальности, хотя имел интернациональное имя – Георгий.  Он, на самом деле, был грузином, уехавшим из родной страны, когда к власти пришёл Мишико Саакашвили и начались гонения на неугодных. Невысокого роста коренастый с чёрной жёсткой шевелюрой волос на вид молодой парень, но на самом деле зимой отметил тридцать седьмой день рождения.

– Помощь нужна? – Кто-то спросил, но Венька не заметил кто.

– Я сам, – и добавил, – у мэня ест чэм их встрэтыт, – Георгий удалился.

– Ну, да, пока наш славный Грузин занят делом, – Семёныч почесал нос, – укропский Аника-воин наставляет солдат: «Паны-солдаты, наша техника сделана по последнему слову науки и оснащена новейшим компьютером». «Господин офицер, а у компьютера какая скорость?» «Для особо бестолковых повторяю, компьютер движется со скоростью танка».

Окружающие засмеялись.

– Считайте, теперь наш Георгий отправит в утиль два укропских агрегата – беэмпеху и компьютер… – сказал Венька.

– И парочку терминаторов.

– Ну, да, Веня, ты думаешь, у них компьютеры установлены?

– Не-а, – бывший студент покачал головой, – я думаю, до сих пор у них машины на педальном ходу, они же коммерсанты, всё пустили на продаже.

– Ну, да, даже страну, – с горечью добавил Семёныч.

БМП приблизились довольно близко, видимо, управляли ими только, что прибывшие призывники, не испытавшие на себе, что такое летящая пуля или снаряд. Вот и захотели показать удаль, мол, возьмём высоту с налёта.

Грузин отошёл подальше, чтобы звук выстрела не так ударил по ушам, сидящим рядом бойцам.

Ниже ста метрами находился первый пост, в котором несли дежурство трое – Камчатка, Савва и Дед, все из пулемётного расчёта. За прошедший месяц, когда каждые несколько дней менялись и проходила своеобразная ротация. Заступившая смена три дня охраняла подступы к кургану, потом следующая. Никто из нынешней не считал, в который раз сидят в окопах или брошенном кафе у мемориала.

Никогда украинцы не бросали в атаку технику, а если бросали, то как-то лениво, словно засевшие на вершине добровольцы их не беспокоили. Вроде бы наблюдают, но особого вреда не наносят. Дальнобойных пушек нет, а пукалки, которые они имеют. Могут напугать только местных ворон. Так считали командиры ВСУ.

Грузин не спешил, время ещё было. С почти трёхсотметровой высоты казалось, что по пересечённой местностью перед курганом ползут два жука, один впереди. Второй в нескольких десятках метров позади.

«Прикрывает, что ли», – на родном языке промелькнуло в голове.

Грузин никогда не служил в войсках, учёбу проходил в образованном батальоне в боевых условиях. Лишних патронов и гранат не имелось, поэтому и навыки обретали сразу. Командиры взводов, а каждый из них в бытность свою был офицером ещё Советской Армии, присматривались к добровольцам и уже сами отмечали, кто на что более способен. Медведь сразу подметил, что Грузин хорошо управляется с гранатомётом.

Георгий прицелился, прикинул скорость бронемашины, расстояние, сколько БМП проедет за время полёта гранаты. Прикрыл глаза и отвернулся в сторону, за пару секунд отрешился от происходящего. Потом сжал одной рукой рукоять, вторая служила опорой. Посмотрел вниз на склон, прицелился, затаил дыхание и нажал на спуск. Граната рванула вперёд, Грузин смотрел ей в след. Теперь оставалось только ждать.

Граната ударила в борт БМП, она остановилась. Словно уткнулась передней частью в бетонную стену, вначале раздался один взрыв, потом второй, помощней. Видимо, сдетонировал боекомплект, башня подлетела метра на два в воздухи тяжело рухнула, ствол пушки вошёл в землю. Голубоватая дымка начала распространяться от пылающего остова машины. Вторая остановилась, потом задним ходом начала на большой скорости отъезжать, виляя из стороны в сторону, боясь попасть под гранату. Потом резко развернулась, как на Формуле 1,  и начала удаляться.

Вертолёт взял курс на курган, но тут же развернулся и пошёл прежним курсом, вдоль дороги к Мариновке.

Грузин улыбнулся правым уголком губ.

– Не надо быть наглым, – прошептал Георгий на родном языке и выругался на русском, добавив, – ми здэсь нэ в бирулки играем.

На нижнем посту Курил так и остался держать подбитое БМП на мушке, с улыбкой матернулся и сказал:

– Опередили, кто ж там такой шустрый?

– Как кто? Будто не знаешь? – Вопросом на вопрос ответил Савва.

– Грузин? – Снова то ли вопрос, то ли утверждение.

– Кто ж ещё? Сегодня он на посту.

– Добавить более ничего не могу, – Камчатка отвернулся от покрывающегося сумраком поля, – полезут? – Спросил в пустоту.

– Навряд ли, сегодня будут за покой души экипажа пить, не до нас будет.

– А вдруг?

– Отобьёмся.

 

Грузин с минуту полежал на месте, обозревая в бинокль окрестность, не было ли действия БМП отвлекающим манёвром, а украинские солдаты по балкам и оврагам ползут на Саур-Могилу.

Но никакого шевеления.

Всё спокойно, будто там командиры не заметили, как поётся в песне «потери бойца».

– Не расслабляться, – послышался голос Медведя, – за внешним спокойствием всегда таиться опасность.

– Так тишина, – подал голос Венька.

– Вот именно, что тишина, - сжал губы командир, потом продолжил, – беэмпеху потеряли, а ни одного выстрела в нашу сторону, словно не экипаж положили в поле, а букашку. Странно это, не похоже на них, то пуляют от нечего делать, то молчат, когда вроде бы наказать сепаратистов надо. – Усмехнулся Медведь и потёр ладонью щёку.

– Что странного? В шоке оне пребывают, – вставил всё тот же Венька.

– Твоими бы устами…

– А что, командир, сам же говорил о перехвате их разговоров, – напомнил молчавший Насреддин.

В первые дни, когда ополченцы заняли Саур-Могилу, помещение кафе использовали одновременно, как штаб, казарму и место хранения боеприпасов. Тогда же рыли окопы, но за целый день углубились только на полметра. Земля твёрдая, каменистая, неподатливая. Захватили карты украинских солдат, а там курган был показан, как занятый их частью. Вот первое время ни одна пуля и ни один снаряд не коснулись вершины, зато вслед за этим противник начал обрабатывать вершину не только минами, артиллерийским огнём, но и ракетами системы «Град».  Перехватили радиограмму, над которой долго смеялись: «Мы их бьём, бьём, они каждые три дня по два Камаза трупаков вывозят, там их тьма – тысяч пять, наверное». Как говорится, у страха глаза велики. Тридцать человек, сменяющихся каждые три дня, приковали к вершине столько украинских сил, что, хотелось думать, на других участках своим становится легче. Украинцы за увоз трупов принимали машины, которые привозили новую смену, забирая отдежурившую.

Подошёл Георгий.

– Молодец, Грузин, – похвалил Медведь, – с одного выстрела на таком расстоянии, не ожидал.

– Я сам нэ ожыдал, командыр, – засмущался Георгий.

– Не кокетничай, – улыбнулся командир, – вот каждый бы так по одной машине и остались бы укропы без техники, вот тогда бы посмотрели, на что они способны.

– Командир, – подошёл боец по прозвищу Кунашир, лет сорока, с угрюмым лицом, на котором редко появлялась улыбка. Война накладывает свой неповторимый отпечаток на облик, человек становится, как будто старше и серьёзнее. Шутки воспринимаются иначе, чем в гражданской жизни, хотя Кунашир любил анекдотами развлекать сослуживцев, но сам редко поддавался безудержному веселью.

– Что там?

– Наши передают, что в стороне Таранов, – Шикотан указал рукой на юго-восток, – и в Благодатном с Петровским, – рука переместилась в направлении юго-запада, – идёт скопление укропской техники. Видимо к чему-то готовятся, подходят не только танки, но и «Грады».

– Да не слушайте, братцы, вы этих паникёров, у украинцев тысячу раз была возможность повернуть против нас войска, а они вон по дороге на восток идут и идут. Мы ж, как на ладони перед сушками и вертолётами, сравняли бы давно с землёй.

– А может…

– Ерунда, – отмахнулся Медведь, но потом улыбнулся и погрозил пальцем, – вы только, братцы, бдительности не теряйте. Кто первым заступает на пост?

– Венька и Семёныч.

– У Семёныча глаз острый, а у Веньки слух, так что можно быть спокойными. А сейчас отдыхать. Утро вечера мудренее.

– Точно, командир, а вот у меня была учительница, так та говорила, даст Бог день, даст и пищу, – подмигнул Насреддин.

– Ты зубы не заговаривай. Марш отдыхать.

 

Ночь проходила без происшествий, в населённых пунктах мирно светились окна, словно нет никакой войны, а вышли солдаты с командирами на полевые учения. Сейчас вернулись в дома, чтобы с утра снова заняться ратным делом.

В чёрной темноте ночи скрадывались звуки и, если кто-то шумел, то слышалось так, словно источник находится рядом. Венька облокотился о каменистую землю края окопа и не вглядывался в степь, а только слушал. В середине дежурства звуки стали отчетливее, слышался какой-то лязг железа, рокот моторов, но так далеко, что не верилось – под тёмным небом, светящимся мириадами маленьких точек, никакого зла произойти не может. Вначале монотонность убаюкивала, но Венька старался не терять бдительности. Рядом в окопе сидел Семёныч.

– Ничего не слышишь? – Обратился бывший студент.

– Ну, да, а что? – Шёпотом спросил, бросая себе под ноги окурок, старший товарищ.

– Ты послушай.

Семёныч прислушался, поднялся со дна окопа и так же, как Венька, облокотился на бруствер.

– Ну, да, толком не разберу. Моторы, что ли, работают?

– Именно, - молодой человек подпёр рукой щёку, – по звуку вроде танковые, с надрывом воют.

– Ну, да, теперь и я слышу, – вглядывался в темноту Семёныч, – собираются в кучу.

– Командиру надо доложить.

– Ну, да, утром, а нынче пусть поспит. Весь день на ногах.

– Если на нас попрут?

