О чём умалчивает История / Архив номеров / ВЕЛИКОРОССЪ

«Холопы молчат, когда беседуют баре…»

Золотой певец

Мог ли предположить Михаил Иванович Глинка, — к концу 1830-х гг. маститый автор, написавший «Жизнь за царя», — что в его подведомственной Придворной капелле возникнет проблема с нехваткой персонала, история умалчивает…

Тем не менее, Глинка выпросил у Государя разрешение на поиск талантов для пополнения хора. Объездив сонмы мест, музыкант отправился на Украину.

Ребятишек он пересмотрел множество — пели все прекрасно. Ну, кто бы сомневался в необычайной песенности Малороссии!

Профессионально же приглянулся зрелый вполне мужчина — киевский семинарист 24-летний Семён Гулак-Артемовский: обладатель чудного бархатного баритона. Который поверг Глинку в неописуемый восторг. Подвигнув даже в некий «преступный», в своём роде, водоворот событий.

Как бы ни было трудно, Глинке удалось уговорить местные власти отпустить «мальчика» в столицу. Временно(!) оформив певчим в капеллу. И дал ли он кому «на лапу»; а может, пообещал что муниципалитету, — история также умалчивает…

М. Глинка, к слову, — шустрый малый в плане бюрократических перипетий. От коих извека страдала матушка-Россия. А весёлая бражная триада Глинка-Брюллов-Кукольник и вовсе мдогла натворить шумных дел!.. К тому же имея связи наверху… Вплоть до «самого».

Глинка «позабыл» сообщить о драгоценной находке директору питерской капеллы. Решительно не оставив парня в придворных музыкантах. Тайком подготавливая одарённого юношу к Большой опере. Чем в какой-то мере спас и определил его дальнейшую судьбу.

Много препятствий встретил М. Глинка на пути учения «похищенного» артиста. В будущем великолепного драматурга, композитора, создателя первой украинской оперы: «Запорожец за Дунаем». [Правда, Семён Степаныч позаимствовал «немного» у Моцарта, — но то уже тема другой статьи.]

Это и ярые обвинения Глинки в несанкционированной «краже». И нападки семьи, украинской епархии, — дескать, верните нам «золотого певца» во что бы то ни стало!

Так вот и потерял Киев лучшего церковного хориста…

В свою очередь, Санкт-Петербург приобрёл блестящего исполнителя. Верой и правдой послужившего Императорской сцене 22 года. Прошедшего непревзойдённую школу родоначальника новейших оперных верификаций — Михаила Ивановича Глинки.

Под венец невмочь

Кто бы мог подумать, что влиятельнейший немецкий музыкант, профессор, редактор популярной газеты Neue Zeitschrift für Musik Роберт Шуман безоглядно влюбится в дочь своего учителя Иоганна Фридриха Вика?

Который был несколько озадачен и недоволен сим фактом… Вплоть до крайностей — дабы ни коим разом не позволить сей союз.

«Сущий прощелыга, попрошайка! К тому же немощен», — наигранно причитал он Кларе. Пытаясь принизить значимость незыблемого столпа романтизма, лучшего пианиста Европы. Правда, если б того не подвела болезнь суставов…

Долгое время отец мучил молодых отказами. Изрекая, мол, претендент представляет из себя сущий «нуль». К тому же больной. [У Шумана начался паралич пальцев рук.]

В реальности, хитрый старый Вик по-стяжательски нагло не хотел остаться без денег. Которые ему приносили успешные выступления дочери-вундеркинда. Ставшей в ту пору знаменитейшей в Европе пианисткой-виртуозом.

Жених сделал ход конём. Решив обратиться… в лейпцигский арбитраж. Который — на удивление быстро! — признал-таки за невестой право брачеваться. По собственному выбору и желанию.

А вот что пробивной Роберт пообещал тогда судье, страстному любителю фортепиано и неизменному посетителю шумановских домашних концертов-сабантуев, — как поговаривал знающий люд в ближайших трактирах, — история умалчивает…

Характер

Основоположник веймарской «лёгкой» школы Ференц Лист [в противовес «академической» лейпцигской] был непрост характером…

Однажды он концертировал для весьма титулованных вельмож. Что было чрезвычайно почётно. Ведь на вечер могла прийти королева!

Она и пришла… Только, увы, шумным призраком возникла на половине действа.

