Приберегая голос

Страшная история нерасслышанных голосов. Как она стряслась. Неведомо. Но сотрясаться продолжает. Нас не слышат. Кричим громче. Слышат. Но не те. Не там. А крикнули же. Теперь боимся кричать – вдруг снова все расслышат. Сокровенное.

Александр Солженицын в Госдуме в середине 90-х тоже кричал. Под ранние аплодисменты. Лауреат, герой многих, иным пример. А Дума у правительства и у писателя были разные, как оказалось при встрече. И, кстати, мысль, голос – это идея, ограниченная формулировкой, осознанием оной. А в человеке, к сожалению, или счастью, совокупность соображений присутствует обычно.  Многоголосие в слышанном, узнанном, понятом. И у взрослого – пересечения, переформирование идей о себе и о мире, о других, предназначении, нахождении смыслов себе. И эта наполненность человека сутью предметов, вещей, социума часто необъяснима самим человеком, но влита, вжита в него органично или коробяще его биографией, образом жизни, общением, культурным уровнем, представлениями. Привычными или научными, просвещенческими или нелепо невежественными. И в каждом смыслов его личных – достаточно. Переполнять себя иными, государственными не способны люди нигде, ни в каком государстве.

Об идеальном устройстве страны писал Платон, позже об общественном договоре рассуждали в эпоху Возрождения, Макиавелли более сложно и понимающе пытался отнестись к необходимости государя таким политиком, в котором человек рядовой может не понять ни поступков, ни поведения, объясняя их лишь частично и не обладая ни ответственностью за стольких и столькое, ни осведомлённостью, ни просвещённостью (в чём-то соответствующей эпохе). Теперь, когда сами государства переполнены инфраструктурой, научными, промышленными, образовательными и прочими сложноорганизованными структурами, в которых объёмы перерабатываемой, проживаемой информации необозрим даже серверам, надеяться на мгновенное преобразование всей системы мироздания, живущей в сознании граждан, ответственных за себя и, в чём-то за других, немыслимо.

И, кстати, этакая стабильность, неподвластность ни голосам декабристов, ни других революционеров до времени сохраняла сложную, как и всегда, но возможную жизнь миллионам. А вот за серьёзные преобразования на родине одни посчитали возможным расплатиться смертями, убийствами, гонениями других. Годами сложной борьбы в экстремальных условиях за сохранение   государства, преобразуемого непрерывно, то догоняющего в чём-то, отдаляясь от собственной самобытности, образуя новую, то отрекаясь от неё снова и вторгаясь в нечто с радостью бездумья. И замечательно, что голос, столь важный в общении, в передаче, самого человека в речи, оказывается спасительным, передающим Россию от человека к человеку, от встречи ко встрече, от лекции к лекции, от книги к следующей прочитанной. Сохраняя в человеке его способ наречения жизни. И страшен тот, кто «скажет, я знаю, как надо» (Александр Галич). Надо, чтоб у человека было право на себя, понимающего, как есть, понимающего это непрерывно, неустанно. И даже великие люди часто ввергали других в трагедии своим знанием за каждого, но незнанием этого каждого. Бережнее к жизни, к голосу. Он - только для тех, кто хочет его важности для себя.