– Ну, да, – усмехнулся Семёныч, – укропы у немцев учились, – намекал на поведение фашистских войск в начале Отечественной войны, когда солдаты Вермахта воевали строго по расписанию: утром артподготовка, после неё атака, обеденный перерыв, потом снова продвижение вперёд, а уж ночью положенный восьмичасовой сон. Украинские националисты, воевавшие, хотя больше подходит слово – усмирявшие – собственное население, переняли манеру воевать у прежних сюзеренов, –  поэтому сейчас отдыхают.

– Возможно, а вдруг…

– Ну, да, они сейчас скопом пойдут на курган. Кстати, ты не знаешь, что такое танк?

– Как что? – Удивился Венька.

– Танк – это возбуждённый трактор.

Бойцы не слышали, как подошёл командир, слушавший разговор.

– Вот болтаете, – Медведь тронул, что одного, что второго за плечи, – а враг подкрался бы сзади и тю-тю, нету говорливых вояк.

– Командир, – тяжёло задышал Венька, – не пугай так больше.

– Как не пугать, если вас голыми руками брать можно…

– Ну, да, – перебил Семёныч командира, – но бдительности не теряем.

– Вижу, как не теряете.

– Ну, да, ты ж сам сказал, что у меня глаза, у Веньки уши, вот и смотрим, и слушаем.

– Хорошо, что там, – кивнул подбородком на позиции противника.

– Могу сказать, что в стороне Таранов и Петровском происходит скопление техники, в основном танков.

– Как ты увидел?

– Сам же говорил, что у меня слух хороший.

– Понятно, сейчас смена придёт, отдыхайте.

– А…

– Не думаю, чтобы до утра произошло что-то важное, – повернулся и пошёл к другому посту.

 

Было тепло, поэтому Венька после положенных часов бодрствования на посту, остался под бескрайним небом. Подстелил спальный мешок, которые привезли во вторую смену дежурства, так и оставили на кургане. Всё-таки лето переменчивое, сегодня солнце жарит, как на сковороде, а завтра могут набежать тучи, и станет неуютно под большими каплями, пусть даже и тёплыми.

 

Медведь прикрыл глаза от поднимающегося на горизонте солнца, пытался рассмотреть, что творится на дороге, но потом поднёс к глазам бинокль. Всё, как обычно, начала движение бронетехника, выпуская небольшие тёмные клубы сгоревшей солярки, кузова машин накрыты тентами, поэтому не понять, что под ним, то ли солдаты, то ли боеприпасы.

 

Начинался новый день необъявленной войны.

На стеле нёс вахту Кир.

– Что видно? – Сквозь шум радиопомех услышал постовой голос командира.

– Вроде, как обычно, – послышался ответ, – шевеление есть, но непонятное.

– Следи в оба.

– Обижаешь, командир, – Кир отключился.

– Что день грядущий нам готовить. – Самому себе совсем тихо сказал Медведь, с минуту понаблюдал в бинокль и пошёл в кафе выпить чаю.

За столом сидели Венька и Семёныч, перед ними паром исходили две железные кружки.

– Ну, да, командир, чай будешь? – Посмотрел на Медведя Семёныч.

– Не откажусь, - ответил, присаживаясь на стул, - как смена прошла?

– Как всегда, в тишине и покое, – Венька взялся за ручку кружки, – где-то вдали были слышны моторы, по звуку похожие на таковые и беэмпешные.  А так, всё спокойно.

– Нам настойчиво передают о скоплении техники в Таранах и Петровском, вот не знаю, к чему это?

– Ну, да. Думаешь, на штурм пойдут? На танках на курган? – Семёныч достал ещё одну кружку и наливал в неё свежезаваренный чай.

– Не знаю, – покачал головой Медведь, – но надо быть готовыми ко всему, – тяжело вздохнул.

– Ну, да, это сомнительно, чтобы танки пошли в гору, чуть что и кувыркнуться, а быть мишенями у подножья кургана, – пришла очередь Семёныча покачать головой, – не думаю, что они там полные идиоты. Броня-то сверху башни слабая, наши гранатомётчики их сразу факелами сделают.

– Возможно и так, – согласился командир, прихлёбывая из кружки чай.

– В первый раз, что ли? – Подал голос Венька.

– Ну, да, вот именно, что в первый раз, что ли. Раньше они нас измором брали и снарядами с градами поливали, а сейчас могут солдатиков вперёд пустить.

– Они ж, как на ладони? – Не унимался Венька.

– Ну, да, сразу видно, что ты не военный, – задумчиво произнёс Семёныч, – ты правильно мыслишь, если будет серьёзная артподготовка, то, наверняка, надо ждать гостей.

– Вы не расслабляйтесь и за патронами подходите, чувствую, что что-то назревает.

 

Без пяти двенадцать на стеле Кира сменил Наум, не успел он поднести бинокль к глазам, как со стороны частей ВСУ раздался надрывный грохот, словно десятки орудий одновременно открыли огонь.

Наум успел подать сигнал.

Ополченцы спрятались в укрытие.

И начался сущий ад.

Снаряды 122-миллиметровых орудий ложились по вершине кургана, складывалось впечатление, что стреляли новобранцы и выпускники училища, ещё не принимали участие в стрельбах.  Но тем и опасен такой непредсказуемый обстрел, к пушкам присоединились «Грады».

От разрывов в воздух взлетали земляные бутоны цветов.

Первые же выстрелы разнесли зенитные установки, хорошо, что возле них никого не было, зенитчики оказались запертыми в стеле.

Видимо, командиры ВСУ усвоили преподанные ранее ополченцами уроки. Сперва бомбить курган прилетали два самолёта, били по вершине неуправляемыми реактивными ракетами, но каждая вторая падала болванкой и не взрывалась. Когда надоело бойцам батальона «Восток» прятаться по норам от воздушных налётов, было решено попытаться самолёты отогнать и, как ни странно, получилось. 23 июля две украинские 25 Сушки поплатились за безнаказанные атаки и сброшенные бомбы, сгоревшими свечками украсили землю.

Науму спрятаться было негде, он вжимался в бетонную поверхность стелы и шептал молитву, слышанную в детстве от бабушки: «Отче наш, сущий на небеси! Охрани нас от напастей, что упали на нас помимо твоей Всевышней воли! Дай простить врагов наших, ибо они не ведают, что творят. Спаси и сохрани, добавлял от себя, – друзей моих и дай выйти живыми из этой передряги!»

Сообщать было нечего, хотя и вжимал Наум голову в плечи, но не переставал наблюдать за полем, не показались ли там вражеские солдаты, под прикрытием артиллерийского огня рванувшие вперёд на курган. Страшным было то, что снаряды иной раз прошивали стелу насквозь. Хорошо, хоть не взрывались, не то с высоты в тридцать шесть метров не хотелось шлёпнуться на асфальт.

Украинцы устроили слишком длинную артподготовку, колошматили до восьми вечера. Сложилось такое впечатление, что дали возможность Вере заменить Наума.

Вера поднимался на стелу с тяжёлым сердцем. В груди не теплился страх, а что-то щекотало под левой лопаткой и это что-то горячим лезвием жгло мозг. А вдруг он, Вера, горловский шахтёр, проведший почти пятнадцать лет в тесном и тёмном забое, подведёт товарищей и не сможет им ничем помочь. На верху он распластался, сперва начал съезжать вниз, но зацепился ногтями за бетон и подполз к краю обелиска. Опустил голову на руки, чтобы зрение после волнения пришло в норму. Посмотрел на позиции украинцев. Там внизу, командиры ВСУ, хотя и подводили артиллерийские орудия ближе к кургану, но не давали пехоте приказа, идти вперёд. Видимо, и впрямь уверились, что на кургане пять тысяч ополченцев и теперь стремились за счёт осколочных снарядом сократить цифру до минимального значения.

– Командир, – произнёс глухим голосом Вера, чуть ли не криком, разрывы и вой снарядов били по ушам, – укры подходят ближе, но пехоту не пускают.

– Танки, бронемашины, – кратко послышалось сквозь шум.

– Пока стоят на позициях, со стороны Таранов и со стороны Благодатного, охватили полукольцом.

– Понял, конец связи, – голос Медведя умолк.

В восемь часов канонада стихла, словно кто-то взял и выключил в приёмнике звук.

Бойцы начали выглядывать, чтобы своими глазами увидеть, что твориться вокруг кургана. В ушах звенело и, казалось, что взрывные волны прокатываются по Саур-Могиле, охватывая её в плен тишины.

Венька после первых взрывов сунул в уши беруши, так било, что мочи не было терпеть. Полуметровый окоп спасал от разрывов. Но иногда горячие дымящиеся куски метала падали рядом, пытаясь внести панику в голову, но напрасно. Венька вжимался в землю, закрывая голову руками, словно они могли защитить от смертельных осколков. Ему не пронимал страх, но не хотелось вот так от случайного шипящего куска металла принять смерть. В памяти пробегали, как кадры документальной киноленты без звука, воспоминания и почему-то больше приходили на ум поступки, которыми нельзя гордиться.

Обстрел возобновился минут через пятнадцать, но уже не так интенсивно.

Где-то в двенадцатом часу ночи пушки и «Грады» умолкли, но находясь на волне переговоров ВСУ, Медведь слышал многоголосье, в котором угадывалась только одна цифра «восемь», словно укры потеряли всякую бдительность, уверенные, что курган возьмут с лёту после названного утреннего времени. Хотя на обстрел не отвечали, но в поле горели несколько машин, то ли бойцы с нижнего яруса постарались, то ли сами украинцы были настолько беспечны, что себя же и подожгли. Но факт оставался фактом и в поле продолжали выбрасывать в небо языки пламени, дыма видно не было. Он сливался с темнотой, но едкий запах жжёной резины проникал в ноздри и вызывал желание чихнуть.

– Я понимаю, что ты за день устал, – Медведь подходил к каждому ополченцу, хлопал по плечу, – но завтра будет очень тяжёлый день. Укры решили нас отсюда выкурить, поэтому пойдут большими силами, я не знаю какими. Мне переслали информацию, но не совсем точную. Но то, что против нас пойдут четыре бригады, это точно. Не могу сказать. Сколько в их бригадах солдат, но точно не мало. Поэтому надо выспаться, чтобы не быть варёной вороной. Ясно?

– Если пойдут ночью? – Закономерный вопрос задавал каждый из ополченцев.

– Всё указывает на то, что они назначили атаку на восемь утра, – немного подумав, отвечал командир.

– Что ж они колошматили полдня? Что там, в штабах не могут сообразить, что мы можем перегруппироваться и ждать их подхода?