Непереносимо долго устраиваясь с многочисленной свитой в ложе. Перешёптываясь, шелестя парадным платьем. Тут же о чём-то хихикая, «эсэмэся» приколы подружкам-хохотушкам, обсуждая наряды.

Лист, не выдержав, демонстративно прервал игру. Нервно встал, раскланявшись залу…

— Э-э, э… — прозвучало из недешёвого партера. — Что-то уж больно коротко, маэстро.

— Ничего страшного! — во всеуслышание ответил Лист: — Таким манером я дал возможность королеве расположиться поудобней.

Публика тут же повернулась к венценосной ложе…

В 1842 г. сие точь-в-точь произошло в русском Большом театре. Когда Николай I мало того, что опоздал. Но ещё и принялся разговаривать, по привычке громко отдавая кому-то приказы, — Лист внезапно прервал музицирование фальшивым аккордом!! (Любил так делать в приступах гнева.)

— Что случилось? — по-французски спросил изумлённый царь.

Зал притих.

— Почему вы не играете? — повторил Николай на немецком.

Лист обернулся к императору:

— Холопы молчат, когда беседуют баре.

Каково Николай I снёс эту, вроде бы, грубость — одновременно похвальбу, — история умалчивает…

Впрочем, равно как умалчивает она и реакцию на грубость Листа вышеупомянутой императрице Ирландии, Индии и Великобритании — королеве Виктории.

Вверх тормашками

Перефразируя В. Стасова, если новый русский язык, музыкальный и поэтический, создали Глинка с Пушкиным. То реформатором собственно европейского и в большей степени немецкого симфонизма, также оперного искусства был, конечно, Рихард Вагнер.

Вообще Вагнер, если можно так сказать, был катастрофически гениален! Причём не только в оперном жанре. Но и в литературе, философии, истории музыки, эссеистике.

На своих концертах он поражал публику феноменальной памятью, дирижируя огромные по масштабу произведения наизусть. Без нот.

Однажды в Лондоне (в 1855-м) после такого «фокуса» с тремя симфониями Бетховена публика — с непривычки — как-то уж очень сдержанно встретила дирижёра. Не оценив выступления «по памяти». Почувствовав в том какую-то иррациональность. Подвох…

Назавтра Вагнер, выйдя на авансцену, как положено разложил бетховенские ноты. В итоге произведя фурор!

Всё было на своих местах — дирижёр, оркестр, великолепное исполнение. Объёмная партитура на пульте. Одно лишь «но»…

История умолчала, что — когда закрылся занавес, внимательный глаз мог заметить то, что было у Вагнера вместо нот.

Это была партитура оперы «Иван Сусанин» русского композитора Глинки. Но и это ещё не всё.

Глинка стоял на пульте… вверх тормашками! Ведь Вагнер абсолютно не нуждался ни в чьих подсказках.

Наглец

После мольеровской комедии «Лекарь поневоле» у Шарля Гуно, как говорится, попёрло… Популярность росла как на дрожжах. Увы, не увеличивались лишь капиталы.

Через год Гуно закончил гётевского «Фауста» (1859). Что тут началось!

Все последующие годы опера только набирала обороты — увеличивалось количество концертов, тиражи клавиров. Композиторы делали попурри на темы — бесчисленные ремейки, если сказать по-нынешнему. Но…

Гонорары никак не доходили до автора.

Издатель жаловался, что все деньги тратятся на промоушн, маркетинг и накладные расходы. На что автор скромно пожимал плечами, и всё.

Как-то под рождество директор издательства любезно пригласил Гуно к себе на барбекю.

Во дворе большой новой виллы недалеко от Булонского леса гостей ждали сани, шампанское, веселые игры…

Шарль Гуно пришёл пешком, в старых ботинках, трёпаном пальто. Поразившись размаху феерического празднества.

Его встретил хозяин дома — в шикарной собольей шубе, с позолоченной тростью.

Гуно с нескрываемой завистью потрогал густой мех…

— Подарок из России, — напутствовал издатель.

— Я вас поздравляю, — недоверчиво оглядываясь, сказал композитор. — Видно, «Фауст» не даёт вам покоя…

История умолчала, что великий Гуно был недалёк от истины. Директор музыкального издательства, распоряжавшийся вверенными ему произведениями, действительно наглым образом присваивал себе гонорары многие годы.