– Вопрос не по адресу, – улыбнулся Медведь, – к сожалению, с их штабами связи не поддерживаю и спросить о такой бестолковости не у кого.

– Понятно, значит, восемь утра.

– Да, – коротко отвечал командир и шёл, пригибаясь к следующему бойцу.

Впереди, как предполагал Медведь, будет трудный день. ВСУ серьёзно взялись за задачу уничтожения сепаратистов на кургане и дело времени, сегодня ополченцы только наблюдатели, а завтра притащат на высоту несколько пушек и могут перерезать дорогу в Луганскую область. Это чревато непредсказуемыми последствиями и тогда не перебросить дополнительных сил в эту часть Донбасса и значит, сепары обретут преимущество. Такого положения допустить нельзя и именно поэтому принято решение взять Саур-Могилу прямой атакой со стороны Таранов и Благодатного.

 

Ночное небо чёрным в дырочку куполом висело над степью. Звёзды безумно сияли, выжимая слезы из пристальных глаз стоящих, вернее лежащих, на посту, они вглядывались на восток, где должен родиться новый день. Потом рассвет полностью охватил нeбo, заблестел нестерпимым сиянием на горизонте, окрасил его в красно-розовый цвет, блеснул золотой полосой над землёю Донбасса и вытолкнул на волю жёлтый диск солнца, ещё не слепящий глаза, а находящийся в каком-то дрожащем мареве.

 

К половине восьмого 28 июля почти все бойцы находились на позициях.

В окопах за парапетом, на стороне, обращённой к атакующим, находились в это время командир Медведь, Угорь, Акура, Рихтовщик и Зяма. Они видели, как украинские войска разворачиваются в цепь с северо-восточного до юго-восточного направления. Хорошая бетонная дорога между ними, ведшая на вершину кургана, оставалась незанятой. Видимо, украинские командиры посчитали, что она находится под прямым прицелом сепаратистов.

Между танками выстроились в цепь БМП и БТРы, с них спрыгнули пехотинцы, вначале прятавшиеся за бронемашинами, но когда те открыли прямой наводкой огонь, посчитали, что против такого напора гражданские не выстоят и шли в полный рост, словно бросая вызов защитникам.

– Командир, справа от дороги двадцать четыре танка, четырнадцать БМП и два БТРа, – доложил Зяма.

– Что слева?

– Здесь поменьше, восемь, пять и два, – Угорь провёл рукой по поясу, где лежали запасные магазины от «калашникова».

– Понял, – Медведь вытер глаза тыльной стороной ладони, – ребятки, передайте по цепи, бить прицельно, патроны зря не тратить. Перед нами не люди, а посланные выгнать нас из домов майданные роботы.  Понятно?

– Что ж непонятного, бить по укропам, пока сухой травой не станут, – отозвался Рихтовщик. Появился он в батальоне с месяц тому, лохматый с недельной щетиной и синяком под левым глазом, таким фиолетовым и большим, что казалось, никогда не сойдёт с лица. На вопрос: «Кто постарался?» Ответил не сразу, а почесал небритую щёку. «Пристали тут на днях ко мне майданутые, не понравилась, что я, – он передразнил кого-то, – по-москальски балакаю. Вот и пришлось им объяснить, кто на Донбассе хозяин». «И?» «Что «и»? Уползли на свою Западенщину за зубами». «Кто они были?» «Говорю же, какие-то западенцы в украинской форме». «Так ты солдат отмутузил?» «А то!» сказал, чтобы звали Рихтовщиком, он не только по профессии им был, но и хорошо рожи укропам рихтовал. Уж очень ему фильм нравится с Рыбниковым в главной роли, ещё там песня о монтажниках-высотниках. 

 – Ждать команды на открытие огня, передайте по цепи, – командир прильнул к биноклю.

– Командир, ты б лучше бинокль в сторону отложил, он зайчики солнечные пускают. Эти же сразу по нему бить начнут, как по ориентиру, – прошептал совсем тихо Кама.

– Знаю, – бросил Медведь, но бинокля не опустил, – надо же знать, где пастыри этого стада в атаку идут.

– Куда там? – Скривил губы Зяма, – сидят себе, и самогон попивают, да по рации войсками управляют.

Командир промолчал.

– Пусть патроны тратят, им, видно, выдали их немеряно. 

Пули щёлкали по стеле, не оставляя больших следов, отбивая кусочки бетонных пластин. Не видя противника, солдаты ВСУ стреляли, лишь бы освободить магазины.

– Мне кажется, или так оно есть, – сказал Зяма.

– Что? – Не расслышал Медведь и повернул голову к ополченцу.

– Говорю, им, что за каждый выстрел, платят? – Почти кричал Зяма. В какофонии автоматных выстрелов, грома танковых пушек, стрекотания крупнокалиберных пулемётов утренняя тишина сбежала в более подходящее место.

– Командир, – почти кричал в ухо Угорь, – со стороны Петровского оврагами идёт ещё одна колона, передают с нижнего поста.

– Сколько? – В ответ прокричал Медведь.

– Восемь единиц техники и навскидку человек пятьдесят укропов.

– Передай, чтоб начинали внизу.

Угорь не поднялся, а на четвереньках быстро удалился для передачи команды. За парапетом в полный рост не встанешь, вот и приходилось, где ползком, где на четвереньках, глее согнувшись в три погибели, передвигаться под шквальным огнём.

Через минуту послышались с нижнего поста пулемётные очереди, между которыми одиночные выстрелы автоматов.

– Где Грузин? – Крикнул ближайшим к нему ополченцам Медведь.

Георгий явился быстро, словно давно ждал вызова.

– Звал, командыр?

– Угу, – кивнул головой Медведь, – возьми гранатомёт, сколько унесёшь гранат и на нижний пост, там, скорее всего, готовится прорыв укропов. Помоги нашим соседям.

Грузин кивнул и пошёл, согнувшись, вдоль парапета.

– Приготовиться, – крикнул командир, – передать по команде. Скоро пехота в атаку пойдёт.

– А техника? – Дёргал за рукав Зяма.

– Побояться днища под гранаты подставлять, там у них она тоньше и меньше защищена.

– Ну, если…

– Увидишь.

Командир оказался прав.

Украинские пехотинцы, словно саранча, устремились вверх по склону. Танки и бронемашины, подняв стволы, лупили практически прямой наводкой. Сперва солдаты побежали, пригибаясь к земле, но почувствовав, что под таким градом пуль и снарядов обороняющиеся не покажут и носа, передвигались в рост.

Вначале заработал пулемёт на нижнем посту. Осторожно, выпуская по десятку пуль. В грохоте не услышали, как первая граната рванулась к цели. Первый танк подпрыгнул, словно в живого зверя вонзили копьё, потом как-то присел от неожиданности и над ним вырос оранжевое облако, которое чёрным дымом устремилось вверх. Башню сорвало и она, пролетев с десяток метров, воткнулась пушкой в землю и, словно в замедленной плёнке, повалилась вниз, накрыв собой застывшего от ужаса украинского солдата.

– С почином, командир! – Крикнул Рихтовщик, но его слова унёс грохот взрыва.

– Молодец Грузин, – прошептал Медведь, – так им и надо, – щекой ощутил тёплое прикосновение автоматного приклада и отдачу от выстрелов.

Вражеские солдаты залегли в редкую траву и теперь не так нагло стремились к вершине кургана, тем более, чуть ниже, Нигрол бил из пулемёта, не давая украинцам поднять голов. Атака захлебнулась, так и не успев начаться.

Пожелтевшая пожухлая трава, за которой пытались спрятаться солдаты, не скрывала камуфляжной формы.

Автол вскочил, чтобы поменять позицию. Внезапно сильно грохнуло. Сноп пламени и брызги земли рванулись рядом с ополченцем. За первым разрывом блеснул с треском еще один.

Экипаж одного из танков получил задание подавить пулемётную точку врага. Автол не успел сменить позицию.

Грузин видел, как взрывной волной Автола подбросило в воздух, и он сломанной куклой упал на землю. Георгий поиграл желваками, прицелился и нажал на спуск. Танк горел ярким факелом, солдаты отбегали от него подальше. Ополченцы усилили стрельбу, и им удалось подбить ещё  два  БТРа, которые  сильно  зачадили,  но  пламени видно не было. Буханье взрывов, свист и визжание пуль,  стоны, крики сливались в единое целое. Пламя все же вырвалось на волю и с яростным гудением начало пожирать трупы людей. Бой продолжался. Стволы  автоматов  и пулеметов раскалились. Люди уже не орали, вместо криков вырывалось звериное рычание.

              

Венька сидел на дне окопа, закрывая уши руками. Свист, скрежет, взрывы, жужжание врезались в голову и, казалось, сейчас она разорвётся на части. Открыл глаза и посмотрел на небо. Где-то наверху мирно плыли маленькими белоснежными пузырьками облака, а под ними над землёй чёрный коптящий дым вперемежку со шлейфами, сопровождающими смертоносный металл.

В первый раз бывший студент попал в такой переплёт. Конечно, бывали и раньше обстрелы, но не такие напряженные, как два текущих дня. Украинские ВСУ взялись со всей серьёзностью за взятие господствующей в этих местах высоты и теперь не жалеют ни техники, ни тем более людей, которых начали призывать из запаса, чтобы подавить в зародыше народное возмущение пришедшим в результате силового захвата к власти оппозиционеров.

Семёныч сидел в окопе рядом с закрытыми глазами, но автомат из рук не выпускал, поглаживал цевье и что-то про себя шептал, шевеля губами. Было не понять, то ли молится человек Всевышнему, то ли ругает всё на свете последними словами.

Издалека раздавались не голоса, а какие-то животные звуки.

Венька пересилил душивший страх. Нет, он не боялся умереть от случайной пули или шального взрыва, он не хотел ранений, потому что боялся боли. Не хотел признаваться самому себе, но боль приносила больше страданий. Смерть что? Один миг и тело ничего не чувствует, а душа, дух или, что там есть, после перехода через красную черту невозврата, будет ли летать или существовать, никто не знает. Ведь с той половины никто не вернулся, одни домыслы и фантазии.

– Ну, да, что, Вениамин Батькович, попритих малость? Страшно стало?

Бывший студент хотел сперва похорохориться, что, мол, нас не запугаешь, пуганные, но только поднялись уголки губ в наметившейся улыбке.

– Страшно, Семёныч! Страшно.

– Ну, да, страшно не тронуться, страшно не остановиться. Как же не испугаться, когда в тебя столько пакости летит, а всякая гнида так и норовит железяку в тебя воткнуть. Но ты, Веня, гони прочь, иначе глаза застелет и не пропадёшь не за понюх табаку. Вылазь, Веня, из норы, ты лучше посмотри, сколько к нам нехристей в гости проситься.

Бывший студент, пригибая голову, поднялся со дна окопа, приклад упёрся в плечо и он даже не почувствовал отдачи первого выстрела. Ему то ли показалось, то ли на самом деле, увидел, что после выстрела выглянувший из-за бронетранспортёра веэсушный солдат повалился вперёд. Он, Венька, его подстрелил или простое совпадение? Правду никогда не узнать, главное, что наступающих стало на одного меньше.

Семёныч стрелял очередями по два-три патрона, экономил боеприпасы.

 

Смена, находившаяся в кафе, расположенном ниже вершины, начали движение к окопам. Первым шёл, пригнувшись, Лех, неся в руках гранатомёт и боеприпасы к нему, следом шаг в шаг двигались Наум, Фима и Зосим. Украинский корректировщик сработал на славу, между первым и остальной группой начали рваться мины, Чех успел добежать до вершины, где попал под новый обстрел, но уже из танка. Бойца подбросило в воздух, и он свалился на асфальт площадки.

Медведь без лишних слов рванул вперёд, как заяц, прижимаясь к земле и зигзагом к застывшему в нелепой позе бойцу. Говорить, чтобы прикрыли, не имело смысла, украинцы били по кургану со всех сторон. Верить в то, что Лех погиб не хотелось, да и всё происходило настолько быстро, что мозг не успевал фиксировать события. Рвались снаряды, визжали пронзительным криком мины, жужжали горячие пули. Казалось, всё, что находится вокруг, нацелилось на одно – на уничтожение. Главное для оружия было напиться человеческой солёной крови. Резким отработанным движением Медведь забросил автомат за спину, схватил Леха под мышки и в три шага оказался в своём окопе.

Лех застонал и открыл глаза.

– Куда? – Командир осматривал форму бойца, не появиться ли где кровавое пятно.

– Не знаю, – скривился Лех, – автомат, – протянул руку.

– Лежи, – успокоил ополченца командир, – захватил, – и, сняв с плеча, показал бойцу.

Лех пытался сосредоточиться на чём-то, но пустой взгляд скользил по небу.

– Пить, – и лениво облизнул пересохшие губы.

– Погоди, сейчас, – Медведь не знал, можно ли давать воду раненому, а скорее всего, контуженному.

«Это раненому в живот нельзя», – промелькнула мысль и тут же овладела командиром. Он снял флягу и поднёс к губам Леха.

– Только не спеши.

Боец с жадностью сделал три больших глотка, несколько раз моргнул и потерял сознание.

Медведь осторожно, прикрываясь парапетом, выглянул вниз и зло выругался. К самому кургану и дольше на вершину вела хорошая дорога, раньше по ней поднимались экскурсанты и приезжающие поклониться мужеству солдат, которые в Отечественную защищали Саур-Могилу, а потом и брали стратегическую высоту. По бетонке осторожно, словно ощупывает перед собой пространство, двигался украинский танк. Если он поднимется на первую площадку, где ранее для посетителей располагалось кафе, тогда вершина будет простреливаться насквозь и нигде от прямых выстрелом не укрыться. Командир хотел броситься вниз, но его кто-то опередил. Граната, выпущенная из РПГ, оставляя за собой след, устремилась к железной громаде. Медведь не спрятался за укрытие, а сощурив глаза, смотрел за летящим снарядом. Время, словно бы застыло, танк на миг остановился, и ствол пушки увлекаемый башней с такой медлительностью начал двигаться, что командир не выдержал, ударил кулаком по бетону и крикнул: «Ну, давай, милая, давай!» голоса своего не слышал, хотя чувствовал лёгкими, что не шепчет. Наконец, смертоносный заряд достиг украинской машины и Медведь отчётливо видел, как железо жалом вонзилось в железо, слегка чиркнув по нижней части и вошло в основание башни, где находится поворотный механизм. Машина замерла, отлетел или открылся люк наводчика и из него вырвалось красное, как показалось командиру пламя, и спустя секунду или две рванул внутри сдетонировавший боекомплект. Башня подпрыгнула на метр в воздух и упала вниз на ходовую часть. Клубы коптящего жирного дыма устремились в небо.

Танк, шедший за подбитым, несколько раз в нерешительности дёрнулся, словно механик получал противоречивые команды и потом покатился задним ходом назад, уходя с бетонной дороги на степную ковыльную траву.

Опять поле боя обрело звук, Медведь потряс головой, освобождаясь непонятного чувства медлительности.

Повернул голову к Леху. Тот уже сидел и смотрел вокруг мутными ничего не понимающими глазами, уставился на руки, лежащие на коленях.

– Где-е-е а-автма-а-ат, – произнёс протяжно и с заиканием.

– Жив, – только и выдавил из себя командир, – ну, и, слава Богу! Тут твой автомат, тут. Сиди спокойно, – и  сунул в руку флягу с водой.

              

Шедший следом за Лехом Зосим, хотя и вовремя нырнул в окоп, но неудачно, пока падал несколько мелких осколков полоснули вскользь по шее, спине и впились в левую руку.

– Суки, - выдавил из себя,  боль не сильная, но неприятная, особенно жжение.

Украинцы вопреки международной конвенции обстреливали ополченцев не только начинёнными фосфором зарядами и бомбами, но и применяли снаряды,  начинённые  иглами, типа дротиков. При взрыве целый сноп этих игл разлетался во все стороны, делая из попавшего на их пути бойца кровавое решето. А если солдат спасался от такой напасти, то без оказания медицинской помощи не обходился. Мог умереть от заражения крови.

Рука саднила, но не так, чтобы можно было забыть о бое, солдатах ВСУ, стремящихся взять вершину кургана под свой контроль, о товарищах, которые сейчас отстреливаются от врага.

«Хорошо, что  правая не задета», – пронеслось в голове Зосима и он посмотрел на левый рукав, пропитанный кровью. Потом пришла мысль, что хорошо он может держать автомат и даже вести по неприятелю огонь, помогая себе раненной рукой. Хотя обидно, не успел дойти до вершины, влиться в бой, как был подстрелен.

Зосим выглянул из окопа. Из ходовой части подбитого танка на бетон горящими крупинками капает топливо. Вначале показалось, что действительность играет с глазами нелепую шутку, но всё было на самом деле. Железная махина дёрнулась, сдвинулась с места. Почудилось, что не подбит танк, а только слегка оцарапан гранатой. Сквозь разрывы снарядов, свист мин, жужжание пуль послышался металлический скрежет, взревел надрывно двигатель и только сейчас понял Лех, что подбитый подцеплен тросом и сейчас оттащен в сторону, чтобы освободить хорошую дорогу наверх.

Боец скрежетнул зубами, вцепился двумя руками в бруствер, но потом поморщился и покосился на истекающую кровью левую руку.

– Гранату бы, – прошептал себе под нос.

 

В кафе вошёл, шатаясь, Наум, за ствол тащил седьмой РПГ и, чтобы не растянуться у порога, опёрся вначале о стену и прошептал:

– Я – трёхсотый, – и повалился вперёд, не подставив для смягчения падения руки.

К нему подскочили Вера и Казак, перенесли на кровать. Ранение оказалось тяжёлым, ещё с первых боёв перестали удивляться тому, сколько в человеке запаса прочности. Вот и сейчас, как раненный добрёл до кафе одному Богу известно, если Он, на самом деле, наблюдает за деяниями людских рук. Бинты были рядом, обмыли рану и начали перевязку.

Дверь от удара открылась.

Вера схватился за автомат, у двери стоял Фима.

– Мне нужна помощь, – скривился от боли, видно, каждое движение вызывало физическое страдание.

– Дойти сможешь, – крикнул Казак.

– Смогу, – и шатаясь, приблизился к товарищам и грохнулся на стул, руки висели плетьми вдоль тела.

– Потерпи чуток, – повернул голову к Науму Вера, – сейчас закончим.

– Угу.

С Фимы пришлось верхнюю часть камуфляжной формы срезать, снять было невозможно, вслед за ней разрезали синюю футболку.

– Тебе дать наркозу или будешь терпеть?

Неприкосновенный запас спирта стоял в фельдшерской сумке, не всегда в суматохе найдёшь лекарство, а это всегда под рукой и каждый знает, что можно им дезинфицировать раны.

– Потерплю, – не разжимая зубов, выдавил Наум, попавший под снаряд с иглами. Видимо, они находились на излёте, поэтому торчали, как у ежа, далеко в тело не ушли. 

– Терпи, молодец, приступаю, – первая окровавленная иголка полетела на пол.

Наум даже не вздрогнул, а сильнее сжал зубы.

Заработала треском рация, кто-то вызывал на связь.

Вера кивнул головой Казаку, мол, возьми, кто там.

– Я – Медведь, я – Медведь, вызываю гнездо, кто-нибудь меня слышит. Я – Медведь, я – Медведь, вызываю гнездо…

– Гнездо слушает Медведя, приём.

– Гнездо я – Медведь, к вам ползёт коробочка, повторяю, к вам ползёт коробочка. Как поняли? Приём.

– Медведь, понял, к нам идут гости в количестве одной коробочки, – повторил Казах.

– Передай командиру, что коробочку беру на себя.

– Медведь, я – гнездо, коробочку берём на себя, отбой.

Помехи продолжали шуршать в рации.

– Работай дальше, – Вера поднял РПГ, оброненный при входе Фимой, – освободи от иголок и перевяжи.

– Понял, удачи.

– Да, ладно, – Вера посмотрел, гранатомёт был заряжен, – ты за ними следи, автомат держи под рукой, вдруг эти прорастут рядом, их же косить надо, пока цветочками не заросли.

– Не трави, лучше посмотри, где танк, вдруг у дверей же стоит.

Казак, хоть и не был пророком, но как в воду глядел.

Вера всё-таки прислушался к словам товарища, тихонько начал открывать дверь и тут же отпрянул, словно нос к носу встретился с облезлым чёртом. Вначале не понял, только через секунду сообразил, что в нескольких метрах от дверей движется то вправо, то влево зелёный ствол пушки.

Вера скрипнул зубами, выругался и начал ужом выскальзывать из двери на полусогнутых ногах. Пока двигался, успел проверить гранатомёт, подготовить его к выстрелу.

«Была, не была», – расстояние казалось таким маленьким, что протяни руку и коснёшься нагретой не только солнцем, но и огнём и дымом боя.

Вера замер на мгновение, не так легко принимать решение, куда направить ствол, когда бронемашина рядом.

Башня начала поворачиваться, то ли заметили врага, то ли кто-то подсказал по рации, пулемёт заработал сухой дробью, не доходя стволом до опасности. Пули, свиснув, впились в землю. Вера, как учили, нажал на спуск и упал на бетон, прикрыв голову руками, хотя такая защита была скорее психологической.  Граната чётко впилась под башню, танк, как живой монстр, покачнулся и лишённый опоры покатился назад

Ополченец поднял голову и удивлённо посмотрел вслед сползающему с кургана машине, никто не выпрыгивал и из неё не валил дым. Железный монстр замер. Выглянул, аллея пуста, прищурил глаза и окинул взглядом поле рядом, больше никто не пытался повторить манёвр подбитого танка, только усеянная трупами     сухая трава поклонялась летнему ветру. Дальше поле  укрывал дымовой чадящий туман от горящих машин, который то уносился ветром, то снова наползал чёрными клубами. Вера видел только вспышки выстрелов и судил, что вот там стоит танк, а вот там БМП, поэтому снова зарядил гранатомёт и прицелился. Глаза слезились от наплывающего дыма, руки перестали подрагивать после первого выстрела, когда не думая о последствиях, выпустил заряд почти в упор. Теперь прицелился в то место, где сквозь дым видел вспышку. Через десяток секунд раздался взрыв.

«Попал, – обрадовался Вера, и вытер левую ладонь о камуфляжные брюки, – горит милок, хорошо горит».

Хотел выпустить ещё несколько гранат, но под рукой не оказалось, да и ноги почему-то перестали держать. Вера сел прямо на бетон, вытянув перед собой ноги.

«Сегодня программа выполнена, – взгляд остановился над крышей кафе, – но эти прут и прут, что ж я расселся?»

Сквозь прорехи в дыму заметил, что впереди небольшая ложбинка. Она начиналась левее бетонки и резко заканчивалась, простая длинная яма в десяток метров длиной. Рядом  стоял подбитый танк, у гусениц мешками лежали несколько трупов.

«Кто-то из наших постарался», – на обсохших губах Веры появляется саркастическая улыбка.

Ствол пушки, разорванный и напоминавший лепестки садового цветка, завились, словно кучеряшки волос.  Они придавали подбитому танку, скорее  удивленный, недоумевающий вид.  Позади танка застыл памятником бронетранспортёр, чадящий  мрачным траурным шлейфом. Вражеских солдат рядом с ним не было, видимо, при взрыве покинули опасное место.

Опять начинался обстрел. Под прикрытием минометов и танков украинские солдаты не сразу поднялись с земли, где-то вдалеке слышны крики их командиров, уносящиеся ветром в степь. ВСУшники успели пробежать по нескольку метров, не больше. По открытой местности много не набегаешь, укрыться им негде. При первых выстрелах с кургана, снова упали на землю, стараясь спрятаться за степной травой, словно она может их защитить от прилетевшей пули.

 

– Ты как? – Медведь повернул голову к Леху, тот зажал виски руками раскачивался из стороны в сторону и шептал: «Где мой автомат?». Командир скорее по губам угадывал, что говорит контуженный, чем слышал голос бойца. – Здесь он, здесь.

– Много там их? – Мутный взгляд превращался в осмысленный, на скулах играли желваки.

– На всех хватит.

– Дай мне оружие.

– Посиди пока.

Лех хотел подняться во весь рост, но тяжёлая рука Медведя не позволила.

– Сиди ты, – зло сказал командир, – под пулю не подставляйся.

– Они же лезут, их бить надо.

– Успеешь, – командир короткими очередями бил по противнику.

              

Украинские солдаты с какой-то неохотой поднимались и вновь падали на землю. Окрики пастухов-командиров не могли заставить человека, в былые времена не находящегося под прицелом у врага, проявлять чудеса героизма, поэтому атаки затихали, как следует, не начавшись. Но зато патронов не жалели и стреляли по всему, что казалось более или менее опасным. Притом в солдатах вселилась уверенность, что курган обороняют не три десятка бывших гражданских лиц, а целая кадровая российская армия, вырывшая подземные ходы чуть ли не до границы. Каждая новость в частях распространялась с быстротой баллистической ракеты, обрастая по мере продвижения самыми невероятными и нелепыми слухами. Говорили, что на помощь ополченцев прибыли около десяти тысяч танков, которые со дня на день должны вступить в военный конфликт и переломить ситуацию. Другие утверждали, что есть договорённость с руководством НАТО и с запада движутся составы, которые должны подавить не только смутьянов, но и привести имперские амбиции российского руководства в надлежащий вид. Отцы-командиры ВСУ ничего не говорили, а только становились их лица пасмурнее и грустнее. Воевать – это не в хате горилку пить, здесь ненароком подстрелить могут.

 

Мины, как зачарованные, ложились вокруг окопа, но внутрь не попадали. Украинцы опять попытались преодолеть несколько метров степи. С высоты видно, как они выскакивали, пробегали несколько шагов и ложились, потом бежали обратно. Автоматы ополченцев подымали небольшую полоску пыли, показывая, что участок пристрелен. Дальше этой полоски веэсушники не шли. Так повторялось несколько раз.

– Ну, да, ты, Венька, не прячь страха и не храбрись, видишь, они тоже бояться, – Семёныч сунул в губы бывшего студента зажженную сигарету, закурил сам, – кто ж смерти самому себе желает, особенно, они, – кивнул подбородком, – мы с тобой правое дело исполняем, родную землю от врага защищаем. А они что? Пригнали их, как скот, чтобы они для новых хозяев землю освободили. Ты думаешь, они стараться будут? Не-а.

– Так воюют?

– Ну, да, Веня, из-под палки.

– В атаку ж идут?

– Ну, да, идут, но это идейные, те, кто всю бучу на майдане устроил. Им повоевать хочется, силу над безоружными показать, да и те, ты думаешь, в атаку идут? Нет, сидят где-то там, – Семёныч показал рукой в сторону Благодатного, – и только подзуживают.

– Философ ты, Семёныч, – отозвался Венька.

– Ну, да, есть немного. Я-то к чему речь веду, мне папаня рассказывал о своём первом бое. Ему тогда восемнадцать стукнуло, ну прям, как ты…

– Мне двадцать, – пробурчал Венька.

– Ну, да, хрен редьки не слаще, так вот после первого боя папашке моему штаны пришлось менять, страх, он и в Африке страх. А отец у меня строгий был и зазря болтать не стал бы, а здесь такой не очень лицеприятный случай упомянул. К чему это?

Бывший студент пожал плечами.

– Ну, да, страха бояться не следует, он сам уйдёт. А за первый бой папашка мой орден получил. Вот и выходит, что страх смелости не помеха. Слышишь? – Поднял палец к верху.

– Тише стало? – С сомнением в голосе произнёс Венька.

– Ну, да, то ли на перегруппировку отправились, то ли обеденный перерыв.

– Как можно есть после такой бойни?

– Сидят два укропа в окопе. И тут прямо на них выезжает танк со звездой. Один хохол принюхивается и говорит: «Здаеться мени Микола, що ти обробывся зо страху». «Та то ни зо страху, то з лютой ненавысти…»  Вот так потом обед и выходит.

Лех попытался подняться, но ноги не держали.

– Голова болит? – Спросил Медведь.

– Гудит, как колокол.

– Я спрашиваю, болит?

– Нет.

– Уже хорошо, в глазах не двоится?

Лех легонько покачал головой, что, мол, всё в порядке.

 

Казак сам стиснул зубы, вытаскивая иглы из Наума. Тот безучастно сидел и смотрел в стену, даже не дёргался от боли, а только расширенные зрачки выдавали боль. Кровь покрывала спину, предплечье и каплями падала на пол.

– Последняя, - прошептал Казак, отбросил в угол иглу, потом вытер рукавом потный лоб и тяжело вздохнул, словно натаскался тяжёлых мешков.

Наум хотел поднять раненую руку верх, но не смог, скривился, правая щека продолжала дёргаться в нервном тике, но боец ничего не замечал. Только сейчас боль начала распространяться по телу, вначале поползла волною по спине, вслед за этим спустилась ниже и перекатилась в бедра, потом икры ног. Ни подняться, ни пошевелиться. Сразу пришла слабость, закрыл глаза и, не покачнувшись,  потерял сознание.

             

Тишина наступила сразу, словно дирижёр махнул палочкой и многоголосый снарядо-минный оркестр с нотами металлических острых ос-пуль умолк. Сразу заложило уши, складывалось такое ощущение, что натолкали в ушные раковины банальной белой ваты.

Ополченцы с недоумением выглядывали из-за укрытий и рассматривали донецкую степь, ставшую в этот час полем боя.

              

Вера открыл дверь и шагнул в тёмное чрево кафе, пахнувшее на него прохладой после уличной жары, сделал несколько шагов и в изнеможении опустился на стул. Пот маленькими бисеринками покрывал высокий лоб, а с висков катился тонкими струйками, пересекая щёки, и исчезали под курткой.

– Что там? – Поинтересовался Казак.

– Сказал бы, как в фильме «стреляют», но не могу, – устало произнёс Вера и размазал по лицу пот, – затихли.

– Может, выдохлись? – С надеждой в голосе спросил ополченец.

– Не, – провёл рукой по коротким волосам, – сегодня они будут идти до конца. Видно, получили приказ, во что бы то ни стало, взять курган.

– Значит, скоро полезут.

– Само собой, над ними начальство стоит, люди подневольные, послали, пошли, сказали, стоят.

– Что с танком?

Вера поднял за ремень РПГ и опустил на пол.

– Хорошо, что Наум принёс, а не бросил в окопе. А ты, Казак, накаркал, – со смешком сказал боец и закашлялся, поднёс руку ко рту, но плечи вздрагивали в такт звукам, – дверь открываю, а там пушка торчит. Не знаю, как получилось, но действовал на автопилоте, сообразить было некогда. Ну, я ему под башню и вкатил метров с десяти.

– Постой, – Казак подошёл ближе, – тебя не задело?

– Как видишь, крови нет. Я сам не знаю, нырнул за укрытие, а танк назад покатился. В нём, наверное, весь экипаж разом, а потом я ещё  беэмпеху поджёг, тоже на каком-то автопилоте, словно не я это был, а кто-то другой, – не прекращал рассказа Вера, видимо, отходил от шока, полученного в бою, – и из неё никто не выпрыгнул. Тоже их гранатой накрыло. Даже не могу понять, как так быстро перезарядил. Точно не я был. Мне казалось, в стороне стою и наблюдаю за собой же. Гранату снарядил и почти без прицелки. Бац, а он уже проглотил и там укропы в клочья, даже шинковать не надо.

Казак налил в кружку спирта и поднёс к губам Веры.

 

Медведь прислонился к стенке опока, небольшими камешками и комьями слежавшейся земли впившейся в спину, но командир не чувствовал никакой боли. Просто сидел и наслаждался тишиной, после напряжённого боя, не утихавшей стрельбы и громыхание взрывов. Руки сами отстегнули магазин, и проверил по армейской привычке, сколько осталось патронов. Вставил полный и только потом, закрыв глаза, прислушался к окружающим звукам.

– Командир, жив? – Голос Леха звучал глухо и почему-то издалека.

Медведь открыл глаза и посмотрел на ополченца.

– Как самочувствие?

– Да, вроде отпустило и голова не так гудит, – взгляд Леха был не так затуманен, как с полчаса тому, да и выглядел гораздо боец бодрее. Держал в руках автомат и даже проверял магазин.

– Это хорошо, не то сейчас опять тараканы в гору полезут.

– Патроны есть, так что встретим, как полагается с оркестром, – погладил автомат. – Сам-то как?

– Пока ничего, держусь.

– Пока тихо, с другой стороны парапета займу позицию.

– Давай, только аккуратнее, голову не подставляй, – улыбнулся, – да и другие части тела.

              

Складывалась впечатление, что у украинского войска закончились боеприпасы, ведь били они по кургану не один час. Столько земли в воздух подняли, что за предшествующие дни столько металла не получала Саур-Могила со времён Отечественной войны.

Тишина незаметно стала наполняться звуками, заработали с надрывным глухим стоном двигатели, послышались крики командиров, но какие они отдавали приказы, понять было нельзя. Скорее всего, готовили солдат к новой атаке.

И сразу же застрекотали, забухали, затрещали пулемёты, автоматы, миномёты, пушки, слышались не крики, а какие-то хриплые звериные голоса, будто в прошлые атаки солдаты охрипли и теперь забыли человеческую речь.

Вначале застучали дробью очереди справа, потом добавились к ним с левой стороны.

– Молодцы, – совсем тихо прошептал Медведь, – так их.

Потом пулемёты противника заставили вжаться в землю. Краем глаза Медведь  увидел, как какой-то боец упал плашмя, широко раскинув перед собой руки, словно имел намерение обнять в последний миг родную землю. Понять кто, командир так и не смог. На мушку автомата ловил вражеских солдат и короткими очередями бил, куда придётся, лишь бы вывести из строя.

Лех с разгону вскочил в свежую, пахнущую горелым воронку. Под рукой посыпались на дно комья и камешки. Пули свистели над самой землёй, с чавканьем ударялись в песок, взвизгивали и с жужжанием проносились над головой. Где-то совсем рядом рвались мины, сотрясая воздух пыльными облаками. Лех лежал на боку, свернувшись в позе человеческого эмбриона, поджал ноги к самому подбородку. В правой руке держал автомат. Ополченец никак не мог вспомнить, что заставило броситься в воронку. Вроде были рядом товарищи по оружию, а теперь он один. Становилось жутко и страшно, казалось, что из временного убежища наполовину торчит голова, пальцами начал скрести твёрдую землю. Не хотелось бы, чтобы пуля не только взбила песочный бруствер, но и ненароком вонзилась бы в выступающую часть тела. Лех начал поднимать головной убор, чтобы понять, держит ли его кто на мушке или нет. Но к счастью, никто не обратил внимания на него. Боец видел, что в нескольких шагах находится хорошее укрытие из бетонных плит, которым не страшны даже крупнокалиберные пули. Вскочил и рванул к новой защите. Сердце стучало, словно захотело на волю, билось быстрыми ударами о грудную клетку и отдавалось в висках тупой ноющей болью, затихшей буквально через несколько минут. В течение, которых Лех сжимал ладонями голову, позабыв об оружии. Контузия нет-нет, но давала понять, что просто так ничего не проходит.

 

Семёныч сосредоточено целился во врага и, казалось, ни одной пули не тратил зря, выпускал, как в тире, точно в цель. Хотя он был спокоен, но всё-таки в глубине души таилась какая-то непонятная злость, смешанная с тревогой. Раньше он вспоминал прошедшие годы и в них видел только хорошее, всё неприятное то ли забылось, то стёрлось, чтобы никогда не потревожить даже вскользь постыдными поступками в жизни.  Большую часть прожитых лет посвятил преподаванию молодому поколению доброго, справедливого, вечного, но вот на старости пришлось взять в руки оружие, чтобы это доброе, справедливое, вечное не исчезло, а продолжало жить. И не просто жить, а вошло в сознание молодого поколения. Добро должно быть добром, а не пародией, когда на майдане ратовали за свершение коррумпированной власти, а пришла более коррумпированная и не законным способом, ибо не имела сил и возможностей переубедить народ в своей правоте, а посредством обычного переворота, который в любой стране мира стоит вне закона и соответствующим образом подавляется. Видимо, слабая личность возглавляла государство, слабая. Справедливость тоже не должна быть показной, наносной, когда она декларируется на словах, а на самом деле прячется под сукно до времён, когда ею снова можно помахать, как знаменем. Ну, вечное – это вечное, сколько не пройдёт времени, сколько не сменится поколений, а музыка Чайковского, Прокофьева, Шестаковича будет звучать и услаждать слух, а романы Льва Толстого, Шолохова, Гоголя, стихи Пушкина, Лермонтова, Пастернака будут привлекать печатными на бумаге словами. Всё пройдёт и этот кумир нынешнего поколения Бандера с Шухевичем канут в лету и оставят только малюсенький след, как лица стоящие по левую руку Гитлера.

Семёныч нажимал на курок, непривыкшие к резкому грохоту глаза при каждом выстреле закрывались, а зубы сжимались до боли. Пули били в цель, пролетали мимо, но ни на миг учитель не усомнился в правильном выборе. За свободу можно отдать жизнь, мелькало в голове. Можно.

Страх всё ещё витал над Венькой. Двадцать лет, всего двадцать лет, а он участвует в войне, которую начали киевские путчисты. Конечно, можно было бросить родной край и рвануть куда-нибудь подальше, где оценят его музыкальный дар, как в Донецкой музыкальной академии, но что-то щёлкнуло в голове, то ли на генном уровне, то ли ещё на каком, но как это? Бросить то место, где тебя воспитали, дали первые уроки доброты, где знаком каждый камень и каждое дерево. Четыре раза Венька нёс вахту на кургане, но ни разу не попадал в такой переплёт. Раньше били по Саур-Могиле, но как-то лениво, не принимали высоту в расчёт, а сейчас наоборот. Кому-то из Киевского руководства показалось, что территория должна быть очищена от сепаратистов, которых проще называть террористами и показывать всему миру, что некие люди просто захватили мирное население и держат его в качестве заложников. Вот их и надо уничтожать.

Венька вздрагивал от каждой пролетающей над ним пули и никак не мог привыкнуть к тому, что если пуля свистит позади, то она уже не опасна, но всё равно страх не покидал бывшего студента, и поэтому становилось стыдно. На щёках появлялись красные пятна.

Вера хлебнул поднесённый к губам спирт, не поморщился и глубокими вздохами не задышал, а только сжал губы, словно выпил пару глотков родниковой воды.

– Полегчало? – Спросил Казак.

Вера только пожал плечами.

– Будем считать, что полегчало, – Казак поставил кружку на край стола. – О! – Повернул голову ко входу. – Слышишь? Началось.

– Угу.

– Второй акт марлезонского балета. Мне сдаётся, что сегодня они получили приказ выкурить нас с высоты.

– С чего бы? – Оживился после нескольких глотков спирта Вера.

– Видимо, даже наше присутствие здесь им мешает, мы же видим, какие силы и в какую сторону движутся. Скорее всего, они задумали полномасштабную операцию по очистке от нас же этого края.

– Наверное, ты прав, вчера они долбили почти целый день, сегодня в наступление пошли, там, в поле не одна их машина горит, а они всё прут и прут.

– Ничего, в других местах не слаще. Пошли, кроме нас защищать высоту некому.

– Это правда.

 

Нестройные выстрелы украинских наступающих рот и батальонов вдруг сменила стрельба по очереди, словно кто-то сидел и управлял каждым оружием, расположенным в танке, БМП или бронетранспортёре.

Начинали с правого фланга, и канонада двигалась к левому, где-то в середине снова подключался правый, словно теперь все машины подчинялись одному центру. Но пехота  в атаку не шла, а били из автоматов и пулемётов в направлении вершины кургана. Отрабатывали норму, три-четыре очереди и смена магазина, снова очереди и снова перемена и так по кругу. Пули вонзались в твёрдую землю фонтанчиками сухой пыли или вонзались в бетонных советских воинов и изрешечённую стелу, более похожую на рыболовную сеть, выброшенную в воздух, так в нём и застывшую.

Медведь хотел сменить позицию и побежал к соседней яме,  которую приметил  несколько  минут назад.  Увидел дымящуюся  воронку с рваными  краями,  из  которой поднимался едкий дым, не успел прыгнуть в неё, как совсем рядом  вздыбилась взрывом земля, и командира спиной бросило назад. Осколки не миновали ополченца, а несколько из них попали в цель: в живот, в бедро правой ноги, один скользнул по левому плечу и содрал кожу. Сперва Медведь не почувствовал боли, не очень сильные толчки. Только спустя несколько минут горячая волна пробежала по телу, и командир понял, что ранен. Можно было терпеть и не обращать внимания на кровь, текущую по животу и дальше в форменные брюки. Руки двигались, не причиняя особого беспокойства, что нельзя было сказать о теле. Под рукой оставались несколько запасных магазинов для автомата и заряды для подствольного гранатомёта ГП30. 

Пальцы работали автоматически. Раз и граната в стволе, два, направил под углом автомат вверх, чтобы дальше летела по пологой траектории, три, нажал указательным пальцем левой руки на спусковой крючок и смертоносное изобретение человека ушло в сторону противника, там ударилось о землю, подскочило на высоту около метра и осыпало лежащих в радиусе пяти метров. Потом по новой и опять заряд летит во врага.

Лех упал рядом.

– Командир, жив?

– Наверное, – громко отозвался Медведь.

– Давай, перевяжу.

– Не стоит, – и сплюнул на дно кровью, – не хотелось каркать, но видно, мне из боя живым не уйти.

– Брось…

– Не надо, я сам чувствую, – тяжело вздохнул и поморщился, то ли от боли, то ли от мыслей, на секунду умолк, – никогда себя так не чувствовал, даже в Афгане, где в разных переплётах доводилось бывать.

– Может перевязать, всё-таки?

– Не надо, лучше зарядов для подствольника принёс бы, осталось совсем немного.

– Попробую, но может быть, с тобой вместе?

– Не надо, я буду тебе обузой, пристрелять обоих.

 

Казак змеёй юркнул за стену кафе, вслед за ним Вера. Боеприпасы тяжестью давили к земле. Теперь в голове стучала мысль не просто не пустить на вершину украинских солдат, а какое-то упрямство, замешанное на презрительном отношении к смерти. Если отцы и деды полили каждый сантиметр кургана своей кровью и кровью товарищей, то они, нынешнее поколение, стали хуже их, отошедших до Волги и погнавших завоевателей до ворот Берлина.

История повторялась.

              

Лех вернулся к Медведю, не только с запасными зарядами для подствольника, но и с сумкой, в которой находились дезинфицирующие и перевязывающие материалы.

– Давай, командир, не то кровью истечёшь и заражение получишь, без разговоров.

– Лех, они же лезут, – хотел, было, отмахнуться, но ополченец уже приступил.

– Никуда они не денутся, лежат и со страха штаны от земли оторвать не могут. Лежи, не двигайся.

Вначале неловкими движениями начал обрезать вокруг ран материал одежды, потом полил края ран антисептиком.

– Терпи.

Медведь сжал зубы.

Через несколько минут закончил.

– Вот теперь можно и укропами заняться, командир.

 

Венька натянул пониже кепку, чтобы хоть как-то закрыть уши от нестерпимого шума и воя. Нажимал вначале на курок, как учили, чтобы все пули не улетали в одном залпе.

Раз и два-три выстрела, целился во вражеских солдат, как в мишенную фигуру, как во что-то абстрактное и мешковатое, но после того, как пули потревожили бруствер в нескольких сантиметрах от лица фонтанчиками пыли, стал более внимателен и теперь брал на прицел либо тело, либо торчащую небрежно голову. Начал воспринимать украинских солдат, стреляющих в него, не как абстрактного противника, а волне осязаемого, несущего в магазине его Венькину смерть. Несколько раз казалось, что попал, вывел из строя атакующих, но так и не смог толком уразуметь – действительно или только показалось.

Страх постепенно улетучивался, может быть, давала знать усталость, а может быть, просто надоело бояться. Иногда ловил себя на мысли, что нажимает на курок автоматически. Глаза закрыты, а склон кургана перед ними, как на самом деле, танки, бронетранспортёры, солдаты. Всё, как наяву.

Вчера били почти целый день, сегодня выстрелы, взрывы, свист пуль, кусочки бетона, объединились в единое целое и не понять, что где.

В голове Веньки звучала четвёртая часть Третей симфонии Бетховена, известной больше, как Героическая. Наполненная победным ликованием мелодия соединяла в едином звучании весь оркестр, словно призывала быть внимательным. Выразительная тема оттенялась мощным пиццикато струнной группы, потом начиналась неторопливая импровизация, переходящая уходит в басы, и только здесь прояснялось, что основная тема финала — совсем иная: певучий контрданс, исполняемый деревянными духовыми. В головокружительно быстрой коде вновь звучали раскатистые пассажи, открывавшие финал. Мощные аккорды завершали праздник победным ликованием, ликованием Венькиных автоматных очередей.

 – Что задумался? – Склонился почти к самому уху Семёныч.

– А?

– Что задумался, говорю? – Повторил вопрос сосед по окопу.

– Музыку слушаю, – ответил почти криком бывший студент, не отрываясь от автомата.

– Музыку? Это как? – Изумился Семёныч.

– В голове, – сквозь зубы процедил Венька, на секунду отвлёкся от стрельбы и дотронулся до гранат, лежащих в нише, словно хотел убедиться, что они лежат на месте.

 

Перед Казаком в стене находилась прямоугольная щель, напоминающая бойницу в крепостной стене. Хотя обзор ограничен, но часть склона видна. Ополченец ловил на прицел вражеских солдат и плавно нажимал спусковой крючок. Иногда противник дёргался и затихал, а иной раз менял позицию и отползал в сторону, понимая, что прежнее место засечено сепаратистом и в следующий раз пуля может вонзиться в тело.

Теперь и Вера стрелял не очередями, а одиночными выстрелами. Боеприпасов хватало, не хотелось бить в молоко, если перед ним находились живые цели.

Танки стояли и в упор расстреливали вершину кургана, приседая при каждом выстреле. БМП били калибром поменьше, но довольно часто, потом прекращали огонь, скорее всего не выдерживали пушки, которые то ли перегревались, то их клинило. Стела, прошитая насквозь множеством снарядом, оставалась стоять, флаг на самом верху, так и продолжал развиваться, пробитый, со следами копоти, с горелыми краями. Назло противнику, которому хотелось, во что бы то ни стало сбить стяг с верха. Было видно, как трассирующие пули веером бьют по вершине памятника, расходясь в разные стороны, чтобы огоньки погасли и сгинули с глаз.

К окопу Грузина бежал  Голова, высокий длинный с тёмной щетиной на щеках.

– Куда ты? – Григорий хотел крикнуть, но слова застряли в сухом горле.

  Голова что-то кричал и размахивал левой рукой, в правой держал автомат. Вдруг он рухнул на колени, резко, как сломанная ветка переломился в пояснице, сделал попытку вновь вскочить на ноги, всё-таки поднялся,  закружился на месте. Автомат, словно в замедленной съёмке, выскользнул из руки. Голова  прижал ладони к левому  боку,  ткнулся головой  в твёрдую землю.

Грузин, оставив гранатомёт на месте, кинулся  к Голове, который лежал бездвижно на  животе. Метрах в ста дымился подбитый бронетранспортёр,  через минуту взорвавшийся  оранжевой вспышкой. Георгий видел, как материя куртки мгновенно пропиталась кровью,  и  отяжелевшая  ткань  плотно прилегала  к  животу. Грузин  ножом вспорол куртку раненого от воротника  до низу. На обнажившемся теле  ополченца чуть повыше ремня виднелась пульсирующую, бьющую кровью рана. Голова сжал пальцы, загребая в них мелкие камешки, выгнулся дугой, и когда из губ показались пузыри красной до черноты крови, затих.

– Глупо, – прошептал самому себе Грузин и, не обращая внимания, на свистящие над ним пули, поволок тело Головы в окоп. Там прислонился спиной к земляной стене, опять прошептал:

– Глупо. На ровном мэстэ.

 

Темнота наступила резко, словно в комнате нажали на электрический выключатель и лампочка погасла. Заурчали двигатели танков, бронетранспортёром и БМП. Ополченцы приготовились к очередной атаке, но ждали напрасно. Видимо, не осталось шуткой слова, что вражеская армия переняла воинские традиции у своих предков, в свою очередь бывших достойными учениками фашистского войска. Укатили на ужин и сон.

Медведь послал Леха проверить, сколько осталось ополченцев, имеющих возможность держать оружие в руках. Оказалось только восемь человек. На Веньке не было ни единой царапины, остальных задело, но вскользь. Убитых унесли в кафе, которое теперь стало местом успокоения бойцов. Вот чего хватало, так это боеприпасов.

Командир распорядился, чтобы не смыкали глаз. Под покровом темноты украинцы могли подобраться ближе и забросать гранатами оставшихся бойцов. Медведь унести себя с позиции не позволил:

– Ребята, не старайтесь, меня с места не сдвинете, – с иронией посмеивался командир, произнося слова сквозь мелкий кашель, – принеси, Лех, лучше патронов. И передай нашим, чтобы выслали подкрепление, не сдюжим мы против этой армады.

– Сейчас передам, – кивнул Лех, не успел он отойти на пару шагов, как что-то заставило повернуть назад, склониться над Медведем. Тот в последний раз взглянул на ополченца, сдавив пальцами больно руку и отчётливо проговорил:

– Как же их много!

Пальцы ослабли и голова склонилась на правое плечо.

Командир не дышал.

Лех прикрыл ладонью глаза Медведя, смахнул со своих выступившие капли и двинулся к оставшимся.

 

Ночь вступала в свои законные права. По небу лениво скользили тёмные разрозненные облачка, иногда собой закрывали отсвечивающую серебряным светом луну. Перед курганом догорали подбитые машины, сюрреалистическая картина, сопровождаемая иногда треском или шуршанием.

Венька сидел, опершись спиной о шершавую стену.

– Командир… – сказал Лех и не стал продолжать.

Семёныч снял головной убор, вслед за ним стащил свой бывший студент.

– Кто теперь? – На скулах Семёныча играли желваки, он не мог выговорить «старший».

– Угорь.

– Понятно, – немного помолчал и спросил, – подкрепление будет?

– Обещали, – после некоторой паузы, добавил, – но после Авдеевки, я думаю, навряд ли.

– Дела, – выговорил Венька, – скажите мне, отчего укропы нас в кольцо не взяли?

– Тебе не понятно?

– Не-а.

– Они же себя же начнут бить.

– Как это?

– Веня, Веня, сразу видно в тебе гражданского человек. Вот представь круг и проведи в нём в разных направлениях через центр линии. Они же соединять окружность, а значит все снаряды и пули, которые в нас не попали, будут бить по своим.

– Понятно, – выдохнул бывший студент, – а я-то… – Не договорил.

Где-то внизу послышалось шуршание, хотя совсем тихое, но складывалось впечатление, что идёт группа, стараясь не шуметь и наступать на сухую траву без лишних звуков. Спустя несколько секунд на фоне неба показались тёмные силуэты.

– Стой!

Фигуры замерли.

– Кто идёт? – Не громко, но и не очень тихо сказал Лех.

– Свои, - прозвучал глухой голос.

– Кто свои?

– Восток, – послышался неуверенный тон.

– Какой? – Лех понял, что это не подкрепление, а украинское подразделение.

– Сказано ж, свои, – снова послышалось шуршание травы, незнакомцы приблизились на пару шагов.

Венька выглянул из-за бруствера, Семёныч с другой стороны. Предательская луна, как специально освещала участок обороны и в том числе группу солдат.

Кто-то не выдержал и наглым голосом с фырканьем произнёс:

– Выходь, або стриляю, та сюды командыра давай

– Гады, – прохрипел Венька и нажал на спусковой крючок. Автомат затрещал и пули веером полетели в противника. Кто-то хрюкнул, забулькал, словно кровь пошла горлом. Семёныч со своей стороны дал очередь. Послышались удаляющиеся гаги, на земле остались лежать несколько чёрных, напоминающих брошенные мешки, тел.

Спустя полминуты со стороны противника послышался отборный мат на русском языке, и плотный пулемётный в сочетании с автоматным огонь.

– Полезли всё-таки, не утерпели, – сквозь зубы проговорил Лех, – меняйте позицию, они по вспышкам засекли.

Самый сложный бой – ночной. По существу битва одиночек, когда  власть солдата не ограничена, когда смелость, чутье, находчивость, собственная  инициатива и самое главное – инстинкт, который решает исход. Здесь отсутствует азарт дневной атаки, нет чувства, когда рядом ощущаешь присутствие собрата по оружию.

Пули свистели над самой головой.

Венька бросил одну за другой несколько гранат. Дергал за чеку и бросал через бруствер вниз по кургану, насколько хватало сил, прикрывал рукой глаза, чтобы не ослепнуть на несколько таких важных минут. Казалось, украинцы уже у самых окопов, оборонительных сооружений. Они тоже кричали больше утробным воем, чем словами.  Кто-то валится на бывшего студента, Венька отпрянул и с размаху ударил, вроде бы по голове нападающего, гранатой. Автомат где-то рядом, но чтобы его найти, надо опуститься и пошарить по руками по земле.  Больше у студента ничего нет. Венька не видел, но чувствовал, как кто-то грузно осел на дно окопа. Гранаты оказались под рукой, и снова летят смертельные заряды во врага.

Неожиданно ударило по глазам вспышкой, комьями сухой земли и камнями. Венька очнулся  от  резкой боли  в правой руке.  Тошнота  подступала к горлу, обожжённому сухостью. До того хотелось пить, что, казалось, язык прилип к нёбу, распух до невероятных размеров и приклеен к наждачной бумагой. Было болезненно глотнуть. Тогда студент сумел приоткрыть глаза. Вокруг летали разноцветные круги, сначала они двоились, потом начали троиться,  раскачивались и плыли  куда-то  вверх, к сияющему месяцу.  Прежде чем вновь закрыть глаза,  Венька услышал голос Семёныча.

– Слава Богу, жив, кажется, только руку задело.

– Родился парень в рубашке.

Слова Леха звучали странно, но только потом, когда сознание начало проясняться Венька понял, как ему повезло. Рядом взорвалась граната, и только один осколок вонзился в руку чуть повыше локтя, остальные пролетели мимо так уязвимого металлом человеческого тела.

– Повезло.

 

Противник откатился волной назад и залёг тихо, почти не дыша.

Наступила тишина.

 

Наум замер. Боль не отступала и притупляла мысли. Ополченец лихорадочно вспоминал, где положил автомат. Ни под собой, ни на себе, ни рядом  не ощущал. Потом вдруг озарило,  что возле двери  видел простые гранаты с рифленой почти квадратной насечкой. Подошёл к выходу и только сейчас обратил внимание, что вдоль стен укрытые брезентом лежат предметы, похожие на мешки. Покачал головой: «Это же убитые!»

– Эх, садануть  бы сейчас по ним! – Мучился  Наум. – Я бы  вам показал хрущёвскую кузькину  мать!

Сквозь  щель в двери он  увидел подходящие  к кафе силуэты.

Сжал гранату до хруста в пальцами, второй выдернуть чеку затруднительно, поэтому приготовился рвануть зубами.

«Один раз живём, один, – билось в висках, – они тоже один, зато….»

Дёрнул чеку, но зубы сорвались с металла, хотел второй, но от двери раздался шёпот. Наум узнал Леха.

– Есть, кто живой!

– Почти, – с облегчением выдавил из себя Наум.

– А ты?

Лех промолчал, потом точно так же тихо добавил:

– Командир погиб.

– Недолго и нам осталось, – Наум с трудом держался на ногах.

– Не каркай, я ещё во Львов хочу войти с нашим знаменем.

– Подкрепление будет?

– Спроси что-нибудь полегче?

– Кто за старшего?

– Угорь.

– Толковый малый, но горячий. Сколько наших осталось?

– Восемь.

– А остальные? – Изумился Наум.

– Половина раненых, половина… двухсотых, – не смог произнести «убитых».

 

Угорь, принявший командование на себя, находился в стеле с тремя бойцами, когда на вершину, громыхая гусеницами, ворвались три танка, бронетранспортёр и БМП. Вначале показалось, что вот и наступил последний час. Пользуясь темнотой, новый командир приказал покинуть памятник и спуститься к кафе. Сам же вызвал штаб по рации, которая уцелела в окопе Медведя.

– Сокол, я – Угорь, Сокол – я Угорь.

Сквозь треск помех послышался осипший голос.

– Угорь, я – Сокол. Приём.

– Я – Угорь, приём.

– Угорь, что с Медведем?

– Двести.

На том краю молчание, потом вопрос.

– Сколько осталось?

Угорь понял, что вопрос об уцелевших.

– Восемь, на вершине укроповские танки, поэтому цель – стела, просим огонь из всех орудий.

– Угорь, вы…

Командир не дал договорить.

– Огонь, ориентир стела.

– Угорь, тебя понял.

– Сокол, ждём гостей, приём.

– Приём.

Спустя полминуты раздался треск и тот же осипший голос сказал:

– Угорь, это Сокол, приём!

– Я – Угорь.

– Просим подтверждения ранее переданной информации.

– Сокол, я – Угорь, ориентир стела, огонь из всех орудий. Приём.

– Угорь, я – Сокол, подтверждение принято, приём.

Через несколько минут по вершине кургана заработали миномёты, сперва как-то лениво, словно ощупывали территорию вокруг стелы или боялись задеть своих оставшихся ополченцев, потом заговорили  орудия системы «Град», то ли стела уже давно была под прицелом, то ли управляли хорошие специалисты, но ракеты легли на указанной площади, ополченцы едва успели спрятаться в окопах. Угорь нырнул на дно окопа. Взрыв раздался рядом, в нескольких метрах, осколки разлетелись, а вот земля засыпала  с головой. Нынешний командир и вправду получил свой позывной от морской рыбы, юркой, быстрой и неусидчивой на месте. Вынырнул и сразу же сказал, отплевываясь от въедливой пыли: 

– Вот это хорошо накрыли! Прямо по головам!

Обстрел продолжился, опять полетели мины, потом осколочно-фугасные, а в завершении «Грады». Украинские солдаты прятались под своими бронированными монстрами. Через несколько часов канонада прекратилась и Угорь услышал панический голос:

–  Командыр, пора ногы робыты, поляжем вси тут.

– Техника цела?

– Ни, всэ трэбуе рэмонту.

Возле техники началась суета, из повреждённых БМП и бронетранспортёра сливали дизельное топливо, чтобы можно было с вершины увезти, хотя бы танки, забирали оставшийся боекомплект.

Угорь молил Бога, чтобы не заработала рация и не выдала ополченцев.

Взревели двигатели и танки, выплюнув дымовые облачка, сперва задних ходом, а потом, развернувшись вокруг одной гусеницы, укатили вниз к своим войскам.

Сердце Веньки не могло успокоиться, билось, словно молот в кузнечном цехе. В потной руке сжимал гранату и готов был при приближении вражеских солдат сорвать чеку. «Погибать, так с музыкой», – кроме этой никакая другая мысль в голову не приходила. В батальоне как-то рассказали, что украинские солдаты в плен берут с большой неохотой, да и то, чтобы из ополченца сделать мишень. Так в их мозги вошла майдановская фраза: «Москаляку – на гиляку», ведь националистические организации, заполучившие силовым путём оружие в воинских частях, не спешили это самое оружие отдавать обратно. Самый простой способ – направить отряды на борьбу с сепаратистами, а потом, рассчитывала новая власть, видно будет, что делать с неонацистами.

Потом Угорь связался со штабом и доложил, что укропы эвакуировались и без помощи удержать высоту будет невозможно, осталось всего восемь человек, способных держать оружие в руках, потом с горечью в голосе добавил, что семь. Вспомнил, что Венька не сможет вести полноценно бой и отбивать вражескую атаку.

Угорь прошёл по окопам и укреплениям, чтобы убедиться, не вышел ли кто ещё из строя. Но оказалось, ни один снаряд, ни одна мина, ни одна ракета «Града», ни один осколок не задел ополченцев, что само по себе было каким-то чудом.

– Думаю, до утра эти, – Угорь кивал головой в сторону украинских частей, – не сунуться. Получили по полной, можете немного отдохнуть, но вполглаза, бдительности не терять.

И действительно, до восхода солнца наступила звенящая тишина, не пели птицы, перестали летать над курганом, не ревели двигатели машин, не лязгал металл. Видимо, ВСУшные начальники склонились над картами и мыслят, каким способом выкурить с вершины господствующего кургана этих «клятых москалей-ополченцев».

Но в седьмом часу заговорили установки советских времён под названием «НОНы», скорее всего противник осознал, что засевшие на кургане люди имеют прямую связь с артиллерией, способны работать наблюдателями и наводчиками, и действительно, после начала обстрела укропы получили ответные удары. Начался теперь ад не только для ополченцев, но и для регулярных частей украинской армии.

С некоторым удовлетворением, поддерживая раненую руку, Венька наблюдал, как ракеты «Градов» кучно ложатся среди скопившейся техники. Люди, размером с муравьёв, метались, пытаясь спрятаться от смертоносных осколков. Боль заглушала одна только мысль: «Я живу на родной земле, здесь родился и вырос, здесь росли мои родители и родители их родителей, здесь босоногим мальчуганом бегал втайне от родителей на ставок, в первый раз влюбился, начал изучать русский алфавит и складывать буквы в слова, а зачем пришли вы, чужие люди? Кто вас сюда звал?»

 

Комментарии пока отсутствуют ...

© Vinchi Group - создание сайтов 1998-2024
Илья - оформление и программирование